Полная версия
И будет рыдать земля. Как у индейцев отняли Америку
Джексон ни на миг не усомнился в справедливости своих действий, свято веря, что на том берегу Миссисипи индейцы будут свободны от всех притеснений. Охотники на пушных зверей (трапперы), торговцы и миссионеры смогут беспрепятственно проходить через новые места обитания индейцев на Великие равнины или в окаймляющие их горы, но столкновений и беспорядков можно больше не опасаться, ведь армейские разведчики доложили, что эти равнины непригодны для заселения, и народ поверил им на слово.
В действительности новые рубежи начинали мало-помалу проверять на прочность. Торговля пушниной на реке Миссури вела к расширению контактов белых с племенами Запада страны. Кроме того, договоры о переселении обязывали федеральное правительство защищать переселенные племена не только от белых, но и от враждебных индейцев Великих равнин, не желавших делить свою землю с пришлыми, будь они хоть бледнолицые, хоть краснокожие. В это же время белые жители Миссури и Арканзаса требовали защиты от перемещенных индейцев, обнаруживших, что их новые земли оказались отнюдь не райскими. Правительство откликнулось: в 1817–1842 гг. на юг от Миннесоты до северо-запада Луизианы протянулась цепь из девяти фортов, образуя искушающую и провоцирующую условную линию под названием «Постоянная индейская граница».
О 275 000 индейцев, обитавших вне Индейской территории и за новоявленной военной границей, правительство задумывалось мало, а знало еще меньше[19]. Представления белых об индейцах Американского Запада были весьма примитивными и лишенными полутонов: индейцев считали либо благородными героями, либо отвратительными варварами. Но когда «Постоянная индейская граница» распалась, не продержавшись и десяти лет, цепь катастрофических событий неожиданно столкнула лицом к лицу индейцев и белых к западу от Миссисипи.
Первая трещина в «Постоянной границе» наметилась в 1841 г. На равнины просочилось несколько медлительных и неповоротливых караванов, состоящих из «шхун прерий» – крытых белой парусиной фургонов. В них ехали переселенцы, соблазнившиеся мечтами о плодородных землях Калифорнии и Орегона. Вскоре робкая струйка переросла в полноводный поток. Вдоль кромки зыбучих песков по берегу мрачной реки Платт колеса фургонов проложили колею, которая войдет в память нации как Орегонская тропа.
Затем в 1845 г. был присоединен Техас, а еще год спустя Соединенные Штаты и Британия наконец разрешили свой спор по поводу границы Орегона. В начале 1848 г. завершилась Американо-мексиканская война и был подписан Договор Гуадалупе-Идальго, по которому Мексика уступала Штатам Калифорнию, Большой Бассейн и Юго-Запад, а также отказывалась от притязаний на Техас и признавала Рио-Гранде международной границей. Всего за три года Соединенные Штаты увеличили свою площадь почти на полтора миллиона кв. км, и теперь весь континент от края и до края занимала одна страна. Сторонники экспансионизма призывали исполнить «явное предначертание» американской нации и заселить Техас, Калифорнию и тихоокеанский Северо-Запад (на Великие равнины пока смотрели как на огромное неустранимое препятствие). В августе 1848 г. на Американ-Ривер в Калифорнии было найдено золото. Следующий год ознаменовался массовым переселением американцев на Запад, равного которому молодая страна еще не знала. Спустя десять лет в Калифорнии было больше белых, чем индейцев на всем Американском Западе. Несущие геноцид золотоискатели сильно проредили мелкие миролюбивые племена калифорнийских индейцев, и рост белых поселений на недавно организованной Территории Орегон начал настораживать более сильные северо-западные племена.
До открытого конфликта дело пока не доходило, но мир, как предостерег уполномоченный по делам индейцев, уже трещал по швам. Индейцев, заявил он, от нападения на обозы переселенцев все это время сдерживала исключительно надежда на дары от правительства, а вовсе не страх, поскольку они «еще не ощутили нашу мощь и ничего не знают о нашем величии и возможностях»[20].
Эту мощь они ощутят еще не скоро. Политика правительства применительно к индейцам была далека от последовательной, а небольшой регулярной армии требовалось время, чтобы возвести форты на Западе. Однако в любом случае уполномоченный по делам индейцев тревожился напрасно: масштабного сплоченного сопротивления засилью белых ожидать не приходилось. Прежде всего потому, что индейцы не видели в нашествии белых апокалиптической угрозы своему многовековому укладу. Но даже если бы и видели, индейцы Американского Запада не обладали общей идентичностью, чувством «индейскости», и они были слишком заняты, воюя друг с другом, чтобы объединиться для борьбы со сторонней угрозой.
Это и была их ахиллесова пята. Лишь на тихоокеанском Северо-Западе индейцы сумели сплотиться в попытке противостоять внезапной и мощной экспансии белых. На Западе же редким племенам удалось сохранить хотя бы внутреннее единство, необходимое для отпора белым. Почти в каждом племени наметился раскол: одни выступали за то, чтобы поладить с белыми и принять их образ жизни, другие держались за традиционный уклад и противились уговорам мирно переселиться в резервации. Правительство научилось ловко пользоваться этими разногласиями, обеспечивая армии могучую «пятую колонну», помогающую воздействовать на враждебных индейцев. Кроме того, армии играли на руку межплеменные распри, составлявшие неотъемлемую часть культуры индейцев Запада. Потребность военных в индейских союзниках, чтобы превзойти противника численностью, быстро стала очевидной.
Межплеменные отношения никаких полутонов и нюансов не признавали: чужак может быть либо врагом, либо союзником. Наиболее напряженной была обстановка на северных равнинах, где между племенами шла нескончаемая война за охотничьи угодья. На Американском Западе выживали и процветали преимущественно племена индейцев, которые объединялись в союзы. Тем же из них, которые пытались выстоять в одиночку, приходилось туго. Большие сражения были редкостью, обычно война принимала форму бесконечных мелких набегов и ответных нападений, в результате которых победителю удавалось захватить часть земель проигравшего.
Основой жизни индейцев Великих равнин был бизон. Бизонье мясо составляло значительную часть рациона. Из шкуры делали накидки, чтобы укрываться и греться самим и выменивать на другие товары, а также емкости для транспортировки и хранения и, наконец, покрытия для знаменитого жилища конической формы – типи[21] (палатки). В ход шли все части бизоньей туши, ничто не пропадало зря. Охота на бизонов имела не только хозяйственное значение, она формировала религию и культуру индейцев Великих равнин.
Задолго до того, как американские переселенцы рискнули перебраться на другой берег Миссисипи, культуру индейцев Великих равнин и Скалистых гор радикально изменили европейские «дары»: лошади, ружья и болезни. Лошадей в Новый Свет привезли в XVI в. испанцы. По мере того как испанская граница сдвигалась вглубь территории современных Соединенных Штатов, лошади оказывались в руках индейцев, а затем путем обмена (и воровства) к конной культуре приобщалось одно племя за другим. В 1630 г. всадников среди индейцев не было, к 1750 г. почти все племена Великих равнин и большинство племен Скалистых гор скакали на конях. Конечно, «бизонья» культура возникла задолго до этих перемен, но охотиться на бизонов верхом оказалось гораздо удобнее. Кроме того, лошади увеличили частоту и накал межплеменных стычек, поскольку верхом стало возможно покрывать расстояния, немыслимые для пешего. Ружья, с которыми индейцев познакомили французские трапперы и торговцы, увеличили потери в стычках. Еще больше смертей сеяли болезни, которые принесли с собой бледнолицые. Болезни опустошали индейские племена Запада так же, как до этого – племена, обитавшие к востоку от Миссисипи. Сколько жизней они унесли, доподлинно не знает никто, но только от холеры в 1849 г. погибла половина индейского населения западных равнин[22].
Ирония событий на Великих равнинах заключалась в том, что ни для одного из воевавших с регулярной армией племен земли, которые они называли своими, не были исконными. Все эти племена очутились там в ходе масштабной миграции, вызванной заселением Востока страны белыми. И в 1843 г., когда была проложена Орегонская тропа, до завершения массового исхода, начавшегося в конце XVII в., было еще далеко. Перемещенные племена, хлынув на равнины, начали соперничать с их коренными обитателями за охотничьи угодья. И потому, подчеркнем это еще раз, грядущие сражения за Великие равнины между индейцами и правительством – самые долгие и кровопролитные за все время Индейских войн – по сути своей окажутся столкновениями между мигрантами. Да, в результате будет утрачен традиционный индейский уклад жизни, но не то чтобы очень давний.
Самыми сильными из племен, перекочевавших на Великие равнины до нашествия белых, были сиу[23], прежде обитавшие в лесах нынешнего Среднего Запада. Перемещаясь на запад, нация сиу разделилась на три части: полуоседлых дакота, державшихся берегов реки Миннесота, накота, поселившихся к востоку от Миссури, и лакота, с боем прорывавшихся на северные равнины. Именно лакота мы и представляем себе, когда перед глазами встает образ конного охотника на бизонов, – эта ветвь составляла почти половину народа сиу. Лакота, в свою очередь, делились на семь племен (оглала, брюле, миниконджу, ту-кеттлз, ханкпапа, черноногих-сиу и санс-арк), из которых самыми крупными были оглала и брюле. По численности эти два племени превосходили все остальные, не принадлежавшие к лакота, племена северных равнин.
Продвигаясь в начале XIX в. на запад через нынешнюю Небраску и обе Дакоты, лакота постепенно объединялись с еще раньше вытесненными на север Великих равнин шайеннами и арапахо, успевшими образовать странный, но довольно прочный союз. Они не понимали наречий друг друга и объяснялись на замысловатом языке жестов, а по психологическому складу были едва ли не полной противоположностью. Если арапахо были миролюбивы и уживчивы, то шайенны отличались свирепостью и воинственностью. Первые встречи лакота с шайеннами и арапахо были далеки от дружеских, поскольку обе стороны соперничали за богатые дичью Блэк-Хилс (Черные холмы). «Заключался мир, – вспоминал впоследствии вождь шайеннов. – Они протягивали нам трубку и говорили: “Будем добрыми друзьями”, а потом раз за разом вероломно нарушали свое слово». Так продолжалось до 1840-х гг., когда многие шайенны и арапахо, устав от двуличности лакота и польстившись на посулы белых торговцев, мигрировали на юг, где образовали племена южных шайеннов и южных арапахо. Лакота остались безраздельными хозяевами северных равнин.
У лакота и той части шайеннов – арапахо, которые остались на севере, нашлись общие враги – уступавшие им численностью, но готовые биться насмерть кроу, жившие в центральной части Монтаны и на севере Вайоминга, а также наполовину перешедшие к земледелию пауни[24], селившиеся по берегам реки Платт в Небраске. Причиной для вражды и соперничества было, с одной стороны, вечное стремление союза лакота, северных шайеннов и арапахо расширять свои охотничьи угодья, а с другой – общая для всех племен Великих равнин принадлежность к воинской культуре. Жившие далеко друг от друга кроу и пауни не могли объединиться в союз, но они отчаянно нуждались в друзьях – или хотя бы во врагах врагов, которые могли бы сойти за друзей. В конце концов оба племени предпочли связать судьбу с белыми[25].
Такая же чехарда творилась и на юге Великих равнин. Оттесненные лакота от Блэк-Хилс кайова[26] отступили на юг, в так называемую Команчерию, где они сражались с команчами, пока не заключили с ними союз. Бесспорные хозяева южных равнин и самые умелые наездники на всем Западе, команчи были народом яростным и беспощадным, беспрепятственно кочевавшим и совершавшим набеги от реки Арканзас вглубь Техаса. Время от времени они воевали с мексиканцами, однако с американцами уживались вполне мирно – пока белые переселенцы не начали покушаться на их охотничьи земли. Техасская республика обращалась с команчами еще хуже, чем мексиканское правительство в прежние времена, и вела против них жестокую предательскую политику, апофеозом которой стала расправа с мирной делегацией вождей. После этого команчи объявили техасцев своими злейшими врагами и нападения на поселенцев рассматривали как справедливую кару за убийство вождей и как возможность поразмяться.
Южные арапахо и южные шайенны, воспользовавшись близостью к Команчерии, устраивали набеги и угоняли принадлежавшие команчам и кайова табуны вплоть до 1840 г., когда эти четыре племени заключили мир, создав могучий союз, в перспективе способный противостоять нашествию белых[27].
Власти в Вашингтоне (за исключением откровенных тугодумов) понимали, что воцарившаяся на сухопутных маршрутах тишина, которой так радовался уполномоченный по делам индейцев в 1849 г., – явление временное. С катастрофической скоростью истребляя леса, пастбища и дичь, белые переселенцы ставили индейцев, обитавших там, где пролегли маршруты миграции, на грань голодной смерти. Понимая, что у индейцев имеются лишь три варианта будущего: сражаться за свое благополучие, объединиться с белыми или погибнуть, правительство взяло на себя три обязательства: защитить и обезопасить пути миграции и растущие белые поселения, аннулировать право индейцев на обжитые ими земли и выработать гуманную политику обеспечения перемещенных индейцев средствами к существованию. В то, что власти действительно исполнят эти обязательства, верилось слабо. У малочисленной армии фронтира едва хватало людей для защиты фортов, что уж говорить о прикрытии переселенцев, поэтому единственной действенной в ближайшее время стратегией оставались переговоры. Эту задачу возложили на Тома Фицпатрика, бывшего горного охотника, ставшего агентом Бюро по делам индейцев. У индейцев равнин Фицпатрик пользовался доверием, и ему, как никому другому, оказался по плечу титанический труд, называемый агентской службой. Индейским агентам – представителям правительства в одном или нескольких племенах – поручалось предотвращать конфликты между поселенцами и индейцами, при необходимости привлекать военных для поддержания мира, а также (без махинаций и задержек) выдавать индейцам положенное им по аннуитету.
В 1851 г. Фицпатрик собрал у Форт-Ларами 10 000 индейцев северных равнин на непревзойденный по масштабам совет. На нем вожди подписали соглашение, вошедшее в историю как Договор в Форт-Ларами. Его смысл, как почти всегда в таких случаях, индейцы поняли весьма смутно, если вообще поняли, но с радостью приняли дары для своих народов от Великого Отца. Два года спустя Фицпатрик организовал подписание аналогичного договора в Форт-Аткинсоне – с племенами южных равнин. Оба договора были образцово лаконичными и разночтений вроде бы не допускали. Индейцы обязались впредь воздерживаться от стычек друг с другом и с американцами, признать устанавливаемые границы племен, позволить правительству прокладывать дороги через свои территории и строить форты (все это и так уже прокладывалось и строилось) и не трогать пионеров, пересекающих территорию племени. За это правительство обещало оберегать земли индейцев от разорения белыми (в действительности не имея для этого ни возможностей, ни желания) и в течение пятидесяти лет выплачивать участникам соглашения аннуитеты (впоследствии Сенат сократит этот срок до десяти лет).
Фицпатрик выполнил порученную ему работу, однако о договорах отзывался неодобрительно, считая их лавированием и бессмысленной отсрочкой. «Нужно определиться – либо армия, либо ежегодные выплаты, – доказывал он, обнаруживая незаурядную дальновидность. – Либо мы их подкупаем, предлагая нечто более выгодное, чем добычу от набегов, либо должны приструнить их силой и помешать разбойничать. Любые полумеры чреваты неудачами и провалами». Осуждал Фицпатрик и практику аннулирования права индейцев на землю – по той простой причине, как он сам объяснял, что этих прав у индейцев Великих равнин заведомо нет, а есть лишь «право бродяги», т. е. привилегия того, кто первым захватил территорию. Здесь большинство индейцев с ним согласились бы, никто из них и не думал прекращать набеги на врагов только потому, что так велело правительство. Признавать границы территорий они также не собирались. «Вы разделили мою землю, и мне это не нравится, – заявил вождь лакота. – Когда-то она принадлежала кайова и кроу, но мы выбили эти нации оттуда, и точно так же, как мы поступили с ними, поступают белые, когда хотят забрать себе землю индейцев»[28].
Вопреки всем этим соглашениям конфликты между армией и индейцами вспыхивали то и дело, пусть в основном и непреднамеренные. Порой достаточно было одного опрометчивого поступка кого-то из молодых и горячих индейских воинов или неосмотрительных младших офицеров. Именно это случилось в августе 1854 г. на северных равнинах. Лейтенант Джон Граттан, только что окончивший Вест-Пойнтскую военную академию и похвалявшийся, что разделается со всеми лакота скопом, если ему дадут десяток солдат и гаубицу, сцепился с миролюбиво настроенным вождем брюле Атакующим Медведем. Поводом была отбившаяся корова переселенцев, которую зарезал индейский воин. Атакующий Медведь предложил компенсацию за корову, но Граттан, вместо того чтобы принять ее и решить дело миром, принялся палить по индейскому лагерю. Когда рассеялся дым завязавшейся перестрелки, оказалось, что смертельно раненный Атакующий Медведь лежит на земле, истекая кровью, а Граттан и 29 его солдат убиты.
Сумасбродная выходка Граттана являла собой неприкрытую агрессию и, несомненно, могла спровоцировать объявление войны белым. Тем не менее индейцы продемонстрировали поразительную выдержку. Если не считать нападения отряда индейских воинов на почтовый дилижанс, трое пассажиров которого погибли, брюле по-прежнему беспрепятственно пропускали обозы переселенцев. Однако военное ведомство, не желая признать, что причиной столкновения послужило безрассудство офицера, решило отомстить за Резню Граттана, как стали называть это столкновение. Полковник Уильям Харни получил приказ сурово покарать индейцев. Этот приказ он исполнил два года спустя, в сентябре 1856-го, сровняв с землей лагерь брюле у Блюуотер-Крик на Территории Небраска, перебив половину воинов и взяв в плен почти всех женщин и детей. Посрамленные вожди брюле выдали участников нападения на дилижанс, в числе которых был и отважный военачальник Пятнистый Хвост. Просидев год под замком в Форт-Ливенуорте, Пятнистый Хвост был так впечатлен могуществом белых, что после выхода на свободу выступал за мир с ними – или, по выражению некоторых лакота, вернулся из тюрьмы «разжиревшим слизнем». Может, Пятнистый Хвост и раздобрел слегка, но мягкотелым он точно не был, поскольку молниеносно завоевал в племени брюле беспрецедентную власть.
Целых десять лет над нацией лакота витал призрак Мясника Харни. На советах звучало много громких слов, но до дела не доходило – мучительная жажда отплатить белым ограничивалась мечтами. Между тем сам Харни сочувствовал индейцам. Нисколько не радуясь своей победе над брюле, он напомнил чинам в Вашингтоне, что «индейцы всего лишь отстаивали свои права»[29].
Продолжая сеять несправедливость под предлогом мести за Резню Граттана, правительство решило, что наказания заслуживают и шайенны, которые на переселенцев не покушались и делать это не собирались. В итоге отряд регулярной армии летом 1857 г. атаковал селение шайеннов на реке Соломон в пределах Территории Канзас. Число погибших индейских воинов было небольшим, но солдаты одержали психологическую победу, продемонстрировав, как писал шайеннский агент, всю тщетность сопротивления белым.
Для шайеннов это был не самый лучший момент, чтобы признавать поражение. Через год после сражения на реке Соломон белые изыскатели нашли на востоке нынешнего штата Колорадо золото, и буквально за одну ночь там вырос город Денвер. Старатели и фермеры толпами повалили на охотничьи угодья шайеннов и арапахо, заполонив почти всю обширную территорию, обещанную этим племенам Договором в Форт-Ларами, подписать который десятью годами ранее их склонил Том Фицпатрик. В феврале 1861 г. десять вождей шайеннов и арапахо, в том числе Черный Котел с Тощим Медведем, подписали Договор в Форт-Уайзе, по которому их племенам предстояло ютиться в крошечной резервации на засушливых равнинах юго-восточного Колорадо. Однако большинство шайеннов и арапахо, презрев данное их вождями слово, остались жить на своих охотничьих землях. Они вели себя тихо и ни на кого не нападали. Никто и представить не мог, какими трагедиями обернется вскоре это пассивное сопротивление.
Тем временем на юге все попытки укротить кайова и команчей заканчивались сокрушительным поражением. Эти племена не трогали обозы переселенцев, но продолжали совершать набеги на техасцев. Вхождение Техаса в состав Соединенных Штатов ничего не изменило. Когда выяснилось, что от регулярной армии защиты не дождешься, за дело взялись техасские рейнджеры и в трех схватках изрядно потрепали команчей. Разозленные индейцы не только с невиданной яростью кинулись разорять техасские и мексиканские приграничные территории – теперь они нападали и на фургоны переселенцев.
Военные почти ничего с этим поделать не могли. До Гражданской войны 1861 г. основная часть скудных сил регулярной армии направлялась на подавление не утихавших на протяжении трех лет кровопролитных индейских восстаний на тихоокеанском Северо-Западе. В 1858 г. завершилась последняя война, и индейцы подписали договоры, закрепляющие границы резерваций. В них загнали побежденные племена, а тремя годами позже им навязали Договор в Форт-Уайзе. Это были первые шаги по пути, который позже назовут политикой концентрации. Индейцев будут выселять с земель, которые приглянулись белым или которые те уже прибрали к рукам, и перемещать как можно дальше. Затем начнется благородный эксперимент по обращению индейцев в христиан-землепашцев. А поскольку большинство индейцев не интересовали блага, к которым их планировали приобщить белые, политика концентрации обычно оборачивалась войной[30].
Теперь белые вторгались на индейские земли со всех сторон и в непостижимых для индейцев количествах. Лавина переселенцев двигалась с востока, старатели ковырялись в земле на окраинах индейских территорий на западе, на севере и на юге. Обнаружив золото, участок просто захватывали. Индейцев, которые сопротивлялись натиску, надлежало, как выражались ковбои западных штатов, «сгуртовать» и обезвредить, загнав в резервации на плохих и потому непривлекательных для белых землях. На то, чтобы взять непокорных индейцев в огромную петлю и, постепенно затягивая ее, задавить мятежный дух, уйдет три десятилетия.
В бурных 1850-х затишье наблюдалось только на Юго-Западе. Огромный регион, включающий не только нынешнюю Аризону и Нью-Мексико, но и северные области Мексики, назывался Апачерией – там преобладали индейцы апачи[31]. Это было не племя как таковое, а скорее конгломерат не связанных между собой общин, распадавшихся на две крупные части – восточную и западную[32]. Самые большие неприятности доставляли правительству две западные группы – западные апачи и чирикауа, не особенно друг друга жаловавшие.
К 1820-м гг., когда в Апачерию начали проникать американцы, западные апачи и чирикауа-апачи вот уже почти два столетия враждовали сначала с испанцами, затем с мексиканцами и их индейскими союзниками. Устраивая внезапные нападения на военные отряды, разоряя гасиенды и обкладывая данью поселки, апачи ощутимо отравляли жизнь обосновавшимся в Апачерии мексиканцам. Американцев апачи поначалу встретили тепло, как врагов своего врага, но, когда значительная часть Апачерии отошла Соединенным Штатам по Договору Гадсдена 1853 г., обязывающему Вашингтон предотвращать набеги апачей на Мексику, атмосфера стала накаляться. У апачей не укладывалось в голове, чего от них требуют: они-то с мексиканцами не мирились, с какой стати им прекращать набеги к югу от границы? Хватит и того, что они оставили в покое всех, кто живет к северу от нее.
А в 1860 г. золото обнаружили в гористых западных пределах Территории Нью-Мексико – в самом сердце земель чихенне (восточных чирикауа-апачей). Вождь чихенне Мангас Колорадас попытался договориться с белыми по-хорошему, но старатели отхлестали его кнутом, и тогда он объявил американцам войну. Еще несправедливее обошлись с вождем чоконен (центральных чирикауа) Кочисом, который благополучно уживался с поселенцами на пустынных землях юго-востока Аризоны. Это благополучие разрушил Джордж Бэском, еще один безрассудный лейтенант того же вест-пойнтского разлива, что и Граттан. В феврале 1861 г. он арестовал Кочиса и нескольких его воинов, ошибочно обвинив их в похищении мальчика с дальнего ранчо. Кочис сбежал из-под ареста и взял заложников. Спустя несколько дней бесплодных переговоров Кочис убил заложников, тогда Бэском повесил арестованных чирикауа, в их числе брата Кочиса. Дальше больше – и Аризону захлестнула волна кровавых расправ.