Леди в озере

Она разрыдалась в машине.

Очень рассчитывала на эти деньги. Представляла себе, как купит новую современную кровать. Как на стене кухни будет висеть телефон, а еще один, возможно, будет стоять в спальне. Так ужасно неудобно не иметь телефона.

Но плакала она не из-за того, что не сможет что-то купить, а из-за того, что другие люди заметили, что она остро чего-то хочет. Мэдди уже давным-давно никому не показывала своих желаний. Потому что знала, насколько это опасно.

Послышался стук в окно, и Мэдди увидела лицо забавной девушки из магазина – брат называл ее Джудит. Мэдди пошарила в бардачке в поисках темных очков, надела их и опустила стекло.

– Сегодня такое яркое солнце, – сказала Джудит, вежливо найдя предлог для темных очков.

– Да, определенно. Поверить не могу, что на неделе должен пойти снег. Если верить прогнозу.

– Вот именно – если. Послушайте, хотя мы с вами и не знакомы, я, разумеется, знаю, кто вы.

Разумеется? Почему разумеется? На секунду в голове Мэдди все смешалось, ей показалось, что она та, кем чуть было не стала, семнадцатилетняя девушка, замешанная в скандале. Но нет, нет, она избежала такой участи. Но проблема в том, что слишком много всего избежала, слишком от многого увильнула и наговорила самой себе столько лжи, которой сама же и поверила. Когда Джудит сказала, что ей известно, кто Мэдди, это, вероятно, из-за разговоров в клубе, из-за этой кучки нуворишей во главе с Бэмби Брюэр. По сравнению с ними Моргенштернов можно назвать аристократией.

– Вам что-то нужно от меня?

Можно подумать, кому-то нужны советы женщины средних лет, пытающейся продать свое помолвочное кольцо. Мир так изменился. У девушки, наклонившейся над окном ее машины, не может быть таких же проблем, какие когда-то были у нее. Сегодня молодые женщины могут заниматься сексом, ни о чем не беспокоясь, достаточно каждый день принимать противозачаточную таблетку. Разумеется, большинство их, вероятно, по-прежнему разыгрывают из себя девственниц, когда находят мужчину, за которого хотелось бы выйти, однако делают это не только ради своих мужей, но и из-за своих матерей.

– Я тут подумала, что вам, возможно, будет интересно принять участие в собрании в Демократическом клубе имени генерала Джексона. В этом году будут выбирать губернатора. Хороший способ знакомиться с людьми. Мой брат – не Джек, а другой, Дональд; Джек сволочной, а Дональд настоящий душка – очень активно занимается политикой.

– Вы хотите познакомить меня со своим братом?

Этот вопрос явно позабавил Джудит.

– Нет, нет, Дональд никого себе не ищет – во всяком случае, насколько я могу судить. Когда я говорю «знакомиться с людьми», я имею в виду именно это – с людьми вообще. Некоторые из них мужчины. И среди них попадаются неженатые. Для меня это возможность выбраться из дома родителей без лишних вопросов с их стороны. А если я буду ходить туда с приятной дамой из северного Балтимора, они, возможно, перестанут так уж беспокоиться из-за того, когда я возвращаюсь домой.

Мэдди робко улыбнулась. Иногда доброта причиняет куда большую боль, чем жестокость. Она пошарила в своей сумочке в поисках какого-нибудь клочка бумаги, нашла кассовый чек из сетевой аптеки «Рексолл» и записала на обратной стороне номер телефона матери, убедившись вначале, что в чеке нет ничего такого, что могло бы вызвать неловкость, например, гигиенических прокладок.

Она поехала домой, хотя ей трудно было думать о квартире на Джист-авеню как о доме. Там не было Сета и было слишком мало мебели, к тому же соседи третировали ее, как будто это она пария в районе, где обитают служанки и прачки, молочники и водители трамваев. Зайдя в квартиру, она ощутила странное тепло – домовладелец, обычно экономящий на отоплении, включил батареи на слишком большую мощность. Она отодвинула раздвижную дверь маленького патио, смежного с ее спальней. Затем, пытаясь уверить себя, что действует под влиянием момента, взяла помолвочное кольцо и засунула глубоко в грунт горшка с африканской фиалкой, стоящего на колченогом столике рядом с дверью патио. После чего частично задвинула дверь, чтобы в квартиру проникал лишь минимум холодного зимнего воздуха. И начала методично создавать видимость хаоса, открыв несколько выдвижных ящиков в кухне и ванной и выбросив на пол часть своей одежды.

Сделав глубокий вдох, она выбежала на улицу, зовя на помощь. Не успела пробежать и квартала, как к ней бросился патрульный-негр.

– Меня ограбили, – сказала она. Поскольку она тяжело дышала, казалось, что она испугана.

– На улице? – спросил он, глядя на сумочку в ее руках.

– Нет, квартиру, – ответила она. – Украли ювелирные изделия – большая их часть просто бижутерия, но у меня кольцо с бриллиантом, и оно пропало.

Ферди Плэтт – так его звали – «Уменьшительное от Фердинанд? Вас зовут как того быка в мультфильме»?[25] – спросила она, но он не ответил – проводил ее до квартиры и окинул взглядом незакрытую дверь патио и беспорядок в квартире. Не слишком ли внимательно его зоркие карие глаза пригляделись к африканской фиалке? Мэдди вдруг показалось, что на грунте в горшке видны следы ее пальцев. Она украдкой посмотрела на свои ногти в поисках следов грязи. Он был одним из тех особенно чистоплотных мужчин, от которых всегда пахнет мылом. Не лосьоном для бритья, не одеколоном, а просто мылом. Не очень высок, но широкие плечи, и двигается как настоящий атлет. Слишком молод, чтобы беспокоиться о поддержании себя в форме; вероятно, лет на десять моложе ее.

– Давайте вызовем детективов, занимающихся ограблениями квартир и домов, – предложил он.

– У меня нет телефона. Поэтому-то я и выбежала на улицу, зовя на помощь. И еще потому, что боялась: вдруг домушник все еще в квартире.

Ее страх был почти настоящим. Она и впрямь начинала верить, что ее квартира ограблена, что все это сделал какой-то чужак. Смогла бы стать очень хорошей актрисой, если бы пошла по этой стезе.

Патрульный Плэтт сказал:

– А у меня нет рации, поскольку… В общем, рации у меня нет. Но зато есть ключ от ящика с телефонным аппаратом для экстренной связи рядом с аптекой. Позвоню, и подождем там. На месте преступления не следует ничего трогать.

Позвонив детективам, он проводил ее в аптеку и купил газировку[26]. Мэдди села у стойки и стала пить ее, жалея, что это не коктейль. И чувствуя себя неловко из-за того, что он не сел рядом с ней, а стоит, сложив руки на груди и наблюдая, как часовой.

– Я не вижу вас в этом районе, – сказал он.

– Живу здесь всего несколько недель.

– Не в этом смысле. Я имею в виду, что для вас это неподходящий район. Вам тут не место.

– Потому что я белая? – Она ощущала себя нахальной, дерзкой, испытывала такие чувства, которых не знала уже много лет, а может, вообще никогда.

– Нет, дело в другом. Вам надо жить там, где вы бы не так бросались в глаза, в таком месте, где вам была бы обеспечена конфиденциальность. Может, ближе к центру; понимаете, о чем я?

– Я подписала договор о долгосрочной аренде. И внесла залог.

– Договор можно расторгнуть. Если есть веская причина.

И две недели спустя Ферди Плэтту это удалось – он уговорил домовладельца расторгнуть договор без штрафных санкций и даже вернуть залог. Она решила, что не стоит спрашивать его, как он умудрился. Затем он осмотрел квартиру, которую она подыскала и которую он нашел и безопасной, и обеспечивающей конфиденциальность.

Еще через неделю он помог ей опробовать кровать, которую она купила на деньги, полученные по страховке. Она также выручила кое-какие средства, продав машину, хотя пришлось получить разрешение у Милтона. Как же это бесит. Зато теперь на ее прикроватной тумбочке телефон, имеющий восхитительный ярко-красный цвет. А рядом с ним несет караул африканская фиалка, безмятежная и безмолвная.

Продавщица

Я всегда обладала сверхъестественным терпением. Так говорят все. То есть все говорят, что я терпелива, а слово «сверхъестественное» употребляет в этой связи только любимый брат Дональд. Когда мне чего-то хочется, я могу несколько месяцев вынашивать и осуществлять замысел, который приведет к тому, что я это получу – да если уж на то пошло, и несколько лет. С того самого момента, как я присмотрелась к Мэдлин Моргенштерн-Шварц, когда она пыталась продать свое помолвочное кольцо, делая это с таким видом, будто ей плевать, сколько ей дадут за него, я увидела средство для достижения моей цели. С Мэдди Шварц у меня появится шанс съехать из дома родителей, не выходя замуж.

Я младший ребенок и единственная дочь. Братьев не заставляли жить в доме родителей до женитьбы, но ведь они мужчины. Мать, которая заправляет всем в доме, решила, что я должна жить здесь, пока не выйду замуж, а у меня нет особого желания. Никогда не была неуправляемым ребенком, и меня никак нельзя назвать взбалмошной девушкой, но мне становится все более и более ясно, чего именно я не хочу. Не хочу становиться учительницей или медсестрой, хотя наличие такой стабильной работы позволило бы мне избавиться от необходимости жить с родителями. Не хочется и встречаться с мужчинами, похожими на братьев или отца. Я вообще не хочу выходить замуж, во всяком случае, пока.

Но поскольку я приличная еврейская девушка, то должна продолжать жить дома, пока не выйду замуж. В этом плане мои родители старомодны.

– Мы разрешили бы тебе жить с другой девушкой, если бы мы одобряли ее, но твои подруги такие легкомысленные, – сказала мать.

В самом ли деле они легкомысленны? Впрочем, не имеет значения. Мать сказала свое слово. Так что единственное, что я могу сделать, – выяснить, что именно требуется, чтобы получить одобрение моей матери, которого можно добиться нечасто.

С помощью такой тактики мне и удалось окончить университет. Родители не позволили бы мне уехать от них даже при наличии стипендии, покрывающей плату за обучение. Они настаивали на том, чтобы я оставалась под их присмотром. К тому же с деньгами у нас было слишком туго после банкротства моего отца, сколько бы ни давали братья. Учиться в Мэрилендском университете в городе Колледж-Парк было невозможно, не имея машины, так что я добилась получения стипендии в Балтиморском универе, а летом работала, чтобы накопить денег на оплату остальных моих расходов – на учебники, на проезд в автобусе, на одежду. Родители не могли найти возражений против такого плана, и в прошлом году я закончила учебу по специальности «политология». Теперь надо применить такую же тактику для того, чтобы съехать из дома. Какие у них могут быть возражения? Затраты. (Поэтому я начала работать в ювелирном магазине Джека, хотя у меня и нет склонности к работе в розничной торговле – не по душе ни лгать, ни уговаривать.) Безопасность. Значит, придется жить с соседкой. Моральный облик. Значит, не с абы какой соседкой, а с такой, которая эмоционально стабильна и которой можно доверять. И она должна быть еврейкой, само собой.

Думаю, Мэдди Шварц – самое оно. Если ей приходится продавать свое помолвочное кольцо, значит, она бы не имела ничего против соседки по квартире, чтобы иметь возможность оплачивать счета пополам. Правда, все говорят, что это странно, что, оставив Милтона, она не забрала с собой сына, но, скорее всего, в их разрыве виноват Милтон. Все в северо-западном Балтиморе ждут того дня, когда он появится под руку с какой-нибудь секретаршей или медсестрой. Но кем бы она ни была, по сравнению с Мэдди это будет регресс.

Прошло уже немало времени с тех пор, когда моя семья еще могла позволить себе членство в загородном клубе, но я помню, какие истории рассказывали о Мэдди Шварц, тогда Мэдди Моргенштерн. Кажется, брат Натан был ею увлечен. Это он рассказывал мне, какой фурор она произвела, когда появилась в костюме телесного цвета. И к тому же была умной – в семнадцать окончила школу, проучилась два года в колледже, пока не вышла замуж. Разумеется, ей столько лет, что она почти что могла бы быть моей матерью, но зачем акцентировать на этом внимание? А так-то ведь и самый старший брат годится мне в отцы. По возрасту годится.

К тому же Мэдди нисколько не похожа на мою мать. Та уже родилась старой. На фотографиях, сделанных в двадцатых, отец смотрится франтом, человеком, умеющим наслаждаться жизнью. А мама даже на своих детских выглядит мрачной и несчастной. Правда, папа принадлежал ко второму поколению переселенцев, а маме было три года, когда ее семья приехала в Америку. Мы никогда не говорим о тех родных, которым не удалось бежать, пока еще было не поздно.

– Что тут говорить? – сказала мама, когда я спросила ее об этом.

Нет, Мэдди – это для меня наилучшая возможность добиться цели. Но я не знала, как с ней связаться. Она дала мне телефон своей матери; стало быть, своего, вероятно, нет. (Это также свидетельствует о том, что она еле сводит концы с концами.) Так что я решила ждать подходящего момента.

Затем на прошлой неделе наткнулась на мать Мэдди, миссис Моргенштерн – в кулинарно-гастрономическом отделе «Севен локс». (Еще одна из вещей, от которых мне хочется сбежать. Мама заставляет меня ходить по магазинам, покупая большую часть потребляемых нами продуктов, поскольку это, по ее словам, помогает мне набраться опыта для ведения хозяйства собственной семьи.)

– Миссис Моргенштерн, – робко сказала я. – Я Джудит, Джудит Вайнштейн. Помните меня по клубу?

Она окинула меня взглядом, глядя поверх своих очков.

– Сколько же лет.

Трудно было сказать, что именно миссис Моргенштерн имела в виду: просто тот факт, что годы идут, или же скандал, связанный с банкротством моего отца, который вышиб семью Вайнштейн из высших кругов общества, когда я еще была ребенком. Наверное, то, что я до сих пор не могу понять, что означала эта ее фраза, еще раз доказывает, что она истинная леди.

– Не могли бы вы сказать, как я могу связаться с Мэдди? На днях она заходила в наш магазин, и… – я попыталась придумать правдоподобный предлог, – и у нас появилось кое-что, более похожее на то, что она искала.

– В самом деле? Не представляю, каким образом Мэдди может быть в состоянии что-то себе купить. Но в этом плане она всегда была непрактичной. Впрочем, теперь у нее есть телефон. Она переехала в центр.

Она достала из сумочки крошечный блокнот, вырвала из него листок и записала семизначный номер. Триста тридцать два – такая телефонная станция мне неизвестна. Почерк миссис Моргенштерн оказался таким же примечательным, как и она сама – на редкость прямым, красивым, но вселяющим страх. Я думала, что более властной матери, чем у меня, просто не может быть, но, похоже, у миссис Моргенштерн есть собственный способ получать то, чего она хочет.

Тогда была пятница. Я ждала до сегодняшнего дня, чтобы позвонить. Надо думать, миссис Моргенштерн уже рассказала дочери о нашей встрече, так что Мэдди не слишком удивится звонку. К тому же я говорила Мэдди о том собрании в клубе Демократической партии.

Звоню в восемь, подумав, что это подходящее время. К этому времени женщина, живущая одна, уже должна поужинать, помыть посуду и готовиться сесть перед телевизором, чтобы смотреть вечерние шоу и сериалы. В девять начинается «Большая долина»[27]. Мне нравится его смотреть, хотя от комментариев моей матери – «Барбара Стэнвик выглядит моложе, чем этот актер, который играет ее сына, но она права, женщины должны брать на себя ответственность и руководить мужчинами, даже если они такие сумасшедшие, как эта – кажется, ее брюки называются гаучос?»[28] – хочется кричать.

Телефон звонит и звонит. Жду пять, восемь, двенадцать гудков – возможно, она сейчас в ванной. А может, я набрала не тот номер. Пробую еще раз, чтобы наверняка набрать правильно.

Мэдди отвечает после второго гудка, слегка задыхаясь.

– Мэдди? Это Джудит. Джудит Вайнштейн.

– О, так это были вы? Когда телефон звонил и звонил? Я не могла ответить, подумала, что это что-то неважное, но когда зазвонил опять, я испугалась, что это как-то связано с сыном… – В ее словах звучит сначала облегчение, потом раздражение, потом что-то еще, природы чего я не могу определить.

– Простите. Я позвонила во второй раз только потому, что подумала, что в первый раз набрала не тот номер.

– Что вам нужно? – Ее вопрос граничит с грубостью, но ведь она волновалась из-за своего сына.

– Это по поводу того, о чем я уже говорила вам раньше. По поводу собрания в клубе демократов. Я правда думаю, что вам там может понравиться. Даже смогу подвезти, если одолжу машину моих родителей. – Разумеется, мне хочется взглянуть на ее квартиру, выяснить, достаточно ли она велика. Если окажется, что нет, надо будет уговорить Мэдди снять квартиру с двумя спальнями.

– А-а. – Похоже, она начисто забыла тот наш разговор. И кажется рассеянной. Не знай я, что это невозможно, я бы подумала, что она немного пьяна. Но приличные еврейки не напиваются вечерами по средам.

– Собрание состоится на следующей неделе. Это интересно. Я понимаю, кажется, что в таком штате, как Мэриленд, у демократов и без того имеется достаточная поддержка, и это собрание не имеет значения, но мы не должны принимать все как должное. Есть много способов помогать партии.

– Я могу вам перезвонить? Нет, не сегодня, а… попозже на этой неделе?

– Конечно. Я продиктую вам номер.

Видимо, Мэдди отложила трубку. Я слышу звуки, которые человек производит, когда ищет карандаш и бумагу, но также – что-то еще. Какой-то грохот, Мэдди тихо взвизгивает:

– Нет! И еще раз нет! – Как будто она ударилась бедром о выдвинутый ящик, но ей, похоже, нравится это ощущение. – Я готова, – говорит она, и я быстро диктую ей номер родителей, хотя теперь уже не жду, что Мэдди Шварц попытается связаться со мной. Уверена, что вечерами по средам она не смотрит «Большую долину». И еще более уверена, что ей не нужна соседка по квартире.

Усевшись перед телевизором рядом с родителями, я пытаюсь не вздыхать, слушая, как мать все говорит и говорит, делясь каждой мыслью, причем некоторые из них даже имеют отношение к сериалу, который мы смотрим. А отец, как всегда, молчит. Он так и не пришел в себя после потери «Аптек Вайнштейна». Я всегда считала, что проблема в том, что в названии бизнеса фигурировала его фамилия. Когда он увидел снятие вывесок, это было для него все равно что наблюдать, как его тело расчленяют и продают за гроши.

Сегодня он позволяет себе одно замечание, и оно относится к актрисе, играющей Одру:

– Весьма недурна.

Мама воспринимает это как ужасное оскорбление.

– О, значит, теперь тебе нравятся блондинки. Какая интересная смена вкуса.

Мне необходимо выбраться из этого дома.

Февраль 1966 года

Мэдди положила голову на клетчатую ткань, дивясь тому, что собирается сделать. Это казалось таким сомнительным – и даже опасным. Но Ферди хотел, чтобы она сделала это. Правда, прямо он этого не говорил, только намекнул. Собственно, он вообще ничего не сказал, а просто попытался пальцами расчесать ее волосы, но не смог из-за лака, который был необходим, чтобы курчавая, пышная и довольно длинная шевелюра выглядела пристойно.

– Я знаю одну женщину… – начал он.

– Полагаю, ты знаешь немало женщин, – поддразнила его она. Кто знает, быть может, у Ферди даже есть жена. А, не все ли равно? Как бы то ни было, они все равно не могут никуда пойти вдвоем, и встречаться им можно только в ее квартире, ведь она еще не развелась, да и – в общем, это просто была бы плохая идея, поскольку мир таков, какой он есть, а Балтимор есть Балтимор.

– Женщина, которая умеет делать всякие штуки с волосами, – сказал он. – И занимается этим на дому. Она сделает это дешево.

– Сделает что?

– Распрямит утюгом. – Ферди сказал это с характерным местным выговором. Он был балтиморцем в четвертом поколении, так что его корни были глубже, чем у Мэдди. Семья Плэтт переселилась сюда из Южной Каролины после Гражданской войны, и благодаря выигранному в начале пятидесятых годов иску Ферди смог закончить престижный балтиморский политех. Надо было быть очень хорошим учеником, чтобы тебя приняли в эту государственную старшую школу для мальчиков, имеющих склонность к инженерным наукам, однако Ферди не распространялся о том, почему после ее окончания он решил поступить на службу в полицейский департамент. По мнению Мэдди, он произносил слова с выговором, вообще характерным для балтиморцев из рабочей среды, и когда звонил ей в самом начале на телефон, который, по его выражению, был нужен им обоим, она всякий раз думала, что это какой-то незнакомый белый мужчина. Хотя к моменту переезда на угол Маллберри и Катидрал он уже перестал быть чужаком.

Он явился в ее квартиру на Джист-авеню через два дня после «ограбления». Этим делом занимались двое детективов, сказавшие Мэдди, что проверят ломбарды, но не стоит многого ожидать. Зная, что никакого ограбления не было и искать кольцо в ломбардах бесполезно, она выбросила эту историю из головы и потому удивилась – и немного испугалась, – когда к ней вдруг зашел Ферди Плэтт.

– Просто решил проверить, как вы, – сказал он, и ей показалось, что она слышит в его словах иронию и скрытый смысл. Остановились ли его всевидящие глаза на африканской фиалке, когда он оглядывал ее квартиру? Может, это расизм заставляет ее думать, что полицейский-негр подозревает ее, хотя она нисколько не волнуется относительно белых детективов, которые занимаются этим делом официально?

И тут он уставился на нее, по-настоящему уставился – а она-то уже и забыла, какими бывают подобные мужские взгляды.

– Хочу проверить ту задвижную дверь.

– Ту, которая в спальне? – На последнем слове ее голос сорвался на писк.

– Ту, через которую вошел грабитель.

– Ну да, ту, которая в спальне.

– Ну да.

Она провела его туда, но они так и не дошли до задвижной двери. Едва переступили порог, он обвил руками ее талию, повернул к себе и принялся целовать. Какую-то ее часть такая наглость задела, но тело тут же заставило этот отголосок миссис Милтон Шварц замолчать. Тогда, в аптеке, она с ним флиртовала, этого нельзя отрицать, и, хотя в то время флирт был своего рода инерцией, сейчас она была рада тому, что он ее раскусил. Прежде она такого не чувствовала – ну, нельзя сказать, что с Милтоном подобного не бывало, но ведь они были уже давно женаты.

Он даже не стал раздевать ее и не разделся сам, просто толкнул на кровать и задрал юбку так, что та почти закрыла лицо. Вероятно, не обрезан, забеспокоилась миссис Милтон Шварц, но Мэдди было все равно. А как насчет беременности?

Он все сделает как надо, сказала она себе прежней.

Она стонала, издавала звуки, которых прежде за собой не замечала. Мэдди всегда получала удовольствие от секса с Милтоном, но сейчас, с Ферди, ей пришло в голову, что, возможно, дело просто в том, что она любит секс.

Единственное, что беспокоило по-настоящему, – мысль о том, что это, возможно, не повторится, что он хотел только один раз.

– Нам это было необходимо, – сказал он, закончив. Поцеловал ее, взял с тумбочки бумажный носовой платок, вытерся сам и вытер простыню. – В следующий раз все будет медленно и красиво. Но после нашей встречи я не мог думать ни о чем другом.

Даже в нынешнем угаре Мэдди решила, что он солгал. Слишком собран, слишком целеустремлен, чтобы забыться, отдавшись мечтам. Но в такой лести нет ничего дурного. Как же ей этого не хватало. Правда, бывало, что муж, напившись, прижимал ее к стенке на какой-нибудь вечеринке и клялся, что без ума от нее, но Мэдди всегда с хорошо отрепетированным юморком уклонялась от этих сентиментальных и малообещающих объятий.

Сейчас все не так, совершенно не так.

– В следующий раз… – начала она, не зная, что именно она сейчас скажет. Что следующего раза не будет? Что она ждет его с нетерпением?

– Не беспокойся, – сказал он. – Мне некуда спешить.

Позднее, лежа под одеялом, они, удовлетворенные, изучали обнаженные тела друг друга. Оказалось, что он все-таки обрезан…

– Это сделал врач-еврей, – заметил он, почувствовав, что ее рука задержалась там. Самым большим сюрпризом его длинного спортивного тела был большой выступающий пупок. Его же, похоже, более всего интересовали ее груди и волосы. Хотелось спросить, стала ли она первой белой женщиной, с которой у него был секс, но она решила, что спрашивать подобное грубо. Лучше уж в третий раз заняться любовью.

Он предложил ей распрямить волосы лишь через несколько недель, после того как она переехала, и их отношения устоялись, превратились в систему. Звонил ей и спрашивал, свободна ли она, и для него она всегда бывала свободна. Приходил с китайской едой или пиццей, и в конце концов они ели все холодным, часто в кровати, запивая пенным пивом. Он любил «Баллантайн эль», и она всегда держала его в холодильнике и пила его вместе с ним, хотя самой ей больше нравилось вино или вермут.

Перед приходом он звонил, так что она могла крадучись спуститься и заранее отпереть нижнюю дверь. Появлялся после наступления темноты и уходил поздно ночью. Всегда был одет в форму, и люди не могли не видеть его, а ее соседка через стену – Мэдди это знала – не только видела, но и слышала. Странно, прежде она во время секса никогда не издавала таких громких звуков. Но ей хотелось, чтобы кто-то слышал, чтобы кто-то знал, что секс у нее по два или три раза за ночь, даже если речь шла всего лишь о разношерстных соседях. Иногда Ферди нравилось нагнуть ее над раковиной в ванной, и хотя его глаза всегда при этом были зажмурены, сама она, словно загипнотизированная, смотрела на их отражения в зеркале. Мэдди еще никогда не казалась себе такой белокожей и миниатюрной. До Ферди всегда считала себя смуглой.