Две жизни Пинхаса Рутенберга

В конце сентября, наконец, H. A. Авдаков поручил какому-то парижанину отправиться в Рим заключить контракт. Рутенберг получил телеграмму, в которой сообщали о предстоящем подписании договора и приглашали прибыть в Рим. «Кажется, мои труды оказались не напрасны», – подумал он. Его наполнило радостное чувство, которое он не испытывал уже давно. Он быстро собрался и на следующее утро был уже в столице. В этот же день выяснилось, что у француза не оказалось документальных полномочий для заключения договора, и он уехал в Париж за доверенностью. А на следующий день, 29 сентября 2011 года, правительство объявило о начале войны с Турцией. Проливы Босфор и Дарданеллы оттоманы закрыли, положив конец практически уже подготовленному контракту. Рутенберг, разочарованный и огорченный таким неожиданным финалом предприятия, вернулся в Геную.

Через несколько дней в его конторе раздался телефонный звонок.

– Инженер Рутенберг слушает, – произнёс он по-итальянски.

– Говорит Горький, – услышал он знакомый голос. – Я тут узнал от верных людей, что в последний момент всё развалилось, и труды твои оказались напрасны. Наши итальянские вояки хотят отхватить кусок Ливии и Туниса. Империалисты неисправимы. Они немного запоздали и теперь навёрстывают упущенное.

– Османы тоже не ангелы, Алексей Максимович.

– Точно, Пётр Моисеевич. Знаешь, чем сидеть и плакать в жилетку, напиши-ка статью. Я сейчас верстаю очередной номер журнала. Будет очень кстати.

– Я подумаю, – ответил Рутенберг.

– Только не тяни резину. Нужно напомнить этим русским идиотам, какую золотую жилу они упустили.

– Говорят, что эта война на пару месяцев, – неуверенно заметил Рутенберг.

– Это пропагандистский трюк, дорогой, – произнёс Горький. – Войны так быстро не заканчиваются.

– Пожалуй, я напишу статью. Мне нужно высказаться. Ведь так обидно, всё для них подготовили.

– Хорошо, Пётр. Я жду. Целуй свою прелестную сестрицу.

– Привет Марии Фёдоровне.

Рутенберг чувствовал щемящую потребность освободиться от принёсшего ему неприятности дела. Поэтому он без долгих раздумий взялся за статью. Память его, полная воспоминаний о поездках и переговорах, докладах и письмах, открыла ему свои необъятные закрома. Статья была вскоре готова, и он отослал её Алексею Максимовичу. В ноябре Рутенберг увидел её опубликованной в издаваемом Горьким журнале «Современник».

Глава V. Инженер

Амфитеатров

Работа давала ему заработок и моральное удовлетворение. Его известность инженера-гидротехника росла, и у него уже не было проблем с заказами. Пинхас стал чаще бывать в излюбленном беженцами из России кафе, в котором начался его трагический роман. Постепенно расширялся и круг знакомых. К нему на квартиру и в контору заходили итальянцы и русские эмигранты.

Его откровенное, порой даже демонстративное еврейство, не сталкивающееся с противодействием или неприятием ближайшего окружения, лишь убеждало его в том, что возвращение к нему было верным и необходимым шагом. Он ощущал неведомую ему прежде свободу, охотно беседовал с людьми о вещах, которые стали ему интересны. А с самыми близкими говорил о семье и роменской жизни и друзьях, которых оставил в России. Он сознавал, что сделал лишь первый шаг, но он не был провидцем, и ему не суждено было видеть, к каким неожиданным последствиям приведёт его этот путь.

Однажды вечером в воскресенье в его квартире раздался звонок. Дверь открыла Рахель.

– Пинхас, это к тебе, – позвала она.

Он положил газету на журнальный столик и вышел в коридор. На пороге стоял рослый мужчина средних лет крупного телосложения. Его дорогой сюртучный костюм-тройка синего цвета говорил о высоком социальном статусе. Большая борода и усы, пронзительный взгляд сквозь стёкла очков – всё подчёркивало неординарность неожиданного гостя.

– Простите, Вы инженер Пётр Моисеевич Рутенберг? – спросил он.

– Да. А с кем имею честь говорить? – ответил Пинхас вопросом на вопрос.

– Амфитеатров Александр Валентинович.

– Заходите, пожалуйста, – спохватился Рутенберг. – Мне Алексей Максимович писал о Вас.

– Я оказался в этом благословенном городе проездом из Кави ди Лаванья в Париж, – сказал Амфитеатров, усаживаясь в кресло. – Не скрою, задержался здесь ещё и потому, что Горький, мой сердечный друг, очень Вас рекомендовал и советовал познакомиться.

– Алексей Максимович очень дружелюбный человек, – произнёс Пинхас.

– Он даже уверен, что именно Вам довелось поджечь фитиль революции.

– В те дни я подружился с Гапоном, помогал ему писать петицию и организовывать демонстрацию. Так сложилось. В то воскресение вместе с нами на Дворцовую площадь шли десятки тысяч людей.

– Так он-таки прав, Пётр Моисеевич, с Вас всё и началось.

Добрая усмешка пробежала по лицу гостя. Он всё более становился симпатичен Рутенбергу.

– Уже темно, Александр Валентинович. Не желаете переночевать у меня?

Лицо гостя расцвело сердечной улыбкой.

– Дорогой мой, не беспокойтесь. Я остановился в гостинице, очень славной на мой взгляд. К сожалению, Ваш номер телефона остался дома, поэтому я не смог позвонить и предупредить о моём появлении.

– Поверьте, Александр Валентинович, я рад Вашему приходу, – произнёс Пинхас. – Рахель, будь добра, приготовь-ка нам что-нибудь.

– Я уже сообразила, Пинхас, и кое-что успела сделать.

Через некоторое время она вошла в комнату с большим подносом и поставила на стол пышущий жаром фарфоровый чайник, чашки с блюдцами, вазочку с вишнёвым вареньем, блюдо с бутербродами и пирожными.

– Спасибо, милая, – поблагодарил гость и окинул её пронзительным взглядом.

– Моя сестра мне очень помогает. Без неё мне было бы трудно преуспеть, и не только в профессии.

– У неё особенная стать и красота еврейской женщины, – произнёс Амфитеатров.

Рутенберг не ожидал от гостя такого неожиданного и откровенного признания. Александр Валентинович посмотрел на хозяина и заговорил о волновавшем его издавна еврейском вопросе.

– Я с большим уважением отношусь к Вашему народу, дорогой Пинхас. Самодержавие притесняет и устраивает погромы против евреев. Это чудовищная несправедливость по отношению к вам. И я об этом не один раз писал. Три года назад я даже читал курс лекций «Еврейство и социализм» в русском колледже в Париже, написал брошюру «Происхождение антисемитизма». Для меня «гений иудаизма» связан с призывами пророков к равенству и свободе, с социалистическими идеями Второзакония.

– Для всех порядочных людей в России было очевидно, что отношение власти к нашему народу бесчеловечно, – поддержал его Рутенберг. – Нам, чтобы получить образование, требовалось преодолевать низкую процентную норму. В больших городах получали разрешение селиться только те, кто был нужен царскому режиму. Погромы, насильственное изгнание из городов и внутренних губерний. Двадцать тысяч выселили только из Москвы. Поэтому некоторая часть евреев и присоединилась к радикалам. Кто готов мириться с угнетением и бесправием?

– Евреи, Пинхас, не могут иначе. Социальные революции во имя закона справедливости – их предназначение среди народов. Они пригвождены быть революционерами. В громах Синая им было заповедано стать ферментом социализма в тесте нашего мира.

– Думаю, Вы преувеличиваете, Александр Валентинович. Мой народ, как любой другой, мечтает о спокойной, мирной жизни. Но я искренне Вам благодарен за понимание и тёплое отношение к евреям.

Гость с удовольствием выпил чаю, закусив бутербродом и пирожным, и откинулся на спинку кресла.

– Я родился в знаменитой семье священнослужителей, – начал он свой рассказ. – Мой отец Амфитеатров Валентин Николаевич протоиерей, настоятель Архангельского собора Московского Кремля. А мать тоже дочь протоиерея и сестра профессора Чупрова. Я получил прекрасное юридическое образование в Московском университете, и меня ждала успешная карьера. Одно время работал оперным певцом в Мариинском театре, пению учился в Италии. Но страсть к писательству одолела любовь к музыке и театру, и я посвятил себя литературе и журналистике. Стал сотрудничать в газетах и журналах. Там познакомился и подружился с Чеховым. Лет десять назад со своим коллегой на деньги Мамонтова и Морозова создал газету «Россия».

– Что же побудило Вас стать оппозиционером и покинуть страну? – спросил Пинхас.

– Законный вопрос, господин Рутенберг. Казалось бы, у меня не было никаких причин враждовать с царским режимом. Но честный человек не будет молчать, когда видит пороки и продажность властей, угнетение и бесправие народа. Я начал писать и публиковать в моей газете роман «Господа Обмановы» – сатиру на царскую семью. Напечатать всё не успел, но роман разошёлся по стране в списках.

– Я вспомнил, мне мои друзья дали его почитать на несколько дней, – спохватился Пинхас. – Я был под сильным впечатлением, многое открылось моим глазам благодаря ему.

– Набор уничтожили, а меня сослали на пять лет в Минусинск. Правда, к концу года, приняв во внимание заслуги отца, меня перевели в Вологду, а оттуда я вскоре вернулся в Петербург. Потом меня опять выслали в Вологду с запретом всякой литературной деятельности. В том же году по состоянию здоровья выехал за границу. Во Франции стал членом масонской ложи. Оттуда перебрался в милую сердцу Италию.

– Я слышал, Александр Валентинович, что Вас и Горького называют Герценом и Огарёвым русской эмиграции, – сказал Рутенберг.

– Очень лестно для меня. Не скрою, я здесь много работаю и пишу. Вышло уже больше двадцати романов. Веду переговоры об издании собрания сочинений в Санкт-Петербурге, около пятидесяти томов. Не скрою, меня очень занимает тема еврейской государственности. Вы наверняка знаете, что в противовес Палестине англичане предложили Герцлю «план Уганды».

– Я, честно говоря, не слишком просвещён в сионизме, – произнёс Пинхас.

– Подумайте об этом. Палестина, конечно, тысячелетний исторический идеал, но она не в состоянии Ваш народ прокормить. Там камни и песок, одичалые горы, пустынные степи, мелководные реки, малярийное побережье, бедуины и саранча. А Уганда – райское место, где никто не будет мешать вам жить и развивать экономику.

– Для меня этот вопрос нов, но я непременно подумаю. Ещё недавно все мои мысли были заняты Россией и её проблемами.

Они ещё долго беседовали, рассказывая друг другу о своей жизни в благословенной Европе. Когда часы пробили двенадцать, Амфитеатров решительно поднялся и извинился за чрезмерную словоохотливость.

– О чём Вы, уважаемый Александр Валентинович. Я очень признателен Вам за такой нежданный визит ко мне. Я обязательно напишу Алексею Максимовичу.

– Поверьте, я напишу тоже. Будьте здоровы. Приезжайте ко мне в Кави ди Лаванья. Прелестное местечко, я Вас уверяю.

Они крепко обнялись, и Рутенберг ещё долго смотрел в след высокому и солидному господину, так неожиданно вошедшему в его жизнь. Амфитеатров скрылся во тьме улицы, и Пинхас вернулся в тёплый салон квартиры. Он уже сознавал, что эта встреча может стать началом большой многолетней дружбы.

В Генуе с Горьким

В июне в конторе Рутенберга раздался телефонный звонок. Он сразу узнал грудной голос Горького с хрипотцой, вызванной многолетним туберкулёзом.

– Здравствуй, Пётр.

– Здравствуй Алексей Максимович.

– Здесь со мной Ленин Владимир Ильич. Завтра мы с ним уезжаем с Капри. Я хочу сопровождать его до границы с Францией. На обратном пути, когда буду в Генуе, я тебе позвоню. Мы с тобой давненько не виделись.

– Я буду счастлив, Алексей Максимович.

– Будь здоров, Пётр.

В трубке послышались сигналы отбоя. Пинхас положил трубку и несколько минут сидел, смотря в окно и словно высматривая там картины своей прекрасной жизни на Капри.

Покинув тот райский остров и поселившись в Генуе, Рутенберг продолжал оставаться с Горьким в тесном контакте, питавшем их взаимную дружбу. Он уже около трёх лет принимал участие в задуманной писателем реорганизации издательства «Знание» и в совместном итало-русском проекте, инициатором которого, по сути, и являлся. Идея его заключалась в переводе на итальянский язык и публикации в Италии произведений русских писателей.

Несколько дней он пребывал в предвкушении долгожданной встречи. Горький позвонил в полдень.

– Я в Генуе, Пётр. На вокзале.

– Так приезжай ко мне, Алексей Максимович. Адрес ты мой знаешь?

– Конечно, на конвертах твоих писем он мне оскомину набил, – усмехнулся Горький.

– Прекрасно, жду тебя. Сестра моя тоже будет тебе рада.

Он позвонил домой и предупредил Рахель. Дав указания сотрудникам, он вышел из конторы и пошёл путём, который почти ежедневно преодолевал уже года два. Стоя на маленьком балконе, он видел, как Горький сошёл с такси возле дома, и махнул ему рукой. Горький радостно ответил. Друзья обнялись на пороге и долго трепали друг друга по плечу. Рахель стояла в гостиной, улыбаясь дорогому гостю. Горький подошёл к ней и, взглянув на неё, поцеловал руку.

– Меня всегда волновала особая еврейская красота, – произнёс он, не отпуская руку зардевшейся от комплимента Рахели.

– Она не только красавица, но и отличная хозяйка, Алексей Максимович, – заговорил Рутенберг. – Обед она приготовила отменный. Располагайся, будь как дома. Мы живём скромно, но не жалуемся.

– А кто знает, Пётр, в чём счастье-то? Оно точно не в вещах, которые нас окружают, а в душе.

– Великий ты философ, – восхитился Пинхас. – Что ни фраза, то афоризм.

– Так и требования ко мне какие! Чтобы соответствовать, нужно много работать над собой. Порой это приводит в такой лабиринт, что просто стыдно. Два года мы с Луначарским, Рудневым и Богдановым занимались богостроительством. Пытались соединить марксизм и религию, основываясь на сходстве социализма и христианства. А в прошлом году выпустили сборник «Очерки философии коллективизма». Её прочёл Владимир Ильич и был крайне недоволен нашим стремлением реанимировать или сочинить религию.

– Ленин по этой причине к тебе наведался на Капри? – спросил Рутенберг.

– Нет, это я его пригласил. Он не был у меня больше двух лет. Это я нуждался в философских беседах с гениальным человеком. Ты читал его трактат «Материализм и эмпириокритицизм»?

– Слышал о нём. Мне сказал Герман Лопатин, что с трудом его одолел. А он идеолог марксизма.

– Лопатин бывал у меня на острове и читал лекции. Большой умный человек, – продолжил Горький. – Так вот мы с Лениным две недели рыбачили, гуляли и ожесточённо спорили. Я, ты помнишь, написал недавно «Исповедь» и у нас с ним возникли большие философские расхождения. А расстались мы друзьями. Ты себе не представляешь, как много и сердечно мы говорили, пока ехали в одном купе от Неаполя до захолустной Бардонеккьи на границе с Францией.

– Ленин тебя переубедил?

– Видишь ли, Пётр. Я не сторонник какого бы то ни было насилия. Для меня марксизм – слишком жесткое мировоззрение, которому я всегда желал придать более гуманный и человечный вид.

– Алексей Максимович, я бывал и социал-демократом, и был близок к Боевой организации эсеров, формировал боевые дружины, вооружал террористов и разделял их взгляды. Я был близок с Гапоном, а после его предательства организовал над ним суд. Несколько лет добивался правды в ЦК партии и претерпел жестокое разочарование в своих вождях. А разоблачение Азефа Бурцевым поставило жирную точку на моём революционном прошлом. Поэтому я тебя очень хорошо понимаю.

– С волками жить по-волчьи выть, дорогой мой, – усмехнулся Горький.

– Давай-ка, поедим, Алексей Максимович. Небось, ты проголодался. Рахель нам уже накрыла.

На столе уже стояла супница, содержимое которой наполняло гостиную приятным запахом свежих овощей и говяжьего мяса, и фарфоровое блюдо с лазаньей, источающей аромат пармезана, моцареллы, ветчины и рикотты. Они с аппетитом поели и выпили по несколько рюмок граппы.

– У меня, Пётр, когда я пью граппу, возникает ностальгия по русской водке. Я вот написал тут «Сказки об Италии», а думал-то о России, – разоткровенничался раскрасневшийся от алкоголя Горький.

Он откинулся на спинку кресла, посмотрел на сидящего напротив друга и вздохнул в ответ своим мыслям.

– Жизнь множество раз сталкивала меня с евреями. В юности я во время скитаний нанимался работником в еврейской колонии на Украине. В Самаре брал уроки иврита у знакомого часовщика. В Нижнем Новгороде я был свидетелем еврейского погрома, который описал в своём очерке. Дружил с гравёром Свердловым и даже стал крёстным отцом его сына Залмана. При крещении он получил имя Зиновий. Ты же знаешь, он принял и мою фамилию Пешков.

– Я слышал, он женился? – спросил Рутенберг.

– И уже развёлся. Он ведь после эмиграции в Канаду и переезда в Америку, поселился в Италии и какое-то время жил у меня на Капри. Большой грех на мне, Пётр. Вроде бы хотел своему другу добра, а как его сын принял православие, отец отрёкся от него. Не божеское это дело, отрывать человека от его веры и народа.

– Так ведь он не один такой, – возразил Рутенберг. – Многие евреи крестились, чтобы стать равноправными гражданами в своей стране.

– Ты всё правильно сказал, Пётр. Евреи делали это потому, что были несправедливо и жестоко угнетены. Россия в неоплатном долгу перед евреями. Она не понимает, каким великим богатством обладает. Ведь сейчас на её территории большая часть мирового еврейства – движущей силы человечества, учителя его совести и духа. Несколько лет назад я был в поездке по Америке. Мне довелось убедиться, какой огромный вклад вносят евреи в её развитие. Юдофобия – неисправимый грех русского народа.

– Так что же делать, Алексей Максимович? Покидать неблагодарную страну и строить свою?

– С великой болью говорю тебе, Пётр. Если Россия не осознает своей вины перед вами, то ничего не останется, как уезжать. Русские сионисты призывают собраться вновь на Святой земле в Эрец-Исраэль. Возможно, они правы.

– Это пустыня и малярийные болота, – вздохнул Пинхас. – Не верю я, что эту страну можно возродить.

– Вот ты принял на себя побои и вернулся к своему народу. И остановился, полагая, что сделал всё, что должно. Я же вижу, что ты, человек действия и духа, находишься на распутье. Раньше в тебе жила большая революционная сила. А сейчас ты стал похожим на обычного европейского бюргера, добившегося успеха. Я говорю тебе это, как друг, который желает тебе добра. Я всегда жалел, что такой человек, как ты, вынужден бежать из России вместо того, чтобы трудиться на её благо. У тебя, Пётр, такой потенциал, который ещё не познан тобой.

– Ты говоришь мне это, как пророк, – задумался Рутенберг. – Наверное, я слишком отдалился от своего народа. Я действительно стал успешным предпринимателем, и мои мысли погружены в повседневную жизнь и мои проекты.

Они ещё долго говорили о судьбах еврейского и русского народа, вспоминали прогулки по Капри, строили планы издания книг. На город опустился вечер, и Горький напомнил Пинхасу, что в десять часов должен быть на вокзале.

– Я тебя провожу. Рахель, будь добра, угости нас чаем.

– Я читала Ваши книги, Алексей Максимович. Недавно купила и прочла «Сказки об Италии». Мне они очень понравились.

– Спасибо, милая. Если б Вы знали, какой вы талантливый народ. Я дружу с Шолом- Алейхемом, Нахманом Бяликом, Жаботинским, Семёном Ан-ским. Это же брильянты! А сын адвоката и секретаря моего издательства Соломона Познера Владимир – замечательный поэт. Какие умы, какие благородные души!

Они вышли из дома и остановили такси. Поездка по ночному городу освежила их тела и придала новый смысл их встрече. Они стояли на перроне, мимо них проходили и садились на поезд люди и провожающие искали их в окнах вагонов.

– Алексей Максимович, озадачил ты меня своим разговором, – вдруг признался Рутенберг. – Есть о чём подумать.

– А думать вообще очень полезно. Будь мне здоров, Пётр, – обнял его Горький. – Или лучше называть тебя Пинхас?

– Я сознаю себя евреем. И мне это не важно.

– Тебе большущий привет от «двоюродной сестры» Марии, – засмеялся Горький. – Она скучает по «кузену», так и сказала. Приезжай к нам с Рахелью. Ты ещё не видел мою новую виллу «Спинола». Давай уж попрощаемся, Пинхас. Мне пора.

Они обнялись. Горький предъявил билет проводнику и поднялся в вагон. Через несколько минут поезд тронулся и, набирая скорость, скрылся за поворотом железнодорожного полотна.

Милан. Электрическая компания

1

Его известность на севере Италии росла, его инженерный проекты множились, и Рутенберг стал вполне обеспеченным человеком. Однажды во время деловой поездки он оказался в Милане, где на две ночи остановился в гостинице. Этот город манил его своим имперским размахом, старинными зданиями и дворцами. Уже несколько лет живя в постоянном напряжении, он сегодня решил прогуляться и отдохнуть. Он прошёлся по беломраморному готическому собору Дуомо, великолепной торговой галерее Виктора Эммануила и оказался на площади знаменитого оперного театра Ла Скала. Пинхас вспомнил, что после Мариинского театра, который посетил с Ольгой Николаевной лет десять назад во время медового месяца, он ни разу не слушал оперу. Он пошёл в билетную кассу и купил билет на «Риголетто». На улице разгорался весенний день и улицы были полны праздной толпой. До спектакля было ещё много времени, и он направился туда, где вдалеке над мощными крепостными стенами замка Сфорца высилась колокольня. Он посмотрел издали на Арку Мира по дальнюю сторону парка Семпионе, о которой он слышал, что она задумана ещё Наполеоном Бонапартом, и, утомлённый длительной прогулкой, остановил такси. Здоровое чувство голода привело его в гостиничный ресторан. Он с удовольствием пообедал и поднялся в номер. Перед выходом Пинхас принял ванну и побрился. До театра было недалеко, и он решил пройтись.

Зал наполнялся элегантными дамами и хорошо одетыми мужчинами. Он занял своё место в партере, и его охватило нередко посещавшее его после разрыва с Эмилией чувство одиночества. Эмилия всё ещё не покидала его сердца, воспоминания о ней болезненно ранили его душу. Он смотрел на множество проходящих мимо привлекательных женщин, и ему становилось всё более очевидно, что искать ту, с которой он может связать свою судьбу, нужно среди своих.

Во время антракта он вышел в фойе, где бесконечной каруселью двигалась праздная миланская публика. Он уже хотел вернуться в партер, как вдруг его окликнул господин, с которым недавно встречался в Брешии.

– Синьор Рутенберг, не ожидал увидеть Вас здесь в Ла Скала.

– Рад Вас видеть, синьор Пирелли. Решил отдохнуть от дел и побыть несколько дней в Милане.

– Генуя – прекрасный город, но Милан – это вторая столица.

– Согласен с Вами.

– Несколько дней назад ко мне обратился один мой давний знакомый. Его компания собирается строить в Ломбардии гидроэлектростанции. Она разыскивает специалиста, у которого есть опыт проектирования гидротехнических сооружений.

– Мне это было бы интересно, синьор Пирелли.

– Знаете что? Я свяжусь с синьором Манчини. Думаю, компания ещё в поиске. В какой гостинице Вы остановились?

– «Христофор Колумб».

– Хороший выбор. Позвоните мне завтра часа в два.

Пирелли опёрся на высокий круглый столик, достал записную книжку и авторучку, написал на чистом листе номер телефона и ловким движением вырвал его из книжки.

– Вот мой телефон, синьор Рутенберг. Обязательно позвоните.

– Спасибо, синьор Пирелли.

Прозвенел звонок и публика потянулась в зал. Пинхас занял своё место, ещё находясь под впечатлением от неожиданной встречи.

2

На следующий день он в условленное время позвонил по телефону. Синьор Пирелли сообщил, что их ждут сегодня в электрической компании.

– Ждите меня в четыре часа у входа в гостиницу. Я за Вами заеду, – прозвучал в трубке его басовитый голос.

Пирелли подъехал на своём ФИАТе, и они тронулись в путь по многолюдным улицам города. Минут через сорок они остановились возле трёхэтажного здания в стиле модерн.

– Нас ждёт синьор Манчини, – ответил Пирелли на вежливый вопрос охранника.

Они прошли по коридору и, минуя секретариат, вошли в просторный кабинет. Хозяин его поднялся навстречу им. Это был высокий мужчина в сером добротном костюме, с небольшими усиками и аккуратно остриженной бородкой.

– Располагайтесь, синьоры.

Он приоткрыл дверь и обратился к секретарю.

– Филипе, пригласи, пожалуйста, синьора Минелли.

Потом он сел за стол и ещё раз взглянул на Пинхаса. Этот сидящий перед ним русский инженер был ему симпатичен. Интеллигентное еврейское лицо, высокий чистый лоб, блестящие глаза за овальными стёклами очков.

– Синьор Пирелли сказал мне, что Вы любите оперу.

– Вчера, послушав «Риголетто», я ещё раз утвердился в этом, синьор Манчини, – произнёс Рутенберг.

– Очень хорошо. Я попросил зайти инженера Минелли, начальника отдела гидротехники. Мы приступаем к проектированию и строительству больших станций на реках, которые питаются ледниками Альпийских гор. У нас, в связи с этим, немало проблем. Синьор Пирелли рекомендует Вас, как серьёзного специалиста.