Настоящее прошлое. Однажды в Америке

Роман Злотников

Настоящее прошлое. Однажды в Америке

– А вот скажите мне, junior’s, кто из вас знает, сколько педалей было у «Жестянки Лиззи»?

Майкл и Уинтроп удивленно переглянулись. Вопрос дяди Дэвида был неожиданным. Мало того, что интерес к органам управления первого по-настоящему массового автомобиля, ставшего, кроме этого, еще и легендарным примером крайней дешевизны и утилитарности, проявил человек, носивший фамилию Рокфеллер, так и сама тема разговора была очень далека от автомобилей. Потому что говорили они о демократии…

– М-м-м… две? – предположил Уинтроп. У него был классический 911 Porsche выпуска 1989 года с кузовом targa, так что он считал себя крутым гонщиком и знатоком автомобилей.

Дядя Дэвид усмехнулся и покачал головой:

– Нет, три.

– Оу, это как у машин с ручной коробкой! – догадался Майкл. – Ну точно – тогда же еще не было коробки-автомата.

– Похоже, но не совсем, – покачал головой дядя Дэвид. – У машин с ручной коробкой действительно три педали – газ, тормоз и сцепление, но среди педалей «Жестянки Лиззи» не имелось ни газа, ни сцепления.

– Как это? – Парни удивленно переглянулись. Их более старший собеседник улыбнулся и пожал плечами. На самом деле он был им не дядей, а двоюродным и троюродным дедушкой. Но всем в «семье» было известно, что внук основателя династии и первого в истории долларового миллиардера планеты крайне не любил, когда его называли как-то иначе, нежели дядей. Особенно дедушкой или прадедушкой…

– А вот так! – После чего пояснил: – Для того чтобы привести в движение «Жестянку Лиззи», требовалось сначала открыть кран подачи топлива, который был расположен под приборной доской… Кстати, это на самом деле была доска – массивная такая, толстая, покрытая слоем лака… После чего вылезти из-за руля и, зайдя спереди авто, воткнуть в отверстие бампера кривой стартер.

– Что?!

– Это такая изогнутая палка, которая прямо через передний бампер сцеплялась с коленчатым валом. После чего ее требовалось вращать, прилагая при этом немалые усилия, чтобы двигатель в конце концов завелся. И должен вам сказать, это было непросто. А если ты ошибался с положением одной из педалей, которая выполняла функции переключения передач, то «Лиззи» дергалась вперед, как молодая козочка, чувствительно наподдавая тебе под коленки.

– Да, но…

– Электрический стартер был доступен, но стоил семьдесят пять долларов. Четверть от цены «Форда-Т» в комплектации без него. Как вы думаете, многие его покупали?

– М-м-м… нет, – несколько озадаченно произнес Уинтроп.

– Точно! – Дядюшка благосклонно кивнул и продолжил: – Так вот, после того, как двигатель был заведен, нужно было вернуться на место водителя, включить скорость, для чего как раз и требовалось нажать уже упомянутую педаль, одновременно прибавив подачу топлива рычагом на руле, выполнявшим функцию газа, да-да, вместо педали был именно рычаг на руле… При этом требовалось еще и поиграть с рукояткой установки угла опережения зажигания. Ну, чтобы машина не заглохла… Да, там еще был штекер управления заслонкой карбюратора. Его тоже частенько приходилось использовать. Особенно в холодное время года. – Тут дядя Дэвид замолчал и бросил на сидящих перед ним молодых, а с высоты его возраста, можно было сказать, даже юных родственников, насмешливый взгляд и довольно ехидно спросил: – Ну как, рискнули бы вы сесть за руль этой старой и примитивной машины и с ходу отправиться в путешествие?

– М-м-м… нет, – осторожно отозвался Майкл. А Уинтроп согласно кивнул. Они до сих пор не понимали, зачем это вдруг их старший родственник им все это рассказывает.

– В том-то и дело, в том-то и дело, – усмехнулся дядюшка, явно наслаждаясь их недоумением. После чего замолчал и некоторое время сидел, молча пялясь на стену хижины, сбитой из грубо обработанных деревянных плах, и думая о чем-то о своем. Это была «семейная» хижина Рокфеллеров, построенная еще в прошлом веке, когда их фамилия только начала финансировать сборища Богемского клуба. Хижина располагалась в лагере Stowaway. Таких лагерей в Роще насчитывалось одиннадцать штук. На любой вкус. Впрочем, к настоящему моменту кое-какие предпочтения уже сложились. Скажем, в Hillside обычно заселялись парни из Объединенного комитета начальников штабов, в Hideaway – представители инвестиционных фондов, банкиры, журналисты, подрядчики Пентагона, а в Hill Billies – «умники» из различных «мозговых центров» и университетов… Хотя на самом деле подобное разделение было не слишком строгим. Например, в Sempervirens заселялись калифорнийцы вне зависимости от области, в которой они блистали. А президенты США за долгие десятилетия существования Богемской рощи почтили своим присутствием и Mandalay, и Owls Nest, и даже Stowaway.

– Демократию впервые описал Платон, – внезапно ожил дядя Дэвид. – В одном из своих диалогов. Если я правильно помню – в «Государстве». И произошло это, если мне не изменяет память, еще в начале четвертого века до нашей эры. То есть немногим меньше двух с половиной тысяч лет назад. Как вы думаете, парни, если что-то реально работает гораздо лучше любого другого, ему действительно требуется две с половиной тысячи лет, чтобы вытеснить все остальное?

Майкл и Уинтроп переглянулись:

– Ну-у-у… нет, наверное.

– Именно! – Дядя Дэвид наставительно поднял палец вверх. – А теперь скажите мне, чем вызвано ее победное шествие по всему миру именно сегодня? Через два с половиной тысячелетия после того, как ее придумали и описали… то есть придумали-то ее, естественно, куда раньше. Иначе Платону просто не было бы что описывать. Но не будем зацикливаться на датах. Итак?

Майкл и Уинтроп переглянулись очередной раз, потом старший из них, каковым являлся именно Уинтроп, тяжело вздохнул:

– Дядя, прошу прощения, но я окончательно запутался… Я знаю, что вы всегда были ярым и последовательным сторонником демократии. Что вы отдавали всего себя, способствуя всемерному ее продвижению по всему миру. Но ваши последние слова… – Тут он недоуменно пожал плечами.

Дядя Дэвид вновь усмехнулся:

– И где же ты видишь противоречие?

Уинтроп сердито нахмурился. Зато в разговор рискнул вступить Майкл:

– Ну-у-у… как нам кажется, ваша сентенция насчет того, что если бы демократия была бы действительно лучше, то-о-о…

– Вы плохо меня слушали, – прервал своего внучатого племянника представитель старшего поколения семьи Рокфеллеров. – И это печально. А еще очень печально то, что вы не умеете думать и анализировать. Неужели вы думаете, что я зря вспомнил про «Жестянку Лиззи»? – Дядюшка неодобрительно покачал головой: – Я дал вам все инструменты, но вы уткнулись в тупое сопоставление… Скажите мне, кто будет лучше чувствовать себя в кресле водителя «Жестянки Лиззи»: тот, кто ее давно уже освоил, или кто-то подобный тебе, Уинтроп, привыкшему к тому, что для управления автомобилем достаточно руля и пары педалей?

– Ну, это очевидно, дядюшка…

– Вот именно! А теперь подумайте своими тупыми головами – в каком мире наша семья будет наиболее устойчивой и влиятельной? В мире, который управляется привычными нам «рычагами», «тумблерами» и «педалями», которые мы «переключаем» и «нажимаем» уже больше двухсот лет, или в каком-то другом?

Майкл и Уинтроп замерли и удивленно переглянулись. А затем на их лицах вспыхнуло понимание… но тут их грубо прервали:

– На жертвоприношение! – В полуоткрытое окно просунулась какая-то всклокоченная рожа, которая окинула их слегка осоловелым взглядом и еще раз проревела: – На жертвоприношение! Все на жертвоприношение! – После чего снова исчезла. Но троица, находящаяся в помещении, как будто не заметила появления неожиданного гостя. Дядя Дэвид продолжал молча сидеть, откровенно любуясь на ошеломленные рожи своих младших родственников, до которых вот только сейчас дошло, чем именно вызваны столь знаменитые дядюшкина филантропия и широко известная благотворительность. Нет, понятно, что известность в подобной сфере – это в первую очередь хороший PR. Но PR можно обеспечить с куда меньшими затратами. Дядюшка же тратил деньги весьма щедро, к настоящему моменту даже по самым скромным прикидкам раздав на благотворительные цели не менее полумиллиарда долларов… А ведь он, абсолютно точно, умел считать деньги. Иначе он вряд ли бы сумел занять кресло руководителя «Чейз Манхэттен банка» и уж тем более не смог бы удержаться на этой позиции более двадцати лет… Однако в свете только что озвученной информации становилось понятно, что это вовсе не траты, а инвестиции. Вложения в конфигурирование под себя «органов управления миром»… Сказанное еще, конечно, нужно было хорошенько осмыслить, но уже сейчас и Майклу, и Уинтропу стало совершенно ясно, что идея «поговорить с дядей Дэвидом о демократии» оказалась чрезвычайно плодотворной. Потому что этот не слишком долгий разговор внезапно приоткрыл перед ними ма-а-аленькую дверцу в мир «игр больших дядей». Туда, куда они и сами очень давно мечтали попасть. Однако, как только что выяснилось, даже не подозревали, как он устроен на самом деле. Хотя до этого разговора оба считали, что уже давно до него доросли. И то, что их не допускают до чего-то серьезного, – просто ревность старших родственников либо чьи-то происки и злая воля недоброжелателей.

– Ладно, подумаете обо всем после. А сейчас нам пора идти на жертвоприношение.

– Дядя, а может… – воодушевленно начал Уинтроп. Но старший родственник не дал ему закончить:

– Нет – идем. Это важный ритуал!

– Но это же просто постановка…

– Идем, идем! – Дядюшка энергично поднялся на ноги и распахнул дверь. Мимо хижины в сторону амфитеатра, не слишком торопясь, даже несколько вальяжно двигались люди – политики, бизнесмены, банкиры, актеры, музыканты, военные… американцы, англичане, арабы, пакистанцы, индийцы, китайцы, русские. Американцев, естественно, было подавляющее большинство. Да и среди остальных очень много было тех, кого можно было считать неамериканцем очень условно. Потому что и дома, в которых они жили большую часть времени, и банки, в которых они хранили свои деньги, и школы с университетами, в которых учились их дети, были американскими. А многие из них даже уже давно оформили и заветное американское гражданство. Так что их «неамериканскость» осталась только в том, что они все еще продолжали оставаться в своих бывших странах значимыми и влиятельными людьми, которых многие в этих странах все еще числили своими. Или, возможно, уже немногие, но из числа самых влиятельных…

– М-м-м… дядя, а мы куда? – недоуменно спросил Майкл, когда идущий впереди старший родственник, вместо того чтобы продолжать вместе с потоком людей идти в сторону Совиной поляны, названной так благодаря огромной каменной статуе совы, за десятилетия изрядно заросшей мхом и вьюном, свернул на какую-то узкую тропинку, ведущую внутрь зарослей. Однако этот невинный вопрос внезапно привел дядюшку в раздражение. Он резко остановился, окинул Майкла и Уинтропа сердитым взглядом, после чего повелительно дернул рукой. Мол, идите за мной и ничего не спрашивайте. Парни недоуменно переглянулись и молча повиновались. Спорить с дядюшкой, когда он в раздражении… Ищите дураков!

Тропинка привела на небольшую поляну, окаймленную кругом факелов, на которой был установлен такой же, как и на Совиной поляне, перевернутый крест, к каковому так же было привязано чучело. Причем оно было выполнено куда более реалистично, чем на Совиной. Во всяком случае, очертания тела у него повторяли человеческие куда точнее. Уинтроп огляделся по сторонам и насмешливо усмехнулся. Боже мой, опять эти игры… Вокруг креста с «жертвой» толпилось около десятка человек, одетых в балахоны, похожие на ку-клукс-клановские, либо во что-то сильно напоминающее монашеские рясы с глубоким капюшоном, полностью скрывавшие лицо и фигуру. Впрочем, не все. Парочка была разодета в какие-то карнавальные костюмы, изображавшие то ли ландскнехтов, то ли… палачей, а их лица были скрыты не капюшонами и колпаками, а нанесенным на них гримом и венецианскими полумасками. Все присутствующие на поляне негромко переговаривались между собой, но стоило им троим приблизиться, как разговоры прекратились.

Когда представители знаменитого семейства подошли вплотную, с дядюшкой пусть и молча, но весьма церемонно поздоровались, а вот на обоих молодых людей не обратили ни малейшего внимания, отчего Майкл недовольно сморщился и бросил раздраженный взгляд на Уинтропа. Тот тоже нахмурился. Никто не имел права относиться к носящим фамилию Рокфеллер столь демонстративно пренебрежительно! Но поскольку дядюшка никак на подобное не отреагировал, пришлось промолчать.

Похоже, те, кто собрался на поляне, ждали только их. Ну, или, вернее, дядюшку. Потому что молодых представителей знаменитой фамилии продолжали все так же показательно игнорировать… Поэтому сразу после того, как они трое, повинуясь очередному жесту дядюшки, отошли чуть в сторону от остальных, встав на самой опушке, рядом с факелами, действо на поляне начало разворачиваться. Люди в балахонах чуть раздались в стороны и, выстроившись двумя группами по бокам от перевернутого креста с чучелом, затянули какой-то хорал. А парочка «ландскнехтов» подхватила по канистре с розжигом и принялась поливать поленницу, сложенную у ног чучела, время от времени брызгая и на него самое. И вот тут Майкл встрепенулся и озадаченно уставился на чучело.

– М-м-м… дядюшка, а тебе не кажется, что…

– Помолчи! – раздраженно рявкнул представитель старшего поколения знаменитой семьи. Юный представитель этой семьи послушно прикусил язык, при этом продолжая напряженно вглядываться в привязанную к кресту «куклу». Потому что ему показалось, что она шевельнулась.

– Человек – социальное существо, – негромко начал дядюшка. – Вне социума он – даже не животное, а… червь. Или трава. То есть просто чей-то ресурс, пища, удобрение… Но иногда встречаются те, кто думает, что они ценны сами по себе. Потому что богаты. Или умны. Или харизматичны и популярны. Поэтому они начинают нарушать правила, установленные социумом. Тем социумом, к которому они принадлежит. Но они ошибаются. Они – всего лишь куклы, которыми играют те, кто знает, как на самом деле устроен мир… – Дядюшка сделал долгую паузу, а потом внезапно заорал:

– Сжечь куклу!

И все, кто присутствовал на поляне, подхватили этот клич:

– Сжечь… Сжечь куклу! Сжечь жертву…

Один из «ландскнехтов» сделал шаг в сторону и, выдернув из держателя один из факелов, плавным движением поднес его к политым горючей жидкостью дровам. Те мгновенно вспыхнули.

– А-АААА-А-Ы-Ы-Ы-Ы! – «Кукла» внезапно полупридушенно взревела и задергалась. А Майкл вздрогнул и бросил отчаянный взгляд на Уинтропа. Того тоже перекосило. А вот дядюшка Дэвид продолжал невозмутимо скандировать вместе со всеми:

– Сжечь! Сжечь! Сжечь! – А затем вдруг повернулся и окинул молодежь требовательным взглядом: – А вы почему молчите? Вы отделяете себя от нашего социума?

Майкл сглотнул и опять покосился на Уинтропа. Нет, они, конечно, прошли через многое – при вступлении в греческое общество любого американского университета через что только не приходится проходить. Издевательства, насилие, содомия… Особенно этим отличаются университеты Лиги плюща, к которым принадлежит и Гарвард, в каковом они имели честь обучаться. Но вот так жечь живьем живого человека… Однако дядюшка смотрел на них очень требовательно. Так что спустя несколько мгновений и тонкий, дрожащий голос Уинтропа, и хриплый Майкла присоединились ко всеобщему хору. Дядюшка еще несколько секунд внимательно смотрел на них, а затем поощряюще улыбнулся:

– Скоро вы войдете в число тех, кто управляет жизнями миллионов, решает, кому из них жить, кому сгореть в пламени взрыва, а кому медленно подыхать от голода или неизвестной болезни. Вам окажутся подвластны такие силы и ресурсы, о которых могут только мечтать главы десятков как откровенно нищих, так и… весьма развитых стран. Вашей благосклонности будут добиваться знаменитейшие музыканты, художники, архитекторы, красивейшие женщины и мужчины… но я хочу, чтобы вы навсегда запомнили, что если вы однажды сделаете ошибку и пойдете против того социума, к которому принадлежите, то вы непременно кончите вот так, – тут дядюшка медленно повел подбородком в сторону горящей фигуры. – В качестве бессловесной куклы, которую, кривляясь, сожжет кучка ряженых на дурацком потешном жертвоприношении…

Глава 1

– Вы не коммунист, Марков, вы – типичный буржуазный перерожденец! Тот, кто дал вам рекомендацию в партию, должен отрубить себе руку! Или вообще застрелиться…

– Мне?! – возмутился я. – А как тогда, по-вашему, должны поступить те, кто давал рекомендацию Ельцину с Горбачевым? А также те, кто продвинул их в ЦК и Политбюро… кто заглядывал им в рот и цитировал их речи на партийных собраниях? Портреты в рамочке на стены кабинетов вешал! С ними что? Вон они сейчас – через одного в этой вашей новой КПРФ.

– Она не моя! – отрезала моя гостья. – А вы – предатель. Предатель дела коммунизма! – И она вышла из моей квартиры, гордо вскинув голову и попытавшись резко захлопнуть дверь за собой. Ну, чтобы она с грохотом врезалась в косяк. Но вот этого у нее не получилось. Потому что дверь была оборудована доводчиком… Я проводил ее угрюмым взглядом и, тяжело вздохнув, двинулся обратно в свой кабинет. Вот ведь… женщина! Таран! В прошлой жизни я не был с ней знаком. Только читал о ней.

Тринадцатого марта восемьдесят восьмого года она опубликовала в газете «Советская Россия» статью под названием «Не могу поступаться принципами», тут же объявленную «манифестом антиперестроечных сил». Но к тому моменту все уже носились с перестройкой, как хохлы с майданом, так что Андрееву тут же принялись показательно гнобить. Причем не только экзальтированная интеллигенция, принявшая перестройку, так сказать, всем сердцем, но и высшее партийное руководство. Сама газета «Правда» – главный рупор ЦК КПСС – меньше чем через месяц опубликовала на первой странице развернутую редакционную статью «Принципы перестройки: революционность мышления и действия», в которой напрочь разгромила все, о чем писала Нина Александровна. После чего нападки на нее посыпались со всех сторон. Но она не сдалась, а попыталась перейти в наступление, сформировав и возглавив «Большевистскую платформу в КПСС», одной из задач которой, как было объявлено летом 1991 года, стало «привлечение М. Горбачева и его окружения к партийной ответственности за развал КПСС, Советского государства, за предательство дела Ленина, Октября, международного коммунистического и рабочего движения». Но-о… не успели. Да, впрочем, и не смогли бы. Развал к лету девяносто первого дошел уже до такого предела, что даже вооруженный путч августа 1991-го ничего не смог сделать. Танки на улицах ничего не решили – чего уж там какая-то «платформа в КПСС»…

– Есть будешь? – негромко поинтересовалась жена, выглянув из кухни. Я отвлекся от своих мыслей и, повернувшись к Аленке, криво улыбнулся. Да уж… наворотил я со своим букетом в морду Ельцину! Вся наша жизнь полетела вдребезги кувырком. Во-первых, нам тут же зарезали весь бизнес. На издательство мгновенно обрушились сплошные проверки, сразу после начала которых наши счета были арестованы, валютный счет закрыт, а все перечисления от контрагентов приостановлены. Во-вторых, на меня лично набросилась вся либеральная свора, которая здесь и сейчас была как раз в самой силе. Если верить тому, что публиковали про меня самые мейнстримные СМИ, я был той еще сволочью… настоящим ублюдком, с детства мечтавшим полизать сапоги Сталину и всю жизнь страдавшим от того, что родился слишком поздно для этого. А также безжалостным палачом, лично расстреливавшим афганских женщин, детей и стариков, причем делавшим это с публично демонстрируемым удовольствием и без какого бы то ни было повода. Вот просто нравилось мне это… Ну и, до кучи, заядлым интриганом, который с помощью ЦК КПСС и ЦК комсомола добился того, что многие достойные спортсмены были отодвинуты в сторону, а мне, ну вот совершенно незаслуженно, то есть с подтасовками и «идеологическим судейством», была вручена олимпийская медаль, которую надо непременно, сейчас же, пока нас не прокляло все прогрессивное человечество, отобрать напрочь. Боже, и эти люди боролись с «телефонным правом» и требовали от коммунистов обеспечить всеобщее равенство перед законом! А когда дорвались даже не до власти, а до того уровня, когда посчитали себя вправе озвучивать советы этой самой власти, тут же превратились в таких же точно «партийных секретарей». Только гораздо более безапелляционных и истеричных… Впрочем, для меня в этом не было никакой неожиданности. Я в том самом покинутом мной будущем сполна насмотрелся на всех этих «Вы не понимаете – это другое!». А вот Аленка переживала. И сильно.

– Пока нет. – Я слегка замялся: – Я пока в кабинете буду, поработаю…

– Хорошо.

Закрывшись в кабинете, я сел за стол и обхватил голову руками. И что теперь делать? Нет, этот год мы продержимся. И деньги есть, и запасов наделано достаточно, и одеждой/обувью мы обеспечены. Если только детям чего прикупить потребуется. Растут же… Но дальше-то что? По моим планам именно девяностые должны были стать для меня тем временем, когда я заработаю основной капитал. И если бы не мой идиотский поступок – все было бы нормально. Я успел неплохо раскрутиться, заработать имя, создал свое собственное издательство, сформировал пул авторов, причем как из числа уже известных, так и тех из молодых, кто должен был вот-вот «выстрелить». Те самые «новые имена», которые прогремели в девяностых – начале двухтысячных. Которые переиграли на внутреннем рынке даже признанных корифеев фантастики – американцев с англичанами. Но теперь все эти планы оказались напрочь похерены. Да еще и – как будто этого было мало – мой поступок внезапно сделал меня этаким знаменем всех уже даже не антиперестроечных и антидемократических, а антиельцинских сил. И если сразу после произошедшего эти силы были слабы и очень разрозненны, то, когда с началом девяносто второго отпустили цены, мгновенно устремившиеся прямо-таки вертикально вверх, они воспряли, сплотили ряды и ринулись в контратаку на «антинародную власть». Но пока еще их лидеры не набрали достаточно авторитета, чтобы составить реальную конкуренцию Ельцину и его клевретам. Потому-то им и требовался кто-то типа меня. Знамя. Символ. При том что никакой реальной возможности влиять на ситуацию мне никто предоставлять не собирался. То есть мне отводилась роль исключительно «легионного орла», которому вставят в жопу палку и вознесут вверх чьи-то совершенно посторонние руки… Впрочем, я и сам отнюдь не рвался в политические лидеры. На хрен эту свару! Я – писатель. У меня это получается лучше всего, мне это нравится – вот и стоит заниматься именно этим. А оставшееся от работы время лучше тратить на общение с семьей и путешествия.

В том будущем, которое ныне осталось только в моей памяти, я буквально болел путешествиями. Ездить, ну, по-серьезному, мы тогда начали куда позднее – в начале двухтысячных, однако за время, пока позволяло здоровье, успели побывать в более чем семидесяти странах. Больше всего покатались по Европе, конечно… причем, считай, половину проехали, так сказать, «дикарями». То есть на своей машине, самостоятельно планируя маршрут, ночевки, время пребывания в том или ином городе и так далее. А во многих побывали не по одному разу. Особенно нравились Греция, Австрия, Германия, не раз бывали в Венгрии, Сербии, Италии, Испании, Франции. Кроме Европы, добрались и до Австралии, Китая, США, Индии, Перу. Короче, отметились на всех материках, кроме Антарктиды. Но в новой жизни я собирался устранить и этот недостаток. Ну и как я все это сумею воплотить в жизнь, если займусь политикой? Так что на хрен…

Однако чем дальше, тем поток «паломников» от разных политических сил, пытающихся затащить меня в свои ряды, становился только больше. Потому что буквально с каждым прожитым днем до все большего и большего числа граждан бывшего СССР начинало доходить, что происходит что-то не то. Что власть где-то лажает. Да и они сами где-то накосячили. Потому что ну не может же машина, которая вот буквально вчера стоила всего чуть более десяти тысяч рублей… ну пятнадцать, даже двадцать, если с рук, сегодня стоить уже сто пятьдесят. А бутылка пива вместо рубля (и это после всех повышений, до них пол-литра «Жигулевского» вообще стоило 22 копейки) – десять! Ну не бывает так! Однако же вот, случилось… И самое страшное – на этом цены не остановились, продолжая расти. Причем все быстрее и быстрее. Сейчас, к концу февраля, тот же десяток яиц, после Нового года уже скакнувший в цене с где-то максимум трех рублей до десяти, дорос уже почти до пятнадцати. И это всего за пару месяцев! Так что едва только первоначальный шок от подобной «демократизации» начал проходить, среди людей началось натуральное «бурление говна». И еще недавно гордым «защитникам Белого дома», в каковые сразу после «путча» записалось едва ли не триста тысяч человек, кое-где уже начали потихоньку бить морды. Но всем было понятно, что самое главное еще впереди…