Глазами альбатроса

Альбатросы вовсе не самые многочисленные птицы в этих краях, но благодаря более чем трехметровому размаху крыльев они обращают на себя внимание. Здесь водятся два вида этого семейства: темноспинный и черноногий (Phoebastria nigripes) альбатросы. С перерывом в несколько минут птицы, которые возвращаются из открытого моря, пересекают бледное тропическое мелководье. Некоторые из них пролетают у нас над головами на своих внушительных изогнутых крыльях. Другие летят низко, почти касаясь песка. Силуэт их крыльев рисует плавную дугу, похожую на наконечник кирки. На столь близком расстоянии они кажутся невероятно огромными.

Один из темноспинных альбатросов легко скользит в воздухе над побережьем острова то в одну, то в другую сторону, взмывая все выше с каждой сменой направления. Он делает это много минут подряд. Можно размышлять над тем, сколько энергии птица тратит таким образом впустую, но вот ответить на вопрос, зачем она это делает, будет непросто. Я чувствую, как во мне просыпается радость, светлая и легкая, будто я только что прикоснулся к проверенной временем истине.

Иногда альбатросы приземляются неуклюже: они приближаются к поверхности чуточку быстрее необходимого, не в силах сразу прекратить движение, задевают за растения и едут вперед на груди. Но чаще они садятся на землю ловко и довольно эффектно, особенно если принять во внимание, что до этого им много недель подряд не доводилось ступать на твердую поверхность.

Никаких торжественных приветствий. Никаких фанфар. Только птица в гнезде, которая насиживала яйцо все то время, пока ее партнер странствовал в морях. Но их воссоединение и смена караула не сопровождаются ликованием. Похоже, птица с неохотой уступает свое место. Удивительно! Можно было бы ожидать, что после проведенных в гнезде недель голод и терпеливое ожидание – как, впрочем, и откровенная скука – станут невыносимы и она поскорее выпрыгнет из гнезда при виде партнера. Ничего подобного! Птица буквально прикипела к месту, и прибывшему альбатросу иногда приходится чуть ли не сталкивать своего спутника или спутницу жизни с гнезда.

Мы вместе с Патти, Дэйвом и Энтони наблюдаем за тем, как один из таких вернувшихся домой альбатросов пытается оттеснить свою подругу. Энтони объясняет:

– Очень часто у них уходит по полчаса на то, чтобы поменяться местами. А иногда одна из птиц часами пытается сесть на яйцо, а другая не уступает ей место – будто она в трансе.

Когда после долгого перерыва альбатрос отправляется в путь, ему требуется много места для разбега. Некоторые из них пересекают всю взлетно-посадочную полосу в 35 метров шириной, прежде чем поднимутся в воздух. Если дует ветер, они всегда бегут против него, машут распростертыми крыльями и громко барабанят лапами по земле. В конце концов задача по преодолению земного притяжения переносится с ног на крылья, и они величественно взмывают в воздух.

* * *

Когда преодолеваешь расстояния на самолете с реактивным двигателем, как-то перестаешь отдавать себе отчет в том, сколько километров водной глади отделяют Гавайи от континентов. Гавайский архипелаг представляет собой самую изолированную группу островов на Земле. Это наиболее отдаленный от материков участок суши. Только представьте себе: он до такой степени обособлен, что треть видов рыб, обитающих в здешних рифах, не встретить больше нигде. Из сотен видов кораллов Тихого океана только десятая часть попала в район Гавайских островов. Никто из наземных млекопитающих, за исключением одного вида летучей мыши, не смог добраться сюда. Птицы нечасто достигали этих мест, однако большая часть обитающих здесь сухопутных видов – генетические потомки тех редких пернатых, которые, сбившись с курса, случайно залетели на архипелаг, а потом эволюционировали и приспособились к местным условиям.

Цепь островов и атоллов под названием Северо-Западные Гавайские острова – часть архипелага, находящаяся далеко даже по местным меркам. Она растянулась больше чем на 1600 километров к западу от того, что обычно принято считать Гавайями. Вся цепь состоит из отдельных точек и мазков в открытом море – скал, атоллов и прочих осколков едва выступающей над поверхностью моря суши, о которых вы, вероятнее всего, никогда не слышали: острова Нихоа и Некер, атолл Френч-Фригат-Шолс, скалы Гарднер, риф Маро, острова Лайсан и Лисянского, риф Перл-энд-Хермес, атолл Мидуэй (единственный, чье название широко известно, потому что здесь произошло решающее морское сражение Второй мировой войны) и атолл Куре. Десять затерянных в океане участков суши от скромного рифа Маро с его единственной возвышающейся над водой вершиной или скал Гарднер площадью 0,024 квадратных километра до атолла Мидуэй, площадь которого составляет 6 квадратных километров. Острова, покоящиеся своим основанием на дне океана и при этом постоянно перемещающиеся благодаря движению тектонических плит, стали крошечными оплотами земной тверди, куда не добрались серфингисты, бикини, пляжные туры, медовые месяцы в июне и тому подобное[6].

Небольшие размеры и удаленность не мешают им привлекать огромное количество пернатых: 6 миллионов особей 18 видов морских птиц прилетают сюда выводить птенцов. Если учитывать молодняк и тех, кто еще не готов к размножению, их число возрастет до 14 миллионов. Составляя всего десятую долю процента от общей территории Гавайев, эти острова становятся местом гнездования для 95 % морских птиц региона. Среди них 600 000 пар темноспинного альбатроса и 60 000 пар черноногого альбатроса, что фактически составляет почти всю мировую популяцию этих двух видов. Благодаря такой концентрации птиц жизнь здесь буквально кипит.

Остров Терн, на котором мы находимся, тоже входит в состав этого благословенного архипелага. Подаривший ему жизнь атолл Френч-Фригат-Шолс представляет собой неровную окружность скалисто-коралловой платформы диаметром около 32 километров, испещренную едва заметными крапинками суши. Хотя это самый крупный из гавайских атоллов, бóльшая часть его поверхности скрыта под водами лагуны. При длине не больше полутора километров остров Терн – самый крупный из всех. Другие слишком малы для долгих прогулок, и их часто перехлестывают волны.

Но эти миниатюрные островки – естественные питомники для диких животных, населяющих океан, в том числе территориальные воды США и других стран. Иными словами, без этой спокойной гавани природный мир северной части Тихого океана сократился бы. И пусть даже площадь этих крупиц суши ничтожно мала в сравнении с бескрайними просторами его вод, их значение для экосистемы региона велико – столь же огромно, как и сам океан.

В XIX веке жаждущие обогатиться заготовители пера пошли в наступление на птиц и их острова. Перья стали необычайно модны и в Америке, и в Европе – настолько, что очень скоро их добыча стала угрожать истреблением многочисленным видам птиц. То, что отдельные представители класса пернатых скоро исчезнут насовсем, беспокоило немногих, но среди них оказался президент Соединенных Штатов Теодор Рузвельт. Любитель морских птиц, он положил конец такому положению дел. В 1909 году, воспользовавшись президентской привилегией издавать указы, он основал на Гавайских островах птичий заповедник, который теперь называется Государственный морской заповедник Северо-Западных Гавайских островов. Рузвельт был инициатором создания государственных заповедников, и этот стал вторым после знаменитого Йеллоустона. Кроме Френч-Фригат-Шолс его территория охватывает все острова северо-западной части архипелага, за исключением отдаленного атолла Куре. Прошло больше столетия, а мы по-прежнему отдаем дань дальновидности Теодора Рузвельта и восхищаемся его способностью к состраданию, благодаря которой появились природные заказники, лесные заповедники и национальные парки.

Прозорливость Тедди Рузвельта достойна восхищения еще и потому, что популяция птиц, гнездящихся на других островах в тропических широтах Тихого океана, понесла серьезный урон. Доктор Бет Флинт из Службы охраны рыбных ресурсов и дикой природы США недавно обнародовала отчет о популяциях морских птиц в 26 странах тропического пояса Тихого океана. Она пишет, что из указанных ею стран «лишь восемь, возможно, имеют жизнеспособные колонии уязвимых видов и лишь в шести из них имеются законы, охраняющие места обитания птиц, а также планы мероприятий по их защите. И только отдельные страны из перечисленных на самом деле реализуют мероприятия по охране птичьих колоний». Более 90 % морских и сухопутных птиц, которые за последние несколько столетий перешли в разряд исчезнувших, гнездились на островах. Появление человека и домашних животных на отдаленных участках суши означает, что для пернатых наступают непростые времена.

Мы останавливаемся, чтобы понаблюдать за альбатросом, который одиноко сидит в гнезде всего в нескольких шагах от порога. По задумке Патти, эта птица должна одной из первых принять участие в эксперименте со спутниковым слежением. Я решаю назвать пионера научного воздухоплавания Амелией.

Должен признаться, птица, которой я силюсь восхищаться, не самая занимательная из тех, что мне довелось видеть. Амелия уже вторую неделю несет вахту, насиживая единственное яйцо и не обращая внимания на происходящее вокруг. Подобно слону Хортону из сказки доктора Сьюза, сидящий на гнезде альбатрос предан яйцу – на все сто! В гнездах – а они вокруг нас повсюду – птицы выглядят отрешенными от действительности. Они избегают зрительного контакта. Неделю за неделей сидят они в задумчивом оцепенении: в основном дремлют, спрятав клюв под крыло и закрыв глаза, и при этом время от времени приподнимают веки, чтобы проверить, на месте ли остальной мир. Вы им безразличны. Если альбатросы и следят за вами краем глаза, клюв из-под крыла они все равно не вынут, даже когда вы будете проходить мимо.

Я-то им безразличен, а вот они мне – нет. Я иду позади своих спутников, чтобы все как следует рассмотреть и постараться заметить нюансы. Изящество, похоже, дается альбатросам без особых усилий: их непосредственная красота сродни детской.

Такое ощущение, что черноногих альбатросов окунули в шоколад. Они цвета шоколадного кекса – столь же темные. Их черно-коричневое тело держат полностью черные лапы. Головку украшают пепельно-серая окантовка основания клюва и нежная светлая линия вдоль нижнего века, которая контрастирует с темным оттенком глаз. Они ходят, наклонившись вперед, втянув шею в плечи и раскачивая головой из стороны в сторону, что придает им преувеличенно-сгорбленный вид, как у комично-зловещего гангстера в исполнении Граучо Маркса[7].

Темноспинные альбатросы, наоборот, ходят вразвалочку с вытянутой шеей, высоко поднимая ноги. Темная пелерина крыльев оттеняет их белое тело. Узор на головке выглядит так, словно нанесен из аэрографа. Черные глаза обрамляет белая подводка век на фоне красивой темно-пепельной маски, которая плавно переходит от интенсивного черного вверху к жемчужно-серому оттенку по бокам от клюва. Желтовато-оранжевый или розоватый у основания клюв к кончику становится светло-серым.

Строение клюва этих птиц делает его мощным оружием. Он состоит из десятка отдельных пластин, как бы спаянных между собой, и заканчивается похожим на коготь крючком. С таким шутки плохи, и почти у каждого, кто работает с альбатросами, есть шрамы, подтверждающие это. По обеим сторонам клюва расположены жесткие трубчатые ноздри, обозначающие принадлежность альбатросов к отряду трубконосых (Procellariiformes)[8].

Вовсе не перья – как раз жесткие, – а плавные градации цвета – переходы и переливы – придают облику альбатросов мягкость, а еще просвечивающие сквозь оперение участки кожи. Неожиданно оказывается, что лапы у альбатросов местами чешуйчатые, как у рептилий. В просветах между чешуйками кожа нежная, а перепонки между длинными пальцами мягкие, словно замша. Оперение альбатросов образует плотную и на удивление жесткую броню, защищающую от холодного моря, пронизывающего ветра и обжигающего солнца.

Эти птицы проводят всю свою жизнь под открытым небом. Им неведомо, что такое укрытие. Они не ищут приюта, а напротив, с готовностью встречают самые суровые погодные условия: на них обрушиваются и жара, и холод, и ветер, и вода. Они – выносливые создания.

Название «альбатрос» происходит от арабского слова al-qadous, обозначающего пеликана, которое, в свою очередь, берет начало от греческого слова kados, что означает «черпак древней водяной мельницы» (и отсылает нас к вместительному горловому мешку птицы, похожему на ведро). Испанские и португальские путешественники исказили произношение слова до algatraz или alcatraz. Мореплаватели средиземноморского региона, исследовавшие Атлантику и Карибский бассейн, начали обозначать знакомым названием незнакомых птиц, распространяя слово alcatraz на родственников пеликанов: бакланов, олуш и фрегатов. В XVI веке путешествовавшие по южным морям смельчаки возвращались с рассказами об огромных морских птицах, которых никто в Европе до этого не видел.

В 1593 году сэр Ричард Хоукинс, впервые столкнувшись с величественными альбатросами, поделился своими наблюдениями: «Во время шторма некие громадные птицы… парили над нами… и от одного кончика их распростертых крыльев до другого было не меньше двух морских саженей [3,6 метра]». К началу XVII века английские мореходы переняли испанское название. В 1638 году купец Питер Манди, путешествовавший к берегам Мадагаскара, писал: «Allcatraz – самая большая морская птица из тех, что мне довелось повидать… она кажется совершенно неподвижной, когда безмятежно парит над самой поверхностью воды». Постепенно английский язык сменил жесткое арабское «к» на «б», и в 1673 году британский путешественник Джон Фрайер писал уже о птицах под названием albetross, которых он встретил у берегов мыса Доброй Надежды на пути в Индию, а опытный мореплаватель Уильям Дампир в заметках 1697 года описывал исключительные размеры птицы algatross. Совершивший кругосветное плавание в 1719–1722 годах Джордж Шелвок восхищался «самой большой морской птицей… с размахом крыльев около четырех метров» и называл ее albitros.

В журнале Шелвока есть описание шторма в районе мыса Горн, во время которого черный альбатрос «уныло сопровождал нас в течение нескольких дней, паря над нами, словно потерянный». Офицер из команды Шелвока, «заметив в очередном приступе меланхолии, что птица постоянно держится неподалеку от нас, вообразил, что ее черный цвет сулит нам несчастья. …В подкрепление его суеверному страху нескончаемо дули встречные ураганные ветра, которые противостояли нам с тех пор, как мы вышли в море». Моряк застрелил альбатроса, вероятно «не сомневаясь, что вслед за этим ветер подует в нашу сторону». На самом же деле после этого на корабль обрушился ураган такой силы, что берега Чили показались на горизонте только шесть недель спустя. К концу 1760-х годов английский натуралист Джозеф Бэнкс, участник первой экспедиции капитана Кука, начал применять современную форму слова albatross, и именно это слово с греческими и арабскими корнями в наши дни используется повсеместно.

В 1797 году английский поэт Уильям Вордсворт прочитал рассказ Шелвока перед тем, как в сопровождении Сэмюэла Тейлора Кольриджа отправиться на долгую ночную прогулку под луной. Пока они шли через вересковую пустошь от поместья Альфоксден до рыбацкой деревушки Уотчет, Вордсворт пересказал Кольриджу прочитанное, после чего тот задумал, а в 1798 году написал «Поэму о старом моряке». Эта грандиозная поэма подарила нам образ «альбатроса на шее». Бытующее среди морских путешественников убеждение, будто убийство альбатроса приносит несчастья, восходит именно к поэме Кольриджа. (Изначально мореходы верили – пусть даже немного не всерьез, – что, умирая, старые моряки возвращаются к жизни в облике альбатросов.)

Сочинение Кольриджа превратило альбатроса в метафору, которая надежно связалась с птицей[9]. Но ее часто используют в искаженном смысле и не к месту. Альбатрос стал символом неизбежной и обременительной обязанности, психологического дискомфорта или социального долга. В англоязычных странах нередко можно услышать, как люди говорят что-нибудь вроде: «Этот проект был настоящим альбатросом у нее на шее». Самым непостижимым образом эта птица вдруг оказалась злодеем, коварным созданием. Но альбатрос вовсе не то же самое, что белый слон (английский фразеологизм, обозначающий нечто громоздкое, обременительное и никому не нужное, вроде доставшегося в наследство огромного обветшалого дома, продать который невозможно) или кандалы (слово, которое мы используем в переносном значении, подразумевая под ним эмоционально обременительные взаимоотношения). Только если вы попали в затруднительное положение по своей собственной вине, если вы страдаете заслуженно, это, говоря метафорически, и есть ваш «альбатрос». Согласно содержанию поэмы, герой вынужден носить на шее альбатроса, которого убил. Груз собственной вины является для него наказанием и напоминанием о содеянном.

Я дело адское свершил,То было дело зла.Я слышал: птицу ты убил,Что ветер принесла…

В последовавшем за этим полном штиле корабль стоит совершенно неподвижно под «горячими, медными небесами», с которых палит «солнце, точно кровь». В конце концов весь экипаж корабля, кроме самого Моряка, погибает, изнуренный страшной жаждой: «Вода, вода, одна вода. // Но чан лежит вверх дном…», или «В гортани каждого из нас // Засох язык…», или «С засохшим, черным языком // Кричать мы не могли». Таким образом альбатрос, который приносит с собой ветер, повелевает не только погодой, но и жизнью человека – обстоятельство, которое члены экипажа судна едва ли готовы понять и принять, пока птица не погибает, после чего всех их настигают последствия ее гибели.

Когда же Моряк наконец осознает великолепие всего живого – и вряд ли кто-нибудь еще решится назвать красивым то, что он при этом видит, – шея его освобождается от бремени. Откровение настигает его в тот миг, когда он наблюдает за морскими змеями, которые скользят вдоль борта корабля в лунном свете, оставляя светящиеся следы на поверхности океана.

Где тени не бросал корабль,Я видел змей морских:Они неслись лучам вослед,…………………………………………Наряд их видел я, –Зеленый, красный, голубой.Они скользили над водой,Там искрилась струя.Их красота и счастье их.Они живыми были! КакИх прелесть описать!Весна любви вошла в меня,Я стал благословлять:Святой мой пожалел меня,Я стал благословлять.Я в этот миг молиться мог:…………………………………………И с шеи наконец,Сорвавшись, канул АльбатросВ пучину, как свинец.

В результате Моряк, научившийся ценить всех живых существ, освобождается от проклятья и бремени, служивших ему наказанием за убийство безобидной птицы, которым он навлек несчастье на своих товарищей. Ветер поднимается, и корабль волшебным образом движется к родным берегам. Кольридж, понимая природу как творенье Божье, с которым люди крепко связаны, похоже, был серьезно озабочен преступлениями человека против нее. Отсюда и эти звучные строки:

Самодержавный властелинСтраны снегов и мглы,Любил ты птицу и отмстилХозяину стрелы.

И чуть дальше поэт продолжает эту мысль:

Тот молится, кто любит все –Создание и тварь;Затем, что любящий их богНад этой тварью царь.

Эта мысль о взаимосвязанности всех живых существ через Творца стала для Кольриджа ведущим мотивом. И в 1817 году он еще более прямо высказался о тесных отношениях всего живого: «Каждое творенье имеет собственную жизнь, и… все мы при этом единая жизнь».

Кольридж не единственный, кто почувствовал особую притягательную силу альбатросов. Даже в научной номенклатуре этих птиц постоянно наделяли метафорическим и символическим значением, приписывали им разнообразные качества – от героической доблести до умения внушать страх и быть вестниками беды. Латинское название рода, к которому традиционно относили большинство альбатросов, звучит как Diomedea. Диомед – бравый воин, герой поэм Гомера. Во время одного из походов он вызвал гнев богини мудрости Афины, и в наказание за это она обрушила на его корабли ужасный шторм. Когда, вместо того чтобы раскаяться, некоторые воины из его команды продолжили прекословить богине, она превратила их в больших белых птиц, благородных и добродетельных. Род дымчатых альбатросов с темным оперением носит название Phoebetria, которое, предположительно, происходит от латинского phoebetron – «нечто устрашающее» и от греческого phoebetria – «предсказательница» или «гадалка». Название рода Thalassarche переводится как «властители морской стихии». Странствующий альбатрос относится к виду exulans, что означает «за пределами родной страны», иными словами, «тот, кто живет в изгнании». Возможно, именно так чувствовали себя путешественники и натуралисты, наблюдавшие за птицами во время своих многолетних путешествий, но не сами альбатросы – для них бушующие океанские просторы и есть дом.

Смыслы, которые мы вкладываем в названия обитателей небес и глубин, часто становятся проекцией наших собственных представлений. Но мир вовсе не детская раскраска, которую нам предстоит раскрасить. Когда метафора взята из действительности, это помогает нам лучше понимать самих себя, но, приписывая смысл, вместо того чтобы увидеть его, мы упускаем из виду истинную природу вещей и присущую им ценность, как ребенок, что выводит каракули поверх шедевра живописи. Нагружать образ живого существа вроде альбатроса нашими собственными страхами и воззрениями немного нечестно – нечестно и по отношению к птице, которая страдает от созданных нами ложных представлений, и по отношению к нам самим. Мы упускаем прекрасную возможность познакомиться с другими существами. Зачем заставлять человека носить альбатросов на шее? Иногда альбатрос всего-навсего птица. Как только мы осознаем это, нам откроются новые миры, а на ум начнут приходить метафоры поинтересней.

Мы приехали сюда, чтобы встретиться с альбатросами и многими другими обитателями этих мест на их территории и в удобное для них время. В этом году альбатросы, как обычно, появились на острове в ноябре и к декабрю уже успели сделать кладку. Первыми, примерно за неделю до самок, прилетели самцы. Когда сформировавшиеся пары встречаются вновь, они обычно пропускают замысловатые танцы, характерные для молодняка. Отдав должное короткому брачному ритуалу, взрослые, хорошо знакомые друг другу партнеры спариваются в течение часа после воссоединения.

Сразу вслед за этим они отправляются в море, чтобы провести там «медовый месяц», который будет длиться примерно десять дней – за это время в организме самки сформируется яйцо. Неизвестно, кормят ли они друг друга шоколадными конфетами, да и вообще, проводят ли это время вместе, но обратно на остров они зачастую прилетают с интервалом в несколько часов. По возвращении в колонию самка откладывает яйцо – как правило, это происходит в течение суток.

Но проследить за их действиями отсюда, с острова, не удастся. Вас приводит в замешательство царящая вокруг суета: птицы то появляются на острове, то вновь улетают.

После того как самка откладывает единственное яйцо, она старается побыстрее улететь – обычно в тот же день. Поспешность, с которой она отправляется в море за пищей, показывает, сколько сил отнимает у нее этот процесс. Вероятно, из-за того, сколько ресурсов тратит ее организм на формирование крупного яйца, самец берет на себя основную заботу о его высиживании, проводя в гнезде за весь период инкубации примерно на неделю больше, чем самка. В свою первую «вахту» он терпеливо сидит в гнезде и три недели подряд ждет, когда вернется подруга. После наступает ее очередь насиживать яйцо, а он тем временем улетает на две-три недели в море. Дальше промежутки времени становятся короче, чередуясь примерно так: пару недель в гнезде сидит самец, неделю – самка и, если потребуется, еще несколько дней – самец.

Из-за чередования периодов активности и бездействия их физическое состояние постоянно меняется. Прилетают альбатросы упитанными и энергичными, с толстой прослойкой жирка под кожей и вокруг внутренних органов. В это время самцы темноспинного альбатроса весят около трех с половиной, а самки – чуть больше трех килограммов. В первые десять дней самец питается довольно скудно для такого веса и теряет массу, сравниваясь по весу с самкой. Позже в море во время «медового месяца» он восстанавливается. Когда этот период заканчивается, самка откладывает крупное яйцо и мгновенно худеет на 10–12 % от общего веса тела. Она возвращает потерянное в океане, пока самец несет свою первую вахту в гнезде. Тот тем временем насиживает яйцо без еды и воды и вновь теряет в весе. Сменяя друг друга подобным образом, птицы подвергают свой организм серьезным испытаниям – каждая из них теряет в гнезде около 20 % массы тела, пока вторая особь восстанавливает силы в море.

Обычно за время инкубации родители сменяют друг друга пять-шесть раз и суммарно проводят в гнезде два месяца: 36 дней в нем сидит самец, а 29 – самка. Это усредненные показатели для темноспинных альбатросов, и они варьируются. (Когда в одной из пар самца убили сразу после того, как самка отложила яйцо, она просидела в гнезде 32 дня вместо одного.) Приблизительно на 65-й день от начала инкубации начинается медленное и изнурительное появление птенца на свет. В течение суток, а иногда и нескольких дней, которые требуются птенцу, чтобы выбраться наружу, родитель оказывает ему всяческую моральную поддержку, но никакой физической или иной действенной помощи – образец идеальной заботы о детях.