Моё немое кино

Но, может быть, именно в такой вот очередной ненужный день и произойдет что-то. Не то чтобы чудо произойдет, счастье выпадет. Это вряд ли. Скорее произойдет что-то, после чего счастьем тебе покажется та самая скучная жизнь, которая казалась незачем. Так устроено в мире. Смысл жизни придается задним числом.

И каждое утро в такой день, когда хочется послать все к черту, махнуть рукой, нарастающее томление необходимости выталкивает тебя на поверхность будничной зыби из сладкого сумрака мечты.

И с этого момента нужно начинать, как в оркестре, с первой цифры. Вот я представляю, как они там, давно под стенами Трои, – ветер, пыль, палатки, гомосексуализм, и так девять лет… Все надоело, но надо обрадоваться, чтобы идти в бой. А то потом не о чем будет петь нищему, слепому старику на твоей родной улице; нечего заучивать на память ученикам классической гимназии; не про что писать картины мастерам эпохи Возрождения; не про что сочинять музыку композитору Кристофу Виллибальду Глюку. Лучшая часть будущего останется без работы, если ты сегодня не выйдешь из палатки и не умрешь.

Улица молодая, холодная, еще синяя. Доезжаю до своей остановки и выхожу из трамвая. Трубы-исполины. Розовый пар. Восход над ТЭЦ № 2! Это ведь может вдохновлять?! Живописца Тернера, например? Забор войсковой части, колючая проволока, приземистый одноэтажный корпус XIX века, в котором каждое окошко смотрит на вас палатой № 6. И представляешь себе зависть, с которой глядит на тебя оттуда какой-нибудь задроченный салага-срочник, просто потому что ты по ту сторону забора.

На первый урок приходит первоклассница с молочно-голубым взглядом и таким же голосом. Волшебная, нежнейшая. С ней мама, про которую я могу с уверенностью сказать, что она в жизни не прочла ни одной книги, идеал ее юности – группа «Блестящие», журнал «Лиза» – ее Библия, но теперь она в роли взрослой, в роли матери, делает ненужные замечания, мешает ребенку, лишь бы самой что-то сказать, но в данном случае неумелость, тяжеловесная кондовость этой одетой по похабному красиво дуры и есть главная задача ее музыкальной партии, ее роль, и она справляется с ней виртуозно! Мы даем вступление, запинаясь на этих синкопах, от которых раньше мне хотелось выскочить в окно. Но теперь я вкушаю гармонию. Аллегро.

(Ты лучше вспомни, как у тебя штаны лопнули, когда ты сам отплясывал пьяный на корпоративе под «Блестящих» – строит мне рожу вторая скрипка-воспоминание.)

Потом с лицом хорошо выспавшегося недоросля является Дениска. Он вообще похож на эдакого румяного барчука, которого добрая мамаша до тринадцати лет ничему не учила, и он знай себе играл с дворовыми мальчишками в горелки, пока не стали у него пробиваться усы. Дениска любит изображать работу ума. Он хмурится, трет лоб, щурится и шевелит губами. Повторяет одно и то же слово, как заклинание, но при этом совсем не думает. Сегодня он пришел с заданием. В школе задали текст для пересказа. «Ты его читал?» Дениска кивает так, что сразу понятно – ему пойдет военная служба. Но рассказать не может даже по-русски. Он прочел его как мог по-английски, но не понял. Он не знает, как переводятся слова, из которых состоит этот рассказик. В сущности, он до сих пор не понимает, что значит слово «прочел». Мы подчеркнули слова карандашом, и оказалось, что знакомых Дениске среди них едва набирается с десяток, вроде таких: «я», «он», «и», «два», «улица», «в», «идти», «когда», «не», «машина», «работать». За час мне нужно научить его пересказывать по-английски. Я понимаю, это всего лишь одна страница из школьного учебника, но задача по своей неподъемности так велика, что сравнима с подвигами античных героев. В честь нее можно было бы воздвигнуть если не монумент, то стелу нам обоим или написать главу «Илиады».

* * *

Я долго не могу увидеть вещь. Я вообще их редко вижу толком. Воспринимаю бегло, как символы; ведь не читаем же мы каждую букву в тексте, мы схватываем сразу, не замечая опечаток, родовых пятен слова, нам некогда входить в детали. Нужно остановиться, чтобы увидеть что-то толком, иногда это случается.

Занимаясь с Дениской, я повторяю слова, которые от повторения теряют смысл, и смотрю в окно на мини-грузовик Atlas. Сначала я просто смотрю, как обычно. Вот грузовик, стоит и мигает аварийкой. Слова, которые говорю, перестают что-то значить, а грузовик наливается смыслом. Я стою и втягиваюсь в него, зачарованный этим миганием оранжевых габаритных огней. Я вижу себя самого, ребенком, созерцающим из окна бесконечно долгий день, в ожидании родителей, и вспоминаю, как грустно мне становится, когда от противоположной стороны улицы отъезжает машина, которая стояла там с самого утра. Вот и она уехала, тоскую я, теперь мне еще более одиноко будет ждать маму и папу. Вдруг они вообще не придут… С машиной я как-то уже успел сродниться за день. А теперь… Оттуда, из своего прошлого я с удивлением вглядываюсь обратно в сегодня, на себя, глядящего на этот грузовик, круг замыкается, даря мне легкое головокружение. «He goes to school every day…» – повторяет Дениска, и я изумленно поворачиваюсь к нему.

Через час Дениска, как погруженный в транс, без остановки бормочет подряд десять английских предложений и, ступая осторожно, выходит из моего кабинета, чтобы не растрясти свои хрупкие знания по дороге в школу. Рондо.

День разгорается, стоматолог включает свою фрезу, дворники проходят по коридору с деревянными лопатами, похожие на солдат Урфина Джуса, а квартет десятиклассниц разыгрывает передо мной прогулку по Trafalgar Square и Piccadilly Circus в развернутом диалоге, и где-то там мелькает мой узенький и неглубокий ход в бессмертие. Кто-нибудь из них, может быть, вспомнит потом (на этой самой Piccadilly Circus) забавного учителя, это и будет моей скромной Nelson’s Column. Скерцо.

И уже в сумерках курильщик с балкона напротив моего окна чиркает своей зажигалкой. Небо синеет. Облака выстроились углом. Я опускаю рольставни. Трамвай, покачиваясь, летит мимо меня, разметая осеннюю листву. Я иду пешком. И, как искра с проводов, вспыхивает во мне ясное убеждение, блеснувшее только на секунду, чтобы не слишком ослепить. Я все равно не смог бы объяснить этого чувства, этой искры…

8

«Уродцы»

На одном из окон оборвалась штора. Вешать некогда. Сеанс через десять минут. К счастью, это то самое окно, которое завешено плакатом с уличной стороны. Стас Михайлов плохо пропускает свет. Взирает на нас как на гномов в коробочке. Сегодня народу много, пришли люди, которых я раньше не видел в моем кинозале. Фильм того стоит. В главной роли русская актриса, красавица Ольга Бакланова. Фильм звуковой. Знаменитые «Уродцы» Тода Броунинга 1932 года. Был запрещен до 1960-го, кажется. Там цирковые артисты, карлики, сиамские близнецы, микроцефалы и прочие, славные, в общем, ребята, работают вместе с «нормальными» актерами, красавицей Клеопатрой и силачом Геркулесом – подлыми, безнравственными личностями. Красавица-гимнастка (Ольга Бакланова) влюбляет в себя карлика, который унаследовал крупное состояние. После свадьбы она пытается его отравить. Ну и чем все это кончается? Первая версия была на полчаса длиннее. Потом урезали жестокие сцены, когда униженные и оскорбленные уродцы отрубают Клеопатре ноги и кастрируют Геркулеса.

– Нельзя понять, кто из них уроды на самом деле, значит, вывод: все люди – уродцы, одни моральные, другие физические, – сказал Лева после просмотра. – Я вот смотрел на экран, на зрителей и на этого, – Лева показал на просвечивающее за окном на плакате лицо Стаса Михайлова. – И думал: он один человек, а мы все тут в зале уродцы. Ты посмотри на публику, вот Паша Горожанкин, знаешь его? Пишет говенные стихи, выпускает собственные книжки. Вот Юля Зуева, она рисует карамельные пастеральки с феями, водопадами. У Веры Тослтухиной театральная студия, вроде самодеятельности, я хожу туда, когда хочется поглумиться над чем-нибудь. Добрые правильные спектакли о человеческой доброте. Да в кого ни ткни – уроды! Я сам урод еще хуже. А он один, как титан, – снова показал Лева на Стаса Михайлова, – как этот Геркулес из фильма. Поэтому его в конце и кастрируют, а Клеопатре отрубают ноги, потому что не фиг быть такой красивой среди уродов. Хороший фильм. Правильно его запретили. Показывать надо только говно типа «Звездных войн» – уродское кино про уродов для уродов-зрителей. Коньяку хочешь?..

Какие-то вещи Броунинг явно пропускал через себя. Автобиографично. В юности выступал в бродячем цирке. Его клали в гроб и закапывали в землю. Такой трюк. Недаром парень потом захотел сделать фильм о вампирах и снял в 1931-м «Дракулу» с Белой Лугоши в главной роли.

В «Уродцах» он хотел примерно наказать подлецов, но в процессе мщения увлекся и высвободил некую эманацию зла. Уродуя Клеопатру в кино, он как бы навлек на себя проклятие в жизни. Уродцы вырезают, вроде как поделом, ее лживый язык. И Тоду Броунингу в конце жизни отрезали язык во время операции по поводу рака горла. Клеопатра стала уродиной, и Тод Броунинг последние годы жизни не показывался даже своим родственникам.

Насилие всегда перевешивает справедливость, даже если формально служит ее восстановлению.

Ольга Бакланова (Клеопатра) ушла из кино и добилась славы на Бродвее, умерла в Швейцарии в 1974 году.

Гарри Эрлс (обманутый малыш Ганс) до этого специализировался на исполнении ролей злобных карликов – таких как адский Труляля в «Несвятой троице» того же режиссера. Его возлюбленную Фриду в «Уродцах» играла его сестра-карлица Дейзи Эрлс. Вместе с еще двумя сестрами они составляли знаменитую цирковую семью Долл и построили себе дом по специальному проекту с кукольной мебелью внутри. Мечта любого ребенка. Последняя, младшая из сестер, Тини, умерла в возрасте 90 лет. То есть в 2004 году.

Сестры Хилтон, игравшие сиамских близняшек, заводили множество романов и несколько раз тщетно пытались получить разрешение на брак. После заката артистической карьеры работали клерками в продуктовом магазине и скончались от гонконгского гриппа в Северной Каролине. Мюзикл, поставленный по мотивам их жизни, получил четыре номинации на премию «Тони». Многие женщины могли бы позавидовать их славе и успеху у мужчин, и далеко не у каждой отыщется такая верная подруга на всю жизнь, какими были сиамские сестрички друг для дружки.

Микроцефал Шлитци сыграл самого себя. Настоящее имя, дата и место рождения неизвестны. Страдал умственной отсталостью тяжелой формы. По развитию интеллекта был на уровне ребенка трех лет. То есть прожил всю жизнь, не имея понятия, кто он и что он. Антрепренеры выдавали его за мужчину и за женщину, за гермафродита, за последнего ацтека – у кого на что хватало фантазии. На старости лет был сдан в больницу, где страдал от тоски, не имея возможности выступать перед публикой. Но тут его увидел знакомый шпагоглотатель Билл Ункс (О, волшебные цирковые сальто нашей жизни!), который, находясь в творческом простое, подрабатывал в больнице санитаром! Шлитци вернули в цирк. Он гастролировал в Лондоне и на Гавайях. Везде изображал, в сущности, самого себя и был похоронен в безымянной могиле. Поклонники собрали деньги на памятник и выбили надпись. «Шлитци». Но ведь это только сценический псевдоним. Идеальная судьба артиста. «Моя жизнь – в искусстве», – мог повторить о себе вслед за Станиславским и Шлитци. Если бы умел разговаривать.

9

«Носферату. Симфония ужаса»

Драматический актер Генри Ирвинг прославился, играя шекспировских злодеев – Яго, Макбета, Шейлока. На заре немого кинематографа он был уже слишком стар. А жаль. В немом кино его мог ожидать колоссальный успех у публики в Советской России. Это был один из любимых актеров Карла Маркса. Именно внешность и манеры Ирвинга вдохновляли Брэма Стокера, когда он писал своего Дракулу. Склонность к готическим фантазиям зародилась у Брэма в детстве. Ребенком он был серьезно болен, практически не мог ходить до семи лет. Зато потом замечательно играл в футбол, с отличием окончил Тринити-колледж и дебютировал в дублинской газете «Вечерняя почта» сочинением «Должностная инструкция мелкого клерка». Кроме журналистики, увлекался театром, писал рецензии. Так и подружился с Генри Ирвингом и вскоре стал директором-распорядителем театра «Лицеум». Переехал в Лондон, подружился с Конан Дойлом и Оскаром Уайльдом. У последнего увел красавицу Флоренс Бэлкхем, в которую Уайльд был безответно влюблен. «Дракулу» Стокер написал в 1897 году под влиянием творчества Джозефа Шеридана Ле Фаню, в частности, его новеллы «Кармилла» (1872). Других книг Стокера не знают. Хотя у него наберется еще с десяток. Сейчас трудно поверить, что «Дракула» – этот исполин масскульта – писался как серьезный роман. Стокер потратил восемь лет на изучение материала: фольклор, легенды, обычаи, география…

Фридрих Мурнау играл в студенческом театре. Его заметил Макс Рейнхардт. Начало карьеры прервала Первая мировая война. Мурнау пошел добровольцем, был произведен в офицеры и попал в часть воздушной разведки. Во время одного из первых полетов ему несказанно повезло. Он заблудился в тумане, сел в Швейцарии и попал в плен. В Люцерне ставил до конца войны спектакли с участием военнопленных. После войны занялся кино. «Изумруд смерти» (1919), «Ужас» (1920). Любил страшное. Экспрессионист.

Красавица Флоренс Стокер (урожденная Бэлкхем), вдова Брэма Стокера, отказала в правах на экранизацию романа. Наверно, не любила немцев. Но Мурнау уже загорелся идеей. Так Дракула стал графом Орлоком, для конспирации. Поменяли также место действия и имена остальных персонажей. Обман открылся. Флоренс Стокер потребовала через суд уничтожения всех копий. Студия Prana Film обанкротилась. «Носферату» стал ее первым и последним фильмом. Ужас начался удачно.

Шрек переводится с немецкого как «ужас». Человек с этой фамилией и сыграл графа Орлока. Тоже фронтовик, тоже из труппы Макса Рейнхардта, то есть дважды «однополчанин» своему режиссеру. Макс Шрек, скромный театральный актер, труженик, играл в дебютной пьесе Брехта «Барабаны в ночи», умер почти на сцене, стало плохо во время представления. Инфаркт. Сердце «вампира» не выдержало.

Густав фон Вангенхайм (тот самый миляга, продавец недвижимости, что отправился в Карпаты, оставив дома молодую жену) прожил интересней. Поездки к вурдалакам захватили его. Странствия, начатые в кинематографических Карпатах, привели Густава в гостиницу «Центральная» в Москве, где останавливались все участники Коминтерна, прежде чем переселиться в тюремные камеры своего нового хозяина. На правах человека бывалого, своего среди монстров, фон Вангенхайм накатал донос на своих товарищей Каролу Неер (любимую актрису Бертольта Брехта) и ее мужа Анатоля Беккера, инженера-конструктора. Так красавица Карола Неер попадает к графу Орлоку, русифицировавшемуся на этот раз в виде Орловской тюрьмы. Муж расстрелян. Карола умерла в 1942 году в тюрьме от тифа.

Александр Гранач (Гранах) – в фильме Кнок, в книге Стокера Ренфилд – знал два языка – идиш и украинский. Девятый ребенок в крестьянской семье, он забрел как-то во Львове в театр и решил стать актером. Уехал в Вену, потом в Берлин. Пек там булки и штрудели. По вечерам вешал фартук на гвоздь и шел играть в любительских спектаклях. И опять школа Рейнхардта! Рейнхардт всех замечал. Первая роль Гранача в театре – Гамлет! Повезло, заболел главный исполнитель, выпустили Гранача. И сразу успех. Так бывает только в фильмах про актеров. И как ему было после этого не попасть в кино? Играл долго (23 фильма), умер рано (54 года) в США. Мемуары стали бестселлером.

До «Носферату», то есть до 1922 года, Мурнау снял десять фильмов, в пяти из которых сыграл его друг Конрад Фейдт. Тот самый (см. «Кабинет профессора Калигари») сомнамбула. В Голливуде дела у Мурнау пошли хуже, особенно с приходом звука в кино. По пути на премьеру своего последнего, сильно искромсанного цензурой этнографического фильма «Табу» Мурнау погиб в автомобильной катастрофе. На прощании едва набралось с десяток человек. Прошел слух, что шофер-филиппинец, который вел его «роллс-ройс» в тот злополучный день, был любовником режиссера. Грета Гарбо не побоялась, пришла. Тело Мурнау забальзамировали и отправили в Германию. Похороны прошли 13 апреля 1931 года в Штансдорфе.

13 июля 2015 года его голова исчезла из семейного склепа. Граф Орлок, так сказать, отправился на прогулку.

– Не очень фильм. Скучноватый, – сказал Лева. – Дракула в чепце этом бабьем на Плюшкина нашего похож.

– Да, такое нам уже давно не страшно, – согласился я.

10

«Невеста Франкенштейна»

– Это Кадочников? – все время спрашивала меня мама, когда я включил ей этот фильм несколько лет назад. Ей казалось, что доктора Франкенштейна играет Герой Социалистического Труда, лауреат трех Сталинских премий Павел Кадочников. «Я и не знала, что он, оказывается, в таких фильмах снимался!» – удивлялась мама. «Ну да…» – соглашался я, чтобы не разочаровывать ее. На самом деле Франкенштейна играет Колин Клайв. Юноша, который мечтал стать военным, но вместо этого попал в одну театральную труппу с молодым Лоуренсом Оливье. В спектакле «Конец пути» по пьесе Р. С. Шериффа Колин с успехом заменял Лоуренса, и никто тогда не видел между ними особой разницы. Уехал в Голливуд, оставив в Англии свою супругу Джинн де Ксалис. Говорят, что их брак был только прикрытием лесбийских наклонностей Джинн. В Голливуде много снимался и много пил. Умер в тридцать семь, и еще сорок лет после этого его прах пролежал невостребованным в подвале крематория. Потом развеяли над океаном. Так что нет. Это совсем не Кадочников.

Эльза Ланчестер – собственно, невеста монстра, а никак не доктора Франкенштейна – училась танцам у Айседоры Дункан. Но не долго. Потом сама давала уроки танцев ради куска хлеба. Первый заметный фильм – «Частная жизнь Генриха VIII». Вместе со своим мужем, знаменитым Чарльзом Лоутоном, сыграла в фильме «Свидетель обвинения» 1957 года (в главной роли в этом же фильме блистала Марлен Дитрих). Снималась в кино почти до восьмидесяти лет. Последний фильм с ее участием назывался «Умри смеясь» 1980 года. В «Невесте Франкенштейна» мне особенно запомнились ее электрические, намагниченные волосы и не менее «электрический» взгляд.

Уильям Генри Пратт, сыгравший несчастное чудовище, взял себе псевдоним Борис Карлофф, чтобы не компрометировать своих родственников, находившихся на дипломатической службе. Он и сам вначале планировал стать дипломатом. (Опущенные углы его рта вызывают в моем воспоминании физиономию Андрея Громыко.) Всю жизнь в образе чудовищ в кино, на радио и телевидении, а был женат шесть раз. Вот кого любили женщины! Ничего удивительного. Когда Карлофф ждал рождения своего первого ребенка, он как раз снимался в фильме «Сын Франкенштейна». Но родилась дочь, Сара. Карлофф примчался в родильное отделение, даже не сняв грим. Если смотреть на его лицо без грима, то в чертах есть нечто общее с Варламом Шаламовым. Но Шаламов жестче.

Сапожник из горняцкого поселка в центральной Англии, Джеймс Уэйл (режиссер) панически боялся воды, что как-то нетипично для англичанина. Он стал одним из основателей жанра фильмов ужасов, правда, уже в звуковом кино. Но приемы еще сохраняли инерцию немого кинематографа. Одним из первых использовал подвижную камеру. Но до этого ему пришлось поучаствовать в Первой мировой, и только в немецком плену он увлекся театральной самодеятельностью. Увлечение не прошло зря и вскоре провело по маршруту Бирмингем – Лондон – Нью-Йорк. Это было триумфальное шествие его постановки «Конец пути», дошедшей до Бродвея. А в 1931-м Джеймс Уэйл снял «Мост Ватерлоо». Но не тот знаменитый с Вивьен Ли и Кларком Гейблом, который так любит моя мама, а другой – с Мэй Кларк и Дугласом Монтгомери. Почти на десять лет раньше! В те времена в Голливуде косо смотрели на гомосексуалистов, и карьера Уэйла не пошла в гору после «Невесты Франкенштейна». Хотя работал еще до 1949-го. А в 1957-м утопился в собственном бассейне, страдая от болей и не видя смысла в дальнейшей жизни. Пересилил в себе водобоязнь.

Снова звонила Ирина Б., звала «грабить сберкассу». Разохотилась![24]

Вечером Вова сказал мне: «Я ювелирный подломлю. Ты будешь?»

Хороший парень, подумал я, и мне захотелось ответить: «Да». Так меня вдруг это взбодрило. Мир распахнулся. Хотя я ведь понимал, что это еще одна дурацкая идея уволенного прапорщика, которому так и не удалось продать двигатель от танка.

Мы случайно встретились[25]. Как всегда.

Раз уж ему негде было жить, я отдал ему дубликат ключа от своего кинозала и просил не курить в помещении. Это было глупо, конечно… «Не курить». Все было глупо…

Несколько дней я не был в своем зале и каждый день думал, что он, Вова, его сжег, когда уснул с сигаретой. Телефон его не отвечал. Я приехал в пятницу с дурными предчувствиями и увидел огромный букет красных роз. Букет стоял на стуле, воткнутый в трехлитровую банку. Вова спал на брезентовом плаще возле батареи. За его спиной стояли пустые бутылки. Проснувшись, он хмуро поглядел вокруг. Спросил меня, который теперь час. На стуле аккуратно висел гражданский костюм и белая рубашка. «Я…» – сказал Вова. Он пошел к умывальнику и стал чистить зубы. «Й-о…» – сказал он снова.

Я ждал.

Но Вова передумал говорить.

На подоконнике лежала пустая пачка из-под сигарет Bond, полная окурков.

– Я сейчас ухожу, – сказал он наконец.

– Зачем цветы?

– Ах да, блин!

В костюме он был новый. Какой-то ненастоящий.

– Ты жениться собрался?

– Н-н…

Протянул мне руку.

Впрочем, эта загадочность продолжалась недолго. Ровно до той минуты, когда я увидел его в окно. Он преподносил букет девушке. Я узнал продавщицу из соседней аптеки. Но теперь что-то изменилось. Я подался к самому стеклу. Они стояли буквально под окном. Я отвернулся, дошел до стены и вернулся. К счастью, их уже не было. Я боялся, что опять увижу рядом с Вовой вылитую Эльзу Лан-честер. Ту самую, что сыграла невесту Франкенштейна в одноименном фильме Джеймса Уэйла. «Так нельзя, – уговаривал себя. – Так не бывает. У нее просто новая прическа». Электрические волосы…

English Teacher Inga сказала мне, что она закрывает наш кабинет и уезжает со своим кавалером. Я спросил: «Надолго?» – «Мы вообще уезжаем, – сказала она как-то смущенно. – В Лос-Анджелес. У него там родственники». («Вот пройдоха!» – подумал я.)

– В Голливуд, значит, – говорю. Улыбаюсь.

Она обернулась и, видимо, хотела что-то добавить… Развела руками.

Я пришел домой и включил фильм Марио Пейшоту – «Предел» 1931 года. Когда я показывал его у себя, то до конца фильма досидел всего один человек, Лева. Он спал с бутылкой коньяка в крепкой руке. А я могу бесконечно смотреть этот фильм. Особенно первые десять минут, где вообще ничего не происходит. Лодка посреди моря, и в ней – мужчина и две женщины. Я хожу и спрашиваю у всех: что это за музыка? Никто не знает, что там за музыка в начале фильма. А я хожу с ней в голове целый день и все вижу через нее. Мужчина сидит в белой рубашке, опустив голову. Весла опущены, солнечные блики на воде.

Лева сказал:

– Все. Значит, слушай! Через месяц. Ладно, через два! Жду тебя в Калининграде. Позвони. Встречу. Что тебе тут делать?

– А в Калининграде что?

– Ну, не надо, вот этого не надо, – сказал Лева. – На месте разберемся.

Иван недоступен. С ним так бывает. Ложится на дно. А потом мне говорят: «Ты разве не знаешь? Он ведь уехал. В Благовещенск». – «Совсем?» – «Неизвестно».

Вот так. И не попрощались даже.

«Ну вот, – думаю, – хорошо. Теперь можно будет что-то решить. Как-то сосредоточиться». Мне все время казалось, что я должен что-то решить, но все откладываю.

И вот стал я снова ходить по частным урокам. Давать объявления. Как двадцать лет назад. Только теперь это ощущалось по-другому. Все ощущается по-другому через двадцать лет.

На сеансы мои почти никто не являлся, и мне приходилось оплачивать аренду из тех денег, что я зарабатывал репетиторством. Конечно, надо было бросить уже эту затею с кино. Но я не решался. Не знал, что стану делать потом вместо этого. «Да ничего не стану, – говорил я себе. – Просто буду платить за квартиру и все такое. Куплю себе новое пальто и ботинки. Вообще много надо купить». Думаю, глядя в зеркало. За моей спиной отражается окно. За окном идет дождь. Блестит крыша напротив. Так ярко. Бодряще.

Появился Вова и опять говорил о своем плане. Гражданский его костюм пообносился, за короткое время стал выглядеть заслуженным. Видимо, хозяин не снимал его несколько недель.

А план у Вовы был идеальный. Ну, как это всегда бывает, я заметил. По фильмам, конечно. Теперь я понял, почему Вова подружился с аптекаршей. Аптека стенка в стенку примыкает к ювелирному магазину. Пробить ее нетрудно. Ночью. Но как вынести все это, чтобы не сработала сигнализация. Через аптеку? Но в аптеке тоже сработает сигнализация на выходе. А вот если из моего зала пробить сначала ход в аптеку, а оттуда уже в ювелирный, тогда сигнализация нигде не сработает, все можно будет вынести отсюда, из моего зала. С каким только безумием я не сталкивался! И ведь люди сами верят.