Волчьи стрелы. Часть первая

Хатунь расположилась рядом с отцом, на высокой подушке, у подножия его приземистого, наподобие топчана, трона. Бледная и круглолицая, в пестрых одеждах, она была совсем еще ребенком, но уже держалась как императрица. Ее точеную фигуру облепил цветастый халатик тонкого шелка с запахнутыми крест-накрест полами, отделанными бахромой. Поверх была наброшена пятнистая накидка из шкуры заморского зверя.

Про себя Владимир отметил, что хатунь и впрямь была так изящна и хороша собой, как о ней говорили. На ее халатике он сразу приметил свой подарок – золотую брошь, сделанную Фокой. Только теперь украшение стало еще прекраснее, засияв инкрустацией из красных яхонтов и изумрудов.

– Взгляни, Владимир, – продолжил хан, указывая пальцем в черное бархатное небо, богато усыпанное жемчужинами звезд. – Одно небо покрывает все страны, горы, степи и моря. Один месяц царит там ночью, и одно солнце – днем. Так и правитель должен быть на земле один – сильный и справедливый, являющий милость и правосудие. Лишь тогда воцарится мир на всей земле. Не находишь, друг?

Хан не дождался ответа и продолжил:

– Но признаешь ли ты меня единственным правителем? Ведь твои предки и даже отец твой воевали против нас. А дядя твой и вовсе сумел изгнать наши войска с Сеяжских земель. Возможно, тогда ему помог ваш бог, а может и дьявол. Но пришло время расплаты.

– Великий каан! Больше всего на свете я желаю смерти своему дяде – этому гнусному предателю, из-за которого мои отец и матушка умерли в изгнании. Гривноградский престол не принадлежит ему и его выродку по праву. Не сомневайся, я не предам тебя. Ты – сильнейший властелин, под тобой весь мир от восточного Ко-Хуна до Праденских гор. Я не настолько глуп, чтобы выступить против тебя, каан.

– Честный ответ, княжич! Не каждый осмеливается говорить со мной так, как ты.

К тому времени спутники Владимира уже заняли свои места на пиршественной поляне. Хан вдруг вопрошающе взглянул на одного из них, тихо сидевшего между двумя бравыми дружинниками в многослойных кольчугах и островерхих шлемах. Тот утвердительно кивнул головой, тряхнув высокой боярской шапкой.

– Значит, наши друзья в Гривнограде готовы выступить с нами на Сеяжск, когда потребуется? Но как же союз Невера и твоего дяди, князя Всеволода? Ведь, насколько нам известно, он так и не распался. Ты должен был рассорить князей, разъединить их. Но помолвка их детей в силе, торговые и военные грамоты не разорваны.

– Каан! Мы зародили сомнения в их сердцах. Да и сеяжский народ и добрая часть боярства воспротивились дружбе с Гривноградом, – ответил Владмимир. – Глашатаи на стогнах открыто бранят князя Невера за дружбу с врагом. Недавно дружинники жестоко разогнали вече, что собралось в Струпном конце. Недовольных все больше – так и до бунта недалеко. И когда мы ударим, бунт нам окажется как нельзя кстати.

– Что же, в твоих словах есть здравый смысл, княжич, – улыбаясь, протяжно сказал Тюхтяй. – Сколько воинов готовы кинуть в бой наши гривноградские друзья?

– Двадцать тысяч конников и пешцов, великий каан, – ответил Владимир.

– Пресветлый властелин, – продолжил он. – Для меня великая честь стать мужем вашей дочери, чья красота затмевает даже звезды и солнце. Если позволите, я бы хотел сделать ей еще один дар. Конечно, он недостоин столь удивительного создания…

Один из дружинников в глубоком поклоне приблизился к хатуни, встал на колени и протянул ей небольшой, украшенный жемчугом ларчик. Под открытой крышкой на синем бархате пылал золотой перстень, усыпанный самоцветами, – знак помолвки. Улыбка еле заметно скользнула по ее кукольным алым губкам, черные глаза игриво выстрелили в сторону Владимира. Она медленно и как бы нерешительно взяла подарок.

– Твои дары, как всегда, прекрасны княжич! – сказал хан с хитростью в голосе. – И нам есть чем на них ответить. Тебя, наверное, интересует приданное?

– Как можно, великий властелин? Ведь это такая честь….

– Оно уже дожидается тебя, дорогой зятек, – перебил его хан. – Скоро ты все получишь. А пока ешь, пей, отдыхай. Этот праздник в честь тебя и моей несравненной дочери.

Владимир старался пить поменьше хмельных напитков, но это было непросто, ведь сами сыновья Тюхтяя, царевичи Герреде и Белту, пригласили его к себе и поднимали кубок за кубком.

– Да будет ваш союз богат потомством, словно цветущие сады Шерварана богаты душистыми плодами! – провозгласил Герреде очередной тост.

Старший царевич не выглядел крепким воином: тело его казалось изнеженным, выпуклый живот виднелся даже сквозь свободный шелковый халат. Совсем иное впечатление производил Белту – стройный, точно ольховый ствол, стремительный в движениях и хмурый. Его лицо, расчерченное линиями скул и ниточками усов, обветрили степные ветра, а руки загрубели от поводьев, лука и рукояти сабли.

Владимир задумчиво взглянул вдаль, на посеребренное светом звезд и сплошь забрызганное кровавыми каплями маков полотно степи. Волнистая тесьма холмов окаймляла горизонт, отсекая равнину от небесного свода. По другую руку, за яркими шатрами и обозами лениво нес свои черные воды Буллях. Река была настолько широка, что противоположный берег ее и вовсе растворялся в ночной тьме. Всего в паре поприщ15 отсюда вверх по течению стоял гигантский Усоир – единственный оседлый город и сердце кочевой империи, что расползлась на полмира, как сорная трава.

Только сейчас Владимир осознал, как далеко его занесло от дома (точнее от того места, которое он лишь условно называл своим домом), и что обратной дороги нет. Ее занесли песчаные бури, размыли серые дожди, загородили кархарнские баскаки со своими отрядами, а дальше – сеяжские остроги, заставы и дремучие леса. Лишь жажда мести, желание забрать свое, принадлежащее по праву, точный расчет и бесстрашие могли вернуть его туда, где был его настоящий Дом. Вернуть как победитель, со щитом, а не на щите. От этой мысли Владимир даже немного протрезвел.

Внезапно на своем плече он ощутил тяжелое прикосновение: позвякивая рыбьей чешуей стального панциря, над ним навис рослый таргаут. Грубым жестом ханский страж велел юноше встать. Кровь резко ударила ему в голову, а сердце набатом забилось в горле. Кархарны притихли и с плотоядными улыбками смотрели на жениха – все это явно не предвещало ничего хорошего.

– Что же, мой друг! Ты хочешь руки Жаргал хатунь. Настало время доказать, что ты достоин этого не только своим происхождением, но и силой. Ведь разве пристало дочери властелина мира выходить за слабого мужа? – продекламировал Тюхтяй.

Таргаут толкнул его в спину и вытеснил в центр поляны, где не так давно боролись на опоясках. Вытащив откуда-то меч Владимира, который у него забрали перед обрядом очищения, стражник кинул оружие на землю.

– Брать! – резко сказал кархарн.

Юноша медленно наклонился, взялся за посеребренную рукоять с круглым навершием и поднял клинок. Лицо его сделалось белым, как праздничная начищенная скатерть.

– Великий каан! Я думал, мы договорились!

– Договорились? Я похож на купца, с которым можно торговаться? Я – властелин тридцати стран, сотен народов, хан ханов и хозяин царей! Я не договариваюсь, а повелеваю, мальчишка! Кто ты такой, чтобы с тобой договариваться, если даже императоры трепещут перед одной моей тенью? Ты – всего лишь вошь, изгой, потерявший свою вотчину. Чтобы Гривноград, как ты хочешь, поддержал тебя и выступил с нами на Сеяжск, ты должен быть силен духом и мечом. Иначе никакие сторонники, никакие бояре не спасут твою шкуру. Откуда мне знать, по силам ли тебе столь смелый замысел?

Отечное лицо хана раскраснелось, а пухлые щеки затряслись от гнева. Он продолжил:

– Выстоишь в этой схватке, выйдешь победителем – отдам за тебя хатунь и сделаю князем в Гривнограде, а Сеяжск подчиню твоей власти, посадим туда наместника. А проиграешь, что же, плотью твоей волков не накормить, но хоть косточки обглодают.

Застигнутый врасплох, Владимир стоял в парадном одеянии, даже без самой худой кольчуги. Пурпурный аксамит его плаща корзно, подбитого черным бархатом, трепетал на степном ветру.

Словно по какому-то бесовскому заклинанию вмиг налетел ураган, погасив высоченные костры и огни на просмоленных столбах. Яства, дорогую посуду, подушки и покрывала разметало по поляне, но никто не обратил на это никакого внимания. Огромные хищные твари заскулили, как побитые щенки, и свернулись калачиками на своих привязях. Заунывные камлания кудесников подпевали порывам ветра и шелесту высокой травы. Взоры кочевников обратились в сторону реки, на ближнюю юрту, из которой донесся жуткий протяжный хрип. Войлочные полы входа резко распахнулись и взмыли вверх крыльями птицы. До боли в глазах Владимир всматривался во тьму открывшегося прохода, тщетно пытаясь разглядеть силуэт воина, что выйдет с ним сразиться.

– Чего ты ждешь? Если хочешь сразиться с врагом, сам иди к нему. Вперед, если не струсил! – прорычал Тюхтяй сквозь смех.

Жаргал Хатунь отвернулась и прикрыла глаза, будто вот-вот должно случиться что-то ужасное. Один из дружинников трижды перекрестился и плюнул через левое плечо.

Неожиданно юноша почувствовал, как по всему его телу разливается странное тепло. Все вокруг вдруг начало мутнеть и искажаться, а звуки – плавно сливаться в один, похожий на гулкий шум водопада. Он вытянул перед собой меч, принял боевую стойку и, пошатываясь из стороны в сторону, неуверенно двинулся к юрте.

– Не обольщайся, меч тебе не для схватки! – крикнул великий хан ему вдогонку.

В голове Владимира это прозвучало протяжно и с многократным эхом. Он уставился на хана, но уже был не в состоянии сформулировать вопрос.

– Чтобы избавить себя от страданий. Поверь, если проиграешь, возможность всадить себе в сердце этот меч покажется тебе благословением.

Тюхтяй расхохотался так громко, что, казалось, даже снега Праденских гор в сотнях поприщ отсюда задрожали. Из последних сил доковыляв до юрты, Владимир растворился во мраке.

Глава 3. Злая твердыня

На вершине пригорка степной царевич остановил своего доброго коня и огляделся. Разрезая яркий ковер летнего разнотравья, вдали полированным булатом сверкнул Ладнор. На том берегу три сеяжских «богатыря» приютили у своих крутых склонов огромный посад. Окольный город16 расплылся темно-серым чернильным пятном, пестрившим золотыми точками куполов, белоснежными мазками церковных прясел17, бежевыми штрихами башен-веж. У многолюдного торжища вырос лес мачт и цветных парусов пришвартованных ладей, стругов и шнеков.

Округа драпировалась, совсем как зеленая тафта, складками холмов. Кое-где пушился махровый ворс рощиц, дубрав и перелесков, а низины были затканы узорами иван-чая, цикория и васильков, от которых воздух стал ароматнее медовой сыты. Хмурое предгрозовое небо лишь усиливало все это буйство красок.

«Жаль сжигать такой дивный град, – подумал Белту, – Авось образумятся глупцы, да не придется…».

Царевич искусно замаскировался под пуганда: без малого два столетия этот степной народ в изобилии служил у сеяжских и златолесских князей. На нем была тонкая короткая кольчуга, похожая на блестящую ткань, и свободные суконные порты, заправленные в сапоги юфтевой кожи с высокими голенищами и заостренными носками. Медные стремена задорно позвякивали монистами. На его ремне, справа, из грубого кожаного налучья18 выглядывал изогнутый рог лука, слева – чернели перья туго уложенных в колчан стрел.

После целого месяца усыпляющего пути из Черных степей Усоира в Сеяжское княжество он хоть сейчас был готов в одиночку скакать к Солнечным вратам, штурмовать стольный град, – кровь кипела в жилах молодого воина. Он пришпорил атласные бока вороного жеребца и повернул направо, на глинистую дорогу, которая змеилась по склону холма. Вслед за ним скакали вереницей еще сотни две добрых конников. Одни походили на сеяжских дружинников – бородатые, вооруженные до зубов и закованные в тяжелую сталь, другие – на «невесомых» пугандских степняков.

– Мммм-мы на месте, ц-царевич! – проблеял Владимир, когда они подъехали к зарослям орешника на краю отвесного обрыва. Окруженный со всех сторон глубокими крутыми оврагами, на самой макушке каменистого холма виднелся Ладнорский острог. Его частокол выстроился, словно плотная шеренга ратников в островерхих шлемах. Это была та самая неприметная на первый взгляд крепостица, о которую когда-то сломали зубы войска молодого Тюхтяя.

– И это та самая Злая твердыня? – с ноткой презрения в голосе спросил царевич, раздвинув ветви и устремив свой взор на крепость. Владимир утвердительно кивнул головой, всего за одну ночь поседевшей, будто за целую жизнь. Да, он прошел страшное испытание в степном шатре, но заплатил за это своей молодостью. На осунувшемся лице шестнадцатилетнего юноши прорезались острые, как лезвия, скулы; карие глаза слегка запали в глазницах, а вокруг них побежали трещинки морщин. Он все еще был не по годам силен и ловок, но рука его немного утратила твердость из-за нервной дрожи, а взор ослабила постоянная тревога, мешавшая сфокусироваться на цели.

– Это не твердыня, а крестьянский двор. Мы возьмем острог хоть сейчас! – воскликнул царевич.

– Нннн-не поспешай так! – ответил Владимир. – Ммм-многие головы буйны сложили, штурмуя осттт-ро-рог… Взгляни внимательнее, ц-ц-царевич.

Он указал трясущимся пальцем вниз, на дно оврага, и как бы обвел его по периметру. Земля была покрыта высокой болотной травой и укутана какой-то странной зеленоватой пеленой. Кочки, камни, безжизненные почерневшие коряги – буквально все внизу трепетало и расплывалось, будто в палящем зное.

– Топь там неп-п-п-ролазная! Один неверный шаг – вмиг утянет, поми-ми-минай, как звали. Лишь дружинные т-т-тропинку ведают. Надобно за-затаиться, да проследить за ними. Т-т-тропу нам укажут, т-т-тогда ночью и нападем.

Белту задумчиво потер свою глянцевую лысую голову, с которой, на пугандский манер, на плечи падали две тощие блестящие косицы, умащенные конским жиром.

– Джайран, Гарадест! – подозвал он двух батырей.

Те тут же предстали перед ним на своих приземистых лошадях и поклонились.

– Останетесь здесь и будете наблюдать! – твердо сказал царевич. – А мы разобьем лагерь у подножья. Все поняли? Глядите зорче кречета, чтоб тропу узнали, каждый шаг врага сквозь топь запоминайте! Подведете, похлебку из вас для волков сварю!

К вечеру погода вконец испортилась. Косой вездесущий дождь шипел в кронах деревьев и траве, разбивался о землю и поднимался мутной взвесью, устилавшей все вокруг. Низины и овраги засверкали зеркалами луж и разливов, расшились ниточками ручьев. Беспросветное серое небо придавило всю округу пудовым гранитным надгробием.

Но зоркий глаз степняка отыскал свою цель даже сквозь непроглядную хмарь. Кархарн наложил стрелу с орлиным оперением на тетиву, прицелился, крепко сжимая костяную накладку посреди изогнутой кибити19 лука, и выстрелил. Со зловещим свистом стрела молнией устремилась вперед. Дозорный, неспешно бродивший по высокой земляной насыпи между двумя рядами частокола, пошатнулся, перекувырнулся через заостренные концы бревен и мешком рухнул вниз.

– Ворог, ворог напал! Затворить все ворота! Воду да смолу кипятить, живо!

– Лучники, на стены! Воротные башни стеречь, живо!

Множась гулким эхом, крики крепостных сотников и десятников оглашали огромный овраг.

Снова послышался пронзительный свист, но на этот раз воздух рассекла уже не одна стрела. Засев в кустах по краям обрыва, почти пять десятков отборных кархарнских лучников принялись обстреливать острог. Все они были облачены в длинные куяки – стеганые войлочные куртки с множеством металлических пластин спереди и со спины – и высокие острые колпаки с волчьей опушкой.

Владимир взглянул в заволоченное пеленой небо и вознес про себя молитву. Свинцовые капли звонко барабанили по его шлему, хлестали наотмашь по щекам и били по глазам. Сколько ни уговаривал он пылкого царевича дождаться старшего брата Герреде с его войском, Белту и слушать не желал.

– К чему нам брата дожидаться? Ни пороков20, ни тур21, ни боевых повозок все равно сквозь болотины во век не протащить. Сами брать острог будем, и Небо нам в том сподвижник! – парировал он все доводы Владимира.

– Ну что, бравые мои батыри, на вас уповаю! Указывайте путь через топи! – сказал Белту Джайрану и Гарадесту, когда отряд штурмующих спустился вниз и засел в густых кустарниках у самой кромки болота.

Сверху не переставая свистели стрелы кархарнских лучников, но острожные дружинники на это никак не отвечали, голоса в крепости затихли.

Батыри бросились вперед рьяно и стремительно; брызги так и летели из-под их юфтевых сапог.

– С нами великое Небо! – прокричал Белту.

Встав в полный рост, с ободряющим криком он вскинул к небу свою саблю. Царевич успел сменить убогую пугандскую кольчугу на свой привычный доспех. Над шлемом с золотыми накладками трепетали черные перья, лоб прикрывал козырек, а лицо Белту рассекал опущенный наносник-стрелка. Стальная чешуя с золотой насечкой покрывала его с головы до пят, словно дракона. На плечах поверх пластинчатых прямоугольных наплечников красовались накладки в виде грозных человеческих лиц. К поясу был пристегнут золоченый шестопер – символ высшей власти.

– Вперед, разнесем этот жалкий погост!

Джайран и Гарадест порхали с кочки на кочку, то и дело уходя по колено в трясину, но тут же из нее высвобождаясь. На их поясах дожидались своего часа осадные крючья.

Весь отряд двинулся следом. Десятка два сеяжских наемников, сверкая сталью тяжелых бехтерцев22, прикрывали себя и тех, кто за ними, наспех сбитыми из заостренных жердин огромными щитами – своеобразным переносным частоколом. Наконец защитники огрызнулись в ответ, точно пробудившись ото сна. Стрелы полетели из бойниц бревенчатой воротной башни и посыпались со стен. Между острыми зубцами могучего тына мельтешили шлемы, кольчуги и панцири. Не добежав самую малость до подножья холма, Джайран рухнул замертво, пронзенный смертоносным каленым жалом в шею. Его бездыханное тело тут же растворилось в мутной жиже, утянутое тяжелой броней.

– Гори в аду, мразь басурманская! – прокричал со стены убивший его стрелок, размахивая своим самострелом23, но тут же сам пошатнулся и упал со стрелой в глазнице. Быстрый, как заяц, Гаррадест достиг крутого склона и принялся карабкаться по скользким камням.

– Куды полез, таракан? Раздавлю! – раздалось сверху. Как следует размахнувшись, исполинского телосложения молодец скинул вниз валун, который, казалось, был размером с него самого. Камень попал точно в цель, вдавив кусок стального шлема прямо в мозг степняка. Через мгновенье и один из сеяжских наемников отправился к праотцам, сделав неверный шаг. С истошным ревом он бился и рвался на свободу, будто пойманная в сети рыба, но так и погрузился с головой в трясину – лишь булькнул напоследок парой зеленых пузырей.

Тем временем защитников на стене тоже заметно поубавилось: кархарнские лучники отлично знали свое дело. Подобно горстке муравьев с соломиной на спинах, полдюжины кочевников умудрились не только протащить наверх переносной таран, но и подобраться с ним прямо к воротам – дубовым, на мощных петлях. Держа с двух сторон толстое бревно, на конце которого скалилась бронзовая волчья морда, незваные гости принялись «стучаться в двери». Сверху, из щели между стеной башни и бревенчатым заборолом24, на них хлынул тягучий водопад раскаленной смолы. Нечеловеческие вопли заглушили на мгновенье шум стрел и все остальные крики.

В пылу Владимир и не заметил, как добрался до крепостного тына, да еще и без единой царапины. Опершись спиной, защищенной кольчугой и круглой зерцальной пластиной, на влажные смолистые бревна, он взглянул вниз. Тела убитых рассыпались между серыми глыбами; их кровь бежала ручейками по камням и растворялась в потоках дождевой воды. Штурмующие продолжали лезть по склону. Скошенные стрелами, арбалетными болтами, камнями из пращей, воины падали, дополняя собой эту страшную тропу мертвецов. Между тем многие уже достигли частокола: одни пытались взобраться на стены по осадным лестницам, другие – зацепиться за верхушки бревен стальными крючьями.

Перекрестившись трижды, Владимир поднял над головой большой миндалевидный щит, расписанный яркими орнаментами, и побежал вдоль тына по хребту крутого вала. Сверху летели камни, лились кипяток и смола, шмякались оземь сорвавшиеся воины. Княжич-изгнанник умело обращался с мечом и метко стрелял. Не раз ему приходилось с оружием в руках защищать себя, свою матушку и сестру от лихих людей на лесных дорогах Иррозеи. Но посреди такого ада он очутился впервые.

Вскоре ему как-то удалось взобраться наверх по одной из лестниц. Там, на высокой земляной насыпи, шла упорная борьба. Владимир едва успел отразить страшный удар: изогнутым клевцом25 булавы противник пробил его щит, зацепил, словно крюком, и вырвал из рук. Крепкий зрелый вояка в плоской мисюрке26 с бармицей и толстой кольчуге самодовольно глядел на него, как охотник на угодившего в силки зверя. Недолго думая, Владимир атаковал врага мечом. Но тот умело отбился древком булавы, молниеносно достал из сыромятного голенища сапога засопожный кинжал и всадил его по самую крестовину юнцу в бедро. Взвыв от боли и выронив свой клинок, Владимир опустился на колено.

Неожиданно глаза его застлало что-то теплое и липкое, прямо перед собой он услыхал шлепок, затем – шелест стальных колец. Утерев глаза от крови, он увидел, как вражеский воин распластался на земле, а вокруг его головы медленно растекалось темно-красное пятно.

– Хочешь, чтобы моя драгоценная сестрица так скоро стала вдовой? – с ухмылкой сказал Белту, вытирая саблю о суконную ткань своих шаровар. Носком сапога царевич подкинул Владимиру его меч, после чего снова вонзился в гущу сражения и засверкал, как молнией, своей изогнутой саблей. Однако ранение оказалось настолько тяжелым, что юноша едва сумел подняться. С трудом уложив накинувшегося на него с кистенем27 молодца, он схватился за острые края частокола и повис на них, будто тряпица. Кровь упорно сочилась из его глубокой раны и стекала в сапог. Через мгновенье на него налетел еще один острожный дружинник – каким-то чудом Владимир увернулся от лезвия его двуручного топора, но, споткнувшись, перекувырнулся через зубцы тына и полетел вниз.

***

Боль отпустила, а все вокруг словно растворилось в свинцовой дымке грозовых небес. Исчезли воины, шлемы и доспехи, пропали стены, башни и валы. Стальная броня его вдруг стала легче льняной сорочицы.

– Сынок, соколик мой ненаглядный! – родной и теплый голос раздался четко и ясно.

Владимир повернул голову: над ним заботливо склонилась его любимая матушка – княгиня Ярослава. На бледном лице немолодой, но все еще красивой женщины застыла ласковая улыбка. Мягкой рукой она гладила сына по щеке, едва слышно шелестя синим аксамитом своего роскошного летника28 с агатовыми пуговицами. Над челом ее высился бархатный кокошник29 с жемчужными отворотами, а свободные кисейные рукава в складках перехватывали золотые витые обручи – запястья.

– Матушка? Откуда ты здесь? – удивленно спросил он.

– Как откуда? Пришла тебя пробудить ото сна. Неужто позабыл, что ты сегодня княжий постриг принимаешь от Владыки нашего пресветлого? А ну поднимайся, а то Царство Небесное проспишь! Иди в крестовую палату, помолись на дорожку, чтобы сил и мужества набраться, отца не посрамить! Ты у меня – богатырь, надежа и опора, во всем белом свете князя лучше не сыскать.

Ярослава нежно прильнула алыми губами ко лбу сына.

Молитва перед святыми образами, приготовления, сенные девицы принесли богатый праздничный наряд. Постельничий Емельян, гордый оттого, что совсем скоро станет ближайшим гриднем30 новоиспеченного князя, в поясном поклоне протянул ему меч, пожалованный отцом. Все происходило медленно и чинно; обширную, богато обставленную и устланную восточными коврами горницу заливал яркий свет из красных окон.

И вот княжич вышел на двор – прямо перед нижним рундуком крыльца его дожидался роскошный возок31, украшенный росписью и позолотой. Три жеребца разной масти, все в серебряной сбруе и бубенцах, приветливо фыркали и шевелили острыми ушами.

– Ну что, сын, готов? – послышался твердый голос отца.

Ярополк подошел к возку в сопровождении своего стремянного. Обычно лицо князя оставалось невозмутимым, будто высеченным из камня, – он не слишком любил открыто демонстрировать свои эмоции перед сыном. Но в этот раз, к своему удивлению, Владимир заметил на отцовских устах едва уловимую улыбку радости, а во взгляде его читалась родительская теплота. На Ярополке красовались бархатная княжья шапка с беличьей оторочкой и жемчужным убором, парчовая, затканная золотом свитка в пол, из-под каймы которой украдкой выглядывали носки желтых сафьянных сапог. Корзно лучшего вирейского аксамита торжественно рдел на его левом плече и спине.

Вдали уже во все концы разливался шум торжества. Трезвонили колокола, гудел посадский люд, надрывались гусли, жалейки и сопели32. Гулял Господин Великий Гривноград, чествовал княжича Владимира и его постриг. И хотя уже почти два столетия не столько князь, сколько архиепископ да Совет господ правили бал в отложившемся от державного Сеяжска Гривноградском княжестве, народу подавай празднеств и веселья. Как тут пропустить такой повод!