Поколение сильных

Новая власть – новые порядки

Тотчас после оккупации села, в деревне был организован полицейский участок и назначен староста.

Старостой стал бывший солдат царской армии по фамилии Иванцов (однофамилец). Участник Первой мировой войны, он в своё время провёл в германском плену три года, где немного освоил немецкий язык. Полученные знания теперь пригодились и, получив должность старосты, он выполнял ещё функции переводчика. Через него новые власти передавали селянам свои распоряжения. Но, как утверждает Анна Алексеевна, Иванцов пошёл на эту должность по принуждению и не был замечен в каких-либо зверствах и притеснениях жителей деревни.

В полицию из местных пошёл мало кто, да и выбирать то было не из кого. Отряд полицаев прибыл сразу, вместе с оккупантами. Как только они появились, то сразу взяли под охрану участок железной дороги, и теперь выйти за пределы деревни можно было только с их разрешения. С жителями вели себя грубо, а если те делали что не так, как им хотелось, в адрес провинившихся сразу летели отборные оскорбления и угрозы.

«Как то раз пошли мы с женщинами в лес, – рассказала наша героиня один случай, – решили насобирать немного малины. Для выхода из деревни надо было миновать полицейский пост. Здесь нас, как овец, пересчитали по головам и нехотя пропустили, приказав возвращаться той же дорогой. Но когда мы пустились в обратный путь, то решили срезать небольшой крюк и пошли окольной тропой. Увидев, что кто-то приближается к ним с другой стороны, полицаи, громко матерясь, устроили пальбу, но, к счастью, нам повезло, и пули никого даже не задели. Увидев нашу компанию, они нас снова обматерили, но обратно пропустили, только пообещали всех нас перестрелять, если будем своевольничать».

Основанием для расстрела могла послужить любая оплошность. Однажды, в соседней деревне Грибовке, кто-то из немцев, немного говорящий по-русски, вёл разговор со старостой и задал вопрос: не партизан ли он? На это староста ответил: «Да какой я партизан! У нас в деревне все такие!» Может, он хотел этим показать, что он такой же как и все, но немец понял по-своему. В тот же день, все оставшиеся в живых мужчины Грибовки были расстреляны.

Наиболее жестоко относились к местным СС-овцы. За невыполнение любого приказа – расстрел. Если они потребовали какую вещь или, например, решили увести корову, а ты воспротивился – расстрел.

«В конце января 1942 года, – вспоминает Анна Алексеевна, – СС-овцы узнали, что в соседней деревне Ямное, находящейся в двенадцати километрах от нас, несколько жителей сотрудничают с партизанами. Позже мы получили известие, что всех мужчин этой деревни, а в основном там были старики, загнали в один из сараев и заживо сожгли».

Постоялец

К зиме 1941 года «непобедимая германская военная машина» дала обратный ход, получив свой первый пинок под Москвой. А ещё через какое то время линия фронта вновь приблизилась к Верхнему Студенцу.

«Наш дом был единственным в деревне двухкомнатным жилым строением, – продолжает Анна Алексеевна свою историю. – Одну из комнат, где располагалась спальня, заняли немецкий лейтенант и его денщик. Как мы потом узнали, офицер был родом из Австрии. Австрийцы не так грубо как немцы относились к местному населению, и уж куда более лучше чем финны обращались с людьми.

Однажды произошёл такой случай: была у нас через дорогу баня на три семьи. Топили её по очереди, а потом так же и мылись. В тот день очередь исполнять обязанности истопника досталась маме, и она постаралась на славу! Натопила баньку как следует и уже собиралась позвать нас, как вдруг к ней подходит староста, а с ним – солдат. Староста принялся гнать маму, так как баньку для мытья облюбовал офицер. Моей маме и в мирное время мало кто мог перечить, а тут какие-то фрицы!

«Мне никто ничего не говорил, – ответила она неосторожно, – я баню топила для себя!»

Солдат ударил маму, но она стояла на своём. Тогда её забрали в комендатуру, а вскоре мы узнали, что ей грозит расстрел. Мы втроём расплакались: «Пропала мамка!», как вдруг на порог дома выходит наш постоялец, австриец. Русского языка он не понимал, но по нашим зарёванным лицам догадался, в чём дело. Немедленно он отправился в комендатуру, и очень скоро маму отпустили.

Как-то раз произошёл даже забавный случай: были у нас в подполе небольшие запасы картошки. К весне она проросла, и мама решила её перебрать. Оборвала ростки и оставила подпол открытым, чтобы проветрить его как следует. В это время в дом вошёл денщик. Что-то он поискал в комнатах, сделал неосторожный шаг, оступился, да и провалился под пол. На его дикие вопли прибежал австриец, а мы все в страхе забились в угол – теперь нам точно крышка! Австриец посмотрел на получившуюся картину, догадался, что здесь произошло и неожиданно начал хохотать. Вдоволь насмеявшись, он прогнал денщика, а нас обижать не позволил».

Народная хитрость

Прошёл ещё один год. Летом селяне всё также трудились на колхозных полях, правда, теперь под присмотром местной полиции. Лошадей у них отобрали сразу, поэтому приходилось самим впрягаться в плуг, или использовать оставшихся коров, тех, что пока не пошли на корм оккупантам.

Когда пришла осень, часть урожая удалось припрятать. Для этого жители применили такую хитрость: на краю кладбища была выкопана большая яма, на дно которой поместили бочки, да так, чтобы их верх находился всего в нескольких сантиметрах от поверхности. Бочки доверху заполнили зерном, закупорили как следует, заложили досками и насыпали холмик. Сверху поставили обычный крест – получилось этакое подобие могилы. Зерно из этой «могилы» потом распределялось среди всех нуждающихся.

В начале зимы, в комнате австрийца прошло военное совещание. Набился полный дом офицерья, что-то долго и горячо обсуждали. Спустя какое-то время они разошлись, о чём-то яростно споря. Единственное слово, которое смогла разобрать Анна из их разговоров, было «Сталинград». Так в деревне узнали, что фронт дошёл до Волги, а под Сталинградом намечается что-то очень серьёзное.

Партизаны

Ранее сформированное подполье начало свою работу практически сразу, как только район был занят противником. Вылазки партизан доставляли много хлопот врагу и, в конце 1941 года, фашисты предприняли попытку разобраться с ними окончательно. Неподалёку от Верхнего Студенца, вдоль железной дороги, находилось два небольших посёлка по пятнадцать домов в каждом (Один из них Анна Алексеевна упоминает как «Борисовское», второй – «Черкессы», либо «Чёрная деревня»). Сразу за ними начинался лес, находящийся под контролем партизанского отряда. Однажды утром, оккупанты подогнали бронепоезд, и начали бить зажигательными снарядами до тех пор, пока оба населённых пункта не выгорели полностью. Оставшееся в живых мужское население потом выловили, вывезли на станцию Бетлица, где позднее всех расстреляли.

В рядах партизан первоначально состояли только жители ближайших деревень. Постепенно отряд пополнялся всеми, кому удалось вырваться из окружения. Были и те, кто просто прибился, не желая служить «новым властям». Связь партизаны поддерживали с кем только возможно – вплоть до старост, так как некоторые из них сотрудничали с оккупационными властями только для вида. Иногда такое сотрудничество приносило свои плоды в виде ценных сведений о продвижении войск противника. После получения информации, сразу предпринималась вылазка, однако, вооружение отряда оставляло желать лучшего, и бойцы очень часто гибли из-за малейшей оплошности.

Рассказывает Анна Алексеевна:

«Был у наших соседей сын Осип. Когда началась война, он отправился на фронт, где служил артиллеристом. После того, как его подразделение попало в окружение, Осипу удалось вырваться из кольца. По возвращении домой, он сразу ушёл к партизанам. Однажды, зимой, его группа возвращалась в лес после удачной вылазки. Бойцам оставалось пересечь железнодорожное полотно, но так как маскировочных халатов у них не было, то засекли всю группу полицаи практически сразу. В начавшейся перестрелке Осип погиб, а тех, кто не был убит, полицаи переловили, увезли на соседнюю станцию, где всех расстреляли.

Временами до нас доходили сведения, что партизаны пустили под откос очередной эшелон. Были ли это бойцы из нашего леса – не знаю. Но они досаждали врагу настолько, что зимой 1942–1943 года фрицы устроили «аврал» – вызвали на помощь авиацию. Лес разбомбили, а на поиск выживших отправились каратели. Правда поймать им никого не удалось, да и авианалёт не причинил особого вреда, так как партизан предупредили загодя, что дало им возможность благополучно уйти ещё до начала бомбардировки.

Обозлённые неудачей СС-овцы схватили наугад двенадцать жителей деревни, среди которых было несколько стариков и двое ребят 10–11 лет. Сначала их провели по главной улице, а потом вывели за околицу, где и расстреляли. Я видела всё: и как их вели, и как крестились старики, и как плакали все, даже деревенские мальчишки».

Предатели

Упоминает Анна Алексеевна и о подлости со стороны «своих». Что же, частенько встречалось и такое.

Со старостой соседней деревни Нижний Студенец (местные прозвали её «Муравьёвка»), партизаны попытались наладить связь, надеясь, что тот будет помогать своим. Староста отказался. Тогда бойцы увели его с собой, и больше его никто не видел. Жена старосты, не дождавшись возращения своего супруга, решила отомстить.

Партизаны иногда приходили в деревню по ночам, чтобы повидаться с близкими, переодеться в чистое и поесть. Однажды ночью в деревню пришли сразу двое – один хотел навестить свою мать, а второй – жену. Женщина выследила обоих и тут же сообщила в штаб СС.

Каратели ворвались в Муравьёвку и устроили переполох. Один из партизан попытался убежать, но был тут же убит, а второго мать успела спрятать в картофельной яме. Здесь его и нашли. В завязавшейся перестрелке он был убит. Жену первого и мать второго партизана полицаи привели в штаб, где над ними учинили допрос. На следующий день согнали на площадку всех деревенских, вывели этих женщин, завязали им глаза и тоже расстреляли.

Больше никого каратели не тронули, но прежде чем распустить народ, поймали первую попавшуюся собаку и пристрелили её на виду у жителей, как бы намекая, что каждого, кто будет им противиться, ожидает такая же участь.

О судьбе жены старосты, Анна так ничего потом и не узнала. Через несколько дней она куда-то пропала…

Узники

В конце августа 1943 года ситуация резко изменилась. В небе всё чаще стали заметны наши бомбардировщики – шум их двигателей селяне узнавали сразу. В районе нынешней Бетлицы располагались немецкие склады с оружием, они то и были целью! Как то вечером жители увидели, что с одного из наших самолётов на склады было сброшено «что-то блестящее». Это были зажигательные бомбы. Взрыв оказался настолько сильным, что снаряды разлетелись на несколько километров вокруг, а некоторые даже долетели до деревни. Жители попрятались в траншеях (небольшие окопы были нарыты чуть ли не на каждом шагу), но к счастью обошлось без жертв.

Ещё через несколько дней досталось и Верхнему Студенцу. Была глубокая ночь, как вдруг посветлело словно днём – это наши сбросили осветительную бомбу. Как оказалось, главной целью ночного налёта был СС-овский штаб. Следом упало ещё несколько бомб, но они угодили в ближайшие огороды, не причинив никому вреда.

На дворе был сентябрь, и жители в это время всегда занимались привычными полевыми работами. Вдруг неожиданно заголосил ретранслятор. Громкий, неестественно холодный голос, приказал всем собраться на соседнем поле, куда уже сгоняли обитателей окрестных деревень. Как только всех собрали, толпу взяли под охрану автоматчики. Тут же поступил новый приказ: выстроиться всем рядами. После того, как все построились по рядам пошли офицеры, пристально вглядываясь в лицо каждого человека. Среди тех, кого они выбрали был и Алексей, брат Анны. Избранных автоматчики увели в неизвестном направлении и больше Анна своего брата никогда не видела.

Оставшуюся толпу погнали на Рославль. Дорога заняла несколько дней с остановками на ночлег в местных деревушках. Ночевать приходилось в сараях, под присмотром автоматчиков.

«В Рославле нас разместили в каком-то большом доме, – с болью в душе восстанавливает Анна Алексеевна полузабытые воспоминания. – Само здание и большая площадь вокруг него были огорожены колючей проволокой, а по периметру выставлена охрана из автоматчиков. Здесь нас разделили и тех, кто покрепче, погнали дальше, на запад, а нас оставили. Около двух недель мы находились в этом здании, питаясь объедками. Иногда нам кидали через ограждение чёрствый хлеб. Порой местные жители перебрасывали нам через ограду картошку, что очень сильно выручало. Временами нас выводили в поле, где заставляли собирать овощи. Использовали узников и для других работ на территории лагеря.

Свобода!

Прошло ещё несколько дней и вдруг, неожиданно, в лагере узнали какая судьба ждёт всех в дальнейшем. Всё дело в том один из узников, хорошо знавший немецкий язык, подслушал беседу двух офицеров. Речь шла о судьбе заключённых. Оказалось, что советские войска совсем близко, и один из офицеров предлагал уничтожить всех пленных. Второй возражал, так как их было слишком много, а значит придётся долго возиться. К какому решению они пришли – неизвестно, так как на следующий день началась перестрелка и мучители в страхе разбежались, так и не успев ничего сделать.

Увидев, что охраны нет, узники выбрались из здания и побежали куда глаза глядят. Город ещё не был освобождён, и чтобы не попасть под обстрел, они нашли низину, где и решили переждать опасное время.

В овраге не пришлось долго сидеть. Снаряды рвались вокруг, и было очень страшно, но, неожиданно всё стихло также внезапно, как и началось. Перепуганные беглецы так и не решились выглянуть из оврага, но заплакали от счастья, когда на его краю появились трое советских солдат. Тут же вся группа бросилась к ним, но те велели вернуться, добавив: «Сидите здесь и не высовывайтесь до тех пор, пока мы полностью не очистим территорию!»

Страх был настолько силён, что выйти из оврага беглецы решились только спустя несколько часов. Здесь же, рядом, они обнаружили полуразрушенную постройку, где и решили переночевать.

Рано поутру вся группа отправилась в обратный путь. Дорога заняла несколько дней, но теперь они шли по своей, освобождённой земле! Через реку Десна уже был наведён понтонный мост и, переправляясь по нему, все обратили внимание на полностью выжженные берега реки – казалось, здесь совсем недавно горели даже камни.

Подходя к родной деревне, никто не ожидал ничего хорошего. Опасения оправдались – село почти полностью фашисты сожгли, пощадив только пару развалюх в сторонке, да старую баню, которую вероятно просто не заметили, так как находилась она в овраге. Неизвестно почему уцелел и бывший штаб, но теперь это снова была деревенская школа.

Негусто, особенно если учесть, что до зимы надо было как то обустроиться. Все имеющиеся площади быстро заселили погорельцами, а всем, кому не хватило места, пришлось рыть себе землянки. Семья Анны разместилась в одной из развалюх, где и без того ютилось пятнадцать человек.

Оставшимся в живых людям сильно повезло, что часть картошки так и не была убрана с поля. Оставалось организовать сбор остатков – на них, да и припрятанных на кладбище запасах зерна продержались зиму. Частично удалось собрать в лесу и остатки разбежавшегося после бомбёжек колхозного стада.

Последние испытания

Наступили первые холода, а вместе с ними пришло новое испытание – в деревне началась эпидемия сыпного тифа. Виновниками новой напасти оказались вши. Первой в семье заболела Анна, потом слёг отец. У больных резко поднималась температура, начинались ужасные головные боли, а ситуацию усугубляло полное отсутствие даже самых простых медикаментов. В деревне люди вымирали целыми семьями, но Анне и её отцу повезло – выкарабкались чудом. К весне едва держались на ногах, но постепенно, к лету, немного окрепли.

Когда наступило лето, первым делом принялись за строительство нового дома, лес для которого добывали сами, доставляя из леса на коровах, или тащили волоком, на себе. Конечно, дом получился намного хуже сгоревшего, но жить было можно! В январе 1944 года открылась школа, куда с удовольствием пошла и Анна. Разбитые окна школьники с учителями заколотили фанерой, растопили чудом уцелевшие печки, привели в порядок полностью разорённые классные комнаты и приступили к занятиям.

Писали огрызками сохранившихся карандашей, а вместо тетрадей использовали обрывки газет, книг, любой бумаги, что попадалась под руку.

Следующей весной был заново воссоздан колхоз, правда до прежнего, довоенного, ему было ещё далеко. Работы было хоть отбавляй, но в деревне практически не осталось никакой техники, в дефиците были и рабочие руки.

Но, как бы то ни было, жизнь понемногу налаживалась. Восстановили даже радио – теперь, вместо обрывочных слухов можно было получать свежие новости с фронта. Однажды, солнечным весенним днём, ретранслятор передал долгожданную новость. Победа! На улицу выбежали все оставшиеся жители деревни, смеялись, целовались, кричали от радости. Тут бы не мешало и выпить по случаю, отпраздновать, да только вот чем? Правда потом отыскали немного картошки и чёрствого хлеба – вот и всё праздничное угощение.

Жизнь

Прошли годы. Окончив школу, Анна поступила в Калужский педагогический институт. Ещё во время оккупации у неё появилась мечта стать педагогом, учить детей жизни, добру, рассказывать школьникам насколько это важная задача, бережно хранить Красное знамя, однажды воспарившее над поверженным Рейхстагом…

По окончании института, Анна Алексеевна работала преподавателем в селе Хатошь (близ Бетлицы), где и встретила свою судьбу. Петр Николаевич Климов (с 1957 – по 1970 гг. он возглавлял тарусское отделение милиции) стал её единственным избранником на всю оставшуюся жизнь. Позднее, Анна Алексеевна Климова работала преподавателем математики в школе № 1 города Кирова, а в 1958 году её домом стала Таруса.

Более сорока лет посвятила она детям, двадцать два года совмещая профессию преподавателя математики с должностью директора Тарусской школы № 2, носящей имя учёного Василия Власова. На пенсию ушла только в 2000 году.

Боевых наград не имеет. Награждена знаком Отличника народного просвещения, имеет удостоверение ветерана Великой Отечественной войны (как узник), звание ветерана труда.

2019 г. Доработано в 2022 г.

Анна Алексеевна Климова. 2019 г. Фото Вадима Мальцева.

Поколение сильных

Малой родиной Николая Даниловича Санкина является деревня Мшище Воловского района Тульской области, где 20 июня 1926 года он появился на свет в семье простых колхозников Даниила Николаевича Санкина и Анастасии Ивановны Санкиной (Мосоловой).

Всего в семье было шестеро детей, причём Николаю выпала честь открыть этот «счёт» и, позднее, как самый старший, он взял на себя шефство над младшими, чтобы хоть как то помочь справиться родителям со своими обязанностями.

После окончания четвёртого класса начальной школы, Коля покинул Мшище и перебрался в соседнюю деревню Черняевка, чтобы продолжить обучение в семилетке, правда дальше пятого класса так и не пошёл – пришлось вернуться обратно домой, так как родители нуждались в помощи.

Вскоре его пригласил к себе дед. Он был из числа раскулаченных и в первые годы становления Советской власти покинул родное село, перебрался поближе к Серпухову, где до конца дней был пастухом в одном из местных колхозов. Деду требовался помощник, так как некому было стеречь и пасти колхозное стадо. Пришлось Николаю взвалить на свои детские плечи новые, совсем недетские обязанности.

В Серпухов его отвезла бабушка. Всё лето Коля помогал своему деду, а осенью мама приезжала за ним, чтобы отвезти обратно, во Мшище.

Однажды, произошёл такой случай. Стерёг Коля с дедом в лесу скот. Он – со стороны леса, а дед со стороны поляны. Неожиданно появился волк. Коровы сбились в кучу и Коля сильно испугался: «Дед, волк!» – закричал он. Но пока дед прибежал, от волка и духа не осталось. Дед его спрашивает: «Где волк?» – Коля: «да вот же он, только убежал!» – Дед: «Обманул, негодник?» – «Нет!» Так и не поверил дед внуку.

По воспоминаниям Николая Даниловича, предвоенную жизнь нельзя было назвать плохой. Да, жили скромно, но доходы колхозников зависели от количества трудодней, так что с самым необходимым дела обстояли относительно неплохо, но до поры, до времени. В случае неурожая, засухи, приходилось и картофельные очистки сушить. Их потом перемалывали, смешивали с мукой и пекли такой вот бедняцкий хлеб. Иногда, когда приходилось совсем туго, добавляли в хлеб гречневый обмолот. Так и выкручивались из сложных ситуаций.

Но, несмотря на трудности, народ жил дружно. Праздники и невзгоды встречали все вместе, в беде старались поддержать друг друга. Если вдруг случится свадьба, то отмечали всем селом, гуляли по 3 дня в доме у жениха, а потом ещё столько же у невесты.

Весной 1941 года, когда Николаю уже было почти пятнадцать лет, он отправился вместе с двумя товарищами в один из подмосковных колхозов близ Подольска (название того села он так и не вспомнил). Подрядились ребята пасти там колхозное стадо – всё хоть какой-то приработок будет. Несколько недель всё шло хорошо, но однажды:

«Как раз 22 июня мы пасли коров недалеко от колхозной фермы, – вспоминает Николай Данилович, – вдруг неожиданно из деревни доносятся до нас обрывки какого то тревожного сообщения, раздающиеся из сельского ретранслятора. Мы не расслышали, да и не поняли, что там произошло, поэтому даже немного перепугались. А когда вечером пригнали стадо обратно, то увидели, что люди выглядят как то странно, как будто в доме у каждого из них приключилась беда. На наш вопрос «Что случилось?» последовал короткий ответ: «Война!»

Теперь гад не уйдёт

Старшего пастуха на следующий же день вызвали в военкомат, так как ему был 21 год. Остался Николай со своим 17-летним напарником. Правда, ненадолго. Парень всё время чего-то боялся, а через несколько дней и вовсе сбежал, так что пришлось стеречь колхозное стадо в одиночку.

Ситуация менялась практически ежедневно. Деревня располагалась на берегу реки Пахра, через которую проходила железнодорожная переправа. В один миг этот мост превратился в стратегически важный объект. Из Москвы в сторону Каширы по нему теперь курсировали военные эшелоны, а для охраны от авиационных налётов на объект, по обе стороны моста установили по две зенитки и по одному прожектору.

Попытки разбомбить мост предпринимались немцами неоднократно, но зенитчики не позволяли самолётам противника даже приблизиться к нему, так что приходилось «доблестным» соколам Люфтваффе довольствоваться лишь беспорядочной бомбардировкой окрестностей. Сбросят фугасы и зажигательные бомбы на ближайшую деревеньку – и домой, в своё паучье гнездо.

Один раз такая зажигалка угодила на скотный двор. Как ни пытались колхозники вывести стадо – в огне всё равно сгорело около тридцати коров. После этого случая правление приказало не держать стада в загонах, а оставлять пастись в поле.

Работы у Николая после этого только прибавилось.

«Самые первые бомбёжки начались в конце июня – начале июля 1941 года, – рассказывает Николай Данилович, – как-то раз слышу ночью гул. Вижу – включились оба прожектора: один из них «ловит» немца, и в этот момент на него направляет свои лучи второй. Вот теперь-то гад не уйдёт! Сразу начинают работать зенитки. Ещё немного – и самолёт подбит, пошёл на снижение!

Прежде чем начать бомбардировку, немцы сбрасывали на парашютах осветительные бомбы. Летит нечто этакое, полыхает ярким огнём, а вокруг становится светло, совсем как днём».

Часто Николай наблюдал, как бомбили Подольск, как вражеские самолёты летели в сторону Москвы. Было ли ему страшно? Наверное, но после первой же бомбёжки это чувство у него немного притупилось, отодвинулось на второй план, уступив место ненависти к врагу и горечи за всё происходящее.

С самого первого дня войны, Николай сильно волновался за родных, оставшихся во Мшищах. Вопросы «Как там они? Живы ли?» терзали душу намного сильнее, чем частые авианалёты противника.

Однажды он набрался храбрости, подошёл к председателю и говорит:

– Отпусти меня, я должен отправиться домой, к родным, в свою деревню!

– Не могу, – ответил председатель, – если уйдёшь ты, тогда некому будет стеречь колхозное стадо. На фронт то забрали почти всех. Потерпи немного, может всё скоро образуется.

Пришлось остаться. А что оставалось делать? Сторожил бессменно, и днём. И ночью. Спать приходилось урывками. К концу лета вымотался так, что и передвигался кое-как, пошатываясь. Ни и какой же пастух из такого доходяги? Случись что с коровой, бедолага вряд ли сможет её отыскать.

Но, тем не менее, Николай с поставленной задачей справился. А в сентябре председатель вызвал его к себе, выдал немного денег и велел отправляться домой. Враг был совсем близко, какое уж тут может быть стадо?