Клюква со вкусом смерти

– Я очень хорошо вас видела и запомнила! – страх всё больше окутывал её, но она не понимала, почему продолжала свои обличительные речи. – Я не знаю, под своей ли вы фамилией живёте, но это быстро проверят в органах.

Мужчина громко засмеялся:

– Под своей, под своей! А знаешь, я верю, что ты могла меня видеть и запомнить. То-то ты мне кого-то напомнила… Но тебе будет трудно что-то доказать! Да и времени уже сколько прошло! Скажут: перепутала ты что-то!

– Я постараюсь доказать, кто вы!.. – слёзы злости и страха лились у неё из глаз.

– Да? Ну, что ж… Если ты знаешь, кто я, тогда должна знать и то, что я за хорошую сытную жизнь угробил своих товарищей! Ты не боишься, что тебя может постигнуть такая же участь? А ведь ты не оставила мне сейчас выбора… – он наклонился и поднял с земли суковатую палку, взвешивая её в руке.

Анфиса затряслась всем телом:

– Со мной Михей, вы не посмеете!.. Не посмеете!

– Михей? Где он? Михей, ау-у-у! – мужчина издевательски засмеялся. – Хорош охранник, скрылся, оставил тебя одну! Ай-я-яй! Нехорошо! – Он вдруг показал рукой за спину Анфисы: – А, вот и он! Спаситель твой!

Анфиса всем телом повернулась, почувствовав животную радость от незапного спасения, успела даже увидеть далеко за деревьями силуэт паренька, но страшный удар раскроил ей голову, погасив последние обрывки сознания.

– Михей был очень напуган, сначала он громко мычал и тряс окровавленной палкой и тыкал ею в лес. – Надежда Терентьевна с трудом проглотила ком в горле. – Анфиса лежала на спине, подогнув одну ногу, а руки – вот так! – она показала, как они были раскинуты. – Мертвая…

– Вы уверены, что к тому времени она, действительно, была мертва?

– У неё глаза были открыты. Я ей их сама закрыла, – женщина помотала головой, как бы отгоняя от себя тяжелые воспоминания. – Много крови из-под головы… Тут же отправила племянника за Кобяковым, а сама с Михеем осталась там.

– Как дальше вел себя парень?

– Напуган он был, напуган! Но не потому, что сделал это сам, и я его застала, а потому, что увидел смерть! Для него это был шок! Бедный парнишка!

– А теперь, Надежда Терентьевна, – Дубовик положил руки на стол и прихлопывал пальцами рук друг о друга, – вы должны совершенно четко сказать мне, каким вы видели этого парня – объективно.

– Не мог он этого сделать! – с жаром воскликнула женщина. – Он очень добрый!

– Вы меня не поняли, – стараясь говорить спокойно, пояснил подполковник. – Это как раз ваше субъективное мнение. Отнеситесь к парню без симпатий или антипатий, просто посмотрите на него взглядом стороннего наблюдателя. Понимаю, что это не так просто, но всё же попытайтесь! Взгляните, например, на это дерево, – Дубовик показал на окно, за которым раскачивалась осина с остатками прошлогодних желтых листьев, даже почки на ней ещё не проснулись. – Что вы можете сказать о нем?

Надежда Терентьевна с удивлением посмотрела на Андрея Ефимовича, но поспешила ответить:

– Старое, кривое, с пожухлой листвой, без почек… – она пожала плечами.

– Вот видите, вы ведь не стали говорить о нем, что оно больное, страдающее, погибающее, что ему плохо под холодным весенним ветром, – Дубовик улыбнулся. – Вы меня поняли?

– Да-да, конечно! – кивнула женщина. – Когда я поднялась, Михей брезгливо отбросил палку, показал мне на кровь на руках, замотал головой, что, дескать, это не он. И так закачался, что, вроде, тоже испугался. Заглядывал мне в глаза. Просто, будто спрашивал: что это такое? Но на мертвую Анфису смотрел без страха. Я плакала, он лишь качал головой с жалостью.

– Вот! Вы молодец! Ответили на мой вопрос! Что происходило дальше?

– Кобяков с председателем приехали на мотоцикле, меня сразу отправили домой. Потом я узнала, что Михея арестовали. Но он умер…

– Об этом не надо! Участковый сам отчитается! А вы можете идти! Что-то вспомните – милости прошу в этот кабинет! – Дубовик пожал руку женщине и проводил её до двери.

Михея Кобяков поместил в небольшую комнатку рядом со своим кабинетом. Туда иногда приходилось устраивать местных буянов. До настоящих преступлений дело в деревне пока не доходило.

Степан Спиридонович понимал, что парня лучше отпустить домой, но следователь Моршанский по телефону распорядился оставить его под замком до приезда опергруппы.

Кобяков пустил к парню мать, которая принесла ужин Михею, разрешил ей побыть с ним, объяснив всю ситуацию. Женщина поплакала, но согласилась, так как понимала, что участковый не волен поступать по своему усмотрению.

Когда Михей устроился на широкой скамье с раскинутым на ней старым матрацем, Кобяков вышел и накинул на дужку замок, но, подумав, тут же снял его, махнув рукой: «Никуда он не денется!». Сам отправился к себе в кабинет, где прилег на деревянном диванчике.

Тело Анфисы после осмотра фельдшером поместили в старом погребе на краю села. Голова женщины была буквально расколота пополам сокрушительным ударом.

Кобяков, ворочаясь на жестких стульях, думал о том, какой невероятной силы должен был быть этот удар, и мог ли Михей, этот добродушный парень, сотворить такое?

Степана Спиридоновича мучили мысли о том, что он поступил не совсем верно, сообщив Моршанскому, что Михей оказался рядом с трупом с палкой в руке. Следователь – человек чужой, в невиновность парня не поверит, тогда что может ожидать этого больного человека? Ну, понятно, что до суда дело не дойдет, но вот психиатрической клиники ему не избежать. Тогда, как долго сможет он выдержать все тяготы содержания в лечебнице для подобных больных людей?

Потом решил, что утро вечера мудреней, да и кроме Моршанского найдутся люди, которые смогут помочь парню, и при удачном раскладе он останется в деревне под надзором самого Кобякова.

Утром Степан Спиридонович вывел Михея на улицу, разрешил ему погулять, потом пришла мать, принеся сыну молоко и хлеб.

К приезду следователя и районного оперуполномоченного Ботыжников был водворен на прежнее место и заперт под замок.

Моршанский со своим помощником проехали в лес к месту убийства Анфисы, но пробыли там недолго: ночью прошел дождь, никаких следов не осталось, да и вечером найти ничего не удалось. Моховая подушка надёжно скрывала их, если они и были.

На Михея Моршанский едва взглянул, брезгливо скривив губы.

Кобяков обстоятельно доложил всё следователю, попытавшись вставить своё слово в защиту Михея, но Моршанский, лишь поморщившись, отмахнулся:

– Оставьте свои адвокатские речи! Откуда вы можете знать, что происходит в голове психически больного человека? Приедет специалист и разберётся. А пока… Для меня совершенно ясно: Ботыжников убил Гребкову. Жаль, что он не сможет понести настоящего наказания, оставив детей без матери, но ничего, в клинике тоже не сахар, пусть почувствует, почем фунт лиха.

Кобякова привели в шок эти циничные слова человека, наделенного немалыми полномочиями. Что тогда говорить о здоровых людях, случайно попавших в передрягу? Как тогда он относился к ним?

Всё же не оставляя попыток заступиться за больного парня, Степан Спиридонович высказал мнение, что убить мог человек, о котором уже давно ходили слухи, якобы он скрывается на болоте, или кто-то из своих, из деревенских.

Услышав подобное, Моршанский, буквально, поднял Кобякова на смех и посоветовал молчать о подобных бреднях.

Наскоро допросив нескольких свидетелей и убедившись в правильности своих выводов по их показаниям, следователь отбыл в Энск, где в то время расследовалось страшное преступление по убийству профессора Полежаева.

Во вторую ночь Кобяков решил было отправить Михея домой до приезда специалиста. Парня должны были отвезти на судебно-психиатрическую экспертизу. Но вдруг он подумал, что уверен в невиновности Ботыжникова, и, по словам Ситниковой, Михей показывал палкой в лес. Значит, убийца мог туда уйти, и парень его видел. А, следовательно?.. Тот человек постарается убрать свидетеля. Пусть Михей и не разговаривает, а только мычит, но указать на преступника вполне в состоянии! Значит, ему лучше остаться под замком.

Степан Спиридонович, как мог, объяснил парню, что закроет его на ночь на замок, а сам пойдет домой. Всё необходимое для ночлега он оставил в каморке.

Промаявшись всю ночь в думах о случившемся, Кобяков рано утром, едва рассвело, пошел в Правление.

Михея он увидел, сидящим в углу с широко открытыми глазами с гримасой ужаса на лице. Степан Спиридонович кинулся к нему, думая, что тот просто присел, спрятавшись за лавкой, но вдруг понял, что парень мертв. Чего же он так сильно испугался?..

– Что послужило причиной смерти? – спросил Дубовик, когда Кобяков закончил свой рассказ.

– Разрыв сердца, – тяжело выдавил из себя участковый. – И виноватым в его смерти считаю себя!

– А я нахожу ваши действия совершенно правильными, и подобные обвинения необоснованными. Другой вопрос, кто или что его так напугало? И каким образом? Давайте разбираться. Вопрос первый: дверь была заперта надёжно?

– Да, я сам покупал новый замок! Чтобы вскрыть такой – надо повозиться! Да и не тронут он был.

– Так, значит, дверь исключается, – удовлетворенно кивнул подполковник. – Вопрос второй: окно в комнате есть? И какое? Решетки?

– Да вы можете посмотреть сами, там маленькое незарешеченное оконце. В такое и ребенок не пролезет!

– Посмотрю обязательно, но чуть позже. Скажите, а если кто-то пожелает увидеться с арестованным, это возможно сделать через такое окно?

– А у нас через него и разговаривают, в основном, бабы со своими мужиками, когда те отсиживаются после драк и пьянства.

– Но стекло-то там есть? – упорно расспрашивал Дубовик.

– А как же! Только его легко вынуть, что с той, что с другой стороны! – кивнул Кобяков.

– Это нарушение, и вы понимаете. Но заострять внимание на этом не станем, просто исправьте. Решетка обязательна!

– Есть! – козырнул участковый, немного смутившись.

– Значит, из сказанного вами, можно сделать вывод: кто-то всё-таки общался с парнем через окно. Так?

– Получается, что так. Он на окно и смотрел, когда я его утром нашел, – согласился Кобяков, понимая, что пытается сказать Дубовик. – Я тоже об этом думал…

– Свет в камере ночью горел?

– Да, я оставил включенным, мало ли… Хотя, теперь думаю, что лучше было бы, если бы там было темно…

– Да не казнитесь вы так! Кто знает, как было бы лучше?.. Мы ведь не знаем, каким образом его напугали. А пока… Попытаемся порассуждать. Кого мог испугаться Михей? Преступника, если видел того ещё в момент совершения преступления? Почему же парень тогда не убежал с того места в лесу сразу, а остался стоять возле трупа Анфисы?

– Как-то непонятно… Там не испугался, а здесь – умер со страху? Увидел кого-то… Человека с болот?..

– Вы так думаете? А вас ничто не смущает?

– Да я уж и не знаю, что думать! Спорю сам с собою! Не стыкуется что-то тут!..

– Именно! Но увидел он что-то оч-чень страшное… – Андрей Ефимович задумался, потом решительно поднялся: – Пойдемте, посмотрим на это окно.

Небольшая комнатка в конце узкого коридора напоминала, скорее, чулан, нежели камеру для содержания правонарушителей. Маленькое оконце почти под потолком едва пропускало дневной свет через мутное стекло. А крошечная лампочка едва пыхтела вполнакала. Хотя вид выбеленных стен и чистого пола даже удивили подполковника.

– Вы что, здесь постоянную уборку делаете? – обратился он к участковому.

– Это у меня «сидельцы» убирают, – улыбнулся Кобяков.

– Хорошо… – Дубовик подошел к окну и привстал на цыпочки. – Как давно у вас здесь последний раз «отбывал» кто-нибудь?

– Три дня назад Николай Горохов сидел, от пьянки отходил, – ответил участковый. – Он и побелил, и полы помыл. Мужики у нас работящие, никакой работы не чураются.

– А к нему жена приходила? – спросил подполковник, проводя пальцем по внутренним наличникам оконца.

– Да он не женат пока, а невеста в город уехала, вот он и загулял, – пояснил Кобяков.

– После смерти Михея окно осматривали?

– Я не видел, чтобы кто-то из оперативников подходил к нему… – участковый задумался. – Нет, никто не смотрел, точно, – он помотал головой.

– Хорошо, посмотрим ещё с улицы, – Дубовик отправился на выход.

Снаружи под окном лежал большой валун, на который, по словам Кобякова, вставали приходившие на свидание.

– А здесь, здесь-то смотрели? – спросил Дубовик, легко запрыгнув на камень.

– Да я сам это и сделал, сразу же, как нашел Михея, – ответил участковый.

– Что-нибудь интересное нашли? – подполковник задал вопрос, не ожидая положительного ответа, но Кобяков решительно кивнул:

– Нашел, товарищ подполковник, но это такое… Даже не знаю, стоит ли вашего внимания…

– Моего внимания стоит всё, – Дубовик осматривал узкие наличники, закидывая голову и придерживая очки.

– Да кусочек воска, на камне валялся, вот, примерно, такой, – пожал плечами Кобяков, показывая пальцами размер находки.

– Воска? – подполковник повернул голову, с удивлением глядя на участкового.

– Вот я и говорю, что не стоит внимания, – смущенно проговорил тот.

– Да не-ет, это, пожалуй, кое-что… – Андрей Ефимович спрыгнул с камня. – Как у вас со связью?

– До района дозваниваемся нормально, с областью трудней.

– Ничего, район тоже неплохо, – кивнул Дубовик. – Проследите, Степан Спиридонович, чтобы к окну пока никто не лез. Как я понимаю, тот кусок воска вы выбросили?

– Да, помял-помял, и выкинул, – Кобяков махнул рукой в сторону.

Дубовик огляделся вокруг:

– Здесь, на месте?

– Его что, надо найти? – понимающе спросил участковый.

– А сможете? После зимы?.. Ландшафт не самый лучший… – подполковник намеренно усложнял условия возможного поиска, оглядывая каменистую поляну с пожухлой прошлогодней травой.

– А я эксперимент проведу, – улыбнулся Кобяков. – Возьму что-нибудь в руку, встану туда, где стоял, вспомню, как всё было. Глядишь – получится.

– Действуйте, – с удовлетворением кивнул Дубовик, направляясь в Правление. – И скажите, Степан Спиридонович, той ночью, когда умер Михей, ничего необычного никто не заметил?

– Вроде нет… – неуверенно произнес участковый. – Сторож магазина, который рядом с Правлением, сказал, что всё было тихо.

–Может, спал? Не слышал?

– Не-е, старик мается бессонницей, потому и в сторожа пошел. Так-то у нас никто не балует, надобности особой в сторожах нет… Он сам напросился. Так, вдруг какие залетные сунутся…

Дубовик понятливо кивнул.

Глава 3.

Обедали у Баташова дома.

Денис Осипович пригласил и Кобякова, так как знал, что жена того уехала в город в больницу, и тот остался в одиночестве, да и поговорить можно было без свидетелей.

Закончив свои дела, заехал и Поленников.

Жена Баташова, накрыв на стол, ушла на ферму, оставив мужчин одних.

– Ну, мужики, хотел бы я услышать от вас личное мнение каждого о некоем человеке с болот, – Дубовик обратился к своим собеседникам, когда приличествующие данному месту и времени разговоры иссякли.

– Что это тебя так заинтересовало, Андрей Ефимович? – удивился Поленников. – Давненько никто не слышал о нем.

– Да, но мы же подозревали, что он мог тогда встретиться с Анфисой, – осторожно вставил Кобяков, – только следователь в это не поверил… Да и сами всё же сомневаемся…

– Подождите, – Дубовик приподнял ладонь. – Раньше, если я правильно понял, он никого не убивал, только пугал, так? Что случилось в этот раз? И вообще, кто это? Что это? С каких пор появился здесь? И не выдумки ли это?

– Ну, я здесь дольше всех живу, – произнес Баташов. – Что хочу сказать?.. Хотелось бы, конечно, посмеяться над всеми этими россказнями, да только слишком много свидетельств присутствия какого-то… чёрт его знает, как назвать! До революции на болотах жил отшельник, с этим не поспоришь, он существо из плоти и крови. Его видели, с ним общались, хоть и в одностороннем, так сказать, порядке: он молчал, видимо, обет какой принял… Ходил всегда в сером плаще с капюшоном, потом, скажем так, плащ остался, а старик исчез, то есть в его плаще стал появляться другой человек, по свидетельствам очевидцев, в странном, даже страшном, обличье, но приходит он с тех же болот. И вот, до сих пор стоит вопрос: кто это, так как никто не может на него ответить.

– А что, Степан Спиридонович, не пытались проникнуть туда, на болота, где жил отшельник? – обратился Дубовик к участковому.

– Ну, к самому отшельнику никто никогда не лез, уважали избранное одиночество старика, а вот потом… Те, кто знали дорогу, прокладывали гать, ушли из этой жизни ещё до того, как появился другой человек вместо отшельника, а те, кто народились, уже не могли самостоятельно отыскать тропу… Да и гать уже сгнила. Даже если знать, где она проходит, без проводника не пройдёшь. А уж когда стали встречать какого-то… правда, не знаешь, как его и назвать-то, так вообще перестали ходить к болотам. Я пытался найти хоть остатки этой гати, вроде, по службе положено, да куда там!..

– А лесник, егеря?.. – не унимался подполковник.

– Егерей уж с царского времени нет, лесник был, медведь его позапрошлой зимой задрал… Но и он тропы не знал, особо, по-моему, и не стремился! Его, по рассказам, тоже этот… напугал. Так с тех пор никто и не идет, поработают немного и уходят, – посетовал Баташов, – чем только не приманивали!.. У нас вот Яков Харитонович, на общественных началах, – он кивнул на Поленникова, – единственный, кто живет в лесу, ну, и кроме него, никто лесом не заведует… Да с леспромхоза, что в десяти километрах от нас, лесник иногда забредает, а избушка так в лесу и пустует… – председатель обреченно махнул рукой.

– Ага, Яков Харитонович, значит, вы за лесника?

– Я-а-а… И за егеря… И то!.. Только по необходимости!.. – поднял палец Поленников. – Лес, Андрей Ефимович, не моя стихия, хотя, понемногу привыкаю, ну, а уж болота!.. – он сокрушенно махнул рукой.

– Но кто-то же из тех, кто хоть сколько-нибудь работал тут, наверняка, встречался с тем человеком?

– Да особо никто и не рассказывал об этом, – пожал плечами Баташов. – Говорят, что у края болот видели кого-то, а кого?.. Черт его знает!.. Скорее, не от боязни не идут, просто наши леса не прельщают – болот много, а зверь мелковат! Без нужды здешние мужики и не охотятся. Грибы, ягоды – это в достатке! Сюда и в войну никто не лез, партизаны южнее обосновались, благо, немца быстро отсюда погнали, – председатель вздохнул, вспомнив свое боевое прошлое.

– А что, зимой нельзя пройти к жилью отшельника? – выдержав паузу, с настойчивостью спросил Дубовик.

– А у нас в болотах теплые ключи бьют, потому так, ледком тонким покрывается только. Не пройти без тропы, – пояснил Баташов.

– Да-а… Всё, как- будто специально, здесь, для сокрытия преступников. Но, боюсь, что на эти самые болота лезть нам всё-таки придётся!.. – Дубовик с прищуром оглядел сидящих за столом мужчин: его слова произвели впечатление.

– А без этого никак? – поморщился Поленников. – Мои ноги с войны помнят болотную водичку – выворачивает так, что зубы скрипят!..

– Тонул? – с участием спросил Баташов.

– Обошлось… Но несколько часов при отступлении в сорок первом пришлось простоять, пока немцы не ушли с нашего следа, – Поленников в подтверждении своих слов ожесточенно потёр колени.

– Будем надеяться, что и у нас обойдётся, но вряд ли тот человек так просто покажется нам!.. Так что, думаю, идти всё же придётся.

Мужчины согласно закивали.

– А торфоразработки у вас, что же, не ведутся?

– Это по ту сторону болот. Там, говорят, торф «созревший», до нас пока не дошли. Торфодобытчикам и так работы хватит. Раньше и наши туда ходили по повинности, но теперь там кадры свои, постоянные. Даже поселок небольшой построили.

– А никто из них не может по болотам шататься?

– Нет, – твердо сказал Баташов. – Это от нас в двадцати с лишком километрах. Да и зачем?

– Ну, что? Тогда за работу? Я хотел бы поговорить с матерью Михея. Это возможно? – Дубовик посмотрел на Баташова и Кобякова.

– Я вас провожу, – поднялся участковый.

– А вас, Денис Осипович, я попрошу, если это вас не затруднит, подготовить списки всех, приехавших сюда после войны, если есть репатриированные – на них отдельный список, и на воевавших односельчан, – обратился Дубовик к Баташову на выходе.

Тот согласно кивнул, сказав, что в этом ему поможет Ситникова.

Воронцов с удовольствием уплетал борщ, густо политый сметаной.

Напротив него над большой миской горячей похлёбки сидел Павел Черемисин, огромный усатый мужик с большими руками. Ложка в его ладони выглядела игрушечной, да и миска была, казалось, мала для такого едока. Ел он молча, сосредоточенно. Хлебные крошки подбирал толстыми пальцами и также отправлял в большой губастый рот.

Задавать вопросы Костя не торопился: в этом крестьянском доме к еде относились с почтением, жена и две взрослые дочери здоровяка также, молча, постукивали ложками, аккуратно откусывая небольшие кусочки свежего ноздреватого хлеба от больших ломтей.

За борщом последовала жареная картошка, которую вся семья запивала сладким парным молоком. В больших мисках жена Павла поставила на стол вареные яйца и соленые огурцы.

Костя чувствовал себя не совсем уютно от немногословия хозяев, но потом понял, что они просто стараются не смущать его. После чая с пряниками хозяин, наконец, закурил козью ножку и обратился к гостю:

– Так, говорите, вас интересует тот день, когда мы встретили лешака в лесу? И чего это вдруг милиция заинтересовалась им? Или случилось что? Вроде о нем уж давно ничего не было слышно. Правда… Когда Анфиску убили, поговаривали, что мог и он это сделать, только зачем?

– Ну, почему-то же скрывается этот человек? – Костя вопросительно посмотрел на Черемисина.

– Скрывается, говоришь? Так я тебе отвечу: лицо свое он прячет. Это же не лицо, а страсть что такое! По нему будто каток проехался! Белый блин! На нем черные дыры! – Павел подкрепил свои слова красноречивыми жестами.

– Вы сами видели его? – Воронцов впился глазами в лицо хозяина.

– Брат видел! После этого заикаться стал! Вот такой же, как я, здоровый, а испугался! Кое-как пересказал мне, что за рожа была у того мужика. Сам я его со спины только видел, а вот руки запомнил – длинные, как у этого… Здоровая обезьяна такая?

– Орангутанг? – подсказал Костя.

– Вот-вот! И пальцы черные, когтястые!

– Это как же вы увидели руки со спины? – Воронцов подумал, что Черемисин приукрашивает свой рассказ, для убедительности.

– А он деревце пригнул, что у него на пути было, вот я и запомнил почему-то, – бесхитростно объяснил мужчина. – А больше-то и сказать нечего! – пожал он плечами. – Брата станете расспрашивать – ничего не добьётесь! От волнения ещё больше будет заикаться! Так что, уж поверьте моим словам!

– А как вы думаете, почему лицо у того человека белое? – спросил Воронцов.

– Да кто ж его знает? Брат сказал, что такое лицо было, будто кожа сгорела и натянулась. У нас жила здесь одна женщина с таким лицом. Мы ещё мальчишками были, когда она на пожаре горела. Так у неё кожа и на лице, и на руках стала будто бумажная, и такая нежно-розовая. А глаза и губы, как прорези, да и носик такой то-оненький стал, у-узенький! И дыры вместо ноздрей! Так может, и тот после пожара? – Черемисин повернулся к Воронцову. – Ведь может быть такое?

– Гадать не стану! Поживем – увидим! А как вы думаете, зачем он вдруг предстал перед вами? Вы ведь спали? Он мог просто пройти мимо?

– Да кто ж его поймёт? Напугать, может, хотел?

– А зачем? – настойчиво допытывался Воронцов.

– Да, может, прячет что там? Вот и отпугивает всех от того места.

– Да что ж он может там прятать? – удивленно спросил Костя.

– Клад! – Черемисин рассмеялся. – Думай, милиция! А мы что? Люди маленькие…

Воронцов поднялся: разговор дальше не имел смысла.

От матери Михея Андрей Ефимович вышел в полном смятении.

То, что он увидел в доме, где жил парень, очень поразило его и заставило в очередной раз утвердиться в мысли, что Михей не виноват в убийстве Анфисы.

Вся кровать и угол в избе, отведенный матерью своему ребенку, был заставлен и заложен игрушками, сделанными покойным пареньком. Все эти простые немудреные штучки были аккуратно расставлены по своим местам.

На вопрос подполковника женщина ответила, что сын плакал, если какая-нибудь игрушка ломалась или терялась.

Даже не будучи психологом, Дубовик понимал, что такой человек, в принципе, не мог не то, что убить, даже поднять руку на живого человека.

– Его можно было испугать, рассмешить, довести до слёз, но он никогда не злился ни на кого, – плачущая мать лишний раз подтверждала своими словами выводы подполковника.

Теперь можно было с чистой совестью вести расследование в правильном направлении без оглядки на выводы Моршанского, на которого Андрей Ефимович был сейчас необыкновенно зол, и в очередной раз желал посрамить «пингвина» за его профессиональную близорукость, или, правильнее сказать, за непрофессионализм. Подполковник знал, что теперь этого так не оставит. Смерть Михея – безобиднейшего существа, была, по мнению Дубовика, исключительно на совести Моршанского.