Рассказы

Вот так примерно он думал о своей маме и сестре. Отца он даже не пытался посвятить в свои интересы. Маму тоже. Просто она всегда врывалась в личную жизнь детей.

Мерида проснулась минут через десять, они принялись за еду, и Мерида, как всегда, быстро закончила и встала.

– В путь, Эрик!

Сейчас Эрик ещё острее чувствовал контраст между его реальной жизнью и той, которую он проживает здесь. Каждый бой накалял его боевую страсть, он совершал ошибки, набирался опыта, делал выводы. И главное, его чувства были настоящие: злился ли он на кого-то, ненавидел, любил. Здесь он всему этому мог дать волю, в отличие от внешнего мира, где он куда больше ощущал себя бесчувственным роботом. Он давно уже не хотел выходить из виртуального мира, потому что атмосфера в семье стала напряжённой. Раньше она тоже не была приятной, но к ней все успели привыкнуть и жили более или менее спокойно. Теперь же даже находиться на кухне было неприятно, Эрик спешил поскорее поесть, чтобы вернуться к себе и погрузиться в игру.

Там не было места его переживаниям по поводу того, что из-за бабушки в доме сущий переполох. Он просто забывал обо всём, и тяжесть уступала место более горячим чувствам. Мерида предложила уже переходить к более сложным уровням, чтобы двигаться дальше. Ему и самому этого хотелось, но, когда это говорит Мерида, звучит куда убедительно. И сейчас они снова боролись с очередным троллем…

– Эрик, ты оглох?!

– Я просто слушал музыку, нечего кричать!

– Тебя мама зовёт.

– Да что ей вдруг от меня понадобилось…

Он подошёл к маме на кухню. Она разговаривала по телефону с кем-то и о чём-то спорила.

– Ты звала, вот я пришёл.

– Вот список, сходи в аптеку, купи эти лекарства.

– А в больнице их что, нет, – наполовину про себя проговорил Эрик.

– В больнице есть, но бабушка переезжает к нам.

– К нам?!

– Да, давай уже, иди.

По простоте души ему казалось, что теперь, чтобы вселить лежачего больного, нужно весь дом превратить в лазарет. Он не был в восторге от этой перспективы, даже раздражённо думал, что теперь всё только и будет крутиться вокруг полудохлого человека. На обратном пути он внезапно подумал, что всё может измениться и, значит, возможно, станет лучше. Когда он вернулся, все уже ожидали приезда бабушки. Эрик положил покупки на стол и постарался улизнуть к компьютеру, но уйти с головой в игру не смог. Совсем скоро в дверь позвонили, санитары ввезли каталку с лежащей на ней бабушкой. Началась волокита с оформлением, где присутствие Эрика не было необходимым, а когда он долго оставался без дела, ему становилось не по себе.

Все дела по уходу за бабушкой выполняла сестра, но она постоянно дёргала Эрика – он подавал воду, лекарства, мыл, стирал. Он уже не мог находиться в игре, а если и заходил, то ненадолго, потому что его снова отвлекали.

Сестра изо всех сил старалась показаться перед мамой, да и самой собой, дисциплинированной и хозяйственной. Она поручала Эрику то или иное голосом командира. Это раздражало, но делать было нечего, препираться в такой момент совсем неуместно, хотя, сколько может это длиться, с другой стороны? Не вечно же так жить. Каждый день стал каким-то испытанием. Только игра и общение с Меридой его спасало от удручающих мыслей.

После резкого выхода из игры он потерял некоторое количество силы. Мерида, конечно, прикрыла его в битве с троллем, но Эрик был уже не таким ловким и быстрым. Поэтому, чтобы сохранить силы, Эрик и Мерида решили запасаться углём на зиму, оставив битвы с троллями до того момента, когда Эрик вполне оправится. Они пошли в сторону коряжистых гор, где обычно можно было добыть уголь. Но на гору оказалось не так-то просто забраться, Эрик даже чуть не упал один раз, когда отвлёкся на свои мысли. В пещере, куда они направились, спали кровожадные летучие мыши. Их нужно не разбудить: бороться с ними очень трудно, даже опасно. В том мире новые опасности приходят с возрастом, то есть со временем, проведенным в игре, а они, хоть и были уже достаточно опытны для перехода на новый уровень, всё же благоразумно избегали рискованных шагов.

В пещере было тихо, они подошли и разделились – Мерида держала факел, который нужно было регулировать, потому что если он разгорится, то может разбудить хищников. Они пробрались до ямы, где были залежи угля. От породы его надо будет ещё отделить, но пока главное набрать побольше. Эрик принялся копать, а поскольку дело было однообразным, ему удавалось ещё и разговаривать.

– Мерида, у нас не так много времени было последнее время, слишком много работы, и мы совсем не успевали поделиться мыслями о происходящем, как бывало раньше.

– Это так, – только отозвалась Мерида. Эрик хорошо знал её сдержанность и решил, что должен как-то начать сам, потому что сама она не разговорится. Если он надеется это сделать, а ему обычно удавалось, то и она ему неожиданно откроется, а это было ему очень важно, и он продолжил:

– Знаешь, мы всё время что-то делаем, а я немного устал от этого, мы потрудились, и я хочу немного отдохнуть уже.

– Прямо сейчас не получится. Если мы не соберём достаточно угля, нам придётся совсем туго зимой, не говоря уж о том, что мы не сможем пройти перевал и найти Талисман.

– Да, это так, но всё-таки раньше я не замечал этого, а теперь понимаю, что мне не хватает отдыха здесь, сна мне недостаточно. Мне хочется больше говорить и меньше делать, я или устал, или заболел, не знаю уж.

– По крайней мере, сейчас ты можешь говорить: работа однообразная, особого внимания не нужно.

Она улыбнулась. Как и у каждой компьютерной фигуры, у неё были только три варианта улыбок. Но она была красива, и в его глазах она обретала тысячи выражений, хотя объективно у неё было всего несколько лицевых комбинаций.

Он улыбнулся в ответ и приостановил работу. Мерида не указала ему на это, хотя вряд ли не заметила. Он вздохнул, для придания важности словам, и начал.

– Помнишь, когда мы были схвачены гигантским орлом, мне даже в голову не приходило оставить тебя, а когда Эшер звал меня в свою команду, мне не было это особенно интересно, я даже не взвешивал за и против. Для меня другая жизнь, не с тобой, не может быть привлекательной.

– Этому есть объяснение, два охотника, привыкшие друг к другу, более эффективны, чем двое незнакомых, пусть и хороших. Однажды случайно встретившись мы стали хорошими партнёрами, успешными – это так.

– Да… – Эрик увидел за спиной Мериды змею, медленно подкрадывавшуюся к девушке. Сама Мерида не замечала её, она поняла, к чему Эрик клонит, и в её сердце проснулось женское кокетство. Очень неожиданно и сладко было поддаваться ему, благоразумие и осторожность были отброшены, потому что иначе она бы не стояла, повернувшись к другу так долго, не проверяя, что там сзади. Эрик не стал сразу атаковать змею, если бы он сделал это сейчас – это было бы просто предупредительностью, которая могла испортить момент, а ему хотелось подпустить ядовитую тварь ближе к Мериде и неожиданно вырвать её из лап опасности. Как много уже погублено тщеславием, а каждая новая его жертва редко осознаёт, на чьём поводу идёт.

– Да… – повторил Эрик, – но есть ещё кое-что… Ведь не бывает ничего просто так! Знаю, нам ещё много предстоит испытаний, ещё многому нужно научиться, но мы уже показали внушительные результаты, мы в десятке первых Охотников, а народу тут очень много.

Мерида снова улыбнулась в ответ. Боже, ещё недавно она была сурово настроена, а теперь улыбается так часто. По-настоящему улыбается, а не насмешливо ухмыляется или вроде того. Он понял, это подходящий момент для признания, и он собрался с духом чтобы выпалить его.

– Мерида… осторожно! – Эрик толкнул подругу в сторону, стараясь отвести от змеиного выпада, частично ему удалось, но змея задела руку девушки и факел упал и потух. Воцарилась тьма, лишь зелёные глаза змеи светились в пещере, не освещая её.

– Мерида?

– Я цела, Эрик! Ты?

– Порядок, – как-то неуверенно ответил парень, – беги, пока я отвлеку её.

По её молчанию он понял, что она встаёт; ничего не было видно, кроме движения головы змеи. Она видела их. Пытаясь отвлечь её, он грозился ударить кинжалом, но всегда уклонялся, когда та атаковала, и поэтому не мог уловить момент, чтобы ранить.

– Эрик! – услышал он сзади себя и в тот же момент увидел вспышку в другой стороне пещеры. Он сразу понял, что произошло: Мериду задело ядовитым жалом на хвосте огромной змеи, это он начинал светиться от прикосновения.

Сердце Эрика сразу учащённо забилось, а движения стали порывистыми, но неуверенными. Его охватила паника, дрожащими руками он сделал несколько сильных выпадов. Два раза он промахнулся, но после третьего сильного удара победить змею стало проще, а Эрик не жалел сил и средств. Не без потерь Змея была повержена, и Эрик подбежал к лежащей Мериде. Она была без сознания, отравленная ядом Змеи, и ему нужно было найти Зелёный Крокус, чтобы добыть противоядие. Времени на это у него было не так много, но оно было. Меньше у него было сил на долгий путь, в котором ему непременно встретятся противники.

– Эрик! Сейчас не время для игр, – услышав голос мамы, он тут же встал и закрыл ноутбук. – Иди и помоги сестре уложить и накормить бабушку.

Он повиновался.

– Ты где был? – спросила Эмма.

– Я должен был кое-что доделать.

– В компьютерной игре?

– Нет, в домашке! А вообще, что пристала?

– Да то, что я вот тут горбачусь, а ты где-то прохлаждаешься.

– Ну, вот я и пришёл помогать.

– В последний момент!

– Тихо! – негромко, но резко сказала мама.

Они перестали спорить, но враждебное молчание воцарилось в комнате. Его то и дело подзывали не затем, так за другим, дом просто с ума сошёл. Он не решался вслух возмущаться по этому поводу, а сердце его ныло – время стремительно уходило, и жизнь Мериды была под угрозой. Она умрёт, если он опоздает, хоть на час. Так прошёл день.

Вечером сестра ушла куда-то (он никогда не интересовался, куда она ходит) и ему удалось сесть за компьютер. Всё, что он делал в игре, он делал не с удовольствием – с увлечением, даже с ожесточением. Он не задерживался, чтобы разглядеть какую-нибудь штуковину, а сразу приступал к следующему заданию. Он повергал противников одного за другим, времени становилось меньше, а на паузу поставить было нельзя, хотя вне игры время шло медленнее. Он уже знал, что спешка – плохой помощник, и этой ошибки он не повторит.

Солнце клонилось к закату и светило прямо в лицо, но Эрик напрямик пошёл к пещере дракона. Дракон был не очень крупный, так что они столкнулись в прямом бою. Эрик старался не делать рискованные трюки, раны ему сейчас некстати, ведь они тоже отнимают время и силы на выздоровление. Вот уже его бой близился к концу, как вдруг чья-то рука захлопнула ноутбук.

– Эй! Что ты делаешь?!

– Я тебя уже полчаса зову помочь с бабушкой, а ты в игрушки играешь. Мне, знаешь ли, тоже не хочется всем этим заниматься.

– Тебе нужна помощь или ты пришла ругаться?

– Ты должен поменять простыни бабушке.

– Так ли это срочно?! – чуть не плача вскричал Эрик.

– Сейчас – да! Поди посмотри сам, что там, а то сидишь за компом с утра до ночи!

Эрик не ответил и подошёл к кровати больной. На ней была разлита блевотина с кусками непережёванной рыбы. Бабушка кашляла, изо рта лилась слизь… Эрику было противно прикасаться ко всему этому, во всей комнате стоял какой-то странный запах. Он услышал тревожный звук отпирающейся ключом двери. Это мама приехала по зову Эммы.

– Так, что произошло? Эрик, уйди, что вы тут натворили. Боже! Я звоню в скорую.

Допрос Эммы на кухне, суета и раздражение вдыхались с самим воздухом. Мама ругала Эмму, та только угрюмо молчала и односложно отвечала – она была подавлена. Эрик почувствовал вспышку злорадства, правда, в следующую минуту понял, что радоваться нечему, ведь сестра лишь больше озлобится и вскоре отыграется на нём. Из всего стало ясно, что дела у бабушки совсем плохи. Потом стали расспрашивать его.

– Я сидел за компьютером, пока все ушли, смотрел фильм…

– Он в игрушки свои играл!

– Эмма, я не тебя спрашиваю! Эрик, дальше?

Вместо ответа мальчик заплакал, сначала несильно, но вскоре уже не мог сдержать потока слёз. Хоть ему и было стыдно своих слёз, они были неуправляемы.

– Ладно, дети, ложитесь, все мы сейчас на нервах от этого. Эрик, вставай, иди умойся и ложись спать.

Эмма не заставила себе повторять и сразу ушла. Легко откупился, подумала она уже в кровати, я же знаю, что ему всё равно. Ему всё равно, что там с бабушкой, ведь будь это не так, он бы не ленился. А заплакал он от страха, что его поругают, потому что он кругом виноват. Я бы справилась, если бы он лучше помогал.

Она была почти права, всё, что касалось бабушки, трогало его постольку, поскольку это касалось его – ему не было по-настоящему её жаль. Он плакал о том, что навсегда потерял Мериду.

Художники

– Неплохо, Герман, совсем неплохо, вам надо только над перспективой поработать, но в целом уже хорошо смотрится. А у вас что, Бэрримор?

Студент Бэрримор подал свои рисунки учителю.

– Неплохо, но вот у вас опять та же ошибка, на которую я в прошлый раз указывал, вот здесь вот. Халтурите, и в конце не дорабатываете. А вот в этом рисунке – вы же умеете рисовать лошадей, но здесь у вас не лошадь, здесь вы нарисовали, скорее, осла…

– Я стараюсь… – начал было Бэрримор.

– Это хорошо, но надо больше стараться. И палитра, вы же почти не смешиваете краски, не надо так делать, лучше соблюдайте тональность, а то у вас наверху в этой картине всё темное…

Бэрримор промямлил в ответ что-то вроде «я не успел, если бы еще день…»

– Ладно, просто обратите внимание на эти моменты, и всё у вас получится.

– Хорошо…

По пути в их съёмную на двоих квартирку Бэрримор шумно негодовал.

– Учитель только и видит, что мои ошибки, а ведь я не стою на месте! Видел, как я передал форму в том подмалёвке, а учитель увидел только несовершенную палитру… Я, как будто, стою на месте, по его мнению!

Герман, хоть и был другом Бэрримора, не мог не чувствовать упоение от превосходства над товарищем, но не подавал виду.

– Я думаю, если ты сам видишь свой прогресс, это уже хорошо, ты развиваешься, просто именно он этого не видит, но он же не единственный человек в мире!

– Нет, ты не понимаешь. Если он не видит, то другие – подавно! Ведь он-то, хотя бы, смотрит, а другие тем более не удостоят взгляда мои рисунки. А если другие не признают твоё творчество, его, считай, и нет.

– Почему это?!

– Да потому что так оно, и всё. Жизнь так устроена, и мне в ней, как видишь, ничего не светит. По крайней мере, в художественной области.

Герман не нашёл, что ответить, но он был не согласен с другом. И что, что ты неизвестен, искусство ведь для себя в первую очередь. Видимо, Бэрри совсем в отчаянии, ведь ему в который раз не удаётся удовлетворительная работа.

Герман всегда отрицал позицию Бэрри, будто если ты не признанный художник, тогда лучше вовсе не рисовать. Но на самом деле, возражая, он в этом убеждал скорее себя, потому что сам давно не испытывал радости от рисования, только от похвал окружающих. Искусства ради искусства для него не существовало, хотя утверждал он обратное. Он помнил, как очень давно начал рисовать, потому что от него этого ожидали родители, и каждый раз, беря бумагу и карандаш, он не хотел ударить лицом в грязь перед ними, хотел сделать вещь. У него хорошо получалось, и это стало его основным занятием и своеобразным «делом чести» перед родителями и их друзьями, которым те хвалились талантливым сыном. Но он завидовал Бэрри; в его рисунках Герман нашёл то, чего не было у него, что сам он давно потерял. И Герман знал, что завидует, поэтому помогал Бэрри, чтобы перед собой оправдаться – ведь, несмотря на свою зависть, он никогда не вставлял другу спиц в колёса, а даже помогал ему, но Бэрри всё равно не получал похвал учителя.

Следующую работу учитель ожидал на другой неделе, так что времени было достаточно для новых трудов. Однако Бэрри не принялся за работу с большим рвением, как ожидал Герман, а напротив, предался унынию и сел за телевизор, переключая каналы безо всякой цели. Герман не осмелился его отрывать от экрана, а то ещё нарвётся.

Остаток дня они провели врозь, и, когда Герман вернулся вечером, Бэрри дома не было. Он заглянул в уголок Бэрри, не сделал ли товарищ новых рисунков, но всё лежало нетронутым – покинутый мольберт, небрежно брошенная палитра, ненужная папка рисунков.

Он открыл её. Там были рисунки, совсем не похожие на его собственные. Бэрри не брал красивые модели, а изображал преимущественно выражение лица, динамичные позы, людей с говорящими жестами. Бэрри никогда прямо не говорил, что стремится к этому, но даже когда среди рисунков встречались просто портретные изображения, они, хотя и были прорисованы не так искусно, как у Германа, казались ему более яркими, выразительными, смешными или печальными. У него самого так не получается – эстетство настолько въелось ему глубоко в мозг, что его модели, даже когда он хотел придать им больше эмоциональности, всё равно выглядели, как актёры, делающие выверенные жесты и мины. Что-то живое и непосредственное в них отсутствовало. Фигура гладиатора, которую они вместе рисовали, выглядела более корявой, сам человек был не такой изящный, как он же вышел на рисунке Германа, но манера, которой она была нарисована, обладали своей характерностью. Балерина, конечно, совсем оказалась не женственной, и линии, которые у Германа были воздушные, здесь были очень толстые и напоминали изгибы корней деревьев, но ведь это-то и делало рисунок необычным, привлекающим внимание.

Шум открывающейся двери будто пробудил его от мыслей. Это входил Бэрри, громко говоря по телефону. Герман быстро сложил рисунки и вышел из уголка друга.

– Да, я буду свободен, Герман тоже. Но я ещё спрошу его, чтоб уточнить. Или ты ему позвони. Ага. Пока!

– Привет, Бэрри.

– А, ты дома? А я вот позвонил Ларе и, как оказалось, не зря: она собирает вечеринку в среду. Пойдёшь?

– Да, наверное…

– Если не хочешь, можешь не идти.

– Нет, я пойду, это я так, от неожиданности.

– Ну, вот и хорошо!

Во все дни перед пресловутой средой Бэрри, в основном, думал лишь о вечеринке, о том, что будет делать на ней. Рисовал он тоже, конечно, но очень мало и без усердия. На вопросы друга отвечал примерно так: вот заряжусь энергией на вечеринке и как нарисую! А то сейчас не могу сосредоточиться, когда нависает такое событие, да и вдохновения нет.

Так они дожили до среды. На вечеринке было весело: Бэрри отрывался, как и хотел, не зная меры. Герман не находил удовольствия в безумных дрыганиях, как он называл быстрые танцы под громкую музыку. Он смотрел на друга, как он веселится и не мог не думать, как он несерьёзен, ведь он не успеет ничего в срок. С другой стороны, он был открыт впечатлениям, так что его план зарядиться вдохновением может сработать. При этой мысли в нём сразу проснулся дух конкуренции. Он решил не отставать в безудержном веселье. Хлопнув коктейль, Герман тоже взошёл на танцпол и присоединился к дискотеке.

Утром им обоим это отозвалось болью в голове. Они знали об этом, но, как и все, предпочитали не думать о последствиях, когда речь идёт об удовольствиях.

– Ну, Бэрри, готов к работе?

– А ты?

– А что я? Я-то кое-что уже сделал за эти дни, а ты нет.

– Хватит, лучше помоги мне!

– Как я тебе помогу?

– Ну, сейчас подумаю.

Бэрри начал потихоньку приводить себя в порядок.

– Можешь оставить это. Давай, умывайся и берись за работу. А уборку я сам сделаю. Давай!

Так распределившись, они засуетились. У Бэрри ничего не выходило – рисунок за рисунком летели в корзину.

– Герман, я не могу!

– Можешь! – крикнул Герман из кухни. – Продержись ещё минуту, подкрепление уже в пути – и, изображая торжественную музыку, Герман принёс другу травяной чай.

– Спасибо, дружище! Вот, кажется, мне уже лучше, – Бэрри вздохнул и начал вырисовывать что-то уже более осмысленно и старательно, чем все предыдущие рисунки.

– Вот, получается…

– Ага, важно, что об этом скажет учитель. Без него все успехи – ничто!

– Да ну тебя! В общем, главное сейчас работай и не загадывай.

Весь день они оба пытались как-то поработать, но после какого-то времени они решили передохнуть и пошли гулять в парк. Бэрри ничего особо не говорил, потому что всё, что он хотел говорить, было очередное нытьё, а Герман его прерывал, поэтому, когда они вернулись, Бэрри стал названивать друзьям и жаловаться им. У Германа уже голова закружилась, когда он услышал, как Бэрри в который раз пересказывает недавнюю историю со шваброй. И вообще, сам так повёл себя, что не работал полнедели, ещё и надрался, а теперь иди и жалей его каждый? Его не жалеть, а ругать надо! Совсем обнаглел, а все идут у него на поводу, и он сам тоже; но он-то сознательно действует, а другие так и воспринимают, будто он пуп земли, оттого что орать умеет громко. Пустозвон!

Как Герман злорадно и предполагал, Бэрри не успел сдать норматив. Просто не успел. Герман не помогал другу не только из эгоистических побуждений, но и потому, что ему самому нужно было упорно работать. Бэрри обижался на это, ведь он считал, что у Германа и так всё лучше выходит, так что ему можно так не стараться. Учитель вынес однозначный вердикт.

– Ну, Бэрримор, здесь вы совсем не старались, не видно этого в рисунках совсем. Я в прошлый раз говорил прорабатывать, а вы ничего не сделали…

Возможно, он мог бы не принимать всё так близко к сердцу, но он и сам был недоволен своей работой, поэтому выслушивать это было вдвойне плохо для него.

– Нет, Герман, я окончательно решил, рисование – это не моё. Сколько можно убеждаться в этом? То, что мне даётся с трудом, ты делаешь с лёгкостью. У тебя талант, а у меня нет. Глупо надеяться на что-то ещё. Курс заканчивается, а я топчусь на месте. Нет, не моё это.

– Может быть. Я с тобой не совсем согласен, но это твой выбор.

– Это не выбор, а факт! – раздражённо сказал Бэрри.

– Как скажешь, – Герман не желал продолжать эту тему.

Бэрри не просто угрожал и жаловался, он действительно дальше не стал учиться, а уехал. Герман же поступил в художественный ВУЗ. Да, Бэрри поплатился за свою беспечность, следовало ожидать его провала. Завистник в душе Германа мог злорадствовать, ведь его товарищ провалился, и произошло это без его злого умысла, а только благодаря его собственной неорганизованности. Герман не мешал ему ничуть, а нередко даже помогал – его вины здесь нет! Но неожиданно он ощутил пустоту, ведь рядом больше не будет человека, над кем его превосходство очевидно в глазах других людей и самого Бэрри.

Когда он поступил, они встретились в последний раз. Бэрри стал барменом, и это он позвонил Герману. Встретились они как раз в баре, где работал Бэрри.

– Садись, я угощаю! Ну, как твоё творчество? Я всем рассказываю, какой у меня есть друг художник.

– Да как обычно, для меня ведь это работа, так что я не очень хочу об этом говорить.

– Ну ладно. Как на личном тогда, рассказывай.

– Ну, встречаюсь я с одной из однокурсниц-художниц. Она довольно мила, но мы с ней не друзья, пожалуй. С тобой мне проще.

– Ну так, я-то не девушка, оно и неудивительно, – Бэрри рассмеялся, и они продолжили разговор.

Герман слушал с неподдельным интересом о делах старого товарища. Вместе с тем он хотел почувствовать, что его собственные дела лучше, чем дела Бэрри, и, вроде бы, так оно и было, ведь тот всего лишь бармен; но удовлетворения, странное дело, Герман не чувствовал. Даже при нынешнем раскладе Герману казалось, что жизнь Бэрри интересней, полезней, продуктивней. Ведь на самом деле он завидовал не его успеху, а его простоте: когда они вместе учились, от рисования Бэрри получал больше удовольствия, а на вечеринках он веселился без задних мыслей, не боясь что-то упустить. Упустив же – не думал долго об этом. Шумно пожаловавшись на жизнь всем друзьям, он быстро находил другой путь, тогда как сам Герман никогда не переставал чувствовать обиду за неудачу. Даже не за неудачу, а за то, что его работа несовершенна, пусть и хороша.

Душа его разучилась радоваться простым вещам, и это больше всего угнетало его. Если бы они сейчас же поменялись местами, он бы не стал счастливее.

Весь вечер он слушал занимательные бытовые истории Бэрри.

Уходя поздно ночью прочь от бара, Герман понял, что заперт в кольце неудовлетворённых запросов, отчего он завидовал каждому встречному. И не потому, что у них всех было что-то, чего у него не было, а потому что у них не было тех запросов, которые не дадут покоя ему никогда.

Побег в преступление

Конечно, физически он был не один – с ним был его брат Джером, который долгое время своим присутствием отвлекал Сэма от мыслей о том, как он на самом деле одинок. От этого он только забывал позаботиться о себе, но тоска и голод мало помалу накапливались не избытыми. А ведь ему, Сэму, очень нужны любовь и дружба, без этой, так называемой субординации. Со стороны может показаться, что они прекрасно ладят, но на деле Сэму приходится всё время уступать старшему брату. Он уже давно перестал делиться с ним какими-либо мыслями, ведь каждый раз, когда подобное случалось, брат только высмеивал его, если был не согласен. Да, Джером напрочь был лишён деликатности. Определённо, они не те два друга, которые друг друга дополняют своей разностью.