Жизнь на грани

«Мда, Смакаревич был бы здесь точно в почете», – усмехнулся Павел. Вспомнив программу «Смак», он продолжил осматриваться вокруг. В левом углу кухни с облезлыми желтыми стенами стоял древний еле работающий холодильник, а в правом – гладильная доска, которой, судя по всему, никто не пользовался. Вся эта картинка вгоняла Пашу в ступор. Он смотрел на фурнитуру, а фурнитура, казалось, смотрела на него. Чтобы сохранить свой рассудок и уберечь себя от мыслей о собственной ненормальности, Паша прошел из кухни в ванную комнату. Она, как вы понимаете, была под стать кухне и в чем-то, если вы хотите знать мое мнение, даже выигрывала. Что я имею в виду? Ну, если кухня оставляла нас с вами желать ей лучшего, то ванная напоминала место преступления.

В первую очередь обращали на себя внимание истеричные стены, оклеенные картоном кроваво-красного цвета. Ванна была чугунная и хромая, без одной ножки. Протезом для хромой бедняжки служили перевернутая вверх тормашками раковина да пара одиноких кирпичей. Словно пара атлантов, они хмуро и печально выполняли изо дня в день свой сизифов труд, который был таким потому лишь, что его никто здесь не ценил. Вдоль ванны, поверх картона, были прибиты листы фанеры, обтянутые как попало черным полиэтиленом.

Удивительно, но в этом месте была, помимо холодной, и горячая вода. Правда, самого крана для ванной не было предусмотрено: шланг душа врастал в трубу, так что о том, чтобы принять ванну, не могло быть и речи. Сам душ ничем не закреплялся, и если держался, то, как говорится, на соплях или на честном слове.

«Все бы ничего, – думал молодой человек. – Ванна хотя и хреновая, но ведь и я не сахарный, не растаю».

Да вот только позднее парню открылось знание вселенской величины: вылезать из ванны было неудобно, потому что ты рисковал попасть ногой в грязную мокрую тряпку, которой с одинаковой периодичностью подтирались то лужи, то коридор квартиры. При попадании туда ногой не возникало ничего, кроме отвращения, скользкого и омерзительного. Приходилось мыть пятки по новой, а по периметру ванной передвигаться прыжками и перебежками, как в зоне боевых действий. Чтобы не влипнуть в лужу еще раз. Еще в ванной комнате находились две стиральные машинки. Одна, новая, но сломанная и не подлежащая ремонту, стояла здесь просто так. А вторая была общая, старенькая и советская – из тех, что с пропеллером внизу. Как оказалось, стирала она отлично. Процесс этот достоин особенного упоминания: с характерным хрустом махина пережевывала ваше белье, выплескивая на пол море пены, словно какой-нибудь эпилептик, у которого случился очередной припадок.

Удручающую композицию завершали три ряда протянутых из одного конца ванны в другой веревок, на которых обреченно сохла постиранная эпилептоидной машинкой одежда.

– Вам, как мне было бы приятно думать, не приходится надеяться, что лампочки в коммуналке имели облагороженный вид, будучи одетыми в плафоны. Что это за излишество? Лампы – это лампы, и если они дают свет, то ты уже можешь быть счастлив… А голые лампочки по-своему сексуальны, вы не находите?

Итак, помывшийся, чистенький и свеженький, ты отпирал, как обычно для этого места, фанерную дверь, которая в буквальном смысле трещала по швам. Открыл и видишь перед собой единственную на пять комнат квартиры кухонную раковину. В ней, за неимением альтернативы, не стыдно было и руки помыть, и посуду, и носки постирать.

Увидев все это перед собой, Павел понял, что обитатели этого места давным-давно смирились с жилищными условиями. Никто не хотел ничего менять – вот какая истина витала в воздухе, словно табачный дым, который сложно было не уловить – накурено было везде.

Павлик, как вы помните, был домашним мальчиком из полной семьи. Тем не менее с годами он проводил все больше времени во дворе или в гостях у друзей и отдалялся от родных. Думаю, поэтому он давно уже не чувствовал ни тени стеснения при желании наладить контакты с людьми. Так что познакомиться с соседями – такими же жильцами, как и он сам, – было не сложно, а может быть, даже в радость.

О, не стоит полагать, что Паша был из тех, кто стоит над душой и навязывается, – наоборот, ему было комфортно в роли одиночки, но между делом – по дороге из комнаты в туалет, из туалета на кухню и тому подобное – он с удовольствием общался с людьми.

В дальнейшем он увидел, что этот дом вобрал в себя самую разношерстную, потрясающую своей пестротой компанию. В первой комнате – той, что напротив кухни, жили две подруги: обе студентки-первокурсницы, прилетевшие из Новосибирска в Питер на учебу; девушки – будущий дизайнер Алина и экономист Марина – показались нашему герою веселыми и дружелюбными оторвами. К тому же он напомнил им, что они забыли выключить плитку, и в знак благодарности подруги угостили его арбузом.

– Мне-то что? Пофигу, что чуть не сгорели. А вот за тараканов, тараканов-то обидно! – иронизировал Павел. – Теперь кому-то из них придется вставать в очередь на льготы и проходить утомительные экспертизы. Вдруг какой-то обожженный только притворяется инвалидом?

Вторая комната была той самой, в которой жили Паша и его соседка, с которой ему не терпелось познакомиться. Чтобы попасть туда, нужно было зайти за комнату подружек – сразу за ней вам бы открылся живописный и узкий, как тамбур старой электрички, обшарпанный коридор. Можно даже предположить, что в царские времена, когда дом был еще молод и хорош собой, этот скромный коридор был связующим звеном между прислугой и ее господами.

В комнате номер три – то есть за стенкой комнаты, в которой придется жить Павлу, обитала удмуртка Вика со своей дочерью лет одиннадцати.

Наш герой поначалу, кстати, не понял, училась ли эта девочка в школе, но, спросив у соседской дочки совок, чтобы подмести в комнате пол, он был очарован ее ответом: «Собаки у нас нету».

В четвертой комнате зависали молдаванка лет тридцати пяти и украинка, которой было под пятьдесят. Женщины проживали в этой квартире, как оказалось, дольше всех – целых два года.

Последнюю комнату делили между собой два человека: непонятного вида старуха, которая выходила на свет божий крайне редко и все боялась, что ее выселят, – как позже узнал Павел, ее звали Клавдия Васильевна, – и парень, который был не прочь обняться с бутылкой горячительного.

Но все это открылось Павлу позднее, а пока, пошарив по квартире и познакомившись со всеми, кто был дома, он собрал манатки и вошел в свою комнату, не надеясь увидеть внутри ничего сколь-нибудь приличного. Особой радости или облегчения, оказавшись на новом для себя месте, молодой человек пока не испытал. Волоча на себе пожитки, он шаг за шагом шел к своей комнате. Пара секунд, и он откроет картонную дверь с дужками для замка, который был тут не как средство безопасности, а скорее как элемент интерьера, – перед тем как войти, Паша заметил, что эту дверь легко снять с петель, всего лишь приподняв.

– Ай, какая мне разница. Все, что мог, я уже потерял, – сказал он себе, вспоминая расставание со своей бывшей девушкой. – И почему я порчу хорошие отношения, а из плохих стараюсь вылепить конфетку? – выдохнул Паша, пнув ногой дверь в новую, казавшуюся не радужной жизнь.

2

Павел ввалился в комнату, почти как Вовочка на урок к Марье Иванне в том анекдоте:

«– Вовочка, а ну выйди вон из класса и зайди в него как положено. Так, как это делает твой отец.

– Что, не ждала, сука?! – крикнул школьник, пнув ногой дверь».

Оказавшись внутри, он почувствовал себя неуклюжим слоном. Хотя эта сцена заняла от силы секунд десять, наш «Вовочка», раскрыв рот, смотрел на свою соседку.

Хотя он вошел довольно громко, она, казалось, не обратила на его появление никакого внимания. Девушка сидела за своим ноутбуком и слушала «Fleur»[7]. Повернувшись лицом к своему новому соседу, она, слегка улыбнувшись, сказала ему: «Здрасьте» – и какое-то время смотрела на него с любопытством, сгоревшим быстро, словно спичка.

Кстати, о спичках. В комнате, которую Паша резонно пока не хотел одаривать своим взглядом, витали клочья сигаретного дыма. Девушка сидела на стуле в по-домашнему простой и почти что вульгарной позе – пятка одной ноги спрятана под попу для большей мягкости, а вторая вытянута под столом. Сигаретный дым струйками шел из импровизированной пепельницы, роль которой выполняла банка из-под кофе.

Итак, она смотрела на него. Он, в свою очередь, смотрел на нее. Странно, но я помню, как Павел говорил, что в тот момент время для него словно перестало существовать. И в тот момент Паша почувствовал сердцем, что в этом доме, в этой комнате произойдет что-то такое, что изменит всю его жизнь начисто. Интуитивное понимание этого пришло к нему легко и непринужденно.

Наряду с этим наш новый жилец продолжал жадно запечатлевать черты лица незнакомой, но уже милой ему соседки. Помню, он рассказывал, что, пока он на нее смотрел, казалось, что он был самым счастливым на свете – словно не было в его жизни тяжелого багажа проблем, с которыми он дошел до этого места. Вижу, вам интересно услышать, какой же она была? Что ж…

«Я бы сказал, что телосложение у тебя спортивное, да и видон соответствующий. – думал Павел, смотря на девушку, одетую в розовый балахон и голубые спортивные штаны. – Странно, что ты куришь… Хотя это придает твоей красоте глубины. Была спортсменкой? Потом надоело, или что-нибудь плохое с тобой произошло, и с тех пор ты перешла на какой-нибудь боулинг или бильярд – бьешь редко, но метко».

У нее были правильные черты лица. Глаза ее были большими, но не огромными; губы чувственными, но без всякого намека на пошлость. Казалось, на щеках девушки изредка мог заиграть румянец; во взгляде ее читалась странная грусть, такая, словно кто-то в свое время больно задел струны ее души, а потом, наигравшись, оставил расстроенный инструмент в сторонке. Сравнение этой утонченной девушки с гитарой неуместно, впрочем, считать, что она ангел, Павел не видел смысла. Фигура? Что надо, все на своем месте. Она не то что хорошенькая, а просто-напросто – офигенная! Тьфу ты, она что, одноногая?!

«М-да уж, и это моя соседка. Еще и курит», – чуть было не чертыхнулся Павел, но промолчал.

Впрочем, как говорил Ганнибал Лектер[8], люди не всегда говорят то, что думают, и я где-то слышал, что эмоции, написанные на наших лицах, далеко не всегда удается скрыть. Так и на этот раз. Одноножка, как мысленно окрестил ее Паша, вмиг распознала на лице своего двуногого сожителя смесь удивления и отвращения – тот коктейль, пригубить который он явно был не готов.

Так, начало их знакомству и сожительству было положено не самое подходящее. Я вот, например, пытаясь представить, как бы это было, окажись я на месте Павла, так и вижу, как глаза соседки вновь наполняются грустной отрешенностью, теряя интерес к вошедшему, чтобы не было больно.

Простое слово «привет» Павел проговаривал сперва с улыбкой радости и восхищения, а затем уныния и разочарования:

– При-вет, – сказал он, обрушив на паркет ворох своих вещей.

– Привет. Меня зовут Кристина, – бросила она новому соседу и повернулась к монитору, чтобы ненароком не расплакаться.

– Меня Павел. Очень приятно.

– Я вижу, – холодно, почти безучастно ответила девушка и уткнулась в компьютер.

– И все? – спросил молодой человек, не понимая, что происходит и как ему быть дальше.

Кристина проигнорировала вопрос, и он, недовольно бормоча, начал раскладывать свои вещи туда, где находил для них место: два пакета с бельем в покосившийся, будто старое дерево, шкаф. Сумку с консервами, посудой и прочим – под столик (не тот, за которым сидела Кристина, а другой, поменьше). Минутой позже его кожаная косуха была брошена на стул, глядя на который можно было подумать, будто он ровесник этому дому; а вторая и последняя сумка были поставлены на шкаф.

– Вот как-то так. Надеюсь, не развалится, – сказал Паша нарочито непринужденно, стесняясь признаться себе, что чувствовал себя неловко перед Одноножкой.

«А ведь не прошло и десяти минут. Ох как же я удивлюсь, если мы продержимся вместе как соседи хотя бы пару месяцев», – думал он с улыбкой, как после кислого лимона.

– Чаю хотите? – Кристина закрыла крышку своего компа, оборвав нежный голос Ольги Пулатовой на середине песни.

– Эм-м, ну, если вы изволите. То есть да, я был бы рад.

– Сейчас организуем, – ответила она и, нажав на кнопочку дешевенького чайника (вроде тех, которые покупают студенты на распродажах в супермаркетах), в два прыжка оказалась на своем диване.

– Спасибо, – произнес Павел со сдержанной благодарностью в голосе. Он знал, что ему, мягко говоря, придется потратить некоторое время, чтобы привыкнуть к жизни с Одноножкой. Чтобы попытаться принять ее если не за полноценную сверстницу, то хотя бы за девушку второго сорта.

Пока кипятился чайник, Паша присел на красное кресло, которое можно было раскинуть, чтобы превратить в одноместную кровать. Сняв ботинки, которыми он наследил в комнате, как свинтус, Паша надел тапки.

Поставив ботинки под шкаф, он вернулся на прежнее место и посмотрел в окно рядом со своей койкой. На улице падали хлопья густого снега и было видно, что там правит бал холодный ветер. Но несмотря на то, что комната была далеко не первой свежести, а дом, мягко говоря, староват, в помещении было тепло – батареи грели отлично. К тому же тепло в доме было еще и потому, что, как Паша вспомнил, в подъезде со ступеньками, рассыпавшимися от времени, над головой торчали трубы теплоснабжения.

– Забавно, но даже у ветхости есть свои плюсы, – поделился он своей мыслью с Кристиной, которая расположилась с книжкой на своем диване.

Через какое-то время, за кружкой чая, они начали понемножку привыкать друг к другу.

Но после восьми вечера произошло кое-что неожиданное для них обоих. В хлипкую дверь их комнаты громко застучали, но шпингалет выдержал, не давая двери распахнуться.

Первая мысль Павла была, что это к ним стучатся менты, – к тому вечеру он уже знал, что дом, который он отыскал для съема жилья, – расселенный. Отсюда и цены у этой комнаты такие демократические: семь тысяч в месяц, то есть по три с половиной тысячи с человека. Впрочем, если быть честным, то Паша и тысячи рублей за эту комнату бы не отдал.

– Ой, не парься. Это, наверное, Ольга, – сказала ему Кристина и поскакала открывать ей дверь. Пока она прыгала, Паша с удивлением смотрел, как из стороны в сторону болтался конец штанины, заправленный вокруг обрубка Кристининой ноги, чтобы не мешать ей передвигаться.

«Что же с тобой произошло и почему ты не носишь протез?» – думал он, наблюдая, как девушка разговаривала с пожилой украинкой.

– Передай своему соседу, чтоб через час был на кухне! Проведем собрание и обсудим порядок. А то достало меня это все, – сказала украинка по имени Ольга, благодаря своему трудолюбию и напористости пользующаяся здесь авторитетом, и пошла оповещать остальных.

– Это что, у вас тут каждую неделю проводятся утренники, да? – изумленно спросил Паша Кристину.

– Не знаю. Два месяца тут живу, но никогда такого не было.

Когда пришло время, ребята вышли на кухню. На этот раз в кухне, озаренной желтым светом горящей лампочки, было что-то привлекательное. Паша начал думать, что привыкает к происходящему.

Впрочем, позже он понял, что рано начал радоваться.

Стоя опершись спиной на дверной косяк, Паша с интересом изучал новые лица, возникшие перед ним: «Ага, вот тот парень алкогольного вида, а вот и наша соседка-удмуртка, о которой говорили мне девочки, когда я хрумкал арбуз».

Как бы там ни было, заинтересованность в том, что говорила Ольга, казалось, испытывала лишь она сама. Паша помнил, что в тот вечер она показалась ему строгой и наглой пенсионеркой, которая считает себя тут королевой:

– Мы с Викой, – Ольга взмахнула рукой, будто занеся топор над головой Вики, – живем тут с самого начала, а вы, – обращалась она к остальным, – живете тут как попало и каждые несколько месяцев сматываете удочки…

– С момента основания, что ли? – прошептал Павел и увидел улыбку Алины, услышавшей его вопросец.

– Что смешного-то? – рассердилась Ольга. – Я, собственно, о вас с Мариной и говорю. Где это видано, чтобы по ночам на кухне носки стирать?

– Да не стирала я тут носки, с чего вам так думается? – спросила Марина, отражая атаку.

– Вы знаете, я на людей не наговариваю. Пошла в туалет ночью, выхожу – а ты тут в темноте дрочишься.

– Понятно… – махнул Паша рукой, поняв, что оказался на собрании колхозниц. Перед тем как пройти в комнату, он услышал, что надо каждому выключать за собой свет (а не то Алевтина Эдуардовна, хозяйка этого места, выселит), и обратил внимание на график уборки квартиры – каждая комната по очереди должна делать уборку в свою неделю.

Когда тем же вечером на кухне он чистил зубы, ему удалось переговорить с Мариной, ожидающей своей очереди в ванную.

– Да эта дура реально не в себе, – говорила она об Ольге. – Я голову в раковине мыла, а не носки стирала. Ты только ей об этом не говори, ладно?

– Если честно, тут, как я посмотрю, все не слава богу. Стирать носки в ванне, по-моему, ничуть не лучше. Так что не парься.

– А вот за это спасибо.

– Пожалуйста, – улыбнулся он ей, а затем принялся полоскать рот, думая о том, что первый день самостоятельной жизни «на грани добра и зла» позади.

Глава 3

У человека можно отнять все, кроме одного: последней свободы человека – выбирать собственное отношение к любым обстоятельствам, выбирать собственный путь.

Виктор Франкл1

Мало-помалу Паша привыкал к своей отстойной жизни маргинальной богемы, как он в шутку себя прозвал. Собственно, все как всегда: работа – дом, только никакой личной жизни и комфорт ниже среднего. Он чувствовал себя крысой, которая находится гораздо ниже ватерлинии тонущего корабля. Но пока что выбирать не приходилось.

После работы он приходил домой, ложился на кровать и плевал в потолок, думая о прошлом, которое он похерил. Так он лежал и, онемев, ныл, обвиняя себя во всех ошибках человечества. Наверное, ему нравилось страдать, считая, что он оказался в дерьме. Как бы там ни было, первую неделю Павел провел, закрывшись от всех и вся. Когда Кристина возвращалась с работы, он делал вид, что все у него хорошо, хотя она понимала: что-то у него в жизни не в порядке.

Как-никак, а сюда, в этот дом попадают люди не от хорошей жизни, верно? Кристина чувствовала, что она нравится своему соседу, и искренне пыталась с ним подружиться. Но, по всей видимости, это был тот случай, когда наш герой обжегся на молоке и поэтому дул на воду.

Но даже самый унылый мизантроп может заскучать от презрения к себе и к окружающим. Потихоньку он начал общаться с соседями, а уже через месяц почувствовал, что он в этой квартире – как рыба в воде.

Впрочем, кроме этого, произошло еще кое-что…

…Из серии: «Только привыкнешь, что жизнь прекрасна, как она повернется к тебе одним местом», чтобы ты не расслаблялся.

Рано или поздно любой снимающий комнату или квартиру имеет радость познакомиться с ее хозяином. Бывает это по-разному. Но иногда все происходит крайне необычно. Так, Паша вышел на Алевтину Эдуардовну по «наводке» своего друга, который снимал у нее же комнату в коммуналке дома на «Гостином дворе»[9].

Паша помнил, как обратился к этой женщине, когда, что называется, приспичило, и она, начав с того, что место на Вознесенском проспекте хорошее, а цены приемлемые, сказала, что на данный момент все каморки заняты («Ах, как неловко»). Несолоно хлебавши Паша начал искать жилье другими путями. Но варианты, которые ему попадались, не подходили или в денежном, или в территориальном отношении. И когда он встал перед необходимостью экстренно съезжать хоть куда-то или отправляться служить Родине, руки сами набрали номер Алевтины Эдуардовны.

Договорились, она вошла в его положение и показалась поначалу здравой теткой. Деньги за первый месяц проживания он отнес охранникам, которые находились в будке рядом с аркой, – сторожили ворота и следили за двором, который был утыкан камерами видеонаблюдения.

Но важно не это, а то, что впервые он увидел эту женщину, занимающуюся благотворительностью, лишь спустя полтора месяца. За несколько дней до этого вся квартира переполошилась, превратившись в сумасшедший дом: сыр-бор начался после того, как стало известно: теперь жильцам нужно платить по две тысячи в месяц за электричество.

Разумеется, пролетарии, и наш Паша в том числе, были не согласны с новым порядком оплаты.

Паша попытался разрулить ситуацию для них с Кристиной:

– Алевтина Эдуардовна, но ведь мы с вами договаривались, что семи тысяч на двоих будет достаточно. Что, если нам просто нечем платить?

– Ну, Павел, вам не повезло…

– Поймите, пожалуйста, когда я жил с родителями, мы за трехкомнатную квартиру платили по счетам всего четыре тысячи в месяц. А тут за свет – две. Я не спорю, комната классная, но у нас тут нет сварочного аппарата.

– Тогда могу вам предложить вернуться к родителям. Вы же к этому готовы, верно?

– Речь не об этом, а о том…

– Паш, поймите теперь вы: то, что было раньше, это… это были каникулы… А теперь пора снова в школу. Тем более что я этот дом ремонтирую, с ребятами… Мне ваших денег не нужно. Поэтому вы их и отдаете охране. С меня ведь тоже за этот дом спрашивают, ясно вам?

– Хорошо, Алевтина Эдуардовна, ясно.

– Хм… Тогда, может, вот что… Может быть, я деньги за аренду попрошу у охраны обратно, чтобы они вам отдали, а вы на них купите немного краски и стройматериалов и приведете всем скопом подъезд в порядок? – спросила Алевтина Эдуардовна очень сладко и вкрадчиво, как спрашивает Лиса, прежде чем заманить Колобка себе в пасть. – Вы только остальным соседям об этом не говорите, и все будет хорошо

– Ох… – смекнул Павел. – Я бы рад, но времени нет, работаю пятидневку. А Кристина, сами понимаете…

– Господи! Что за люди?! Вам стараешься, стараешься. Ваша квартира – одни предъявы, а как что-то попросишь, так начинаются капризы… Вы поймите, на меня повесили долги за этот дом. И их надо выплатить. Поэтому мы тут сели и посчитали. Вот и вы попробуйте сосчитайте себе в уме количество квартир и комнат в доме и разделите на шестизначную сумму. Как, нравится? Так что, Паш, ваши деньги идут не мне. Примите это во внимание.

Услышав эту пламенную речь, Павлу хватило ума прекратить качание прав и угомониться. Девять тысяч на двоих – это еще не так уж и плохо, успокаивал он себя, втайне жалея, что оказался здесь.

Но что сделано, то сделано. Позже Ольга попыталась обратить внимание хозяйки, что можно оплачивать свет по счетчику, на что Алевтина Эдуардовна легко и непринужденно съехала с темы, сказав, что в их квартире счетчик не работает.

– Пусть не пиздит! Все работает! – в бешенстве вопила во всю ивановскую Ольга.

Затем порешили обратиться в местный ЖЭК или в «Ленэнерго», но, как только дошло до дела, энтузиазма у жильцов квартиры № 25 поубавилось. Бунт был подавлен, так и не начавшись…

О, и было еще кое-чего. Подкопив, Паша и Кристина решили приобрести бэушную стиральную машинку-автомат, чтобы не пользоваться советским «пропеллером». Это приобретение послужило одновременно и поводом для попытки хоть как-то узаконить отношения между съемщиками второй комнаты и хозяйкой.

Телефонный звонок. Гудки. Предложение заключить договор, чтобы забрать машинку, когда придется съехать. «Какой договор?! Вы в каком мире живете? Получится полгода прожить – пожалуйста, живите! Получится год – здорово, нет проблем!»

Вот и поговорили. Примерно такой же разговор состоялся между ними троими неделей позже, после того как соседи – да, даже тогда они были далеки от того, чтобы дружить – вывели клопов, найдя какого-то парнишку в газете бесплатных объявлений.

Молодые люди, уважая себя, решили попросить у хозяйки тысячу рублей «за клопов» обратно. На что был получен однозначный ответ:

– Клопов не было! – При этом Алевтина Эдуардовна смотрела преимущественно на Кристину как… как на таракана. «Господи, если я не люблю инвалидов, то как назвать это?» — вопрошал Павел, пытаясь охарактеризовать тот надменный, ледяной и одновременно испепеляющий взгляд, с которым смотрела на Кристину хозяйка – женщина лет пятидесяти пяти, с дорогой косметикой на лице и весьма неплохим вкусом в одежде. Так, пожалуй, смотрят на нелюбимого мужа или ненавистного приемного сына, которого не смогла полюбить бездушная мамаша.

При других условиях он бы посчитал эту даму милой и воспитанной женщиной средних лет – бизнес-леди или преподавательницей.

Но в тот момент она казалась ему работником Гестапо. Тем, который днем шагал выполнять свою жестокую работу, а вечером, придя домой, мог искренно плакать, слушая Моцарта, сидя за бокалом розового шнапса и ненавидя войну и себя.

Казалось бы, мелочь, но две первые встречи, помноженные на неприязнь к Кристине как к инвалиду и симпатию к ней как к девушке, стали для Павла краеугольным камнем всей этой истории.