Мое тело

16

Я нахожу другие способы создания собственных отражений, не таких, как у мамы. Изучаю свои фотографии, сделанные на ковровой дорожке и в обычной жизни, в интернете и в фотоленте на своем телефоне, нажимая на экран, чтобы увеличить лицо, пытаясь понять, действительно ли я красива. Я просматриваю сайт Reddit[8], читаю и обдумываю комментарии в своей ветке, задаваясь вопросом, «переоценивают ли меня», как отмечает один пользователь, или я на самом деле «одна из самых красивых женщин в мире», как говорит другой. От одного комментатора, утверждающего, что он работал в съемочной группе моей недавней съемки, я узнаю, что во мне «нет ничего особенного», а другой пользователь, увидев меня с собакой в кафе недалеко от моей квартиры, заявляет, что я «намного красивее в реальной жизни. Лучше, чем на фотографиях».

Я выкладываю в «Инстаграм» те фотографии, которые считаю доказательством своей красоты, и затем с одержимостью проверяю лайки, чтобы узнать, согласны ли со мной подписчики. Мне необходимо это больше, чем я признаю. Таким образом я пытаюсь оценить собственную привлекательность как можно более объективно и безжалостно. Мне хочется рассчитать свою красоту, чтобы защитить себя, чтобы точно понять, как много у меня влияния и привлекательности.

17

Я лежала в постели после секса с парнем, с которым у меня были первые серьезные отношения в старшей школе, когда он начал рассказывать мне о других девочках, с которыми спал. Он описывал их тела, волосы, что ему в них нравилось, я слушала это, внезапно ощутив чувство паники. У меня все внутри перевернулось. Меня пробил пот. Я закидала себя вопросами. Что со мной не так? Почему мое тело так реагирует на то, что мой парень говорит о других девушках, которых он считает привлекательными?

Он рассказывал дальше, а мой низ живота и ягодицы сжались, и я поняла, что это вопрос нескольких минут и мне придется бежать в ванную. Парень не останавливался, не догадываясь, что я свернулась калачиком под тонким одеялом. Я дрожала. А он продолжал: «Она… Ее…» Я кивала и задавала вопросы, изображая безразличие, зная, что позже проведу часы, разглядывая этих девочек, наблюдая за ними в школе, анализируя, в чем мы походили друг на друга и чем различались. Наконец я встала и бросилась в ванную, испугавшись, что больше не смогу сдерживаться. Хоть я и знала, что эти девушки из прошлого моего парня или его воспоминания о них не представляли реальной угрозы для меня, мое тело отреагировало на них именно как на угрозу. Я ненавидела то, что он может счесть кого-то более привлекательной, чем я.

18

Некоторые мамины воспоминания настолько сильны в моей памяти, что иногда я не могу понять, случаи ли это из ее жизни или из моей. Например, история, когда она пошла в женский туалет на вечеринке в самом начале ее отношений с отцом (как она бы сказала). Мама вышла из кабинки и увидела бывшую девушку моего отца, стоявшую напротив широкого зеркала у раковины и мывшую руки. Мама встала рядом с ней. «И я подумала, что ж, вот мы здесь. Такие разные. Понимаешь?» Вот они рядом: две женщины, которых выбрал мой отец. Я представляю их совершенно неподвижными, с прижатыми по бокам руками и ничего не выражающими лицами. Возможно, один из кранов все еще включен. Моя мама почти на 30 сантиметров ниже блондинки, с которой когда-то встречался отец. Бледная кожа на ее широких плечах мерцает, а волосы пахнут соленой водой. Темные вьющиеся волосы моей матери обрамляют ее лицо в форме сердца, а изгибы бедер отчетливо вырисовываются на фоне белого кафеля. Их лица находятся в тени, когда они оценивают себя и друг друга.

19

Мама любила говорить мне, что всегда хотела такие же волосы, как у меня.

– Как атласная ткань, – восхищалась она, глядя на них и проводя рукой по моей макушке, а я уворачивалась.

– Не надо, мам! – огрызалась я, ненавидя звук своего голоса, пронзавшего воздух.

– Я знаю, знаю, – нараспев произнесла она, – теперь ты подросток, который не хочет, чтобы его трогали, но ты всегда будешь моей малышкой. Всю жизнь я хотела такие же волосы, как у тебя, – повторяла она, тихо, внезапно более серьезно. – Я бы погладила свои волосы на гладильной доске, чтобы они стали прямыми, как у Джейн Ашер, – она смотрела в пустоту, созерцая альтернативную жизнь, мир, где единственное отличие – это текстура волос на ее голове. (Но какая была бы разница! Я могла представить ее слова.)

Теперь я понимаю, дело не в том, что я была подростком. Мне просто не хотелось, чтобы мама смотрела на меня, потому что знала: пока она вглядывается в меня, то часто просчитывает, изучает и сравнивает.

20

Повзрослев, я возненавидела комплименты, и неважно, делали их подруги или мужчины, которые были мне интересны. Одного из моих парней часто смешило это смущение от его слов о моей красоте.

– Боже! Ты не можешь просто это принять, – говорил он мне, наблюдая, как мне становилось неловко.

– Замолчи, – я закатывала глаза, пытаясь показать, как он неправ.

– Но ты же модель, а значит, все согласны с тем, что ты красива, – растерянно произносил он, ожидая объяснений.

Я не знала, что ответить. Хотелось сказать ему, что мне вообще не нужны парни, мне было приятно это говорить. Мне нравилось слышать такие слова на съемочной площадке, когда я зарабатывала деньги, но в личной жизни я не нуждалась в этом. Какая-то часть меня пыталась сопротивляться моей способности сочетать красоту с уникальностью и любовью. Нет, спасибо. Я не хочу того, что они пытаются мне предложить. Мне не нужны их зеркала. Мне не нужна любовь со словами: «Ты самая красивая».

21

Мама перестала красить волосы в возрасте шестидесяти лет, позволив им поседеть, посеребриться и, наконец, побелеть.

Она продолжала коротко стричься, ее волосы вились и сохраняли объем. Мама все еще была красивой – слово, которым редко характеризуют женщин старше шестидесяти, но точно отражающее мою мать и ее элегантные черты лица, которые с возрастом стали мягче.

– Стареть странно, – сказала она однажды утром, сидя на голубом диване у окна в моем лофте в Лос-Анджелесе. – На днях я шла по улице и увидела двух привлекательных молодых людей, которые шли мне навстречу. Я не задумываясь немного выпрямила спину, когда проходила мимо них, – мама издала легкий смешок. – Но они даже не взглянули на меня. И тогда я поняла, что теперь невидима для них. Все, что они видят, это женщину с седыми волосами!

Она прекрасно выглядела при естественном освещении, когда говорила это.

– Думаю, так оно и бывает, – мама пожала плечами. В ней было какое-то умиротворение. Я представила, каково это – однажды перестать быть замеченной мужчинами.

– Может быть, это как-то освобождает? – спросила я.

– Возможно, – в конце концов ответила она.

22

Прошло совсем немного времени с момента нашей свадьбы, когда мой муж небрежно заметил:

– В мире так много красивых женщин.

Я замираю при этих словах. Знаю, что это абсолютно верно и правдиво, и все же чувствую знакомый укол в животе.

– Что? – спрашивает он. Он почувствовал изменение, ощутил мгновенное напряжение в моем теле.

– Я не знаю, – отвечаю я, прижимаясь лицом к его груди и стыдясь собственной реакции. – Не понимаю, почему мне больно слышать это от тебя.

Вижу, что он хочет утешить меня, но он растерян. Мне тоже хочется от него утешения, но я не понимаю, почему мне это так необходимо. Почему я внезапно почувствовала, что он недостаточно любит меня?

23

В маленькой комнате без окон, в кабинете моего психотерапевта, я рассказываю о своей реакции на замечание мужа. Я объясняю боль в животе. Оценку. Других женщин.

– Яблоки и апельсины, – говорит мне психотерапевт. – Что, если ты не такая же, как другие женщины? Что, если ты совершенно другой фрукт? – мягко спрашивает она.

Мне не нравится этот разговор: я ужасно смущена. Хочется встать и закричать: «Конечно, я знаю это! Я ненавижу женщин, которые сравнивают себя с другими женщинами. Я не такая!»

Но есть разные версии меня: одной нужно услышать, что говорит психотерапевт, а вторая хочет поправить ее.

– Но у каждого свой любимый фрукт, – отвечаю ей. Я чувствую, как по моей щеке скатывается слеза. – Каждый делает собственный выбор. Так устроен мир, все занимает свое место. Одно всегда лучше другого.

Blurred Lines

Когда я бросила университет, чтобы полностью посвятить себя работе моделью, мне нравилось говорить друзьям, что французское слово, обозначающее «модель», – «манекенщица».

«Так что, – говорила я, пожимая плечами, – я работаю манекенщицей».

Примерно в то же время я подхватила ужасный кишечный грипп и похудела больше чем на четыре килограмма за неделю. После выздоровления я продолжила сбрасывать вес, так как поняла, что чем больше худею, тем чаще меня приглашают работать. Я начала постоянно носить туфли на платформе (даже когда выходила из дома в темноте, чтобы попасть на съемку до восхода солнца), потому что не хотела давать клиентам возможность увидеть, что я ниже, чем большинство моделей. В старших классах и в свой единственный год в университете мне нелегко давалось искусство планирования времени, я вечно входила в кабинет с опозданием на десять минут, но теперь научилась приходить вовремя. Изучила схему движения транспорта в Лос-Анджелесе, заводила будильники, чтобы проснуться с запасом времени, и предупреждала своего агента, если задерживалась хотя бы на несколько минут. Даже если мне совершенно не нравился мой образ на съемках, я позволяла фотографировать и стилизовать себя так, как хотелось клиентам. Я внесла эти коррективы в свое поведение, мироощущение и тело с одной лишь целью – заработать деньги.

Я рассматривала свою жизнь и работу модели как нечто временное, что защитит меня от проблем, постигших большинство моих старших друзей после финансового кризиса 2008 года, когда им, обремененным студенческими долгами, пришлось вернуться в родительские дома и вновь устроиться на работу в сфере услуг, которую они выполняли в подростковом возрасте.

Деньги давали свободу и контроль, и все, что мне нужно было сделать, чтобы обеспечить свою независимость, – это научиться несколько раз в неделю изображать кого-то другого: раздеваться и мазать тело маслом, соблазнительно позируя в красном кружевном белье или бикини с ярким принтом, которые я бы никогда не купила себе сама, и надувая губы по команде какого-нибудь фотографа-мужчины средних лет.

Как только я бросила учебу – и заболела гриппом, – то вышла на новый уровень финансового успеха. За фотосессии в нижнем белье и купальниках платили больше, чем за обычную электронную коммерцию, и у меня было несколько клиентов, регулярно нанимавшие меня за тот эффект, который производило мое тело на покупателей их продуктов.

Я помню, как выходила из раздевалки в комплекте нижнего белья, и одна клиентка заметила, что «трудно найти девушек, которые были бы такими худыми и у них было чем так же заполнить бюстгальтер». Размер чашки бюстгальтера стал моим ценным и редким активом, напрямую приводивший к высокооплачиваемой работе. Но также он и ограничивал тип работы, которую я могла выполнять; меня считали девушкой «коммерческого плавания», это означало, что я могу сниматься для каталогов, но никогда не буду работать в индустрии высокой моды.

Чем больше денег я зарабатывала в моделинге, тем больше мне это нравилось. У меня не было богатых друзей, и по этой причине я держала свои привилегии в секрете, катаясь в одиночку в магазин одежды, где всего около года назад мы с моими школьными подругами не осмелились бы ничего купить, лишь изредка заглядывая, чтобы посмотреть. Обычно мы спешили уйти, как только продавец спрашивал: «Девушки, могу ли я вам чем-нибудь помочь?» Теперь я наслаждалась тем, что заходила в магазин с сумочкой из искусственной кожи и касалась висящих предметов одежды кончиками пальцев, чувствуя, как по спине пробегает дрожь, когда отвечала: «Да, спасибо, хотелось бы примерить это». Иногда я покупала одежду, а иногда уходила с пустыми руками, в любом случае воодушевленная опытом. Однажды вечером, после подобного похода по магазинам, я надела новенькую темно-синюю куртку, чтобы встретиться с подругой. Она спросила меня, когда я купила ее.

– Сегодня, – ответила я. Она покачала головой.

– Черт, – произнесла подруга. – Так приятно просто иметь возможность зайти в магазин и выбрать что-нибудь, когда тебе захочется, да? – Я всматривалась в ее лицо и с облегчением заметила, что она не обижена. Меня смущали эти новые различия в нашей жизни, но также и радовало то, что она смогла оценить мое удовольствие. Она была права – это очень приятно.

Я арендовала дешевый лофт на первом этаже в Даунтауне Лос-Анджелеса и платила 1250 долларов в месяц, отдавая толстый конверт хозяину, который вонял маслом пачули и жил в этом же лофте прямо надо мной. Помещение было полностью бетонным, с одним окном с металлическими решетками, выходившим на парковку. Потолки были такими низкими, что в туфлях на платформе, которые теперь носила постоянно, я могла дотянуться до них и прижать к ним ладони. Однако все это меня не беспокоило; я была в восторге от того, что у меня есть просторный лофт, во много раз больше, чем любое другое место, где я жила раньше. Выкрасив стены и потолок в белый цвет, я прикрепила рождественские гирлянды из магазина «Все за доллар» к изголовью моей кровати.

Одно из моих любимых занятий после рабочего дня – купить немного тайской еды в закусочной неподалеку от моего дома и усесться на кровати с одеялом, купленным в Urban Outfitters[9] за шестьдесят баксов, и каркасом, который позаимствовала у родителей. Я жила ради таких вечеров и не могла представить себе ничего более роскошного или приятного.

Мне нравилось объяснять людям, что плачу лишь один доллар за квадратный фут, когда они спрашивали, почему я живу так далеко от Голливуда, центра модельного бизнеса. Я гордилась тем, что обитаю в так называемом Районе искусств, районе, который считался экстравагантным и весьма многообещающим. До большинства моих съемок и кастингов ехать было довольно далеко, как минимум сорок пять минут. Но мне нравилась удаленность моего лофта от мира фотографов, агентств и клиентов, и больше всего – индивидуальность, что дарил мой авангардный район. По дороге домой я превращалась из манекена в саму себя.

В течение года мои фото нескольких раз появлялись в статьях журнала из Лос-Анджелеса, который привлек ко мне внимание нескольких блогов, модных и мужских сайтов. Моему агенту предложили поездку в Нью-Йорк для встречи с агентствами на Восточном побережье, а также в Sports Illustrated[10] и Victoriaʼs Secret[11].

– Но разве мой рост не слишком мал для Нью-Йорка? – спросила я.

Тот же агент сказала мне всего за год до этого, что мир моды не вариант для меня. «Просто нет смысла пытаться быть тем, кем ты не являешься», – просто сказала она тогда.

– Не обязательно, – избегая моего взгляда, теперь ответила она. По мере того как цифры на моих весах уменьшались, цифры на моих чеках росли. Агентство обратило на это внимание.

Я остановилась в крошечном гостиничном номере в Мидтауне[12] с грубым бежевым ковровым покрытием и маленькой кофеваркой, которой я пользовалась каждое утро перед кастингами. В комнате не было нормального зеркала в полный рост, поэтому приходилось забираться на кровать на каблуках, чтобы проверить, как я выгляжу, прежде чем схватить портфолио и выйти. Несмотря на дороговизну, я ездила на кастинги на такси, выискивая адреса в своей электронной почте. Я не была уверена в том, что смогу ориентироваться в нью-йоркском метро. Тем не менее я помнила, сколько денег тратила, зная, что стоимость авиабилетов и отеля будет вычтена из моей следующей зарплаты.

Я почувствовала себя песчинкой, когда вошла в огромное фойе здания Victoriaʼs Secret. Мужчина в накрахмаленном костюме и галстуке поприветствовал меня из-за длинного серебряного стола.

«Кастинг?» – спросил он. Его взгляд казался тяжелым, а лицо – непроницаемым. Я кивнула, ободренная тем, что он узнал во мне модель. Может быть, мне здесь самое место, – подумала я.

Наверху я ждала одна под серебряной вывеской «Victoria’s Secret», в окружении гигантских черно-белых изображений известных моделей – или, как их называла компания, «ангелов» – выгибающих спины и подносящих указательные пальцы ко рту, будто они кокетливо просят меня помолчать. Экран от пола до потолка демонстрировал парад длинноногих женщин, вышагивающих по подиуму, одетых в сверкающее нижнее белье и с большими разноцветными крыльями. Они подходили ко мне одна за другой, их волосы разлетались, они широко улыбались и смотрели куда-то прямо поверх меня. Это были богини большого современного офисного здания, а экраны являлись их святынями. Я знала, что они такие же манекенщицы, но, казалось, они чувствовали себя такими сильными, какой я никогда не была. Мне хотелось быть одной из них. Я смотрела как загипнотизированная, пока какая-то женщина не вышла из-за двойных дверей и не поздоровалась со мной, отвлекая мое внимание от «ангелов».

– Следуй за мной, – произнесла она, взглянув на мою обувь на платформе, а затем быстро переведя взгляд на лицо. Я шла чуть позади, пока она вела меня через просторный открытый офис. Никто не поднял на нас глаз от столов, когда мы проходили мимо. Женщина открыла дверь в маленькую комнату, заставленную ящиками с нижним бельем, и велела мне раздеться в углу.

– Туфли тоже, пожалуйста, – сказала она, указав на мои ноги. Я подошла на цыпочках к стене, где она молча измерила мой рост, сделала несколько снимков на цифровую камеру и написала что-то на листе бумаги, а потом поблагодарила меня, едва взглянув, когда я выскочила за дверь.

Затем я отправилась в Верхний Манхэттен на встречу с представителем агентства.

– Нам не нравятся эти шорты, – заявили они, рассматривая пару обрезанных черных джинсов, которые я надела поверх колготок. – Вы можете их снять?

Я кивнула.

– Конечно, – ответила я, стягивая потертые шорты с ног, но не снимая ботинки на платформе.

– Гораздо лучше, – произнесла девушка с французским акцентом, осматривая мои бедра. – Теперь мы видим, насколько вы маленькая! Мы с вами свяжемся.

На следующий день я позаботилась о том, чтобы оставить шорты дома, одевшись только в черный укороченный топ и колготки. Я встала на кровать, посмотрела в маленькое зеркальце, чтобы убедиться, что колготки не слишком прозрачные.

На моем кастинге в Sports Illustrated пара женщин-редакторов листала тяжелые пластиковые страницы моего портфолио. Потом они взглянули на меня и спросили, улыбаюсь ли я когда-нибудь. «Нам здесь, в SI, нравятся улыбающиеся девушки», – объяснили они, закрывая мое портфолио с глухим стуком.

Вернувшись на Седьмую авеню, я склонилась над своим айфоном, отчаянно желая вернуться в гостиничный номер и забраться под незнакомые простыни. Я стояла на солнце, наслаждаясь перерывом, когда ко мне подошел мужчина и уставился на мою промежность. «Я вижу твою киску», – пробормотал он, не посмотрев мне в глаза. Я почувствовала стыд, но запретила себе плакать.

Многие годы у меня вырабатывался необходимый защитный иммунитет к частым разочарованиям и отказам, связанным с модельным бизнесом. Я не позволяла себе волноваться из-за съемок или потенциальной работы; мне было все равно, появится ли мое изображение на рекламном щите или в журнале, пока чек не будет обналичен. Меня не интересовала слава или скандальная известность, только деньги, по крайней мере, так я говорила себе. В Нью-Йорке я нарушила собственные правила: представила, какую власть, помимо денег, казалось, приобрели другие женщины, став успешными. Я вернулась в Лос-Анджелес с новым чувством готовности и решимости.

Ладно, я не планировала быть супермоделью, но собиралась заработать как можно больше денег, используя имеющиеся у меня возможности.

Примерно в это же время моему агенту пришло электронное письмо об участии в видеоклипе с участием T.I. и Фаррелла, которыми я восхищалась, и певца по имени Робин Тик, о котором никогда раньше не слышала. К письму был приложен синопсис, PDF-файл со словами и картинками, описывающими режиссерское видение клипа. В то утро, лежа в постели, я пролистала документ: ярко-красный текст с надписью «#ТИК» в паре с фотографиями, снятыми Терри Ричардсоном, на которых изображены девушки топлес, с накрашенными красными губами и растрепанными волосами. На их телах – фразы, написанные жирным шрифтом, типа «Давайте нарушим чертовы правила!». В разделе, озаглавленном «АТМОСФЕРА», перечисление: «НАСТОЯЩИЙ СУТЕНЕРСКИЙ ПРИКИД, ТУПОЕ ДЕРЬМО ПОД ВИДОМ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО СОВРЕМЕННОГО СТИЛЯ», «В СТИЛЕ ЖУРНАЛА ВАЙС» и «ГОЛЫЕ ДЕВУШКИ С БОЛЬШИМИ СИСЬКАМИ, ПОКРЫТЫМИ КРАСНОЙ ПОМАДОЙ». Я прочитала текст с орфографическими ошибками под разделом «ДЕВУШКИ» парню, с которым встречалась в то время:

«ОНА САМАЯ ЛУЧШАЯ ДЕВУШКА, ОНА УВЕРЕНА В СЕБЕ НА 100 %. ЭТО ДАЛЕКО НЕ МИЗОГИНИЯ. ЭТО ДАЕТ ДЕВУШКАМ БЕЗУМНУЮ ПОДДЕРЖКУ ДЛЯ ОБЛАДАНИЯ ТАКОЙ НЕВЕРОЯТНОЙ ЧУВСТВЕННОЙ ВИЗУАЛЬНОЙ СИЛОЙ».

Было удивительно, что режиссером клипа значилась женщина. Я перечитала письмо в поисках гонорара. «Ничего себе», – сказала я. Сумма была чуть больше, чем полагалась мне за один день работы на съемках электронного каталога для Forever 21[13]. «К черту. По сути, это просто еще одно дерьмовое музыкальное видео с кучей голых девиц». В то же утро я написала своему агенту, что отказываюсь в этом участвовать.

Но Дайан Мартел, режиссер, настаивала и прислала мне личное сообщение с просьбой встретиться с ней, чтобы обсудить проект. Список исполнительниц, для которых Дайан делала видеоклипы, – Бейонсе, Мэрайя Кэри, Джей Ло, – безусловно, производил впечатление. Когда мой агент сказал, что, по его мнению, «там можно заработать», я согласилась поехать в Западный Голливуд, где с трудом припарковалась в отведенном месте перед фотостудией на бульваре Санта-Моника.

Дайан осталась сидеть, когда я вошла к ней в мини-платье и туфлях на каблуках, сжимая в руках портфолио, которое меня не просили приносить. Она сказала мне, что режиссером-постановщиком будет девушка, Оливия, с которой я недавно работала. Услышав это, я смягчилась. Мне понравились сделанные ей фотографии; они были красивыми и изысканными, и на съемочной площадке находились только женщины, когда мы работали вместе.

– Я знаю Оливию всю ее жизнь, – сказала Дайан. – Она такая талантливая. И такая молодая! Ты знаешь, какими она всех делает красивыми, не распутными. И за этим будут стоять в основном все женщины, – при этом ее нога ритмично покачивалась. – Я хочу, чтобы это было весело. Как пародия. Я знаю, ты актриса. Хочу, чтобы ты сыграла в этом клипе.

– Ладно, – согласилась я. – Но деньги должны поступить.

Она кивнула.

В пробке на Десятой автостраде по дороге домой я услышала от своего агента, что гонорар увеличился на приличную сумму с дополнительным бонусом за сверхурочную работу. Я повесила трубку, опустила стекло и ощутила дуновение воздуха от проезжающих машин. И подумала: какого черта. Кто вообще все еще смотрит музыкальные клипы?

Съемки клипа проходили в огромной студии в Силвер-Лейк, всего в пятнадцати минутах езды от моего лофта. Я приехала на голодный желудок, убедившись, что накануне вечером не съела слишком много, потому что знала: на следующий день буду обнаженной – как минимум топлес – на съемочной площадке. Я налила себе немного кофе со стола для съемочной команды и огляделась. Дайан не солгала. Я была рада видеть, что на съемочной площадке работали одни женщины: оператор-постановщик, стилист, реквизитор и визажист.

Две другие модели, принимавшие участие в съемках, приехали и сели в кресла рядом со мной, лицом к длинному зеркалу: поразительная темнокожая девушка с мягким голосом и французским акцентом, представившаяся Джесси, и блондинка по имени Эль, с которой мы переглянулись в зеркале. Ассистентка визажиста приложила к ее губам красную помаду, когда она подняла руку в знак приветствия.

«Тебе комфортно?» – спросила художница по костюмам, когда я примеряла разное белое нижнее белье и прозрачные пластиковые топы и шорты. Она объяснила, что это образы версии видео с цензурой, которое мы будем снимать одновременно с версией без цензуры, с обнаженными девушками. Мне она сразу же понравилась: с обесцвеченными волосами и стрижкой пикси[14], она носила мартенсы[15] и была из тех девушек, с которыми я хотела бы дружить, но почти никогда не встречалась на работе. Дайан вошла в гримерную, чтобы проведать меня перед началом съемок. «Ты хорошо себя чувствуешь?» – поинтересовалась она. Я провела руками по белому нижнему белью и кивнула, ощущая себя частью команды.

Я первая отправилась на съемочную площадку, оставив Эль и Джесси в зоне причесок и макияжа. Девушка всего на несколько лет старше меня, одетая в белый комбинезон, представилась главной по реквизиту.