Жизнь счастливая, жизнь несчастная

Моё детское сердечко трепетало от жалости и осознания несправедливости всех тех событий, в результате которых мама получала увечья или душевные раны. Изнутри меня рвался боец, готовый оберегать её от любых напастей, ото зла и гадких людей. Она как никто другой нуждалась в защите и заботе, и я была готова пожертвовать самым дорогим – безмятежностью детства, чтобы сделать её хоть немного счастливей.

Глава 21

Поезд отходил рано утром, поэтому на железнодорожный вокзал мы решили ехать ночью. Пока муж загружал вещи в машину, мы с детьми были на квартире у мамы. Я чувствовала небольшое беспокойство, но оно было в пределах разумного и особо не мешало. Вечером пришёл муж и сообщил, что машина с нашими вещами поехала в Усть-Илимск. Она должна была прибыть на место через два дня, как раз к нашему приезду.

В одиннадцать часов вечера к подъезду мамы подъехала иномарка. На улице была кромешная тьма. В потёмках мы с детьми забрались в автомобиль и разместились на заднем сидении, муж сел впереди рядом с водителем. Мама с дедой стояли рядом, провожая нас. Мы тронулись, а они всё стояли и смотрели вслед удаляющейся иномарке. Я не чувствовала грусти. Передо мной стояла цель – уехать отсюда, и я следовала этой цели с необычной для меня решимостью и спокойно смотрела вперёд, на тёмную дорогу.

Соня с Даней тихо сидели по обе стороны от меня и дремали в детских креслах. В машине было включено радио, и я попросила водителя сделать его потише. Склонив голову к сидению сына, я погрузилась в лёгкий сон. Мне было хорошо и уютно ехать во мраке ночи, в тёмной кабине автомобиля. Впервые за долгое время я чувствовала умиротворение.

Время, проведённое в дороге, пролетело быстрее, чем я ожидала. Вскоре мы оказались в Новосибирске. Водитель домчал нас без пробок за два часа, тогда как днём это время могло растянуться до трёх, а то и до четырёх часов. Автомобиль остановился рядом с железнодорожным вокзалом. Мы вышли из тёплой машины и наши лица обдало свежим морозным воздухом.

Поезд отправлялся в половине седьмого утра, но поскольку мы прибыли в первом часу, нам предстояло пробыть на вокзале всю ночь. Мы зашли внутрь и моему взору предстало светлое и просторное помещение. Мягкий жёлтый свет освещал всё пространство залы, придавая атмосферу уюта. Я чувствовала себя дома. Мы прошли в зону ожидания и разместились на твёрдых холодных сидениях. Дети не спали и муж отвёл их к автомату с мягкими игрушками. Я видела краем глаза, как железные щупальца доставали из разноцветной кучи сначала одно существо, затем другое.

В канун нового года город предстал перед нами множеством гирлянд, которые украшали своим разноцветным мерцанием темноту ночи. Муж с детьми весёлой гурьбой укатили на улицу, а я осталась, рассматривая витрины со всякими сувенирами и наблюдая за прохожими. Недалеко от меня спал дед. Он выглядел как бездомный и я подумала, что он проводит ночь на вокзале не с целью куда-то уехать, а просто поспать. Дед не был грязным, его одежда была потрёпана и изношена, но выглядела чистенько и довольно приемлемо. В соседнем со мной ряду сидел мужчина с грустным задумчивым лицом. На нём была чёрная вязаная шапка и куртка. К нему подсел молодой человек. Слово за слово и юноша вывел мужчину на откровенный разговор. Мужчина в чёрной шапке пожаловался ему на то, что он абсолютно несчастен. Он поведал, что у него нет ни дома, ни семьи. Юноша внимательно его слушал.

– Ты знаешь, у моих родственников квартира пустует. Я договорюсь, будешь там жить, – сказал молодой человек.

Мужчина сразу же просветлел. На его лице появилась искренняя радость.

– Я… не знаю, как тебя благодарить… – немного заикаясь от внезапно нахлынувшего счастья сказал он.

– Да не думай, сочтёмся как-нибудь. Я договорюсь, твоя будет квартира. Там двор свой есть, будешь там один жить, сам себе хозяин. Только условие, чтобы чисто было, ни пьянок и ничего такого чтоб не было, – сообщил юноша.

– Да, да. Само собой, – сказал мужчина, не веря собственным ушам.

– Вот молодец, – ухмыльнулся бездомный дед. Он давно проснулся и слышал их разговор от начала до конца.

Юноша попросил у мужчины телефон и сказал, что положит на него деньги, чтобы была связь. Мужчина доверчиво протянул сотовый и молодой человек исчез.

Муж с детьми вернулись с прогулки и уселись напротив меня. Я разложила вдоль ряда сидений свой чёрный пуховик и легла, подогнув коленки. Я быстро погрузилась в сон. Когда проснулась, дети по-прежнему сновали туда-сюда, ёрзали на сидениях и что-то спрашивали.

Мужчина, оставшийся без телефона, позвал на помощь сотрудников полиции. Девушка и парень, одетые в полицейскую форму задавали ему вопросы, а бездомный дед вставлял свои веские реплики. Теперь искать мошенника с телефоном, всё равно что искать иголку в стогу сена, думала я, наблюдая за полицейскими. Они никогда в жизни не найдут его. Подлец, не будь он идиотом, уже далеко от вокзала. А тот юноша однозначно не был идиотом. Сначала вошёл в доверие, прикинулся другом, не выдавая своих истинных намерений, а когда увидел, что жертва купилась на его доброту, обобрал. Мужчина дал ему достаточно времени, чтобы он успел скрыться во мраке ночного города.

Я взглянула на мужчину в чёрной шапке. Он сделался ещё более несчастным, чем был. Поплатился за свою доверчивость и искреннее отношение к людям.

Людей в зале ожидания было не много. Кто-то сидел, уставившись в одну точку, кто-то дремал, наклонив голову, кто-то монотонно разговаривал. Мы с детьми обследовали магазинчики с сувенирами, зашли в продуктовый отдел и вернулись обратно к сумкам, оставленным у сидений. Я не чувствовала томительного ожидания перед поездкой. Напротив, мне было комфортно и я не торопила время. Оно шло своим чередом, спокойно и легко.

Муж снова собрал детей на прогулку. Когда они ушли, спустя некоторое время напротив меня присел молодой мужчина. У него было смуглое лицо, тёмные волосы, уставший, томный взгляд. Я чуть-чуть приоткрыла глаза, но в ту же секунду закрыла их, увидев, что он на меня смотрит. «Смотри сколько хочешь, – подумала я. – Мне всё равно, я сплю».

Не знаю, сколько времени я дремала, но когда проснулась, мужчина по-прежнему сидел напротив. Он заговорил с бездомным дедом и слегка улыбнулся мне. Затем он встал и куда-то ушёл, а когда вернулся, нёс в руке стакан пива, который отдал деду.

Мужчина сел на прежнее место и заговорил со мной.

– Куда едешь? – спросил он.

– Далеко, – ответила я спокойно, словно ожидала этого вопроса.

У меня не было привычки разговаривать с незнакомыми людьми и тем более отвечать на вопросы.

– Очень далеко?

Он не был навязчив. Его вопрос прозвучал как вопрос маленького пытливого мальчика, который хочет что-то узнать у родителей, а те не говорят.

– В Усть-Илимск. А вы? – спросила я.

– Я в Кемерово еду, – ответил он. – Были там?

– Да, была… В детстве, проездом.

Его обаяние действовало положительно, располагало к себе, но не сбивало меня с толку.

– Скоро ваш поезд? – спросил мужчина.

– Да, похоже на то, – ответила я и посмотрела на электронный график поездов.

Мужчина тоже посмотрел в ту сторону.

– Ааа, точно, – протянул он, словно только что узнал о существовании графика.

С прогулки вернулись муж с детьми. Моё внимание переключилось на них, а потом я обнаружила, что мой собеседник исчез из виду. Сын сполз с сидения, словно тесто, которое перевалило за край кастрюли. За всё время, что мы провели на вокзале, он ни разу не вздремнул. Вернулся мужчина с томным уставшим взглядом и протянул моим детям по шоколадке «Алёнка».

– Что надо сказать? – спросила я у детей.

– Спасибо, – ответили они.

Муж не показал виду, но его выражение лица стало напряжённым, когда незнакомец протягивал Дане и Соне лакомства. Я не давала поводов для ревности, но думаю, в тот момент именно она овладела мужем.

Через час поезд прибыл на путь. Соня не хотела идти за руку, и я ругалась на неё пока мы спускались вниз по ступенькам. Мы вышли на перрон. Небо над нашими головами было по-ночному тёмным. Провожатый быстро проверил наши билеты и паспорта, и мы вошли внутрь поезда.

В вагоне горели лампочки, освещая мягким желтоватым светом проход вдоль номеров купе. Мы быстро рассовали вещи под диваны и на антресоли, разделись и легли, выключив свет. В нашем распоряжении был целый номер, состоящий из четырёх спальных мест. Никаких посторонних, никакого смущения и неудобства. Мы с дочерью устроились на нижних полках, а муж с сыном – на верхних. Я накрылась чистой простынёй, сверху постелила тёплое шерстяное одеяло и быстро погрузилась в крепкий и глубокий сон. Ничто не мешало и не нарушало спокойствия. Всё шло своим чередом, естественно, как весна сменяет зиму, а осень – лето.

Когда я проснулась сквозь щелки жалюзи пробивался белый свет. Дети и муж ещё спали. Я почувствовала, что хочу есть. Тихо встала с постели, оделась и вышла из номера в коридор, чтобы набрать в стакан горячей воды. Я заварила овсяные хлопья быстрого приготовления и стала ждать, пока они набухнут. Когда дети проснулись, я заварила кашу и им. После завтрака Даня с Соней отправились обследовать коридор. Оказалось, что в соседних номерах тоже ехали с детьми. Сын быстро подружился с мальчиком его возраста. Ребятишки весело играли и смеялись, время от времени наблюдая, как за окном мелькают вагоны с различными грузами.

Муж проснулся позднее всех нас. На вид он не выглядел счастливым. У меня сложилось такое впечатление, что ему всё надоело и было в целом не важно – едет он в поезде или же сидит дома перед телевизором. Мне было обидно, что муж не разделяет нашей радости и лёгкости. Его настрой озадачил меня, ведь он так рвался уехать из села… И вот мы всей семьёй сидим в купе, слушаем стук колёс, иногда пошатываемся от неровного хода поезда… а у мужа на лице уставшая недовольная мина. Если он был счастлив, то где-то очень глубоко в душе.

Поезд мчал нас вперёд двое суток. Время, проведённое в дороге, прошло на удивление быстро, пролетело под стук колёс и оставило позади счастливые мгновения небольшого семейного путешествия. Нам с детьми хотелось ещё немного побыть в нашем номере, наблюдая за зимними пейзажами, населёнными пунктами, мимо которых мы держали путь, за незнакомыми людьми, тёмные силуэты которых виднелись из окна, когда поезд делал остановки. Нет, я не желала с этим расставаться. Но поезд прибыл на станцию и на этом путешествие закончилось.

Глава 22

В девятом классе мне запретили посещать секцию вольной борьбы, а вскоре после этого я начала странно себя вести. Навязчивые мысли не давали покоя, тревога пульсировала в висках. Я выполняла одни и те же движения с целью избавиться от беспокойства, которое ходило за мной по пятам. Я не знала, что со мной происходит и воспринимала всё происходящее как данность.

Прошло много лет, прежде чем я нашла в интернете статью, в которой прочитала, что странное поведение, а также навязчивые мысли, преследовавшие меня в школе, называются обсессивно-компульсивным расстройством. Я-то думала, что у меня какая-то загадочная болезнь, доселе неизвестная науке, а оказалось, что этот недуг давно выявлен и я не единственный человек, страдающий им.

Расстройство иногда сходило на нет, но потом снова возвращалось. Не знаю отчего я уставала больше – от непрерывной череды беспокойных мыслей или от повторяющихся действий. В дни обострения я не жила. Подчиняясь мыслям, я выполняла ритуалы и становилась тряпичной куклой, которую дёргала за ниточки тревога.

Я прикасалась к различным предметам, а затем незамедлительно мыла руки. Каждый раз тщательно и каждый раз с мылом. Мне казалось, что микробы кишат на поверхностях дверных ручек, столов, на трубах и стенах – везде. Одни вещи казались мне грязными, а другие – особенно грязными. Иногда я не могла вспомнить, мыла я руки или нет, поскольку эта манипуляция была доведена до автоматизма. Когда у меня появлялись сомнения, я снова спешила к раковине, и сомнения смывались в канализацию.

В книге «Терапия настроения» психотерапевт Дэвид Бернс пишет: «Что движет этими чересчур щепетильными людьми, страдающими от гиперконтроля? Они безумны? Обычно нет. Страх – вот что движет ими в преувеличенном стремлении к совершенству. В тот момент, когда они пытаются перестать делать то, что делают, их охватывает сильнейшее беспокойство, которое вскоре перерастает в полнейший ужас. Он заставляет их возвращаться к навязчивому ритуалу в жалкой попытке почувствовать облегчение. Заставлять их отказаться от перфекционистской навязчивости – всё равно что пытаться убедить человека разжать пальцы, которыми он цепляется за край скалы».

Во время учёбы в колледже обсессивно-компульсивное расстройство приняло новый оборот. Теперь в моей голове крутились навязчивые вопросы. Пытаясь избавиться от них, я спрашивала одно и тоже по многу-многу раз. В один день меня мучил вопрос, умер ли один актёр или ещё здравствует. Я подходила к мужу, который в то время ещё не являлся моим супругом, и спрашивала. Он отвечал, но вопрос продолжал меня мучить, с каждой минутой я чувствовала нарастающую тревогу. Тогда я снова задавала мужу этот же вопрос. Так могло продолжаться весь вечер и даже целый день. Я не могла уснуть, мучаясь тревогой и отчаянием. Мне казалось, что мозг вводит меня в заблуждение, что муж сказал мне одно, а я поняла его иначе. Пытаясь вспомнить, что на самом деле он ответил, я запутывала себя окончательно, и от этого становилось ещё хуже.

Порой в голову лезли вопросы непристойного характера. Я то и дело попадала в ловушку, веря в то, что тревога уйдёт сразу после того, как я задам вопрос. Так, однажды я спрашивала у мамы, не изменяла ли она отцу. Я чувствовала себя ужасно, но не могла ничего с собой поделать.

– Ты изменяла когда-нибудь отцу? – спрашивала я.

– Нет, никогда, – отвечала мама.

Через пятнадцать минут я снова подходила к ней.

– Ты изменяла когда-нибудь папе?

– Нет.

Изменяла? Нет. Изменяла? Нет. Изменяла? Нет.

Наваждение. Мука. Да что со мной не так?

В большинстве своём все навязчивые вопросы изводили меня. Не помню, чтобы хотя бы один такой вопрос не причинял мне страданий. Гаснул свет в квартире, я ложилась в кровать и думала лишь о том, чтобы снова задать проклятый вопрос. Сердце бешено колотилось, по телу разливался жар. «Спрошу, спрошу», – в смятении думала я. Но мама лежала тихо у стены, а в комнате царила тишина, нарушить которую казалось преступлением. Постепенно я смирялась с тем, что так и не задала вопрос, и уходила в сон.

Во время обострений обсессивно-компульсивного расстройства мир вокруг переставал существовать. Я шла с мужем по ночной новогодней улице, нас окружали гирлянды и праздничные огни, свежий воздух наполнял лёгкие, слышался весёлый смех… Но в душе не было ни радости, ни печали… Ничего. Только беспокойство и нескончаемая вереница вопросов, которые я планировала задать.

Я спрашивала у мамы, родная ли я ей дочь и действительно ли отец – мой родной отец. Границы между реальностью и иллюзией стирались, я переставала верить всему, что меня окружало. Деревянный стол мог оказаться железным стулом. Мама могла стать обманщицей, укравшей меня из роддома. Она уверяла меня, что действительно является моей родной матерью, а отец – моим родным отцом. Но вопросы продолжались. Я уже не слышала и не понимала, что она отвечает, но это было неважно. Важно было только то, что, услышав ответ, мне не становилось легче.

Обсессивное расстройство преследовало меня с пятнадцати лет. Оно то сходило на нет, то вновь возвращалось, вонзая колючие иголки беспокойства в повседневные дела. Однажды оно добралось и до творчества. Ещё до рождения дочери я начала делать картину из лоскутков. Нарисовала дом с лужайкой, расчертила на картоне, сделала в нём проколы иглой, чтобы потом пришивать лоскутки, нарезала множество мелких тряпочек с помощью самодельных трафаретов. Это был мой дом мечты – символ домашнего очага, уюта. Работа над картиной продвигалась медленно. Каждый день я пришивала к картону по нескольку лоскутков. Облака над домом я вырезала из белой кружевной ткани от свадебного платья, которое мне шили на заказ и в котором я была в ЗАГСе. Лужайка возле дома состояла из двадцати трёх лоскутков в коричнево-жёлтой цветовой гамме. На дом ушла бледно-розовая ткань, а для оконных занавесок я выбрала розовую сеточку от того же платья. Но я забросила картину, так и не завершив до конца, убрала её в дальний угол шкафа.

Прошло около двух лет, и вот одним зимним днём я решила продолжить пришивать лоскутки. Я садилась за работу после обеда, когда Соня спала в своей кроватке. Раскладывала перед собой кусочки ткани, брала иголку и нитку и вводила в каждую дырочку на картоне. Мне хватило терпения и усидчивости и вот, тринадцатого марта, картина была закончена. Но вместо радости и удовлетворения у меня появились навязчивые мысли. Вот что я записала в своём дневнике: «У меня слегка обострилось ОКР. Наверное, из-за плохого сна… Картину из лоскутков я закончила 13-ого числа этого месяца. И вот. 13-ого. Теперь хочется распороть эти три лоскутка, которые я пришила 13-ого, и пришить их снова, но другого числа, желательно нечётного. Чтобы завершить картину якобы счастливым числом…» Но я решила, что на этот раз так просто не сдамся. На следующий день я сделала запись: «Навязчивым мыслям насчёт картины не поддалась. Нашла в интернете метод Д. Шварца. Действую по этому методу». Я оставила картину нетронутой и мысли постепенно ушли, а вместе с ними тревога.

Несколько лет назад в селе случился пожар. Горел деревянный домик, в котором проживала семья с тремя детьми. Никто не пострадал, но дом сгорел дотла. Это произошло днём. Мы все – я, муж и дети – были дома. Внезапно я увидела сильное задымление. Плотная завеса дыма тянулась из-за двухэтажного торгового центра. Посмотрев в окно, я увидела скопление людей, которые стояли и глазели на дом, охваченный огнём. По телу пробежала неприятная дрожь, внутри что-то ёкнуло, зашевелилось. Я кинулась закрывать окна в квартире. Дым распространялся быстро, застилая туманным полотном всё пространство, попадающееся ему на пути. В голове мелькнула безумная мысль: «Вдруг огонь доберётся до нашего дома?»

Огонь потушили, люди, глазевшие на пожар, разбрелись по домам. Я же после этого случая каждый вечер, перед сном по нескольку раз подходила к плите и проверяла, все ли ручки переключателей стоят на отметке «0».

Безопасность стала для меня больной темой. Когда в наш подъезд заселилась неблагополучная семья, состоящая из пьющих родителей и десятерых детей, я стала всё чаще задумываться о том, как бы они не устроили пожар. От новых жильцов исходили вонь, грязь и шум. Дети – прекрасные, бледнолицые с огненно-рыжими вьющимися волосами – шатались по улицам в обносках, которые были им велики. Жена старшего по дому ругалась на них за то, что они несли в подъезд грязь, да и сам старший вступал в яростные баталии с их матерью.

Мне было жаль эту семью, я считала несправедливым то, как с ними обращались некоторые жильцы дома. Но наравне с жалостью я страшилась того, что однажды могло произойти. Учитывая их образ жизни, они могли в два счёта устроить пожар или потоп.

Однажды, когда мы с детьми вышли на прогулку, моему взору предстало нелицеприятное зрелище. У кирпичной стены дома стояла грязная, рваная коляска, принадлежавшая недавно заселившимся квартирантам. Она выглядела так, словно в ней ежедневно перевозили коровий навоз или куски сырого мяса. При виде коляски меня затошнило. Эта вещь, в которой возят чистых, розовеньких младенцев, предстала в ином свете. Коляска не просто была грязной, она оскверняла всё самое чистое и невинное, была порождением зла, человеческой аморальности и вызвала у меня стойкое чувство отвращения.

Неблагополучная семья прожила в нашем доме несколько месяцев. После неоднократных скандалов с соседями они съехали. Одним летним вечером к подъезду подошла неухоженная лошадь, запряжённая в телегу, на которой сидел рыжий мальчуган, парень, и низкорослый мужик. Пока взрослые выносили жалкие пожитки квартирантов, мальчик беззаботно сидел в телеге. Старший по дому заговорил с парнишкой, который был одет в грязные обноски.

– Это парень или девушка? – спросила жена старшего.

Мы с удивлением поняли, что юноша оказался девушкой. Вещей было немного, поэтому они быстро управились и покинули двор. Несмотря на жалость, которую я испытывала к этим бедным людям, мне стало спокойнее после их отъезда.

Жить с диагнозом ОКР не просто, так же как непросто приучить себя философски относиться к жизни, но лишь тогда будет проще справляться с приступами. Прошли годы, прежде чем я начала осознавать, что навязчивыми мыслями можно управлять. Пятнадцатого декабря 2019 года я сделала запись в дневнике: «Мои размышления о взаимосвязи ОКР и настроения привели к определённым выводам. Взаимосвязь существует. Она может быть незначительной, а может сильно влиять на состояние человека. По своему опыту я могу сказать о следующем: чем больше человек придаёт значение навязчивой мысли, тем больше он зависим от неё. (подчёркнуто)».

Далее запись в дневнике гласит: «Сейчас я пришла к тому, что могу контролировать, управлять своими навязчивыми состояниями. Я так и говорю себе мысленно: «Я уже проверила, что плита выключена» или «Эта мысль-вопрос не имеет значения», «Это ерунда». Эти убеждения помогают мне. Так же большую роль играют размышления. Например, когда всплывает навязчивый вопрос, я думаю о том, как было бы, если у меня не было возможности его задать. К примеру, если бы я жила где-нибудь на крайнем севере без связи и интернета, где нет того, кому тянет задать вопрос. Это удивительно и интересно – думать об этом. Я так и назову этот метод – «Крайний север»».

Диагноз обсессивно-компульсивное расстройство мне поставили в 2015 году, спустя десять лет после первого обострения.

Глава 23

После приезда в Усть-Илимск мы временно поселились у мамы мужа. Я боялась, что буду не в своей тарелке, но быстро освоилась и ни разу не почувствовала скованности или напряжения, которые иногда возникают, когда приходишь в чужой дом. Почему-то мне особенно нравится принимать душ в этой квартире. В ванной комнате приятное освещение, чисто и сухо. Я могу спокойно вымыться, ни о чём не тревожась.

Я крайне редко отваживаюсь понежиться в воде и обычно моюсь в вертикальном положении, поливая себя леечкой для душа. Я перестала принимать ванну лет десять назад или ещё раньше. В квартире, в которой жили мы с мамой, была чугунная ванна, но мы в ней не мылись из-за отвратительной вонючей воды, которая текла в трубах. В школьные годы я ходила в баню к бабе с дедой или мылась дома, используя тазы. Кипятила воду в большом красном ведре, зачерпывала кипяток ковшиком, наливала в таз и разбавляла холодной водой. Затем, неловко сгорбившись, опускала туда волосы. Приходилось по нескольку раз набирать горячую воду и разбавлять холодной, которая небольшой струйкой текла из-под крана. Сам процесс мытья не приносил мне удовольствия, но после него я чувствовала себя свежей, чистой, что безусловно нравилось мне.

В подростковом возрасте во время помывки на меня иногда накатывала беспричинная тревога. Тогда я открывала настежь двери в ванную комнату, чтобы не было так страшно. В такие минуты я быстро натиралась вехоткой, быстро втирала в волосы шампунь, ополаскивалась и, завернувшись в полотенце, выскакивала из ванной комнаты, словно там мне грозила смертельная опасность.

Когда я переехала в Новосибирск, у меня появилась ванна и хорошая вода, но несколько раз после лежания в воде мне становилось дурно, и я решила больше не испытывать судьбу и мыться исключительно под душем. Проходили месяцы и годы, страх притуплялся, сменяясь желанием расслабиться в тёплой приятной водичке с добавлением морской соли и пены. Я забывала про тревогу, погружалась в воду, слушала любимые мелодии на плеере и подпевала, представляя себя звездой эстрады.

На фоне психотерапии страх ванны начал сходить на нет. Я получала удовольствие от водных процедур, наслаждаясь душой и телом. Но однажды вечером во время купания я почувствовала неопределённую надвигающуюся тревогу, словно должно было произойти нечто ужасное. Я присела на корточки и на секунду замерла. Затем быстро вымылась, ополоснулась и прошла в комнату, где дети и муж спокойно сидели на диване и смотрели телевизор.

В глубоком детстве, когда я была совсем малышкой, как-то раз отец взял меня к себе в ванну. Я лежала и смотрела на воду, сквозь которую виднелись отцовские ноги, поросшие тёмными волосами. Вдруг я увидела коричневый комочек шерсти, который всплыл на поверхность. Я прекрасно помню, что ощутила в тот момент брезгливость, хоть это было так давно. Было неприятно находиться в воде, в которой плавают посторонние частички. Мама не подозревала о том, что отец взял меня в ванну, ведь он ничего ей не сказал. Когда она обнаружила нас, то пришла в ярость. Мама быстро вытащила меня из воды, попутно ругаясь на отца. Спустя много лет, вспоминая этот случай, она сказала мне: «Я не доверяла твоему отцу. Ты была такая маленькая, а его поведение иногда было странным…»