Созвездия тел

Лора Мэйлин Уолтер

Созвездия тел

Laura Maylene Walter

BODY OF STARS

Copyright © 2021 by Laura Maylene Walter

© Ключарева Д., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Посвящается Худе и Дженнифер

I. Возможность

1

С того самого дня, как я родилась, мой брат Майлс читал меня словно карту, водил пальцами по созвездиям веснушек и родинок на моем теле, стремясь узнать мое будущее и, вероятно, свое. В те ранние годы мое тело принадлежало ему в той же мере, что и мне. Делить с ним тело означало не возражать, когда он задирает мне майку или свитер, чтобы отыскать на коже указания на то, что должно произойти. Я не возмущалась, поскольку верила, что мы были единым целым, что предсказания, размеченные на моем теле, были и частью его. Мы вместе осваивали ремесло, требовавшее постоянной практики. Он подлавливал меня за завтраком или в коридоре на втором этаже и спрашивал, можно ли еще раз кое-что проверить – словно мои отметины могли как-то перемениться, чего, как нам обоим было известно, в природе не случается. По крайней мере, пока что не случалось.

Когда я стала старше и видеть меня без одежды Майлсу больше не полагалось, он принялся изучать мои руки, пристально вглядываясь в созвездие родинок над левым локтем. «Везет тебе, – говорил он. – Ты знаешь, что тебя ждет».

Так и было. Как у всех девочек, на коже у меня был размечен весь мой жизненный план. Во время совместных ночевок мы с подружками раздевались до нижнего белья и читали по телам друг друга, что ждет нас в будущем. Мы долго всматривались в отметины на поясницах – в этом месте родинки рассказывали о любви и романтических увлечениях. «Тебя ждет несколько влюбленностей», – говорила Мари Кассандре, и Кассандра, изучив спину Мари, с удивлением говорила в ответ: «Ты будешь жить с женщиной» – хотя смысла этих слов ни одна из нас в том возрасте еще не понимала. Мы знали лишь то, что перипетии наших жизней были рассыпаны по нашей коже с самого начала, и так же было и с нашими матерями, и с нашими сестрами, тогда как наши братья и отцы жили в неведении.

Майлс годами изучал каждый дюйм моего тела и документировал все мои отметины у себя в тетради. Это была толстая тетрадь с голубой обложкой и нелинованными страницами. Иногда я тайком пробиралась к нему в комнату и листала ее, разглядывая маленькие чернильные точки, так сильно вдавленные ручкой в страницы, что из-за скопления бугорков на их обратных сторонах тетрадь походила на книгу для слепых. Мне было почти шестнадцать, и детским отметинам, описанным братом, вскоре предстояло устареть – до появления у меня взрослых отметин оставалось уже недолго. И я знала, что он сразу же захочет исследовать обновленную карту моего тела.

Лето и ранняя осень того года, предварявшие мой шестнадцатый день рождения, были эпохой неопределенности, риска и новизны. Все девочки вокруг меня вступали в переходный возраст, и спустя совсем немного времени я к ним присоединилась. Бедра стали шире, я подросла и набрала вес. Я понимала, что эти перемены затрагивали не только мое физическое тело. Вскоре все должно было измениться – мои предсказания, мои ожидания, мое будущее. Вся моя жизнь.

Домашний экземпляр книги «Картография будущего: справочник по толкованию девочек и женщин», старинного издания в кожаном переплете, передававшегося в нашей семье от поколения к поколению, лежал на камине в гостиной, но Майлс частенько утаскивал его к себе. Увлечение брата толкованием я считала одной из его странностей, чем-то наравне с его отвращением к шоколаду и тем фактом, что он левша. Толкование считалось женским делом, и то, что Майлс часами просиживал над книгой, изучая комбинации отметин и предсказания, казалось довольно вздорным занятием. Его любовь к толкованию была одержимостью, дикостью, страстью, которую он не контролировал. Наблюдать за тем, как Майлс развивает в себе ремесло, которым вообще-то не должен владеть, – которое не должен любить, начнем с этого, – само по себе было ценным уроком.

Как же много времени мы проводили в те дни вместе! В августе жара загнала нас в подвал – темное пространство с земляным полом и балками, затянутыми паутиной. Мы пробрались мимо уставленных друг на друга коробок в укромный уголок прямо под кухней, откуда сверху до нас долетали бестелесные обрывки материнского голоса. В детстве мы прятались там, чтобы подслушивать родителей, но в тот раз нас привели туда духота и скука. Мы сидели на полу, прислонившись спинами к бетонным стенам, позволяя их прохладе просачиваться сквозь нашу кожу. Годы спустя я буду вспоминать тот день как поворотный момент, после которого наши отношения ухудшились и между нами пролегла бездна. Но в тот момент нам просто хотелось хоть чем-нибудь себя занять.

– Давай сыграем в «Знаешь ли ты», – предложила я. Эта игра была нашим собственным изобретением – мы придумали ее давным-давно, в какой-то из летних дней вроде сегодняшнего, но не играли в нее уже лет сто.

Майлс поискал в кармане монетку.

– Выбирай, – велел он, и монетка закрутилась в тусклом свете подвала. Орел или решка. Я выбрала орла, но, когда он прихлопнул монетку к руке и отнял ладонь, там оказалась решка. По его лицу скользнула хитрая ухмылка. Брату было почти восемнадцать, но он по-прежнему умел принимать по-детски озорной вид, как двенадцатилетний мальчишка, добившийся своего.

– Дамы вперед, – сказал он.

Загадывать первой было невыгодно, но меня это не смутило. Я повернулась и написала отгадку на земле позади себя, где ему ее было не видно.

– Знаешь ли ты, – начала я, – что, возможно, физкультура у старших классов скоро будет проходить совместно, как в младших классах?

Он удивился:

– Сомневаюсь, Селеста.

– Вот послушай. Мама Кассандры состоит в школьном попечительском совете, и вчера у них было собрание. – Ложь в этой игре выходила более убедительной, если подмешать в нее немного правды. Я принялась объяснять ему, что один из попечителей выступил за смешанное обучение, потому что это помогло бы девочкам и мальчикам воспринимать друг друга как ровню. Кроме того, объединив классы, можно было бы сэкономить деньги.

Пока я все это рассказывала, брат смотрел на меня с кривоватой ухмылкой, сигнализировавшей, что я его не убедила.

– Будь это правдой, – сказал он, – ты бы гораздо раньше мне рассказала.

– Приберечь информацию для игры – хорошая стратегия. Ты сам меня этому научил. – Меня захлестнуло уверенностью, пониманием, что я могу врать сколько влезет, если это поможет мне выиграть. – К тому же ничего еще не решено. Это же просто идея, которую кто-то предложил на собрании.

Майлс покатал монетку в ладонях. Я видела, что в голове у него проносятся мысли о возможных последствиях совместной физкультуры – что девочки, которые только что обзавелись взрослыми отметинами и потому пребывающие на пике привлекательности, будут вынуждены близко контактировать с парнями из школы. Но поскольку именно в этом и крылся весь сок моей истории, он же и подвел меня к провалу.

– Ложь, – наконец произнес Майлс. – Родителей возмутила бы идея подпустить их дочерей-превращенок во время физкультуры так близко к парням.

Не успела я сделать еще одну попытку его переубедить, как Майлс прополз мимо меня и посмотрел на отгадку, написанную на земле. «Ложь», – было накарябано там округлыми буквами.

– Так я и думал, – сказал Майлс. – Но попытка была хорошая, Селеста. Ты меня почти уделала.

Я подождала, пока он сотрет мою отгадку и напишет на ее месте свою собственную. Закончив, он, весь заляпанный пылью, уселся передо мной со скрещенными ногами.

– Знаешь ли ты, – сказал он, – что, после того как ты родилась, мама с папой пытались завести еще одного ребенка?

Я старательно сохраняла безразличный вид.

– Я знаю, о чем ты думаешь – что это невозможно, так как мамины отметины показали, что у нее будет только двое детей. – Майлс заговорил тише. – Но вот в чем дело. Они решили, что отметины могут о чем-то умалчивать либо недоговаривать. И что, возможно, имелось в виду, что детей будет минимум двое. Сама знаешь, как бывает. Некоторое время они даже думали, что мама беременна. У нее живот стал заметен, и все такое. – Он изобразил дугу над своим плоским прессом.

Я пристально наблюдала за ним, пытаясь понять, с какой стати он загадывает настолько очевидную ложь – он что, меня испытывает?

– Тебе тогда было года три, – продолжал он, – а мне пять. Я помню это, но смутно. Они были счастливы. Мне все вспоминается, как они радовались, что появится третий малыш. Нас с тобой им было недостаточно.

Лицо у меня дрогнуло, но я сохранила выдержку. Я старалась не подавать виду, что начинаю верить в его историю.

– Но случиться этому было не суждено, – продолжал Майлс. – Довольно долго я думал, что все это мне приснилось. Сама мысль о том, что мама с папой решили, что смогут завести еще одного ребенка, казалась дикой. А потом я стал задаваться вопросом, что стало с беременностью. Случился выкидыш? Или это была одна из тех несуществующих беременностей? Кажется, такое называется ложной беременностью.

– Фантомная беременность, – сказала я. – Это редкость.

– Короче, я не стал уточнять. Думаю, они не признались бы, что вообще поверили во что-то настолько глупое.

– Ты прав, поверить в такое – и правда дикость.

Майлс выдержал мой взгляд.

– В таком и кроется самая настоящая правда, Селеста – в том, что кажется невозможным, в том, что мы храним в тайне. Я не заговаривал об этом раньше, потому что помню, как мама с папой расстроились, когда ничего не вышло. Они хотели того третьего ребенка, даже и, возможно, особенно потому, что обрести его им было не суждено – и смотри, что в итоге случилось.

Я не спешила нарушать повисшую между нами тишину. Это ведь неправда, это не могло быть правдой, и все же я не спешила с ответом. Майлс был мастером в этой игре. Он не стал бы озвучивать настолько нелепую идею, не продумав ее от и до.

– Пора отвечать, – сказал он. – Правда или ложь?

Я прикусила щеку. Меня подмывало сказать «ложь», но я не могла заставить себя произнести это слово. Я представила себе восторг родителей, узнавших, что у них может появиться третий ребенок. Я представила себе их боль, когда они узнали, что этого не случится, когда вынуждены были смириться с тем, что есть только мы с Майлсом.

– Ложь, – наконец сказала я. Это слово отозвалось во мне горечью.

Майлс пристально на меня посмотрел.

– Уверена?

Слабые солнечные лучи падали в подвал сквозь одно из цокольных окон и подсвечивали пыль, плавающую в воздухе. Под определенным углом лицо Майлса выглядело невероятно благостным – мерцающая пыль кружила над его головой как нимб.

Мать позвала нас сверху.

– Майлс? Селеста? – словно из-под воды донесся до нас ее голос. Чтобы привлечь наше внимание, она чем-то постучала по кухонному полу – может, ножкой стула или просто потопала ногой. – Поднимайтесь.

Я встала и стряхнула землю с шорт, радуясь возможности сбежать от этой игры и испытующего взгляда брата. Между нами возник разлом – тончайшая щель, которая, тем не менее, при давлении могла расшириться. Само предположение Майлса о том, что родители решили противоречить судьбе, казалось мне кощунственным. Выдумать что-нибудь эдакое ради игры – одно дело, но выстроить историю в таких шокирующих подробностях было жестоко. Уже было не столь важно, ложь это или правда, корень моего смятения был в том, что я не могла отличить одно от другого.

Возможно, я не так уж хорошо знала Майлса. Поэтому я не вынесла бы его присутствия в тот момент, когда увижу, что же он написал на земле. Я решила вернуться в подвал позже, одна – когда смогу без свидетелей узнать, правда это была или ложь.

На кухонном столе перед мамой была раскрыта книга в мягкой обложке – она читала ее, нарезая виноград в миску с фруктовым салатом. Когда мы появились на пороге, она подняла на нас взгляд.

– Вот вы грязнули. – Она отложила нож. – Идите умойтесь. Но сначала принесите мне «Картографию будущего». На камине ее нет.

– Она у меня, – сказал Майлс. – Сейчас принесу.

Он выскользнул из кухни, а я осталась разглядывать мать, склонившуюся над романом – глаза ее перебегали от одной страницы к другой. На ней была бирюзовая блузка без рукавов, слегка запачкавшаяся во время готовки, а волосы удерживал «крабик», которому не хватало двух зубцов. Мне было не по себе от ее небрежного вида, словно я была свидетельницей того, как она растворяется в энтропии. До замужества и рождения детей у нее была успешная карьера в сфере образования, и все это было предсказано ее отметинами – она приняла свое будущее, не имея возможности его избежать.

– Зачем тебе «Картография будущего»? – спросила я.

Мать перелистнула страницу.

– У персонажа в этом романе есть отметина, указывающая на долголетие. У меня есть похожая – хочу найти обе версии и сравнить их.

Речь шла об отметине на мамином левом бедре. Помню, как ребенком разглядывала ее, когда мы вместе оказались в примерочной: одна линия из четырех родинок, в которую вклинивались еще две. Иметь такое предречение было приятно.

– Майлс проводит с «Картографией будущего» больше времени, чем мы, – сказала я, – но он уже слишком взрослый, чтобы увлекаться толкованием. Наверное, пора ему определиться, чем он будет заниматься по-настоящему.

– Мальчикам сложнее. – Мама перевернула страницу в книге. – Представь, каково это, когда на твоем теле не написано будущее. Я бы чувствовала себя беззащитной, а ты?

Легко было забыть, в каком неведении, будучи юношей, блуждал мой брат, как ему приходилось довольствоваться лишь теми фактами о своем будущем, которые он мог узнать от меня. Предсказания на мамином теле были абстрактными, туманными – то есть слишком общими для того, чтобы Майлс мог узнать из них что-то конкретное о собственной жизни. Он был одинокой точкой среди отметин, располагавшихся у мамы на животе: классическое треугольное скопление означало семью, а отдельное скопление указывало на отца и двоих детей – мальчика и девочку.

Мои детские отметины давали больше подробностей о жизни брата. Ромбовидное созвездие из пяти родинок у меня на лопатке предрекало, что в восемь лет я серьезно заболею гриппом. Это же скопление указывало, что заболеет и Майлс – несмотря на все усилия родителей изолировать меня от него. А скопление отметин на моем правом бедре намекало на то, что однажды мы с Майлсом будем работать вместе.

Я не могла понять, каким образом наши будущие карьеры могли сойтись в одной точке, если меня интересовало изучение психологии, а Майлса – нет, но его это, похоже, не смущало. А еще он решил не придавать значения обособленной отметине в скоплении, указывавшем на мою карьеру, – она заметно противоречила другим и указывала на то, что я все-таки буду работать одна. С появлением взрослых отметин нам предстояло узнать больше, но до тех пор брат лелеял надежду, что эта отметина как-то соотносилась с тем, чего ему хотелось больше всего – в будущем стать профессиональным толкователем. Его мечта была неосуществимой, если не невозможной, но он все равно к ней стремился.

Еще одна невозможность, от мысли о которой я не могла отделаться: что если то, о чем он рассказал мне в подвале, было правдой? Я смотрела на мать и пыталась представить вздувшийся живот у нее под рубашкой. Возможно, мы с Майлсом жили в тени ребенка, которого не было.

– Тебе когда-нибудь хотелось того, что не предрекали твои отметины? – спросила я. – В смысле того, что тебе не было суждено иметь?

Она заложила страницу закладкой и с удивлением взглянула на меня.

– Конечно, Селеста. Я же обычный человек.

Я всматривалась в нее, выискивая какой-нибудь знак того, что предметом ее желания был еще один ребенок. Но ничего такого не заметила.

Майлс вернулся на кухню и положил «Картографию будущего» на стол. Эта книга, облаченная в тяжелый переплет из темной кожи с золотой филигранью, оттягивала руки весом своей истины и возраста. Мать похлопала ее по обложке, словно радуясь встрече со старой приятельницей.

– Спасибо, – сказала она. – А теперь идите оба умойтесь. Хватит с вас пачкотни на сегодня.

В тот день к игре мы с Майлсом не вернулись. Вместо этого мы маялись во влажном летнем мареве: слушали радио, ели фруктовый лед, который таял и стекал по нашим рукам, просто валялись, растянувшись на полу в гостиной перед вентилятором. В конце концов Майлс ушел к себе в комнату. Я сидела у окна в гостиной и наблюдала, как небо темнеет до глубокой кобальтовой синевы. Тьма накрывала соседние дома, отчего те выглядели тусклыми и заброшенными, словно за считаные мгновения успели состариться на полвека.

Все это время я думала о нашей незаконченной игре, об отгадке, которая таилась в подвале. Правда или ложь. Я представила, что ответ брата – это живое существо, которое ждет меня в сумерках, призывает меня к себе. Молит познать истину.

Спуск в подвал тем вечером стал моим первым шагом к чему-то новому – теперь я это понимаю, – но тогда я просто медленно погружалась в темноту, ни в чем не уверенная и совершенно одна.

Я спустилась по лестнице и замерла, чтобы глаза привыкли к мраку. Стоя на месте, я думала о Майлсе и о том, каким нечитаемым он стал во время игры. Впервые я поняла, что он был способен хранить настоящую тайну, нечто куда более серьезное, чем любые наши выдумки в этой игре, и меня тревожило, что это могло означать. Там, в прохладном воздухе подземелья, безымянная тревога пробудила к жизни что-то внутри меня – настороженность по отношению к брату и тому, что еще он однажды мог от меня утаить.

Подвал освещала одинокая гудящая лампочка, ее слабое мерцание едва доставало до угла, где днем мы сидели в пыли. Я стала красться туда, навострив все органы чувств. Наконец, я добралась до слова, выведенного на земле под занавесью паутины. Майлс написал свой ответ печатными буквами – послание, которое стало провозвестником грядущего обмана – как с его стороны, так и с моей.

Надпись гласила: «ЛОЖЬ».

Тогда я впервые увидела проблеск правды.

2

По иронии судьбы я появилась на свет спустя ровно два года после Майлса, поэтому день рождения у нас был один на двоих. Иногда я воображала, что мы двойня и нас не разделяют пространство и время. Мы были достаточно похожи, чтобы сойти за двойняшек: волосы одинакового каштанового оттенка, темные глаза с искрой – скорее карие, чем зеленые, даже брови и уши были одной формы, словно я была его оттиском, сделанным на два года позже. Я всегда старалась нагнать те два года, пыталась сравняться с братом, словно могла перехитрить само время.

В тот год лето внезапно перегорело и превратилось в осень, а жара моментально перешла в мороз. Первый холодный день в сентябре шокировал, студеный воздух казался нездешним. Все это мне запомнилось, потому что в тот день Майлс попросил меня сходить с ним на занятие по толкованию. Его учительница Джулия хотела осмотреть меня, перед тем как мои отметины сменятся взрослыми. Джулию я видела лишь однажды, но много о ней слышала: она была опытной толковательницей, но подход ее считался нетрадиционным, и меня терзало любопытство, что же она скажет мне – практически незнакомому человеку.

Было уже далеко за полдень, солнце заливало все золотистым светом, в деревьях щебетали птицы. Майлс с «Картографией будущего» под мышкой шагал по нашему району чуть впереди меня. Я пыталась идти с ним вровень, но все равно отставала на шаг-другой. Ноги у меня были длинные, но у него длиннее. Мы были и похожи, и нет.

Он переживал, что опоздает – это было понятно и без слов. Будучи первым и единственным учеником мужского пола в классе у Джулии, он должен был трудиться вдвое усерднее, чтобы его воспринимали всерьез.

– Успеем, – приободрила я его, когда мы свернули с нашей улицы и нам осталось чуть больше мили. Мы жили в старом районе, который граничил с центром города. Здесь преобладали пешеходные дорожки и живые изгороди, но застройка была плотной, и некоторые дома заметно одряхлели. С дома по соседству с нашим краска отслаивалась, как кора с древней березы, у другого окна на верхних этажах были заколочены фанерой. Зато всего в паре кварталов отсюда в окружении пышных зеленых лужаек стояли дома с колоннами и башенками, а возле одного из них статуи двух львов, распахнув пасти в нескончаемом рыке, стерегли вход на аллею к дому.

Мы вошли в центр города, где улицы сужались, а сквозь трещины в асфальте пробивались крошечные растения. Молодая поросль, проложившая себе путь через обломки, причудливые осыпающиеся здания – то были первые знаки, что мы приближались к району толкователей. Вход в него украшала кованая арка с надписью «Будущее – это судьба». Пройдя под ней, мы очутились в лабиринте брусчатых улиц, на которых изогнутыми рядами теснились малоэтажные домики. Верхние этажи были жилыми, а на первых располагались кабинеты толкователей – окна в них были без штор, чтобы прохожие могли заглядывать внутрь.

Район толкователей был практически поровну поделен между серьезными заведениями и теми местами, где занимались фарсом. Здесь предлагали и настоящие, и развлекательные толкования, и профессионалам вроде Джулии приходилось сосуществовать с псевдотолкователями, которые вешали у себя над входом неоновые вывески и раздавали купоны на улице. Гадания по хрустальному шару, по руке, по чаинкам, по картам Таро и толкование снов – все это было лишь показухой. Только отметины говорили правду.

Пока мы с Майлсом шли по главной улице, краем глаза я поглядывала на витрины. Светящиеся гирлянды, кружево, кристаллы, бряцанье дешевых занавесок из бусин – всем этим завлекали к себе псевдотолкователи. Ни с того ни с сего я начала рассказывать Майлсу о девчонках из школы, которые часто захаживали в такие места ради смеха. Их приводили в восторг безумные предсказания лжетолкователей о невероятных любовных романах, свалившемся с неба богатстве, приключениях…

– Некоторые из наших собираются зайти сюда на толкование, когда их отметины сменятся на взрослые, – сказала я.

Майлс покачал головой:

– Не трать на это деньги. Кроме того, превращенкам опасно посещать район толкователей.

– Разве что ночью.

– Возможно. Но это все равно слишком рискованно.

Он имел в виду, что девушки, только вступившие в фазу превращения, – особенно это касалось дерзких, безрассудных или травмированных девушек из проблемных семей, – нередко пропадали в темное время суток в районе толкователей. Эти улицы – единственный городской округ, выделенный для профессиональных толкователей, – привлекали изрядное количество посетительниц и потому были первоочередной целью для насильников. Это не было для меня новостью – все об этом знали, – но, как и большинство, я предпочитала избегать подобных мыслей. Тогда я относилась к похищениям так же, как к собственной смертности: то была неоспоримая правда жизни, однако непознаваемая, слишком серьезная и жуткая, чтобы думать о ней дольше пары секунд.

Поэтому я и не думала. Я была пятнадцатилетней девчонкой, которая решила составить компанию брату. Нас ждала Джулия, нас ждало будущее. Нам только и оставалось, что шагать вперед.

На доме Джулии не было вывески – никаких указаний на то, что это не просто жилой дом. Ни неоновых огней, ни дешевых занавесок и уж точно никаких хрустальных шаров. Мы с Майлсом вошли в приемную: комнату украшали напольные часы, старинный диван и обои с блестящим узором. Я сочла, что здесь к будущему относятся серьезно.

Сквозь стеклянные двери, отделявшие класс от приемной, мы увидели Джулию: она что-то рассказывала полудюжине девушек-подростков, которые сидели перед ней на полу. В отличие от толкователей-позеров со всеми их шалями и перламутровыми тенями, Джулия была одета в простые джинсы и строгую приталенную рубашку, а тяжелые каштановые волосы струились по ее плечам. Она выглядела практично и в то же время прогрессивно – такой она и должна была быть, раз преподавала толкование юноше.

Майлс замер возле стеклянных дверей.

– Знаешь, ты ведь можешь пойти со мной. Джулия будет рада тебе.

Я покачала головой.

– Я лучше здесь подожду.

Он юркнул в класс, а я осталась в приемной одна. Я бродила вдоль книжных полок и разглядывала корешки, пока не нашла то, что искала: книгу в толстом переплете, полную замысловатых геометрических узоров. Я обнаружила ее в тот единственный раз, когда побывала у Джулии – в день открытых дверей для учеников и их родных, который она устроила несколько месяцев назад. По такому случаю мы с родителями даже принарядились. Мы нервничали, поскольку переживали, что Джулия сочтет нас простаками, но она оказалась радушной и доброй. Именно Джулия подвела меня к своей книжной коллекции и предложила поискать в ней что-то для себя. Когда она заметила, что я не могу оторваться от книги с узорами, вид у нее был довольный.