Я вам не ведьма!

Ксения Алексеенко

Я вам не ведьма!

© Ксения Алексеенко, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Глава 1

Я счастлива, счастлива, сказочно счастлива! Просто не верится, но достаточно ущипнуть себя за руку, чтобы знать – это правда! Но я не буду: не хочу, чтобы остался синяк.

Нэй Элий сегодня сделает мне предложение!

Вчера он вел меня в танце – рука в руке, сердце к сердцу, и шепнул на ушко, так и шепнул!

«Завтра я попрошу вашей руки, тайе Елания!»

Всю ночь вчера проворочалась, под утро заснула.

С утра встала, внимательно осмотрела себя в зеркало.

Свежее кругленькое личико, к счастью, под глазами не появились тени. Но вот пару родинок пришлось замазывать – как, впрочем, и всегда. Одну на подбородке, прямо в аккуратной ямочке, а вторую – над правой бровью.

У меня очень белая, очень нежная кожа, но при этом – куча родинок, везде-везде… Нэй Элий говорил, что они придают мне пикантности, но заглядывал-то он не в глаза, а в декольте! А на лице они совершенно лишние, и слава богу, что изобрели пудру…

И вот оделась в домашнее и все хожу по дому, не могу найти себе места. Взяла в руки вышивание – теперь вышивку только распарывать. Сердце трепещет, душа поет – ну как тут усидеть за вышивкой? Отложила пяльцы, села за музицирование – с первого этажа пришел папенька, попросил до вечера клавиш не касаться. У него важная сделка, нужно что-то посчитать, а когда я играю, папенька считать не может – заслушивается.

Думала, найду тетеньку, поиграем в шахматы. Обычно я избегаю тетеньку, но не сегодня. Сегодня такой день, что ничего плохого просто не может случиться. Солнышко светит из-за тучек, птички с самого утра славят Господа и мир, распевая гимны весне и любви, и даже тетенькины нотации меня не пугают! Я бы их с удовольствием послушала. Последний раз в жизни! Как музыку свободы и счастья!

Но ей привезли ткани для бальных платьев, сидит, выбирает вместе с модисткой. Я бы с удовольствием присоединилась, но, боюсь, испорчу сюрприз. Засмотрюсь на алую ткань, и тетенька тут же догадается. Она очень догадливая.

Будто в душах читает.

Нет, хочу, чтобы вышел сюрприз!

Хочу, чтобы нэй Элий зашел, улыбнулся мне… Я все прочту по его глазам, и не нужно будет слов; он мне ничего и не скажет, потому что руки просят у папеньки. Прошел решительно в папенькин кабинет, пал на колени…

«Без тайе Елании мне не жить! Благословите!»

Папенька улыбнется, может, смахнет украдкой слезинку… Он ведь всегда говорил, что хочет видеть меня счастливой. А разве есть девушка счастливее, чем девушка, которую любимый жених ведет к алтарю?

Папенька, конечно, для порядка посмотрит на меня строго и выгонит из кабинета, потому что негоже девушке слушать всякие скучные вещи. Условия брачного договора, приданое… разве это важно? Нэй Элий меня любит и хочет взять в жены. И все равно, что юн и беден: еще будет война, на которой он храбростью заслужит себе высокий чин! Может, его сам король наградит: ней Элий такой смелый, такой мужественный – самый-самый!

Я решила! Пойду печь блинчики!

Кухонька у нас не очень большая: аккурат место для приходящей кухарки, нэйе Улины, и для меня уголок. Я люблю готовить даже больше, чем читать.

Это потому, что тетенька в детстве запрещала. Мол, это не занятие для особы моего положения, но я плакала, и папенька ее уговорил. Но она все равно настояла, чтобы я никому про это не рассказывала. Секрет! Готовка для меня – приключение. Мои блинчики – победа над тетенькой!

Нэйе Улина рассказала мне рецепт, но у меня теперь получается даже лучше, чем у нее, вот!

И нэй… нет-нет! Он же мой будущий муж! Просто Элий говорил, что хотел бы испробовать кушаний, приготовленных заботливой женой, – вот так! Я права, а тетенька нет!

Тетенька Аката – старая дева, а я скоро буду женой!

Я спрятала волосы под косынку. Вечно они везде лезут, совершенно невозможно собрать эти дурацкие рыжие кудряшки во что-то приличное. Так и норовят рассыпаться по плечам: ни одна модная прическа не держится, заколки ломаются… Дома я заплетаю их в косу, и то пряди выпадают.

Никому не нравятся волосы в блинах, поэтому я всегда одалживаю у кухарки косынку и покрываю ей голову. Вот и сейчас… Главное в таком виде тетеньке не попасться, а то начнется!

«Вы – дочь купца первой гильдии, Елания, вы должны вести себя соответствующе, а не повязывать на голову косынку, подобно нищей крестьянке!»

Бе-бе-бе! А если так удобнее? Хорошо, что тетенька в жизни не заходила в кухню. Хоть где-то можно передохнуть от ее вечных скрипучих нравоучений.

Только я разбила первое яйцо и взялась за второе, как позвонили в дверь. От неожиданности я раздавила его в пальцах, в миску попала скорлупа… мелочи! Это он, я чувствую – что мне до какой-то скорлупы?

Я вытерла руки прямо о домашнее платье, сдернула косынку – следует поторопиться.

На пороге и вправду стоял Элий. Только вот встречать его вышла тетенька.

Плохо…

Тетенька на Элия так посмотрела, так посмотрела! Как на клопа. Ее, кажется, не впечатлил ни его кадетский мундир, ни широкие плечи, ни мужественное лицо с волевым подбородком.

На что я надеялась? Надо было занять ее игрой в шахматы!

– Что вам надобно? – процедила тетенька. – Вы к какой-то из горничных? Черный ход с другой стороны.

– Я бы хотел поговорить с нэйем Дезовски, – ответил мой герой, ничуть не колеблясь.

– Зачем?

У тетеньки голос высокий и резкий. Когда она говорит, хочется наизнанку вывернуться – лишь бы поскорее замолчала. А еще у нее глаза холодные, как у злой мертвой рыбины.

Потому и осталась старой девой. Не помогло даже богатое приданое. Женихи от нее разбегались во все стороны! Россыпью!

Но я из-за нее старой девой не останусь! Я сжала кулаки, надула щеки: если папенька увидит, сразу поймет, что я настроена серьезно.

Зареву!

– Я люблю вашу племянницу, нэйе Дезовски!

Как он сверкает голубыми глазами! Как хмурится! Но… А-а-а, демоны ледяного ада! Я-то понимаю, что он хотел тетеньке польстить, но она же сейчас только пуще разозлится!

– Тайе Дезовски, молодой человек.

– П-простите… Тайе Дезовски, я не знал…

Что правда, то правда: у Элия множество достоинств, но предусмотрительность не в их числе.

Тетенька захлопнула дверь перед его носом. А потом обернулась ко мне, не обращая внимания на его удивленный возглас.

– Что это было, Елания?

В дверь постучали. Затем замолотили ногами.

Элий немножко вспыльчивый. Но это ничего, он, когда злой, такой красивый! На лбу пролегают мужественные складки, брови сдвинуты, ноздри трепещут, как у породистого коня в пылу скачки, а как он кусает губы! А как сжимает свои огромные кулаки!

– Мой жених, тетенька.

– Не думаю, Елания. Не думаю.

Это как смертный приговор, это как надгробная плита, это как эпитафия моему замужеству!

– Разве так можно?! – воскликнула я, заламывая руки, и еще раз, громче, чтобы папенька тоже услышал. – Разве так можно?!

Тетенька скрестила руки на груди.

– Так и нужно отвечать юнцам без роду и племени, позарившимся на дочь семьи Дезовски, Елания. И ваш папенька меня поддержит. Можете не сомневаться.

В дверь ударили плечом. Еще раз. Тетенька поджала губы, распахнула дверь и смерила Элия долгим взглядом. Я знала этот взгляд – от него кровь стынет в жилах и ноги подгибаются! А все потому, что бабушка, теплого ей местечка, была самой настоящей ведьмой, и тетеньке что-то досталось такое, злобное и гадкое.

Элий вовсе не струсил, нет! Он предпринял тактическое отступление, их этому в училище учат. Если силы противника превосходящие… Ну ничего, он и не должен воевать с тетенькой, он же мужчина, он выше бабьих склок!

Я должна была подготовить почву. Замечталась… Ошибок не повторю.

Я стратегически разревелась и бросилась в папенькин кабинет.

Тетенька пошла за мной, и я слышала, как она решительно печатает шаг.

Предстояла битва.

Тетенька, увы, получила преимущество: добралась до кабинета раньше меня. Распахнула дверь, прошествовала в кабинет и хотела было захлопнуть ее перед моим носом, – это ее коронный прием, но я успела сунуть руку в щель. Тетеньке пришлось отпустить дверь, чтобы не прищемить мне пальцы.

Она берегла мои пальцы, всегда берегла. Это был мой коронный прием.

Но никто не мешал тетеньке говорить. И она заговорила:

– Аферий, ты только подумай! За дверью стоял юнец в форме кадетского училища! Аферий, с Еланией надо что-то делать! Она совершенно сдурела от безделья!

Папенька поднял голову от бумаг, промокнул лоб платочком. Снял и отложил в сторону очки.

– Что случилось, Аката?

– Нэй Элий, – всхлипнула я, прижимая руки к груди, – он… Он…

На глаза наворачивались слезы. Я представляла, какое унижение гордому Элию пришлось пережить из-за тетушки, и ком вставал в горле, мешая говорить.

Тетеньке же ничего не мешало.

– Юнец пришел просить руки Елании, Аферий. Насколько я понимаю, своим легкомысленным поведением она дала ему ложные надежды.

– Я только хотела… Я хотела… я люблю его, папенька!

– Еленька, пожалуйста, не плачь… – мягко сказал папенька. – Только не плачь. Кто такой этот нэй Элий? Есть ли у него связи? Кто его родители? В каком училище он учится?

Я не могла ничего ответить. То есть, конечно, могла. Я знала, что отец нэя Элия – скромный ремесленник, что связей у него нет, что его учебное заведение принимает именно таких юношей – не слишком богатых и родовитых, зато преисполненных рвения и готовности всеми силами служить отечеству там, куда их после училища пошлют. Но это были не те ответы, которые папенька был бы готов принять.

Я знала этот серьезный взгляд. Папенька подсчитывал прибыли и убытки.

За массивным столом красного дерева сидел смешной кудрявый толстячок, его ноги даже не доставали до пола. Внешность обманчива: никто не воспринимал папеньку всерьез, пока не начинал вести с ним дела. У папеньки хватка, как у бульдога-чемпиона.

Однако я не рассчитывала, что папенька начнет рассматривать Элия как сделку. Я думала… Я надеялась…

– Он любит меня, папенька! – предприняла я отчаянную попытку воззвать к его чувствам, пока счеты в папенькиной голове не сгубили все дело. – А я люблю его.

– Это вам не игрушки, Елания! – отрезала тетенька. – Это ваша жизнь. Ваш Элий – всего лишь паразит, присосавшийся к богатой невесте; ваша любовь – всего лишь девичья влюбленность в смазливую мордашку. Я не спорю: возможно, он популярен на балах и красиво размахивает мечом. Однако хороший танцор – не значит хороший муж. Поддержи же меня, Аферий!

– Аката права. Если у него нет будущего, то нет и права рассчитывать на твою руку.

– Папенька, но я…

– Кажется, моя дорогая племянница хочет сказать, что эти стены ее душат, – перебила тетенька. – Обычные слова в ее возрасте. Так я говорила своей матери, а моя мать говорила своей. Аферий, ты помнишь наш разговор две недели назад? Я получила на письмо положительный ответ.

Какое письмо? Какой разговор?

Почему они обсуждают это так, как будто меня тут нет? Почему папенька не встал на мою сторону? Он же всегда, всегда, всегда был на моей стороне! Он всегда защищал меня от тетеньки! Он не позволял мне плакать!

У меня задрожали коленки. Я присела на софу: как много часов я просидела на этой софе с вышиванием! Скрипело перо, шуршала бумага, и не было звуков прекраснее.

Теперь я выросла, и шелест бумаги, которую тетенька вытащила из-за корсажа и отдала папеньке, пугает меня, а не успокаивает.

Какая-то темная волна разливается по моему телу: сначала покалывает кончики пальцев, потом запястья, выше, выше – к шее. А потом болью взрывается в голове.

На софу упали кровавые капли. Я поднесла руку к носу, пачкая белые кружева на рукаве.

Где-то в глубине дома кто-то коротко вскрикнул.

– О! – сказала тетенька. – Несколько раньше, чем я предполагала. Думаю, нам следует проследовать на кухню и узнать, что сталось с кухаркой. Вы же что-то пекли, дорогая? У вас мука на щеке. Надеюсь, это был не яблочный пирог.

– Блинчики… – прошептала я.

Кровь все текла и текла, не думая останавливаться.

– Ваша бабушка, дорогая… – тетенька подала мне руку, – была замечательным зельеваром. Единственная причина, по которой я позволяла вам заниматься таким неблагодарным делом, как готовка – это то, что сие несколько схоже с благородным искусством зельеварения. Вам скоро исполнится восемнадцать: самое время силе пробудиться.

Самое ужасное, что папенька не вмешивался в разговор.

Он все знал, но не говорил мне! Они с тетенькой ждали, пока случится что-то… что?

И сейчас он всего лишь подошел ко мне и помог подняться, не попытавшись даже объяснить, что именно происходит. Будто тетенькиных слов мне должно было быть достаточно!

Я оперлась на его плечо, и мы пошли на кухню. Папенька придерживал меня за талию и не мог не чувствовать того трепета, который охватил меня из-за всего произошедшего, но даже и не подумал остановиться и успокоить. Я плакала, а папенька… папенька молчал. Это молчание пугало меня еще больше. Как будто я сделала что-то непоправимое, и Элий рядом с этим – всего лишь девичья шалость.

Что?

Что случилось? Какая еще сила? Неужели я сделала что-то плохое, и кровь на моих руках не только из носа, но и чужая? Крик… Крик – это же плохо, да?

Никто не предупреждал меня.

Почему же, почему?

Кухарка лежала на полу. Грудь ее поднималась и опускалась – слава богу! Дышит!

В руке у нее был надкушенный блин, а на тарелке возвышалась горка таких же. Золотистые, ажурные, лоснящиеся маслом… я почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Наверное, она решила доделать мою заготовку…

Я любила нэйе Улину. Она учила меня готовить. Она хвалила меня за мои успехи, не то что тетенька, от которой невозможно дождаться доброго слова, даже если переведешь трактат с италийского на шенский. Кухарка была как нянечка, как добрая подруга…

– У нэйе трое детей и муж хромой, – сказала я, хотя все и так это знали, просто чтобы больше не молчать. – Папенька, пожалуйста, если я…

– Не стоит, – фыркнула тетенька.

Она взяла деревянную ложку и разжала нэйе Улине челюсти. Папенька закрыл мне глаза рукой. Я рванулась: я хотела видеть. Но у папеньки очень сильные пальцы.

Я услышала кашель. Когда я смогла увидеть кухарку – живую и здоровую, тетенька выбрасывала что-то в ведро с очистками.

– Нэйе Улина, все в порядке? – спросил папенька без особого, впрочем, беспокойства.

– Да, – нэйе Улина сделала неуклюжий реверанс. – Я просто что-то сомлела… жарко тут.

– Я думаю повысить вам жалованье, нэйе. Простите мою дочь, она не желала зла.

– Конечно же, нэй Дезовски, я не держу на нее обиды.

И нэйе Улина бросила в мою сторону испуганный взгляд… Лучше бы это была обида!

– Ты будешь молчать, – сказала тетенька.

– Конечно, тайе Дезовски.

– Выйди на минутку. И не вздумай подслушивать!

Улина только рада была возможности сбежать: она быстро-быстро закивала, подхватила юбки – и только ее и видели.

Папенька задумчиво теребил ту самую бумагу, которую передала тетенька. Теперь-то я видела, что это письмо.

– А вы, Елания, едете учиться, – добавила тетенька после, казалось, целого тысячелетия тяжелой тишины.

Я посмотрела на папеньку, ища спасения. Куда учиться, как учиться? Разве есть что-то, чему меня не могут научить на дому приглашенные преподаватели? Но он только рассеянно кивнул, почесывая гладко выбритый подбородок.

– Не думай возражать! У тебя достаточно времени, чтобы соблазнять мужчин, и достаточно злобы, чтобы травить кухарок, – фыркнула тетенька. – Здесь, в безделье, ты окончательно отобьешься от рук. Я дала тебе лучшее домашнее образование, которое могла дать. И раз уж у тебя есть злоба и сила, ты отправишься в столичную Академию ведовства и чародейства, поступишь на факультет зельеварения… И только попробуй посрамить имя своей бабушки!

– Как же я не посрамлю, если я его даже и не знаю толком? Вы с папенькой так мало о ней рассказывали… – промямлила я.

Элий, милый… кажется, нам не суждено быть вместе… Когда я об этом думала, передо мной вставало свежее воспоминание: лежащая без сознания Улина. И закрадывалась в голову мыслишка, что, возможно, это к лучшему…

– Прочитаешь в учебниках, – отрезала тетенька. – Аферий?

– Да, – наконец очнулся папенька. – Ты оказалась права, Аката, я это вижу. Следующий подобный случай может обойтись гораздо дороже прибавки к жалованью. Я разрешаю.

– Что вы разрешаете, папенька?

– Ты едешь в Академию, Еленька. И это не обсуждается.

Я тряслась в карете. Напротив сидела тетенька и дремала, откинув голову на спинку сиденья. Спина, как всегда, прямая как палка, мосластые, некрасивые руки чинно сложены на коленях, губы поджаты, горло скрыто жестким кружевным воротничком глухого серого платья. Такого же, как и у меня. Мы почти не взяли вещей: тетенька сказала, в академии выдадут форменное.

Даже во сне она хмурилась. Из-за этого у нее так рано появились морщинки в уголках рта и гусиные лапки вокруг глаз. Я и не помнила, когда в последний раз разглаживались глубокие складки у нее на лбу.

Она решила поехать со мной и вернуться к преподаванию. Я и не знала, что тетенька когда-то была учительницей. Она же всегда презирала моих гувернанток!

Наверное, это из-за того, что они-то никогда не преподавали в академиях яталийский, шенский и лейнский – последний факультативно. Не оставались в мире магии, магии не имея, лишь благодаря острому уму и уникальному опыту переводов древних научных трактатов.

Были обычными полунищими девчонками, которым больше некуда было податься. Некоторые тетеньку боялись чуть ли не до икоты. А зря: тетенька поднаторела в пристраивании особо бездарных гувернанток замуж. Они должны были быть ей благодарны.

Как должна была я.

Тетенька рассказала, что оставила преподавание, когда маменька носила меня. Мол, маменька была весьма легкомысленной особой, и я пошла в нее; и тетенька хотела помочь ей с воспитанием ребенка, чтобы она и дальше могла блистать на балах и веселиться.

Но, увы, маменьке не суждено было пережить роды, и тетеньке пришлось стать мне маменькой. У нее не слишком хорошо получалось: я всегда больше любила папеньку, пряталась от тетеньки в его кабинете, прогуливала занятия с его полного одобрения и попустительства. Помню, в детстве мы вместе с ним сбегали в кондитерскую, тогда стоявшую в центре города, ели пирожные и болтали обо всем на свете. Это было счастливое время. Как бы я хотела, чтобы оно никогда не заканчивалось!

А потом я выросла и стала посещать балы; папенька расширил дело, перешел из второй гильдии в первую и стал все чаще пропадать вне дома.

Веселье балов мимолетно. Они быстро заканчиваются, и приходится возвращаться домой. Пока горничные растирают усталые ноги, расшнуровывают корсет, скучать и думать – поскорее бы следующий… Проживать день за днем ради следующего мгновения счастья и свободы. Ради пикников, вечеринок и охот, тех, что вдали от дома, от строгого взгляда тетеньки. Подальше от толстых тетрадей с шенскими закорючками и бесконечными цифрами. Я исписывала тетрадь за три месяца, а потом тетенька давала мне новую. Гувернантки менялись раз в год, но тетенька никогда не менялась.

Потом в моей жизни появился Элий, и я перестала жить от бала до бала и начала жить от свидания до свидания. Чем-то он был похож на папеньку. Я снова сидела в той самой кондитерской, ела пирожные, смеялась его шуткам и была счастливее всех на свете, уверенная: Элий все сможет, все решит. Пусть сейчас у него трудности, но ведь и папенька начинал с перекрашенной старой кобылы! И папенька был когда-то юн и беден – разве же это грех?

Тетенька, оказывается, знала об Элии. Я наивно надеялась, что это моя тайна; что наши встречи – это мой сокровенный секрет.

Однако ничто в жизни не бывает так просто, как в любовных романах, и глупо было надеяться, что за нами не наблюдали. Но Элий нисколько тетеньку не беспокоил, потому что ничего собой не представлял. Она не видела того потенциала, что видела в нем я. Может, она права, и из-за своей влюбленности я видела то, чего не было и в помине. Но я не хочу так думать! Не хочу – и не буду.

Она была уверена, что я не сбегу с ним из дому, а даже если и сбегу – меня догонят. А я бы сбежала! Если бы знала, что все так обернется…

Жаль, что я не смею и надеяться, что Элий будет ждать меня пять лет из академии или что оставит учебу и последует за мной в Анаксимену. Я не настолько оторвана от реальности. Теперь-то, оглядываясь назад, я понимаю, насколько глупы были мои надежды!

Тетенька изначально не собиралась отдавать меня замуж так рано. Она, оказывается, отказала не одному богатому жениху, ожидая, что ближе к совершеннолетию во мне пробудится бабушкина сила.

И Элия она так холодно приняла, желая напугать меня и разозлить. И сила пробудилась.

И теперь я еду в место, где балов не будет. Только тетради. К цифрам и буквам прибавятся магические письмена, к музицированию и вышиванию – сбор трав и составление гороскопов.

Тетенька любит эту академию. В юности она что-то могла, потом что-то в ней сломалось, и она потеряла свою силу. Остались только ведьмовские глаза: серые, холодные, безразличные.

Я надеюсь, что хоть в этом похожа на тетеньку. Что, в конце концов, мы окажемся одинаково бездарны. Безусловно, я ее уважаю и очень люблю. Но если моя сила сломается, я смогу оказаться от нее подальше, дома, с папенькой. Вряд ли тетенька сможет оставить преподавание во второй раз.

Она держала себя как обычно, строго и чинно, но я-то могу отличить радостную тетеньку от грустной. Другая бы порхала от счастья, как я прошлым утром; тетенька только еще тщательнее зачесала волосы, затянула корсет потуже да вставила стальных шпилек чуть побольше, чем обычно. Может, если прислушаться, я услышу, как она мурлычет тихую мелодию, увертюру к пьесе нэя Цугкермана.

Тетенька везет меня в эту академию ради моего же блага, я понимаю. Я не хочу, чтобы люди, отведав моей стряпни, валились замертво. Но почему-то…

Почему-то кажется, что мое благо слишком уж удачно вписалось в тетенькино.

А я бы хотела…

Я бы хотела, чтобы мое благо было только моим.

И я постараюсь, чтобы так и вышло.

Глава 2

Мы приехали. Кучер завозился с багажом. Я вышла из кареты и начала оглядываться в поисках слуг, но тетенька положила руку мне на плечо, привлекая мое внимание.

– Елания, как вы думаете, почему я так тщательно отбирала ваши вещи? – спросила она вкрадчиво.

В ее голосе мне почудилось злорадство.

Я пожала плечами, вспоминая, какой бой мне пришлось выдержать, чтобы взять с собой косметику.

– В последнее время вы предпочитаете оставлять меня в неведении относительно ваших намерений, – задрала я нос.

По-моему, это я удачно сказала. Ответ получился в меру язвительный и при этом очень-очень вежливый, не придраться. А еще я ясно дала понять, что обижена. И голос не дрогнул – я не выдала растерянности, охватившей меня, когда я увидела огромное главное здание академии.

Оно возвышалось где-то вдали: чтобы дойти до этого замка, нужно было преодолеть парк. Я даже не была уверена, что это парк: больше всего эта масса деревьев походила на настоящий дикий лес, в котором кто-то по недоразумению проложил мощеные дорожки.

Я и знать не знала, нужно ли идти к замку или к какому-нибудь другому строению в чаще леса. По дороге тетенька рассказала, что академия – это целый комплекс зданий. Кроме тех корпусов, в которых учатся, есть несколько больших домов, где живут студенты и преподаватели. Отдельный домик для слуг, барак для рабочих, домики для важных гостей…

И среди всех этих домиков, домов и замков нужно найти тот, в котором меня ждут!

В лесу!

Даже не представляя, как все это выглядит!

Я сомневалась даже, есть ли на территории академии указатели или что-то похожее… Что дорогу к нужному дому потрудились вымостить… что вообще смогу сдвинуть свой сундук с места.

От мысли, что придется разбираться со всем в одиночку, бросало в дрожь, поэтому я об этом старательно не думала.

Не может же быть, чтобы тут совсем не было слуг. Чтобы нас не вышли встречать. Просто не может. Это странное место, и тетенька наверняка не зря всю дорогу рассказывала мне про ответственность и самостоятельность, но она не бросит меня одну в опасности. Я в это почти верила.

Во мне умер дипломат. Или актриса. Или придворная интриганка. Потому что тетенька не заметила моих душевных метаний. Или не захотела замечать.