Воспрянь от рабства. Автобиография

Насколько я сейчас помню, первое понимание того, что мы были рабами и что обсуждалась возможность нашего освобождения, пришло ко мне однажды ранним утром, когда я проснулся от того, что мама, стоящая на коленях над своими детьми, горячо молилась о том, чтобы Линкольн и его войска одержали победу и чтобы однажды она и ее дети смогли обрести свободу. В связи с этим я никогда не мог понять, каким образом рабы по всему Югу, в массе своей совершенно невежественные и далекие от чтения книг или газет, могли быть так прекрасно осведомлены о важных вопросах, волновавших страну. С тех пор, как Гаррисон*, Лавджой* и другие начали выступать за отмену рабства, рабы по всему Югу внимательно следили за развитием этого движения. Хотя я был еще ребенком в период подготовки к Гражданской войне и во время самой войны, но сейчас вспоминаю, что слышал, как моя мать и другие рабы с плантации много раз по ночам шепотом вели дискуссии. Из этих обсуждений становилось ясно, что они понимали ситуацию и оставались в курсе событий благодаря сообщениям, передаваемым по так называемому телеграфу «виноградная лоза»*.

Во время предвыборной кампании, когда Линкольн впервые выдвинул свою кандидатуру на пост президента, рабы на нашей далекой плантации, находящейся в милях от любой железной дороги, большого города или ежедневной газеты, отлично понимали, как важно для них его избрание. А когда началась война между Севером и Югом, каждый раб на нашей плантации чувствовал и знал, что главным поводом для нее, хотя были и другие, стало рабство. Даже самые невежественные представители моей расы на отдаленных плантациях в глубине души знали с уверенностью, не подлежащей сомнению, что освобождение рабов будет единственным великим результатом войны, если армии Севера одержат победу. За каждой победой армии Союза и каждым поражением сил Конфедерации* чернокожие наблюдали с самым пристальным и живым интересом. Рабы нередко узнавали о результатах великих сражений раньше, чем белые. Новости, как правило, сообщались цветным человеком, отправлявшимся на почту. В нашем случае почта находилась примерно в трех милях от плантации, а письма приходили раз или два в неделю. Человек, которого посылали в почтовое отделение, задерживался там достаточно долго, чтобы прислушаться к разговорам белых, обсуждающих последние новости после получения писем. На обратном пути к дому хозяина посыльный, само собой, делился новостями с другими рабами, и таким образом они часто узнавали о важных событиях раньше белых господ в «большом доме», как называли дом хозяина.

За всё мое детство и отрочество я не помню, чтобы мы хоть раз сидели вместе за столом, просили Божьего благословения и обедали цивилизованным образом. На плантации в Вирджинии и позже дети получали еду, как глупые животные. То перепадет ломоть хлеба, то мясные обрезки. Здесь достанется чашка молока, там немного картошки. Порой одна часть нашей семьи ела из сковороды или котелка, а другая из оловянной миски, стоящей на коленях, причем зачастую еду брали прямо руками, не используя столовые приборы. Когда я достаточно подрос, мне было поручено ходить в «большой дом» в обеденное время, чтобы отгонять мух от стола с помощью целой системы висящих над столом бумажных опахал, управляемых с помощью шкива. Главной темой обсуждения у белых людей, естественно, было освобождение чернокожих и война, и я многое усвоил из их бесед.

Я помню, что однажды увидел, как две мои юные хозяйки и несколько дам, приехавших в гости, ели во дворе имбирные пряники. Тогда эти пряники казались мне самыми заманчивыми и желанными лакомствами из всех, что я когда-либо видел, и в тот момент я решил, что если я когда-нибудь стану свободным, то пределом моих мечтаний будет раздобыть имбирные пряники и есть их так, как эти барышни.

Чем дольше затягивалась война, тем сложнее белым людям становилось обеспечить себя продовольствием. Я думаю, что рабы меньше ощущали лишения, чем белые, поскольку обычной пищей рабов были кукурузный хлеб и свинина, а их можно было выращивать на плантации, но кофе, чай, сахар и другие продукты, к которым привыкли белые, невозможно было вырастить на плантации, а в условиях войны достать их зачастую не удавалось. Белые нередко оказывались в очень стесненном финансовом положении. Вместо кофе использовали обжаренные зерна кукурузы, а вместо сахара – черную патоку. Часто так называемые чай и кофе вообще ничем не подслащивали.

Я помню, что моя первая обувь была деревянной. Верхняя часть башмаков была сделана из грубой кожи, но вот подошва, толщиной около дюйма, была деревянной. Когда я шел, ботинки издавали страшный грохот и, кроме того, были очень неудобными, поскольку подошва не сгибалась при ходьбе. Носивший такую обувь человек выглядел крайне неуклюже. Но самым суровым испытанием для меня было ношение льняной рубашки. В той части Вирджинии, где я жил, при пошиве одежды для рабов было принято использовать лен. Тот лен, из которого изготавливалась наша одежда, в основном представлял собой очески – самую дешевую и грубую часть сырья. Я с трудом могу себе представить пытку, за исключением, пожалуй, выдергивания зуба, равносильную той, что я испытывал, впервые надев новую льняную рубашку. По ощущениям это сравнимо с тем, что в вашу плоть впивается дюжина или более каштановых колючек или сотня крошечных иголок. И по сей день я отчетливо помню муки, которые я испытывал, надевая . Как назло, моя кожа была очень чувствительной и нежной, отчего боль ощущалась еще сильнее. Но выбора у меня не было. Я должен был носить льняную рубашку или не носить никакой, и, будь моя воля, я бы предпочел ходить голым. Впрочем, мой старший брат Джон не раз оказывал мне величайшую услугу, на которую способен раб ради своего родственника: когда мне приходилось надевать новую льняную рубашку, он великодушно соглашался поносить ее несколько дней вместо меня, пока она не «разносится». Такие рубашки оставались моей единственной одеждой до тех пор, пока я не стал юношей.

Из того, что я рассказал, может сложиться впечатление, что мой народ ненавидел белых, потому что большая часть белого населения сражалась на войне, которая привела бы к сохранению рабства в случае победы Юга. Такого нельзя сказать о рабах на нашей плантации, как и о значительной части рабов Юга, если хозяева обращались с ними достойно. Во время Гражданской войны один из моих молодых хозяев был убит, а двое были тяжело ранены. Я помню, как скорбели рабы, когда они услышали о смерти хозяина Билли. Их горе было не притворным, а искренним. Некоторые из рабов нянчили хозяина Билли, другие играли с ним, когда он был ребенком. Хозяин Билли заступался за рабов, когда надзиратель или хозяин их били. В квартале рабов хозяина Билли оплакивали не меньше, чем в «большом доме». Когда двух молодых хозяев привезли домой ранеными, сочувствие рабов проявлялось во многом. Они так же стремились помочь в уходе, как и родственники раненых. Некоторые рабы даже умоляли позволить им дежурить ночью у постели раненых хозяев. Такая любовь и участие со стороны тех, кто находился в рабстве, свидетельствует о доброте и незлобливости чернокожих. Рабы были готовы отдать свою жизнь, чтобы защитить и уберечь женщин и детей, остававшихся на плантациях, когда белые мужчины ушли на войну. Ночевать в «большом доме», защищая домочадцев в период отсутствия мужчин, считали за честь. Любому, кто попытался бы причинить вред «молодой хозяйке» или «старой хозяйке» ночью, пришлось бы сначала убить ее раба. Я не знаю, многие ли это заметили, но, на мой взгляд, факты свидетельствуют о том, что чернокожий, будь он рабом или свободным человеком, очень редко не оправдывает доверия.

Как правило, представители моего народа не только не испытывали неприязни по отношению к белым, как до, так и во время войны, но напротив, существует множество примеров того, как рабы нежно заботились о своих бывших хозяевах и хозяйках, которые по каким-то причинам обеднели и нуждались в поддержке после войны. Мне известны примеры, когда бывшие рабы в течение многих лет помогали своим бывшим хозяевам деньгами, чтобы те не терпели нужды. Были случаи, когда бывшие рабы помогали растить и воспитывать детей своих бывших хозяев. Был один случай на большой плантации на Юге, где белый молодой человек, сын бывшего хозяина поместья, настолько обнищал и спился, что превратился в жалкое существо, а бывшие невольники, живущие на этой плантации, несмотря на собственную бедность, уже много лет снабжают этого белого молодого человека всем необходимым: один посылает ему немного кофе или сахара, другой – немного мяса, и так далее. Цветным людям ничего не жаль для сына «старого хозяина Тома», и юноше никогда не позволят страдать, пока на плантации есть кто-то, кто был лично или понаслышке знаком со «старым хозяином Томом».

Я уже упоминал о том, что представители моей расы очень редко обманывают возложенное на них доверие. Одно из лучших тому подтверждений – это история одного бывшего раба из Вирджинии, с которым я недавно познакомился в маленьком городке в штате Огайо. Выяснилось, что этот человек заключил договор со своим хозяином за два или три года до Прокламации об освобождении рабов, согласно которому ему дозволялось откупиться на свободу, выплачивая выкуп по частям ежегодно, работать и жить при этом он мог где хотел. Узнав, что он может заработать больше в Огайо, он переселился туда. Когда было объявлено об освобождении рабов, он всё еще был должен своему хозяину около трехсот долларов. И несмотря на то, что Прокламация об освобождении снимала с него всякие обязательства перед хозяином, этот чернокожий человек пешком прошел большую часть пути до того места, где жил его старый хозяин в Вирджинии, и вручил ему всю оставшуюся сумму долга вплоть до последнего цента, да еще и с процентами. Рассказывая мне об этом, этот человек пояснил, что он, разумеется, знал о том, что не обязан платить эти деньги, но он дал хозяину слово, а своего слова он никогда не нарушал. Он чувствовал, что не сможет наслаждаться свободой, пока не выполнит свое обещание.

Кое-что из того, что я сказал, может навести на мысль о том, что некоторые рабы не хотели свободы. Это не так. Я никогда не встречал невольника, который не желал быть свободным, никого, кто добровольно вернулся бы в рабство.

Мне до глубины души жаль любую нацию или народ, которым не посчастливилось запутаться в сетях рабства. Я уже давно не питаю обиды на белых южан из-за порабощения моей расы. Ответственность за внедрение рабства нельзя целиком возложить на какую-то одну часть страны, к тому же оно в течение многих лет признавалось и защищалось органами государственного управления. Как только рабство обвило своими щупальцами экономическую и социальную жизнь Республики, – избавление от этого института стало крайне непростой задачей для страны. Лишь избавившись от предрассудков и расизма, посмотрев фактам в лицо, мы будем вынуждены признать, что, несмотря на жестокость и моральную несправедливость рабства, десять миллионов чернокожих, населяющих эту страну и прошедших наряду со своими предками школу американского рабства, находятся в более благоприятном и обнадеживающем положении – материальном, интеллектуальном, нравственном и религиозном, чем такое же количество чернокожих в любой другой части земного шара. Это верно до такой степени, что черные из этой страны, которые сами или чьи предки имеют за плечами опыт рабства, постоянно возвращаются в Африку в качестве миссионеров, чтобы просвещать тех, кто остался на родине. Я говорю это не с целью оправдать рабство (напротив, я осуждаю его как институт, поскольку все мы знаем, что в Америке он создавался исходя из корыстных и финансовых соображений, а не из миссионерских побуждений), а чтобы привлечь внимание к фактам и продемонстрировать, как Божественное провидение нередко использует людей и институты для достижения какой-либо цели. Когда люди спрашивают меня сегодня, как, находясь в условиях, которые порой кажутся безнадежными, мне удается сохранять веру в будущее моего народа в этой стране, я напоминаю им о пустыне, через которую нас провел и из которой нас уже вывел Божий промысел.

С тех пор как я достаточно повзрослел, чтобы думать самостоятельно, я всегда придерживался мысли о том, что, несмотря на причиненные нам ужасные страдания, белые пострадали от рабства не меньше черных – пагубное воздействие этого института распространялось на всех. Жизнь на нашей собственной плантации – наглядное тому свидетельство. Весь механизм рабства строился на том, что труд, как правило, рассматривался как признак деградации и неполноценности. Следовательно, труд был тем, чего обе расы на плантации старались избегать. Рабовладельческая система на нашей плантации во многом стала причиной того, что белые разучились полагаться на собственные силы и самостоятельно решать свои проблемы. У моего старого хозяина было много сыновей и дочерей, но никто из них, насколько я знаю, не овладел ни одним ремеслом и не освоил ни единой отрасли производства. Девочек не учили ни готовить, ни шить, ни заботиться о доме. Всё это делали рабы. Рабы, конечно, не были лично заинтересованы в процветании плантации, а их невежество не позволяло им научиться выполнять свою работу качественно и тщательно. В результате такого отношения заборы ломались, ворота наполовину свисали с петель, двери скрипели, в окнах не было стекол, осыпавшуюся штукатурку не заменяли, двор зарос сорняками. Как правило, еды хватало и белым, и черным, но в убранстве дома и на обеденном столе хозяева хотели изысканности и утонченности, которые создавали ощущение уюта и комфорта, в результате чего, увы, впустую расходовалось много лишней еды и других материалов. После освобождения рабы были почти так же готовы к началу новой жизни, как и их хозяева, разница была лишь в отсутствии образования и собственности. Рабовладелец и его сыновья не научились ничего производить. Они бессознательно прониклись чувством, что ручной труд был ниже их достоинства. Рабы же, напротив, чаще всего владели каким-то ремеслом, никто из них не стыдился, и мало кто не хотел трудиться.

Наконец война закончилась, и настал день освобождения. Это был знаменательный и торжественный час для всех на нашей плантации, все ждали его с нетерпением. Свобода витала в воздухе уже в течение нескольких месяцев, и каждый день мы видели, как возвращались домой дезертиры. Мимо нашей плантации регулярно проходили те, кого демобилизовали из армии или чьи полки дали обязательство не участвовать в военных действиях. Телеграф «виноградная лоза» работал днем и ночью, перенося с плантации на плантацию вести о великих событиях. Из-за страха перед вторжением «янки»* доверенные рабы вынесли из «большого дома» столовое серебро и другие ценности, закопали их в лесу и сторожили. Горе тому, кто попытался бы потревожить зарытое сокровище. Рабы давали солдатам янки еду, питье, одежду – всё, кроме того, что было специально вверено их заботе. По мере приближения великого дня в кварталах рабов пели больше, чем обычно. Пение было смелее, звучнее и продолжалось до поздней ночи. Почти все песни были о свободе. Правда, их пели и раньше, но тогда все уверяли, что речь идет о свободе души в загробном мире. Теперь же певцы постепенно сбрасывали маски, не боясь во всеуслышание заявлять, что «свобода» в их песнях означала свободу тела на этом свете. Вечером накануне важного дня рабам сообщили, что следующим утром в «большом доме» произойдет что-то необычное. В ту ночь мы почти не спали. Всех томило волнение и ожидание. Рано утром следующего дня всем рабам, старым и молодым, было велено собраться в доме. Вместе с мамой, братом, сестрой и множеством других рабов я отправился в дом хозяина. Все члены семьи нашего хозяина собрались на веранде дома, откуда они могли наблюдать за происходящим. На их лицах читался живой интерес, быть может, грусть, но не злоба. Когда я сейчас вспоминаю то впечатление, которое они произвели на меня, то понимаю, что в тот момент они выглядели грустными не из-за потери имущества, а скорее из-за того, что им придется расстаться со старыми, верными слугами, которые были им дороги и близки. Отчетливее всего я помню, как какой-то незнакомый человек (я полагаю, офицер армии Соединенных Штатов) произнес небольшую речь, а затем зачитал довольно длинный документ, думаю это была «Прокламация об освобождении рабов». После прочтения документа нам объявили, что мы все свободны и можем уйти когда и куда захотим. Моя мать, стоявшая рядом со мной, наклонилась и поцеловала нас, по ее щекам катились слезы радости. Она объяснила нам, что всё это значит: наступил тот самый день, о котором она так долго молилась, но боялась не дожить до него.

Несколько минут царило безудержное ликование: люди благодарили Бога, буйно выражая свой восторг. Злорадства никто не испытывал. На самом деле рабы сочувствовали своим бывшим хозяевам. Дикая радость освобожденных чернокожих продлилась совсем недолго, я заметил, что, когда они вернулись в свои хижины, их настроение уже изменилось. Видимо, они осознали, какая огромная ответственность легла на их плечи вместе с обретенной свободой. Они поняли, что отныне должны самостоятельно принимать решения, планировать свою жизнь и жизнь своих детей. Это можно сравнить с тем, как если бы ребенок десяти-двенадцати лет внезапно оказался в большом мире, где он должен сам себя обеспечивать. Всего за несколько часов этим людям предстояло решить сложнейшие вопросы, с которыми англо-саксонская раса бьется уже несколько веков. Это были вопросы о жилье, средствах к существованию, воспитании детей, образовании, гражданстве, о возведении и поддержке церквей. Стоит ли удивляться, что через несколько часов неистовое ликование в кварталах рабов сменилось глубоким унынием? Теперь, когда они действительно обладали ею, свобода показалась многим куда более серьезной вещью, чем они ожидали. Некоторым рабам было семьдесят или восемьдесят лет, и их лучшие дни уже прошли. У них не было сил зарабатывать на жизнь в незнакомом месте и среди чужих людей, даже будь они уверены, что найдут для себя новое место жительства. Для этой категории проблема стояла особенно остро. Кроме того, в глубине души у них была необъяснимая, бессознательная привязанность к «старому хозяину», «старой хозяйке», а также к их детям, и расстаться с ними было очень нелегко. Почти полвека они прожили бок о бок, и вдруг нужно проститься навсегда! Постепенно, один за другим, пожилые рабы прокрадывались в «большой дом», чтобы потолковать о будущем со своими бывшими хозяевами.

Глава II. Мое детство

После освобождения почти все вольноотпущенники на нашей плантации, да и по всему Югу в целом, как я слышал, единодушно решили, что, во-первых, необходимо изменить свои имена и, во-вторых, покинуть старую плантацию хотя бы на несколько дней или недель, чтобы ощутить себя по-настоящему свободными.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Понятия и имена, выделенные звездочкой (*), расшифровываются в Примечаниях издателя в конце книги и изложены в алфавитном порядке.

2

За этот интересный взгляд на образование мистера Вашингтона я в долгу перед Робертом К. Огденом, председателем попечительского совета Хэмптонского института и близким другом генерала Армстронга в течение всего периода его просветительской деятельности.