1991

Олю с Наташей распределили в реанимационное отделение, – самое тихое и самое грустное в больнице. К примеру, в гастроэнторологии больные шутили, смотрели телевизор, угощали яблоками, а в реанимации пациенты молчали, даже если приходили в сознание. Потому работа в стенах реанимации сводилась к отмыванию кафельных стен операционной, заклеиванию окон, смене постельного белья до того, как привезут пациентов. Серая грязная многогодовалая вата из полиэтиленовых мешков засовывалась в зазоры между ставнями и заклеивалась бумажными лентами, смоченными в мыльной воде. Такой же грязный снег падал в ареале больницы, будто там наверху тоже заклеивали окна, и вата сыпалась из мешка. У девочек не было аппетита в реанимации, да их там и не кормили, потому в очередной понедельник они дежурили в раздевалке. В январском утреннем холоде мыли грязный пол.

– Ты написала сочинение? По Маяковскому? – спросила Оля.

– Угу, – ответила Наташа, отжимая тряпку, – не люблю я вашу лирику, вот в математике все просто и прозрачно, а тут… Ну, почитала я «О дряни» и «Прозаседавшиеся», грубо.

– Зато любовная лирика – красиво, – Оля обожала жизнь, этот грязный пол, грязный снег, Маяковского, только не любила, когда отец пил, – вот послушай, – обращалась она к Наташе, – «А Вы смогли б сыграть ноктюрн на флейте водосточных труб»? Или: «Наша любовная лодка разбилась о волны быта». Наверно, Лиля Брик была красива.

Наташа встрепенулась: «Маяковский был красивый, это точно. Я смотрела в третьем классе фильм чёрно-белый «Барышня и хулиган», он там играл, красивый…» – она мечтательно оперлась о черенок швабры.

– Барышня и хулиган? Это же Есенин себя хулиганом называл. Наверно, это было у них модно.

В бетонного цвета стекла и окна заглядывали уставшие хлопья. Девочки мыли, каждая мечтала о своем Маяковском, ревностно они невзлюбили Лилю Брик, но той и при жизни это чувство было знакомо.

А дома Алексей Леонидович принёс февральские талоны на масло и колбасу. Выдал самому себе под роспись и гордо положил бумажки размером с автобусный билет на стол.

Январь поменял цвет. От серого к серебряному. Кристаллы сверкали и манили. Оля с Сережей придумали себе вечернее занятие – прыгать с крыши. Это был счастливый детский порыв. Они лежали в пушистом снегу, смотрели в тёмное небо, соседские крыши домов с печными трубами и выглядывающими редкими фонарями. На Торфяной улице осталось четыре дома, остальные снесли по плану перезаселения. Деревянные одноэтажные дома с внутренним светом окон казались пряничными.

Сестра и брат не походили друг на друга. Интересы, характер были антиномичны. Серёжке не нравилось учиться, Оля учебу обожала, начиная с молекул химии, аксиом геометрии, заканчивая любимыми сочинениями по литературе. Сережа был веселый, добрый и даже шальной мальчик. Разбил в школе большое стекло, небрежно бросив на подоконник сумку с учебниками. Высокое стекло со звоном хрусталя летело и вызывало восхищение одноклассников и Оли, которая никогда в жизни не позволила бы себе бросить портфель с расстояния двух вытянутых рук, опоздать на урок или поспорить с учителем. Оля с восхищением смотрела на падающее стекло. С этого момента между братом и сестрой завязалась дружба. Ненадолго брат стал для нее вытесненной свободой. Улыбающийся, светлый, беззлобный, он вбирал и выбрасывал тень своей сестры. Оля была красивая, стыдливая, стройная, стесняющаяся. Ей не хватало улыбки, не хватало света, не хватало уверенности и веры в себя и людей. Она была правильная как модель идеального газа, а Сережа летал в облаках как воздушный шарик, смеясь от щекотки пуха городских июньских тополей. Друзья Сережи влюблялись в старшую сестру, приходили домой и завороженно здоровались, провожая глазами статуэтно сложенную девочку с томиком Ахматовой в руках. Оля стала объектом первой любви многих непослушных мальчишек.

Оля любила лыжи, Серега нет, в День лыжника она бежала 10 км, а Сережка скатывался с горок, дожидаясь ее финиша. Горизонтальная бесконечная лыжня травмировала его натуру. Оля же любила метафизику бело-дюнного ландшафта снежных полей и не замечала пройденных километров.

Анюта дружила с Олей, но не могла принять чрезмерную активность Сережи. На днях она зашла посмотреть телевизор. Их связь с Фаиной была за пределами вербального языка. Молча они снова сидели в креслах, сохраняя между собой гордость дома – апельсиновое дерево, выращенное из косточки. Внимательно смотрели уже не первый балет с видом знатоков. Балет не предполагает слов. Фаина вплетала в тонкую косу тканевую ленту, Анюта ждала, когда оценят её новый наряд. Сестры помогали ей шить цветные платья, которые она неизменно завязывала высоко под грудь. После окончания школы Анюта была занята домашними делами: ходила на колодец за водой, мыла полы, топила печку, носила дрова и складывала в поленницу. Воспитана и всегда приветлива, при встрече всех соседей спрашивала: «Как дела?», но тут же поворачивалась и уходила.

Жители нескольких улиц деревянных домов вели негородской образ жизни. Соседи ходили друг к другу смотреть, растут ли помидоры, просить черенки виктории, играть в волейбол и разговаривать под щелканье жареных на сковородке семечек. Алексей Леонидович знал, как вкусно пекут Анютины сёстры печенье, но Анюта непреклонно отвечала: «Нет, мужчинам нельзя в наш дом». Почему? Может, потому что в семье не было мужчин, только старший брат Сашка, что пришел из армии красавцем, спал на чердаке, слушал на бабинах «Bony M», ходил в брюках клёш, рубашке с принтом красного мака, а потом повесился на шнуре от электрической бритвы. Этот завитой в локон шнур от электрической бритвы «Харьков» обвил красивую шею 20-летнего юноши безысходным объятьем. Какая смертельная тоска возможна в 20 лет в советском государственном плане поставки кадров и молодых семей, осталось для соседей и матери загадкой. Красивый Саша Жвакин так и не прочувствовал любовь женщин, но сорвал поцелуй кладбищенской дамы в траурных кружевах и шляпе.

На людях Анюта не переживала, даже не плакала, но мужчинам вход на территорию их женского дома стал закрыт. О присутствии в их жизни мужчин говорила уверенная покладка бревен и устойчивая конструкция просторных комнат, перекладины высоких потолков, светлые сени, тяжелые ворота, правильно выложенная русская печь с палатями. Вдова и незамужние дочери задали границу неприкасаемости к фамильно коллективному женскому телу Жвакиных. Впрочем, в отличие от старших сестер, Анюта нехватку в мужчинах не чувствовала.

Январские холода 1991ого продолжались, «минус 33 градуса» не отменяли уроков и медицинской практики. В доме Милоевых горячий чай и домашние пельмени взывали к полноте жизни. Натопленные печки лепили белого Кешика к мазаным стенам, кошка спала у духовки на шкуре. Еще одним перемирием, кроме газеты «Правда», между дочерью и отцом было кормление птиц. У Оли птицы вызывали восторг, подобный прыжкам с крыши. Что касалось Алексея Леонидовича, то он кормил птиц несколько самобытно. Медленно выносил помойное ведро и выливал содержимое в снег. Слетались вороны и настойчиво кружились вокруг него, чем вызывали опасения не только самого отца, но и соседей по улице. Он воспроизводил этот ритуал дважды в день, привлекая к себе внимание ворон скрипом ворот и важной размеренной походкой еще до того, как помои будут вылиты. Иногда вороны увязывались за ним и без ведра. «В лицо они меня узнают, что ли», – ворчал Алексей Леонидович.

А когда улетали вороны, в морозном воздухе поднимались белые пчелы – рой родственников, имена которых семьи не помнят. Белые пчелы заполняли воздух между домами, между поколениями, между годами, между снами и дорогами жизни.

По одной из них степенно шла Анюта и несла алюминиевые пустые ведра к колонке с водой.

– Милоев, как дела? – такой свободный тон она переняла у Алины Алексеевны. Жены часто называют мужей по фамилии, и это выглядит игриво, даже нежно. Услышав однажды такое обращение, Анюта поняла, что ее устраивает интонация, и стала называть Алексея Леонидовича по фамилии. Тот не обижался и при встрече всегда спрашивал: «Когда на день рождения позовешь?» В ответ слышал один и тот же ответ: «Ольке можно, Фае можно, тебе нельзя, Сережке нельзя. Мужчинам нельзя». Так и шли рядом: Алексей Леонидович с помойным ведром и Анюта с алюминиевыми. Неспешно, каждый по своему делу.

По настоянию Алины Алексеевны, Оля продолжала изучать английский язык с Еленой Сергеевной. Учительница привлекала учениц своим дружеским отношением, чего нельзя было встретить у других учителей. Там всегда был неравный диалог. Она могла сказать девочкам, что её зарплаты хватает только на помаду, остальное в дом приносит муж, а муж Елены Сергеевны вызывал особые вздохи среди старшеклассниц. Красивых мужчин в маленьком провинциальном городе было немного, а он был красивым, и не из заводских. Неклассический подход Елены Сергеевны в течение январских занятий привел к переводу и распеванию грустных западных песен: «Moon light and vod k a», «Time stand still». Девочкам не нравилась эта непривычная для уха музыка, но они старались переводить, вслушиваться и подпевать: «Moon light and vodka, takes me away», чем вызывали недоумение учителей в школьных коридорах.

25 января температура понизилась до «– 42», посветлело до ясной прозрачной Луны. Оля мечтательно готовилась к поступлению в Университет. Это стало навязчивым сном, ясной идеей, красивой звездой, мучительным ожиданием, стойким преодолением. Слово «университет» для нее слилось со словом «любовь», а слово «дом» с «конфликтом», и, казалось ей, что перевернется прозрачная Луна в момент ее поступления в Университет.

Начало 1991 года она распланировала по часам и минутам. Уроки, дополнительные занятия, снова уроки. Дисциплина и отвага делали эту девочку красивой. Система школьного образования СССР предписывала учащимся школ РСФСР «быть достойными гражданами своей социалистической Родины, выполнять заветы Ленина», что означало «учиться, жить и работать по-коммунистически; участвовать в самообслуживании; заниматься физкультурой и спортом, закаляться; готовить себя к защите социалистической Родины; быть нетерпимым к аморальным антиобщественным поступкам; беречь и приумножать народное добро; на занятия приходить в форме и без украшений; овладевать богатствами культуры и искусства». Так было прописано в школьных дневниках.

В новой школе Сережи и Оли был лучший кадровый состав учителей города из бывших директоров школ, а директор из Горрайсполкома, что само по себе являлось признанием места. Биологию преподавала Нелли Фёдоровна, бесстрастным голосом транслируя матричные знания, подкрепляя примерами, которые, казалось бы, не имели отношения к самому предмету, но делали понятным и ясным весь материал. На уроках Нелли Федоровна показывала обучающие фильмы. Габаритный киноаппарат производил магический шум вращающейся пленки на бабинах. Класс замирал в черно-белой, как кадр, оторопи, и фильмы о генетике казались лучшим событием дня. В предмет влюблялись все. Оля ходила на факультатив по биологии. Однажды она взяла с собой Сережку смотреть кровь лягушки в микроскоп. Мальчишка увлекся так, что сломал экземпляр с кровью, крутя и крутя увеличитель, пока тот не уперся в стекло. Обращение к биологии не первое в семье. Двоюродная сестра Оли Иринка, препарировала лягушек не первый год на любимом БХФ (биолого-химическом факультете) университета. Радостью и светом в глазах исполнялся только кот, который сжирал высушенных, набитых ватой и подколотых английскими булавками, лягушек, выплевывая на ходу вату и булавки.

Примеры мудрой, большой, неуклюжей, но необычайно обаятельной Нелли Федоровны, убеждали любого. Разный взгляд на мир был представлен следующим образом. Взрослая дочка Нелли Федоровны говорит: «Смотри, какое платье», а Нелли Федоровна отвечает: «Смотри, какая бабочка!» Как часто мать и дочь являют пример разных сторон монет и платья. Шелковая лицевая и изнаночная холщевая, светлая и темная, они уравновешивают в семье весы противоречий. Гармония природы устанавливается в генетической спирали.

В советских школах строго следили за подобающим внешним видом учащихся. За внешний вид учащихся в школе Оли и Сережи отвечал строгий рыжий учитель физики. Его густые брови в половину лба делали лицо внимательным. Он выхаживал по светлым коридорам широким шагом, бодрой походкой и взглядом орла всматриваясь в юных особ. Серёжки в ушах вызывали громкий глас на весь коридор: «От горшка два вершка и туда же!» Серёжки моментально снимались с ушей, а руки с накрашенными ногтями прятались в карманы фартуков. Лак в то время достать было сложно: выдавали по заводским талонам или привозили из Москвы. Оля красила ногти лаком для дерева, добавляя туда чернила, – получался дизайнерский синий глянец. В 1991 году уже не измеряли длину подола юбки, чтобы от колена было не больше 10 сантиметров, школьную форму постепенно отменяли. Стало проще, свободнее, и физик уволился.

Физики менялись в школе раз в год. Дети их любили, мужчин преподавателей было мало. Программисты (информатики), физруки, трудовики, к сожалению, быстро спивались. Так, Юрий Андреевич, бывало, обопрется на широкий и длинный стол для экспериментов в кабинете физики, очки в квадратной оправе пальцем на переносице поправит и говорит: «Знаете, волшебство – это когда картошку варишь. Пузырьки приклеиваются к ней, поднимаются со дна кастрюли, вот чудо». Дети смеялись, но каждый в будущем хоть раз вспомнил фразу про чудо пузырьков в момент закипания воды.

Кроме общего, Оля получала классическое для воспитанных девиц из заводской семьи образование: хоровое пение, фортепиано, музыкальная литература, сольфеджио. Сережка учиться музыке не стал. У него было дзюдо, для улицы хорошо, да и тренер Яныч стал авторитетом для пацанов.

А вот дисциплина в музыкальной и спортивной школах была схожа. Уроки по 2 часа, летние лагеря, поездки и гастроли, новые города и люди добавляли характеру юных певцов и спортсменов выдержанности и сдержанности. Подавленная чувственность девочки восполнялась на уроках фортепиано, где мудрая Валентина Николаевна заставляла учениц играть с повязанными шарфом глазами. Девочки играли на фортепиано, а Валентина Николаевна на их спинах, пальцами вжимая стаккато и легато глубоко в нерв и память тела.

Экзамены и зачеты проходили в разных вариациях: «Технический зачет», «Классический репертуар», – итого три раза в год. Ученики волновались, Оля в особенности. Она понимала, что особого таланта к инструменту у нее нет, особой тяги к музыке тоже. Хор привлекал ее дисциплиной и бесконечными музыкальными штудиями, позволял отпустить чувства в серебряном голосе. С переходом в старшие классы солирующее звонкое сопрано сменилось сопровождающим партии бархатным альтом.

Как-то в пятом классе перед экзаменом Оля выпила валерьянку и уснула у теплой батареи в низком классе перед выходом к роялю на экзамене. Это был красивый ритуал. Каждый ученик торжественно вставал в центр зала, объявлял произведение, вытирал холодные влажные пальцы хлопчатобумажным платком и садился за рояль. Невероятно, но в маленьком городе был рояль фирмы «Stainway & sons» под наблюдением того же настройщика. Чтобы привыкнуть к его звучанию, учителя с учениками записывались в график репетиций за несколько недель. Рояль придавал значимость и благородство звучания классическим произведениям.

Гаммы в течение 8 лет стоили больших усилий Оле и всей семье Милоевых. Алексей Леонидович не мог спать после ночной смены, Сережка убегал гулять, Кешик не выдерживал арпеджио и громко завывал, закинув мордочку куда-то за пределы низкого потолка дома и высокого горизонта. Оля училась «снимать» плавно руки в Ре мажоре и «не нырять» на первый палец в си миноре. Даже кукла из красивого лирического произведения «Болезнь куклы» П.И.Чайковского в исполнении настройщика пианино выздоравливала, в исполнении Валентины Николаевны болела, а в исполнении Оли умирала. Валентина Николаевна, не выдержав, кричала на уроке: «Стоп! Стоп! Умерла уже! Еще раз!»

Оле хватало критического отношения к себе, чтобы осознать, что она способна благодарно воспринимать, но не воспроизводить музыку. При отборе учеников в класс «фортепиано» учителя знали, что Алина Алексеевна уже купила инструмент, как знали и то, что это самая дорогая вещь в доме, потому записали девочку в группу, оценив ее способности к музыке как средние.

В последний день января после уроков Оля и Таня шли неспешно. Солнце было северное, большое и низкое, отчего казалось, что оно свисает тяжелой каплей молока, которая сейчас лопнет и разбрызжется по всему городу маленькими молекулами.

– Ольк, сегодня день счастья!

– Как это?

– Я целый год собирала счастливые автобусные билетики, еще мама и папа помогали, мне отдавали, сегодня пришло время раскидывать счастье!

– Дарить счастье! А как?

– Вот, смотри, сейчас мы пойдем по ветру, день сегодня морозный, северный, будем подбрасывать вверх билетики, а они сами и улетят.

– Давай!

И девочки от школы в сторону дома стали подкидывать билетики. Те лететь не хотели, вальса не получалось. Таня расстроилась.

– Нет, не так, это будет не так, – искала Таня выход, – сейчас мы поднимаемся ко мне на балкон и с 6 этажа выбрасываем их в открытый полет!

– Может, их сделать легче? Ну, чтобы они кружились?

– Да, – подхватила Таня, – рвем их на кусочки и подбрасываем в ветер! И будет счастливая метель!

Девочки рвали билетики и подкидывали вверх. Кружение получилось, счастье походило на снегопад или манну небесную, которая сыпалась с 6 этажа.

– А представляешь, сейчас счастье кому-нибудь на голову свалится?

– Ага, скажет этот кто-то, вот счастье то привалило!

И был счастливый январь.

Крылатый февраль

Февраль. «Достать чернил и плакать». Анюта боялась сумерек. Глаза не видели, мысли засыпали. Страх сумрака, мрака и смерти сливались для нее в одну опасную тень, с которой она встретилась в возрасте восьми лет. Как только на стрелку часов садился мрачнеющий лиловый горизонт, с 16 часов она не находила себе места. Плакала, ложилась спать, но не засыпала, видела обрывки снов, но не склеивала их. Анюта спасалась бегством от зимнего заката.

В те белые дни Бог взбивал подушки с пухом. Хлопья снега наполняли глаза непроснувшихся зимних людей маленького провинциального города, попадая внутрь тела и сознания. Неметеные дорожки протаптывались заводскими рабочими. Уверенные в своем дне, они шли на рабочую смену, а после смены, уверенные в своем вечере, шли в Рюмочную отметить окончание трудового дня. Это повторялось изо дня в день с точностью до минуты утреннего подъема, грамма вечернего объема жидкости и угла наклона бутылки к краям стеклянной граненной стопки.

Алексей Леонидович снова запил, в доме слышалась брань. Страх перед возвращением отца с работы накалял детское сознание подобно спирали электроплиты. Семья определяла количество выпитого спиртного по манере открывания ворот и походке отца. Утренние и вечерние скандалы становились своеобразным ритмом дня, без которого не игралась мелодия повседневности.

Дети в классе Оли были из типичных рабочих семей. Алкоголизм отцов считали обстоятельством, с которым нужно жить. Каждая семья переживала этот факт биографии по-разному. Одни прятались у друзей и родственников в ожидании, что отец проспится, другие вступали в открытую войну с алкоголизмом. То и другое тяжело отражалось на психике детей и воюющих сторон. Дети ходили друг к другу в гости и знали, что трезвые отцы делали экспериментальную пиццу с картошкой и какой-то мелкой рыбешкой, готовили салаты, много шутили и читали. Алексей Леонидович, к примеру, был записан в городскую библиотеку и раз в неделю брал книги про советскую деревню. С отцом Наташи Волковой вся семья смотрела фильмы Тарковского по телевизору, и Виктор Валерьевич комментировал и объяснял символику и ассоциации фильмов. Оля боялась актеров «Сталкера». Они казались бывшими или настоящими алкоголиками, непредсказуемыми в отношении к другим. «Солярис» ей показался красивым, особенно сцена прощания сына с отцом и его возвращение в дом. Ее девичья память уложила, что в тот февральский вечер было в квартире Волковых тепло и хотелось, аж сил не было, сладкого чая. Димка, Наташин брат, спросил: «Мам, я вытащу сгущенку, которую ты в диване прячешь?» Наташина мама рассмеялась, она вообще была хохотушка, и все стали пить чай под фильм Андрея Тарковского. Сгущенное молоко нежилось на языке, утверждаясь в юном сознании со вкусом «зоны» Океана Соляриса.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.