– По вашему мнению, значение находок следует соотносить с культурой индоевропейских групп?
– Не совсем так. Скорее славяне и древние индоевропейцы произошли от одного корня.
– Так. Значит, признанные теории вас не удовлетворяют?
– Они устарели и не удовлетворяют современности.
– Отлично. Тогда какой момент в истории начала Руси вы считаете ключевым?
– Пожалуй, отказ от язычества в пользу православия.
– Для вас крещение Руси Владимиром является негативным моментом?
– Нет, просто определяющим. Русь стала менее воинственной, хотя воевать меньше не стала. Она лишилась большей части своей внешней агрессии, направленной на запад. Окрепли связи с востоком, возросла духовная зависимость от него.
– Что же Европа, по-вашему, была лучшим выбором?
– Ни в коей мере. Русь не делала выбора «или-или», она с самого начала являлась самобытной державой, независимой от суждений любых чужаков. Но с мировоззрением соседей она считалась всегда. Тогда восток приобрёл большую власть – от этого и сформировалась зависимость. Русичам приходилось отстаивать своё право на жизнь на занятой ими земле и не идти по пути многих племён, например, таких как готы или те же самые гунны, которым пришлось переселяться из-за демографического давления, оказываемого на них более агрессивными соседями.
Герман вторично цокнул языком: в дальнейшем оказалось, что цокать языком он любил, отмеряя важные вехи в разговоре или в происходящих вокруг него событиях.
– Арсений, считайте, что моё знакомство с вами состоялось. Теперь осталось вам познакомиться со мной. Я оперативный сотрудник комиссии по исторической идентичности. Сама комиссия занимается охраной государства, противодействуя атакам на нашу историю, не даёт шарлатанам культивировать в мозгах нации сорняки дикой лжи про русский народ. Мы создаём неразрывную цепочку преемственности между поколениями, оформляя её документами, находками, раскопками, экспертизами. Создаём единую систему доказательной базы – незыблемый монумент истории, позволяющий каждому рождённому в России ощущать сопричастность к делам великой страны.
– Хм. А я вам чем тогда интересен?
– Вы правильно определили ключевой момент истории Руси. По моему мнению, вы сейчас самый значимый специалист в области артефактов того далёкого времени и у вас больше шансов отыскать то, что нам всем так нужно. Потом, вы и ваша команда хорошо разносторонне образованные молодые люди, владеющие многими языками, а мне думается, что их знания в нужных нам изысканиях понадобятся.
– А что нужно?
– Есть вещи, обладающие собственной судьбой, ну совсем как люди. Отличие состоит в том, что вещи живут дольше. Иногда вещи и люди объединяются волей исторического случая в один культовый предмет, имеющий сакральное значения для целого народа. Скажу больше: такие предметы руководят историей народа, имеют могущество самого разрушительного оружия на свете и в то же время способствуют божественному созиданию. Всё зависит от того в чьих руках они находятся. К сожалению, вот уже тысячу лет, главным из таких мощных артефактов, непосредственно влияющий на ход истории нашей с вами страны, владеют неизвестные нам силы. Скорее всего, они сами не знают, что за предмет находится в их руках, иначе России давно пришёл бы конец.
– Странные вещи вы говорите, Герман. Из уст государственного чиновника они звучат, как антинаучное мракобесие.
– Конечно. Вас ведь тоже в чём-то подобном обвиняли?
– Да, ну и что?
– Не всё, что скрыто от нас, не существует. Кроме того, предмет, о котором идёт речь, несомненно, имеет наивысшую историческую ценность, сравнимую разве только со значением придаваемой Христианством Копью Судьбы или тому же пресловутому Святому Граалю.
– Вот как? О чём же идёт речь? – Каким бы не от мира сего не показался комиссар Арсению, он прежде всего был историком, и любое предложение, касающееся артефакта, стоящего в одном ряду с Граалем, не могло его не взволновать.
– Вы слышали что-либо о Чаше Смерти?
– Нет. А что это?
– А о чаше Святослава?
– Святослава… Вы имеете в виду чашу, сделанную из его черепа? – От непонятного трепета, охватившего в момент озарения, предчувствия ударов сердца будущих событий, Арсений привстал с кресла. Зрачки его расширились, он склонился вперёд.
– Эта чаша есть тот самый предмет, который для нас олицетворяет власть над государством русских.
– Так он давно потерян. Последним его владельцем числится хан Куря, убийца князя.
– По нашим данным от печенегов Чаша перешла к половцам, которые добивали уже остатки их племён. А вот, что было дальше – неизвестно.
– Угу. И вы хотите?..
– Да, совершенно верно, – предугадывая вопрос, ответил Герман – чтобы вы со своей группой помогли нам отыскать Чашу Смерти, которая для нас всегда была и будет Чашей Жизни.
– Это вызов. Непросто это. Мой девиз по жизни – "Только вперёд!", и всё же я никогда раньше и не думал отыскать Чашу. Как-то само собой разумеющимся было то, что она бесследно утеряна, а значит, уничтожена. Почему вы уверены, что она до сих пор существует?
– У нас есть свои методы. Не зачем вам захламлять разум непонятными терминами. Скажу лишь, мы имеем косвенные подтверждения из нескольких источников, что Чашей продолжают пользоваться, причём, слава богам, делают это не по её прямому назначению… Вы берётесь за поиски? Всей нужной информацией мы вас обеспечим, средства на поиски выделим, дадим допуск во все наши секретные архивы.
– Конечно, я согласен. Думаю, мои ребята тоже не откажутся от такого шанса. Надо только отпуск за свой счёт оформить. Чёрт, а на сколько брать?
– Берите на год, не ошибётесь.
– На целый год? Боюсь, наш директор нас тогда не отпустит. Принципиальный муж, не рохля.
– Не беспокойтесь, вашего директора я беру на себя. – Герман цокнул. – Есть одно условие.
– Какое? – насторожился Арсений.
– Вы принимаете меня в своё общество на должность неофициального консультанта. Ну что, будем работать вместе?
– По рукам.
Историк и комиссар соглашение между ними скрепили крепким мужским рукопожатием.
Глава 3
Папский легат Вильгельм ехал второй месяц по разорённой монголами Руси. Активная фаза набега окончилась несколько лет назад, а страна так и не восстановилась. Запустение разрушенных городов, кривые кресты заброшенных кладбищ, пепелища деревень встречали посла гробовым молчанием. То, что раньше на западе называли Гардарикой – страной городов, лежало в руинах. На севере, в районе Новгородской республики, да во владениях Даниила Галицкого ещё теплилась жизнь, а здесь, в землях плодородных, благодатных, население уменьшилось в десятки раз, было вынуждено прятаться, скрываясь от сборщиков податей в лесах. Причём грабили, как монголы, так и свои – служивые люди князей, борющихся за ясак на великое княжение. Поговаривали, что люди, сумевшие сохранить свои жизни, убежав на север, возвращаясь на кострища городов, не редко находили в печах соседей детские скелетики. Родители, зная о зверствах взявших на приступ город монголов, прятали малолетних детишек в печи. Закрывали их там и не возвращались за ними, потому что некому было возвращаться. Их убивали, а дети умирали в печи от голода в темноте страшного одиночества.
Эти бывшие русские земли требовали к себе внимания, требовали, ждали нового хозяина. Монголы не умели, не хотели работать, они умели только брать, а значит, надо пользоваться слабостью православных еретиков и поэтапно прибирать их земли под свой контроль. Но, удивительное дело, Русь разорена, смята, а её народ истово верит во Христа. Быть может, именно потому что люди страдали, они стали настолько религиозны. Каждого из местных жителей можно было назвать мучеником. Сам Вильгельм уже давно так не верил в бога: скорее он испытывал, как многие знакомые ему богословы, откровенную, но пока тайную симпатию к Нечистому.
Посольство состояло из семидесяти человек. Сам Вильгельм передвигался в повозке вместе со своими тремя помощниками, остальные – охрана и слуги, ехали верхом. В пути посол развлекал себя, уводя от грустных мыслей навеваемых открывающимся по обе стороны дороги пейзажем, чтением. Читал он запрещённую книгу – жизнеописание Бича божьего – Аттилы. Хроники, написанные неким римлянином, переметнувшимся на сторону варваров, прибывающим рядом с вождём его последние годы. Прошло восемьсот лет со дня смерти Аттилы, а его личность продолжала будоражить умы пастырей католической церкви, объявивших его первым воплощением Дьявола на земле…
Паннония, средний Дунай. Измученный тяжёлыми походами, мающийся неизвестной хворью, уставший от походной жизни Аттила сидел на троне в своём деревянном тереме-дворце. Ночные пиры никак не улучшали ситуацию, царь гуннов дряхлел на глазах. Болезнь пожирала великого Бича изнутри. Ему становилось трудно ездить верхом, держать меч. И всё-таки его воля по-прежнему сияла кровавой звездой, устрашающей врагов, а союзников делающей смирными. Он держался на этом свете, оставаясь на плаву лишь за счёт пугающей силы духа. От него исходило невидимое, но ощущаемое всеми, кто приближался к нему, тёмное сияние, подавляющее волю, заставляющее, признав его главенство, встать на колени.
Хотя его армия в последнем, проигранном гуннами сражении предстала не такой грозной, какой она покоряла Европу, ничего не было кончено пока Аттила оставался жив. Это хорошо понимали его друзья и ещё лучше враги.
Аттила разделил судьбу рядовых воинов, не имея внешних признаков разложения плоти, какие могли их враги наблюдать на лицах и телах простых солдат (отчего армию гуннов называли великим войском мертвецов), он болел той же болезнью, что и они. Зараза проникла в его кровь, распространилась в тканях, пустила корни в органы. Время воевало с телом и выигрывало. Аттила был обречён.
Резные двери-врата, украшенные фигурами драконов, волков, заморских чудищ, распахнулись, впустив в зал к своему повелителю на совет толпу высших военных вождей гуннов. Аттила сидел, одетый в простую белую холщовую рубаху до колен; на ногах мягкие сапоги. Его бритая голова с единственной, оставленной по традиции, прядью волос опустилась на грудь. Всю его позу можно было бы назвать вальяжной, пьяной, если бы не впечатление тяжести. Светлые, синие от природы глаза Аттилы (что среди его племени считалось редкостью, даром могущественных духов) потемнели, теперь они мерцали мраком чёрных колдовских топазов.
Вожди приклонили колени, встали: вперёд вышел гунн, кряжистый, плотный, кривоногий, как и большинство урождённых кочевых всадников, с тяжёлым затылком, миндалевидными глазами, медный от загара – военный вождь Донат. Аттила знаком дозволил ему говорить:
– Царь, завтра мы возьмём непокорный город. Месяц осады закончится нашей победой. Восстание в тылу будет подавлено.
– Этого мало, Донат. Их надо наказать, вырезать всё население Антиля под корень. Ты понял меня?
– Но они храбро сражались. В прошлом всегда были нам союзниками и в будущем дадут нам немало храбрых воинов.
– Ты оспариваешь мой приказ? – Аттила говорил мягко, вкрадчиво, но у знавших его вождей мурашки нехорошего предчувствия побежали по спине.
Донат не был из робкого десятка. Упрямый, настойчивый в достижении своих целей вождь, в тайне мечтал о лучшей участи, чем судьбы приближённого к трону исполнителя приказов немощного больного царя. Он не смог взять Антиль штурмом и пошёл на хитрость: Донату удалось договориться со старейшинами о сдаче города взамен на гарантии его слова о том, что жители не подвергнутся грабежу, а сами гунны получат хорошую, оговоренную заранее дань. Донат предпочитал ни с кем не согласовывать свои решения, а тем более делиться частью принадлежащей, как он считал, только ему добычи. Бич Божий о его переговорах с мятежниками ничего не знал и Донат не хотел, чтобы узнал. Его слово чего-то да значило в этой жизни и прежде всего значило для него самого. А уж то, что он бы не сдержал слово, сразу же стало бы известно всем. Вырезать до последнего человечка весь город непросто; обязательно оказался бы кто-нибудь, кто спасся и разнёс слух о подлости Доната. Об этом он знал хорошо. С ним сегодня сюда, в терем Аттилы пришли его лучшие бойцы – младшие вожди; он не страшился гнева слабеющего владыки.
– Кто я, чтобы перечить тебе? Но убивать всех неразумно. Ты и сам об этом знаешь.
– Ты отказываешься?
Выбора у Доната не оставалось, он сам, своей дерзостью, загнал себя в угол. Да, загнал, но и такой шанс подняться выпадает раз в жизни: Донат пошёл на обострение конфликта.
– Я принёс тебе победу. Что тебе ещё от меня надо?
Аттила с трудом встаёт с трона, хочет что-то сказать, но не успевает. Жесточайший приступ боли скручивает его, он вынужден схватиться за правый подлокотник трона. Кишки жжёт, пищевод наполняют горячие рвотные массы. Прославленный вождь гуннов блюёт. Тягучая, коричневая масса, наполовину состоявшая из крови, выплёскивается из его рта полноводной обильной рекой. Рвотная масса скверно пахнет, пузырясь, она растекается у подножья трона. Донат чувствует себя победителем. Что может сделать ему этот больной старик?
– Взять! – рывком распрямляясь, хрипит Аттила.
Из-за трона выходят три высоких сармата – телохранителя царя. Они вооружены кроткими копьями. Донат ухмыляется. Ха! Чем захотели его удивить? Не давая сарматам взять его в клещи, он первым обнажает меч, бросаясь в бой. Открытое неповиновение воле Аттилы! Бунт в стенах его хором!
Отразив быстрый выпад навстречу первого сармата, Донат, провернувшись вокруг своей оси, врубает меч ему в основание шеи. Тёплая кровь брызгает вождю на лицо. Наконец-то! Он снова в своей стихии. Ощущение горячей живой крови врага на лице действует на него словно боевой наркотик. Его нельзя убить, он стал самой смертью!
Падая на колени, Донат скользит под копьём второго телохранителя, вонзая ему остриё меча в живот, под кольчужную подкладку. С третьим сарматом Донат расправляется играючи: два ложных выпада и удар прямо в лицо. Когда воин теряет копьё, поднимая руки к глубокой канаве раны на лице, вождь разваливает его череп на две части кровоточащего грецкого ореха.
Место схватки остальные военные вожди гуннов окружили полукругом. Октар, Улдин, Руа, Вледа – они стоят, как волки, ждут. На бой со строптивым претендентом выходит сам ужасный Аттила. Сейчас он действительно ужасен: похудевший и подурневший, он, как выходец с того света, вооружившийся мечом и страхом. Спина прямая, рука тверда, болезнь его больше не мучает, а помогает, внушая ужас. Донат не из пугливых: перед собой он видит лишь отжившее своё, прошлое их рода. Прошлое требуется уничтожить, чтобы дать дорогу ему – дорогу будущему.
Лёгкой победы ожидает Донат, поэтому и не медлит, бросается в атаку сам, как привык действовать всегда. Противник его не встречает, Аттила, будто уклоняясь от боя, отходит. Для умирающей развалины он уворачивается поразительно быстро. За его передвижениями Донат не успевает. Что происходит? Его меч рассекает пустоту, свистит ветер, сталь тревожит воздух. Крови нет, нет и власти. Но почему? Бог Тенгрихан любит сильных.
Атака за атакой проводится Донатом впустую. Не слышно звона мечей, стонов и криков. Аттила делает незаметный шажок вперёд, всего один выпад и отрубленная правая кисть падает на пол, стучит меч, пальцы Доната разжимаются на рукоятке. Аттила приставляет к горлу предателя отточенную бритву своего меча. Всё кончено, бунт подавлен. Доната ждёт расплата.
В зал входят стражники – целый отряд преданных царю бесстрашных воинов.
– Сдерите с него кожу, а после отдайте его моим псам, – тихо говорит Аттила стражам.
Лишь только Доната утащили, Аттила теряет силу, он снова слабеет, в лёгких булькает, в глазах темно. С трудом он добирается до трона, падая на него живым трупом. Все военные вожди, наблюдающие сцену из божественной трагедии жизни антибога, скованы страхом, испытывают мистической трепет перед их предводителем, который для них не человек, а существо, пришедшее из мрачного подземного мира. Аттила поднимает веки, вожди понимают его без слов – он их отпускает, на сегодня всё: они избежали страшной участи сильнейшего среди них Доната…
Папский легат Вильгельм читал книгу, описывающую жизнь Аттилы с самого первого дня путешествия на восток. Миновав земли Руси, посольство запылило по степи. Его верными сопровождающими охранителями стали посланные Великим Ханом монгольские воины. Их количество было небольшим, всего около двух сотен, но этого было вполне достаточно, чтобы посольство избежало любых неприятностей в пути по дикой степи. Никто не посмел бы напасть на посла папы, зная, что он находится под охраной самого хана. Смотреть в степи, кроме как на каменных языческих идолов, было не на что. Каменные бабы, стоящие на вершинах немногочисленных холмов, смотрящие на восток, держащие в руках чаши, хоть как-то разнообразили впечатления от поездки. Но и идолы вскоре приелись. Посольство изнывало от скуки и летнего зноя.
До Орды оставалось, по словам сопровождающих посла монголов, три дня пути – достаточное количество времени, чтобы, не отвлекаясь на унылые пейзажи, дочитать историю Бича Божьего, чем Вильгельм с удовольствием и занялся.
Как умер царь достоверно никому неизвестно: автор его жизнеописания, хотя и прибывал с ним рядом, жил по соседству, в бревенчатом доме, в непосредственной близости к царским хоромам, питал фантазию слухами. Говорили, что Аттила истёк кровью на брачном ложе, чуть не утопив в ней свою новую, двадцать первую по счёту жену. Ходила сплетня, что царь в порыве пьяного отчаянья по собственному желанию напоролся на меч, изрубил себя, искромсал, пытаясь избавиться от болезни, выскоблить её из себя острой заговорённой сталью. Было ещё предположение, что Бич Божий скончался тихо во сне, перейдя в загробный мир добровольно, чтобы затем вернуться, вселившись в новое здоровое тело. В последнюю версию мало кто верил, слишком уж она мирно звучала из уст суровых воинов. Автор книги склонялся к мнению, что её придумали женщины – жёны Аттилы.
Как бы то ни было, Аттила умер. В его честь правящая верхушка гуннов закатила поминальный пир, на который пригласили знатных воинов, племенных лидеров, близких родственников царя, жрецов и колдунов рода. На пиру могли присутствовать только мужчины, включая мальчиков, женщинам же вход был запрещён под страхом смерти. Правил праздником торжества смерти шаман-отец всех гуннов Рукабед. Атакам Рукабед имел власть над соплеменниками, уступающую по воздействию на умы и души только влиянию царя: его слушались, к нему ходили за советом, ему верили. Поэтому то, что произошло на пиру, приняли, как должное.
Гости, всего сорок человек, сидели в том же просторном помещении, где девять дней назад стоял трон. Длинные столы были накрыты белыми льняными полотнами, на которых стояли серебряные блюда с едой, кувшины со сдобренным пряностями вином, хмельным пивом, сладкой медовухой. Во все напитки колдуны добавили магические порошки прозрения. Обычно доступ к снадобьям, открывающим врата тайны жизни и смерти, имели лишь представители гуннского духовенства, в этот же день к таинству приобщались избранные представители всего народа.
В центре стола оставалось пустое место, ожидающее главного блюда поминального пира. Люди степенно угощались, вели неторопливые беседы на отвлечённые темы.
Атакам стоял отдельно в дальнем конце зала, внимательно наблюдая, выжидая нужный момент для начала события перехода из царства живых в царство мёртвых, братания с духом Аттилы. Градус за столом повышался, хмель смешивался с действием магических трав. Опьянение постепенно уступало месту трансу. Поняв, что пора, Атакам хлопнул четыре раза в ладоши. Ожидающие его сигнала шаманы вошли в зал, неся на плечах серебряное блюдо – последнее ложе Аттилы. Тело царя лежало в неподвижном величии на овальном блюде, облачённое в золотые одежды, расшитые красными драконами. Царь сам так хотел, Рукабед лишь выполнял его посмертную волю, изложенную в тайном завещании, написанном магическими рунами.
Аттила занял на поминальном пиру достойное его сана место – в самом центре стола. Царская плоть была специальным способом подготовлена к ритуалу, она, избежав термической обработки, тем не менее приобрела свойства культовой еды. Царь выглядел живым, заснувшим и в любой момент готовым восстать со своей серебряной лежанки. Колдуны знакомые с потусторонними мирами поработали на славу.
Разделывал труп заранее сам Рукабед, а его помощники придали ему вид целостности. Теперь же он распределял культовую еду: мясо получили военные лидеры, внутренности – родственники согласно своему новому статусу и возрасту.
Голову Аттилы шаман-отец, отделив от туловища, унёс – из неё предстояло сделать Чашу Рода. Тот, кто будет владеть такой Чашей, тот будет править миром. А так как Чаша должна остаться у гуннов, то они и останутся властителями всех других народов на вечные времена. Вся мощь воли Бича Божьего перешла в Чашу. Владевший ею властвовал над миром единолично, не деля трон ни с кем другим. Повелитель и неограниченный догмами морали, советами приближённых, диктатор.
Получилось не так. Пировавшие на поминках один за другим скончались в течение трёх лет. Они заболели болезнью царя, и так как не имели воли Аттилы, то не могли долго ей противостоять. Все признанные вожди гуннов сгнили заживо. Оставшись без пастухов, заражённое царственным недугом стадо быстро погибло. Избежавшие заразной участи соплеменников рассосались по земле, ассимилировавшись в иные народы. Чаша Силы Аттилы переходила от одного вождя кочевого племени к другому и, в конце концов, была утеряна.
Дочитав книгу, Вильгельм получил очередное доказательство теории, выдвинутой французским епископом Долминусом, создателем тайной секты поклонения Рогатому повелителю – "Зелёная Рука". Он окончательно уверился в словах учителя о Чаше Силы, как о магическом предмете сосредоточении власти Сатаны на земле. Ему стало понятно, почему могилу Аттилы не удалось отыскать. Нет тела, нет и могильного кургана. Восход кочевых племён к вершине могущества, пришедших на смену гуннам, в частности – монголов, можно объяснить тем, что их ханы могли владеть чашей. Причем по своему невежеству они, вполне вероятно, не знали ее истинной сакральной ценности. Такое предположение о Чаше Силы на основе лишь косвенных фактов требовало тщательной проверки.
Вильгельм, отправляясь к хану, исполнял двойную роль: он являлся и посланником Иннокентия IV, и представителем церкви Чёрного Солнца. Раздел сфер влияния на Руси являлся хоть и весомым, но всё же поводом; истинная, главная цель заключалась в том, чтобы добыть Чашу. Последняя страница истории жизни и смерти Аттилы проштудирована Вильгельмом ночью, а посольство прибыло в Орду на следующее утро. Великий Хан ожидал гостей.
Миссия Вильгельма полностью удалась. Ему посчастливилось убедить Батыя и его старшего сына Сартака перейти в христианство. Правда, монголы выбрали учение несториан, которое католической церковью почиталось за ересь, но всё же успех в борьбе за души злых язычников был налицо. Оставалось сделать из них католиков, и тогда папа распространил бы свою власть далеко в Азию, не прибегая к затратам на дорогостоящие опасные крестовые походы. В переходе в христианскую веру помог случай, когда священник Иона, член посольства Вильгельма, его доверенное лицо, излечил от хвори сына Сартака просто прочитав молитву во здравие и приобщив его к святым мощам. Несомненно, Иона обладал даром целительства силой мысли, но одежды, внешняя атрибутика церкви сделали своё дело и после этого случая правители монголов были готовы отблагодарить любым доступным им способом, чем не преминул воспользоваться Вильгельм.
Вторую, тайную часть задания Вильгельм тоже смог выполнить. Став своим при семье хана, он собственными глазами увидел Чашу Силы в руках хана. Пользуясь доверием, задобрив Батыя и его сыновей богатыми подарками, посланными им папой, он исподволь вселил им в головы определённые мысли, которые вылились в ответное посольство монголов к папе.
В конце августа 1254 года ответное посольство монголов, возглавляемое нанятым Сартаком армянским клириком встретилось с папой. Папа обрадовался известию о смене ханами веры, написал Сартаку письмо, а вслед за этим выпустил буллу "В одиннадцатом часу". Все эти действия стали лишь видимой частью айсберга сговора католиков с кочевниками. Монгольское посольство доставило в резиденцию к папе дары, в числе которых была и Чаша Силы. События начали наворачиваться одно на другое словно грязь на колесо чумной телеги. Вскоре Иннокентий IV умер, а монголы, утеряв артефакт власти, перестали быть фатальным фактором судьбы для русских земель, так и не став католиками. Лишь тот факт, что Русь была разрушена до фундамента, не позволил ей подняться еще на протяжении двухсот лет. Кочевники продолжали эксплуатировать достижения Чингисхана и дали начало многим династиям востока. И хотя во главе них продолжали появляться сильные лидеры, такие как Тамерлан, их активность лишь отчасти падала на Русь тлетворной тенью столетнего ига.
