Тридевять небес

Ну и разгадать-то разгадал. Шпильрейн повела себя вежливо, осторожно и отстраненно. Иначе говоря, не увидела в нем, Троцком, надежного покровителя. А еще иначе говоря, увидела будущего неудачника.

Вот это и зацепило. И больнее, чем можно было представить. И если уж честно смотреть на это все, то следует признать, что обижаться, гневаться на поведение гостьи незачем. Оно всего лишь отражение увиденного. Шпильрейн повела себя совершенно разумно со своей позиции – за что ее винить?..

Дело в себе самом, Лев Давидович, надо за себя взяться, все проанализировать, не спеша, с толком, с расстановкой… Что-то не так, да. Но ничего еще не пропало. Борьба впереди? Так не привыкать! Сколько было этой борьбы, неужели еще не справлюсь? Надо взяться, да, надо взяться…

Так рассуждал председатель Реввоенсовета. И вроде бы все здраво, да не мог он преодолеть какой-то тусклой апатии, овладевшей не только мозгом, но и всем телом. Не хотелось вставать, даже рукой шевельнуть… казалось очень приятным погрузиться в истому, смежить веки…

Медленно, словно нехотя, он двумя пальцами правой руки снял пенсне, закрыл глаза, помассировал веки. Вознамерившись было поразмыслить, он не то, чтобы ни о чем не думал, мысли сами наплывали мягко, волнами. Да и мыслями-то это не назвать, скорее причуды памяти: города и веси, лица, голоса… Умное, живое, жестко-насмешливое лицо Ленина – не нынешнее, конечно, не предсмертная маска безнадежно больного человека, а то, каким оно было в первой половине восемнадцатого, до выстрела Каплан.

Странно! Вдруг Лев Давидович понял: то был самый пик, самый взлет и «Старика» и его самого, самый грозовой воздух Олимпа. Больше такого не будет.

И тут же память нарисовала других: Зиновьева, Каменева, Радека. Эти были тогда с ним, Троцким, обходительны, по-товарищески развязны, но он-то чувствовал их зависть и злобу. Еще бы! Они провели со Стариком столько лет бок о бок, на чужбине были его ближайшими соратниками, друзьями – и вдруг откуда ни возьмись возник прыткий выскочка Троцкий, играючи подвинул их, став почти вровень с вождем… Тогда Троцкий, видя это, посмеивался над оттесненными. Теперь он их понимал – очутившись в их шкуре.

Про Иосифа Сталина не скажешь, правда, что он взялся из ниоткуда. Он был давно. Был, был!.. Всегда чуть позади, во второй шеренге, в тени – собственно, сам как тень, работоспособная, исполнительная, исключительно надежная, которую серьезные игроки никогда не рассматривали как конкурента.

А оно вон как вышло.

Троцкий приоткрыл глаза, поморщился. Взгляд был тяжел, невидящ.

Он упустил миг, когда Сталин из тени превратился в мага. Ну, разумеется, это был не миг… а, да что там! Упустил.

Шпильрейн? Поможет ли она?.. Черт ее знает. Скользкая баба. Ну да ладно, попробуем! Возьмемся за дело, поглядим кто кого! Сталин, значит? Ну… ну да, конечно, Сталин! Он нашел путь к магии стихий, и это изощренным нюхом почуяли ловцы ветра, потянулись к нему.

Не моргая, Троцкий жестко усмехнулся. Какое адское злорадство должно бушевать сейчас в Зиновьеве, главном его ненавистнике, тщеславном позере и интригане! Свою мелкую душонку он готов продать кому угодно, хоть Вельзевулу. Сталина он, разумеется, терпеть не может, но Троцкому нагадить – нет выше счастья. И все ради этого сделает, можно не сомневаться.

– Сволочь… – вполголоса процедил Лев Давидович.

В дверь деликатно, но отчетливо поскреблись – так умел только Познанский.

– Да-да! – громко, уверенно, совсем другим тоном откликнулся Троцкий, надев пенсне.

Секретарь проскользнул в кабинет:

– Снизу докладывают, что прибыли представители из Туркестана…

– Да-да, – твердо повторил Троцкий и энергичным движением оправил френч. – Просите.

Секретарь исчез.

Еще две минуты одиночества. Хорошо!

Лев Давидович пытался взбодриться, оживить так знакомый ему кураж лихой удачи… да нет, что-то не выходило. Нет! Нечего себя обманывать.

Он подошел к оконному проему, отодвинул тяжеленную гардину. Осенний день заволакивало ненастьем, темные облака неровно тащило ветром, комкало, разрывало, в разрывах неожиданно вспыхивала синева небес, но тут же пропадала, небо нездоровой мутью каруселило над огромным городом – и никто не скажет, чем и когда это кончится.

Глава 3

СССР, Ростов-на-Дону, февраль 1939

Свет фар, пройдясь по стенам и окнам, описал полукруг – машина свернула в переулок.

– Стой, – велел шоферу тот, кто с ним рядом.

Мотор смолк. Фары погасли. Трое, сидевших в авто – самой обычной и уже не новой «эмке», молча вслушивались в тьму и тишину.

Место, где остановилась легковушка – не окраина, но полутрущобный район, сложившийся в таком виде еще до революции: в начале века здесь поспешно разрослись дешевые доходные дома с комнатками-клетушками, обещавшие хозяевам зданий быстрый и верный барыш. Селиться в этой массовой застройке пустилась публика непрезентабельная, полукриминальная, а то и прямо преступная; большей частью ее потомки и сейчас населяли этот анклав из обветшавших за тридцать лет двух- и трехэтажных зданий и кишкообразных грязных, захламленных дворов. Наследственно неблагополучная территория, так сказать.

Трое в «эмке» с минуту сидели почти беззвучно, разве что едва различимо было их дыхание. Наконец, тот, что сидел рядом с шофером, полуобернулся:

– Как будто тихо, товарищ капитан, а?

– Коли тихо, так пошли, – весомым баритоном, ближе к басу отозвался с заднего сиденья названный капитаном.

– Да, – сказал первый и велел шоферу: – Встань где-нибудь тут в укромном месте.

– Найду, – кивнул тот.

Пассажиры выбрались из машины.

Все трое были в штатском – сотрудники Управления НКВД Ростовской области. Шофер – рядовой; тот, что был рядом – сержант госбезопасности, а бас-баритон – новый начальник областного управления, назначенный полтора месяца назад. Капитан госбезопасности Виктор Абакумов.

Он и сержант, выйдя из машины, слегка поежились. В Ростове, конечно, сибирских морозов нет, но в фактически приморском городе при нуле и ветре с Таганрогского залива иной раз такая дрожь пробьет, что зуб на зуб не ловится.

Итак, оба невольно поежились, дружно встряхнулись, как бы решительно расставшись с непрочным уютом «эмки». Сырая ночь, зловещие трущобы, собачий не то вой, не то лай где-то вдалеке… Сержант поежился еще раз. Он был в драповом пальто с поднятым воротником, в кепке, глубоко надвинутой на лоб. Капитан – в утепленной кожаной куртке, свободной, не стесняющей движений, в английской зимней каскетке с опускающимися наушниками. И галифе на нем были просторные, почти как шаровары, мягкие высокие шнурованные сапоги – исключительно удобно и комфортно. Повадка опытного оперативника.

– Куда? – кратко спросил он.

– Вон туда, – сержант кивнул на смутно виднеющийся проем между зданиями.

– Ну, идем.

И они пошли туда.

Сержант был крепкий, спортивный парень, но рядом с рослым, корпулентным капитаном смотрелся подростком: тот был очень крупный мужчина, причем при этой массивности двигался он легко, пружинисто, почти изящно. Сержант шел на шаг-два впереди – проем меж стенами соединялся арочными воротами, которые когда-то запирались на замок и обслуживались дворником. Ну, а теперь от всего этого осталась щербатая арка с уродливо торчащими ржавыми уключинами. В нее и вошли чекисты.

Если улица была еще как-то освещена парой тускло горящих окон, то во дворе, ограниченном глухими стенами-брандмауэрами, была тьма-тьмущая.

– Осторожней, товарищ капитан, – полуобернувшись, предупредил впередсмотрящий. – Тут сам черт ногу сломит.

– Черт сломит, мы нет, – буркнул начальник.

– Почему? – глупо брякнул сержант, запоздало спохватился, да слово не воробей: черт, подумает сейчас, что с дураком связался, который без году неделя в органах! Умный-то чекист такую чушь сроду не спросит…

Но шеф совсем не рассердился.

– А потому, – сказал он добродушно-назидательно, – что я один секрет знаю.

Тут сержант по-умному промолчал, а капитан не стал спешить с раскрытием секрета. Какое-то время шли молча, и глаза вроде бы привыкли к темноте, стали что-то различать… Спустя полминуты сержант приостановился, произнес вполголоса:

– Сейчас сюда… – и повернул вправо.

Сюда – это на две ступеньки вниз, в дверь, и узеньким вонючим коридорчиком в соседний двор. Сержант вынул карманный фонарик с цветными светофильтрами, включил синий на пять секунд – ровно для того, чтобы не зацепиться за что-нибудь, не загреметь. Воняло же сушеной рыбой, что ли.

Выходная дверь чуть скрипнула, выпуская чекистов во двор, столь же несуразно узкий, что и первый, зато освещенный: метрах в двадцати слева подвесной фонарь в жестяном колпаке слегка покачивался на проводе, плескал тусклым светом на грязную землю, стены и страшно убогий деревянный пристрой: сарай-не сарай, курятник-не курятник, черт-те что. Туда, влево, и повернули двое.

Жестяная шляпа фонаря подрагивала от судорог ветра, каким-то путем залетавшего сюда, в каменную щель – и колыханье светового пятна придавало мрачным пространствам призрачную видимость жизни. Свет, тень, туда-сюда – как в страшной сказке про оживших мертвецов.

Впрочем, чекистов этим было не пронять. Никакие тонкие струны их души не задребезжали, профессиональный взгляд отметил детали обстановки, и все. Путники приблизились к фонарю…

И вот тут-то у Абакумова засигналило предчувствие чего-то, что осознать он не успел.

Когда они вошли в колеблющийся световой круг, именно в этот миг, не позже, не раньше – пространство ожило по-настоящему.

***

Прямо из тьмы навстречу идущим шагнула рослая фигура.

– Стоять, фраера, – сказала она непередаваемо наглым тоном хамского превосходства.

И сзади Абакумов не услышал, не увидел, а шестым чувством угадал еще чье-то недоброе присутствие. Обернулся – ага, стоят двое в кепках, в ватниках. Быдло, шпана дешевая.

– Не крутись, фраерок! – глумливо хохотнул первый, – никто не поможет! Ни Сталин, ни Ленин с того света. Здесь ихней власти нет. Здесь я власть! Понял?

В отличие от тех двух этот был в неплохо сшитом сером пальто, шелковом кашне, мягкой шляпе – ни дать, ни взять американский гангстер из Чикаго. Насмотрелся где-то в кино, придурок, и думает, что он красавчик… Хотя, и вправду, хорош собой, гаденыш: высокий, статный, тонкое юное лицо, темные брови, белозубый оскал. Девки, должно быть, дурные свои головы теряют, глядя на такого… Да он и сам дурак. Полный и безнадежный. Ну, слишком умные вообще гоп-стопом не промышляют, но и среди таких есть те, кто догадался бы, что этих двух лучше не трогать. Но – совсем нет ума, на базаре не купишь.

Чекисты расположились уступом: капитан сзади и левее сержанта, но практически плечом в плечо. И по едва заметному движению, касанию сержанта Абакумов понял, что напарник сейчас сунет правую руку за пазуху, где у него наверняка оружие.

Стрелять ни в коем случае было нельзя!

Капитан чуть подтолкнул сержанта плечом, и тот все понял. Движенье прекратилось.

Абакумов ухмыльнулся:

– Власть, говоришь? – и осклабился шире: – А ты себя в зеркале видел, перхоть? Нет, ты слыхал: власть он здесь, чмо позорное! Да тебе в сортире дрочить, пока мамка не видит, а ты вздумал по ночам гопничать!..

Капитан говорил все это, испытывая остро нарастающее наслаждение. И говоря, видел, как меняется лицо гангстера, прямо-таки читал по этому лицу отказ мозга воспринимать происходящее. Чтобы жертва так базарила?.. Да нет, ну нет же!

Картина мира треснула.

Парня как-то кинуло сразу и в жар и в холод. Кто эти двое?! Не фраера? Тот сзади, что-то больно здоровый, в самом деле… И страха нет, по рожам видно. До сих пор все, кого бандитская троица брала на гоп-стоп, сразу бледнели, тряслись всеми поджилками – а этим хоть бы хны. Не шелохнулись.

И что делать?..

Мысль заметалась бешено, но впустую, как заяц от волка бегая от другой мысли. Ответка! Надо отвечать! Тут же! Иначе – гроб.

Собственно, этого и добивался Абакумов: загнать главаря в тупик, откуда лишь один выход: бой. В блатном мире законы хоть и неписанные, но стальные. За всякое лишнее слово следует сразу же предъявлять. Не сделал этого – все, ты никто, пыль. А если борзо вякнул не блатной, а фраер, то такого надо жмурить сразу. То есть кончать.

Капитан прекрасно представлял, как закипают сейчас мозги придурка. Понятно, до него доходит, что он не на тех напал, и легкой жизни тут не жди. Но и сдавать нельзя. Никак! Конец всему. Для тех двоих он, их главарь, сразу же превратится в грязь.

– Ну что? – Абакумов прищурился. – Очко сыграло? Штаны пора менять? Ну так иди, мамаша выстирает… Чего встал? Прилип уже говном к земле? Ну, тогда стой, а мы пошли.

Будь обитатель заграничного пальто поумнее, он, возможно, как-то и выкрутился бы. Перевел разговор в режим черного юмора, а когда противники расслабятся – кто знает, может и сработал бы мгновенно – трое против двоих, шансы есть. Но столь сложного проекта разум уличного бандита породить не мог.

– Ты чего, сука?..

Вот на это его хватило. Убийственно-зловещим тоном, годным пугать робких прохожих. Абакумов и отреагировал соответственно:

– Клопов пугай, гнида.

Вроде бы еще что-то хотел добавить к этому пожеланию, но тут неожиданно вышли из столбняка два ассистента, до сих пор стоявшие безмолвными столбами. Сработало, наконец, позднее зажигание.

– Слышь, ты… – грубо заговорил тот, что слева и сделал полшага вперед.

Точнее, не сделал. Не успел. Только шевельнулся. И скрючился от нестерпимой боли, ударившей вспышкой, ослепившей и напрочь отбившей разум. Какой бы ни был, но и тот исчез во взрыве боли и шока.

***

Ведя саркастический разговор с вожаком шайки, Абакумов ухитрялся периферийным зрением держать в зоне внимания и рядовых грабителей. Те совсем туго обалдевали от дерзких слов амбала, в их дремучих головах такая модель поведения тем более существовать не могла – так же как, напротив, в сознании образованного человека нет места чертям, домовым и кикиморам. Представьте себе современного инженера или врача, нос к носу столкнувшегося с самым что ни на есть живым лешим – вот примерно такая же реакция была у этих двух.

Они долго и тупо дозревали до того, что сказка стала былью, и дозрели все-таки. Дошло, что их лидера дерзко запомоили, и они, его кореша, обязаны вписаться за него.

Стоявший левее был из этих двух повыше рангом. Он и открыл рот:

– Слышь, ты…

Капитан Абакумов чутко схватывал все то, что происходит сзади, и достаточно точно представлял, где находятся оба недоумка. Но хриплый голос обозначил ориентир безошибочно.

Резко толкнувшись левой ногой, правым каблуком капитан со страшной силой врезал в колено. В самую точку! Н-на!

Противный треск костей и связок.

– А-а! – вскрик-выдох. Бандита скрючило.

И жесточайший удар локтем в переносицу. Гопника бросило назад.

Другим локтем в челюсть второму, с доворотом корпуса – на! Хруст зубов. Нокаут. Как стоял, так и рухнул сломанной куклой и мягко завалился вбок.

Главарь смотрел на это остановившимся взглядом, совершая бессмысленные глотательные движения.

– Ну что, – жутко осклабился Абакумов, – продолжим?

Тот все смотрел немо и завороженно. Черт знает, что творилось в его башке. Но c тем же заторможенным видом он полез за пазуху, откуда вытащил финский нож с клинком-«щучкой».

– О как, – не удивился капитан. – Фехтование? Ну, попробуем.

Грабителя отчаянно разрывало, до одури, до немоты. Он чуял, что лучший выход сейчас – развернуться и бежать без оглядки, чем дальше, тем лучше. Но дурное самолюбие не позволяло.

Он сделал вялый выпад ножом, примитивный, без финтов, но видно, что этому его кто-то когда-то учил. Конечно, Абакумов легко ушел от тычка, легко перехватил руку, крутанул ее.

–Ап! – подавился собственным всхлипом горе-гангстер.

Рывком капитан развернул нападающего спиной к себе. Тот ощутил, что обе его руки словно угодили в стальные клещи, дернулся, но вышло что-то вроде судороги, лишь шляпа слетела.

– Самое то, – ухмыльнулся Абакумов.

Шестипудовой массой он швырнул противника в кирпичную стену, башкой вперед. Череп врезался в камень со звуком пустой фанерной коробки, а капитан тут же отбросил уже бесчувственное тряпочное тело назад.

Сержант смотрел на это с немым восторгом, как на живое кино. Начальник областного управления, без пяти минут генерал! – так про себя армейцы и НКВД-шники называли чинов от комбрига и выше (в НКВД комбригу равнялся майор госбезопасности) – с такими навыками рукопашной. Вот это да, вот это класс! Вот опер так опер!..

Ползучее восстановление царских воинских званий началось несколько лет назад, правда, подпоручики и поручики при этом превратились в лейтенантов и старших лейтенантов, а генеральские чины официально все еще были под запретом. Но ясно было, что не горами время, когда вернут и их.

– Ну, товарищ капитан… – только и вымолвил его спутник.

– Учись, сержант, – хмуро бросил Абакумов.

Теперь он сам вынул из потайного кармана куртки пистолет – бельгийский «Браунинг хай пауэр», подошел ко второму поверженному, начавшему подавать признаки жизни.

С короткого замаха рукоятью браунинга Абакумов врезал лежащему в челюсть, вновь отправив того в беспамятство. Шагнул к другому лежащему, и тому добавил такого же подарка. И, наконец, шагнул к главарю.

Тот лежал без чувств и без движения, но капитан носком сапога перекинул тело вверх лицом и беспощадно, сокрушительно трижды пробил рукоятью в челюсть, скулу и выше.

– Вот так, – сказал он, распрямившись и брезгливо отряхнув руки. Пистолет уже исчез в недрах одежд. – Ну-ка, давай эту падаль стащим с дороги… А, вон нужник, кажется? Давай туда.

Тела отволокли к сортиру.

– Подохнут на морозе?.. – неуверенно спросил сержант.

– Тебе жалко? – хмыкнул начальник.

– Да ну! – как-то даже испуганно откликнулся подчиненный. – Я к тому, что если что… ну, трупы там…

– Не думай о том. Это мои заботы. Разберусь. Подохнут, так подохнут, а живы останутся, глядишь, умнее станут. Хотя это вряд ли… Ну, идем! Далеко еще?

– Да нет. Минут пять ходьбы.

Сержант глянул на часы и поразился: вся схватка, включая словесную дуэль и перетаскивание поверженных, заняла меньше четырех минут. И никто не шелохнулся вокруг. Правда, место глухое, хоть и освещенное – урки знали, где нападать.

– Совсем немного. Вот сюда… – приговаривал сержант. – Как вы с ними лихо, товарищ капитан! Я глазом не успел моргнуть!

– Учись, – повторил Абакумов. – Вот нас учили специально в «Динамо».

– Рукопашному бою?

– Не только. А насчет рукопашного… есть такой человек, фамилия его Харлампиев. Анатолий Харлампиев. Он все приемы, стили изучил, от всякой там народной борьбы до приемов из разных разведок мира. У англичан, у немцев кое-что взял – сам говорил. У французов… Ну вот, создал свою систему, так называемую самооборону без оружия. Сокращенно – самбо. Понял?

– Понял.

– Хочешь – научу? Покажу приемы кое-какие.

– Еще бы, товарищ капитан!..

– Ну, сказано – сделано. Так, тут-то куда идти?..

– А вот сюда, пришли уже. На второй этаж надо подняться.

Вошли в убогий подъезд, по деревянным лестничным маршам, стараясь не скрипеть, поднялись на второй этаж. Абакумов слегка поморщился от неопределенно-тошнотного запаха, присущего старому жилью.

На площадку второго этажа, сумречно освещенную синей лампочкой, выходило пять дверей. В одну из них, обитую обшарпанной клеенкой с утеплителем, сержант глухо стукнул дважды.

Она мгновенно открылась.

***

– Жду! Проходите.

Сержант бросил мгновенный взгляд на начальника, поймал ответный взгляд и чуть заметное движение бровей, все понял: никаких имен и званий, полное инкогнито. А уж хозяин пусть что хочет, то себе и думает. Конечно, он поймет, что перед ним не кто иной, как начальник Управления. Но самим раскрываться незачем.

– Проходите, прошу, – повторил тот.

Озираясь, гости прошли в комнату.

Взором опытного опера капитан распознал, что помещение нежилое. То есть, используется, понятное дело, этим типом, но живет он не здесь. Конспиративная квартира. Ну что, молодец, старикан.

То, что встречающий – человек немолодой, Абакумов понял еще в полутьме «прихожей», отгороженной от комнаты тщедушной дощатой перегородкой.

– Прошу садиться! – почти торжественно провозгласил конспиратор и сел сам за круглый стол, покрытый потертой, но чистой светлой скатертью, на котором стоял графин с водой и два стакана.

Пока все это длилось, начальник управления, разумеется, мысленно работал на восприятие информации. Схватка молодецки всколыхнула его, все чувства будто обострились, мысль работала быстро, хватко, на кураже.

Итак, что можно сказать о хозяине?..

Седоватый, на вид сильно за пятьдесят, хотя по документам помоложе. Какой-то перекошенный, левое плечо выше правого. Из «бывших» – видно сразу, хотя Абакумов знал это и раньше. Суетливый, много лишних движений, глаза бегают… Видно, что жизнь пропустила его через много сит и терок.

Но отметил капитан и другое.

Бегающие глаза – обычно знак робости и неуверенности. А про этого так не скажешь. Не робкий он и не приниженный, несмотря на передряги. А взгляд – это от нетерпения. Старикан не просто знает что-то интересное, чем начальство может заинтересоваться. Он уверен, что за это схватятся руками и ногами, вцепятся и не отпустят – а раз так, то не отпустят и его самого. Другим словом, это его последний шанс, козырный туз.

И Абакумов ощутил азарт. Не тот, что перед схваткой с шпаной – грубый, зверский. Нет, здесь было тонкое предчувствие острой, рискованной игры, где либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Но в том-то весь ее букет, этой игры! ее лед, пламень, лезвие, вальс на краю обрыва. Пройдешь – молодец, нет – не обессудь. Готов?.. Да. Ну, вперед!

Он холодновато улыбнулся и не стал тратить время на любезности:

– Мы слушаем.

Несколько дней назад ему сообщили: один секретный осведомитель, давний, опытный агент, внезапно запросил встречи с руководством областного управления. И сделал это не тупо в лоб, а умелым ходом, зная на какие рычаги нажать, какие струны дернуть, чтобы кто надо озабоченно зачесал в затылке и доложил на самый местный верх, то есть лично Абакумову.

Тот, разумеется, отреагировал сдержанно. Спешить не стал, затребовал дополнительные сведения об информаторе, причем так, чтобы ни одна лишняя душа об этом не узнала.

Выяснилось, что тот, сын среднего руки купчишки, впоследствии спившегося и разорившегося, сам гимназист-недоучка, в девятьсот пятом году связался с эсерами, занялся терроризмом, был схвачен, отправлен в ссылку, бежал, добежал аж до Америки, откуда занесло его в Мексику, где он сражался против против диктаторов Диаса и Уэрты… Словом, не жизнь, а перекати-поле. В июне семнадцатого вернулся, в самый разгар революции. А дальше – туман. Где был, что делал в Гражданскую войну?.. В анкетах, автобиографиях видно, что темнил, писал расплывчато, а кадровики то ли проморгали по глупости, то ли наоборот, перемудрили: мол, агент хороший, работает безупречно, а вот анкетные данные… ну, если что в нужный момент легче будет жестко взять за мягкое место.

Впрочем, это разумно. Абакумов мысленно одобрил неизвестных предшественников.

Дальнейшее изучение бумаг показало, что секретный агент дает сведения нужные, полезные, по делу; не мутит, из пальца чепуху не высасывает, чем нередко грешат его коллеги… И это Абакумов оценил.

Работал же этот субъект бухгалтером в областном сельхозуправлении, а кроме того, подрабатывал по договорам в ряде организаций, что начальники-чекисты поощряли: охват населения больше, стало быть, и сведений больше. Ну, а в ценности поставляемой информации сомневаться не приходилось.

И вот он обратился к руководству областного НКВД. Сделал это, надо повторить, с умом: написал анонимное письмо на известный ему адрес, зная, что такого рода корреспонденция тщательно перлюстрируется специальными сотрудниками. И акценты в письме расставил именно так, чтобы спецсотрудники пошли на контакт, а при встрече убедил их, что действует через голову своего прямого начальства ради исключительно важного дела, о котором он готов рассказать лишь первому лицу управления.

Так просьба дошла до первого лица. Оно подумало тщательно, постаралось взвесить все «за» и «против» встречи, после чего решило «за».

И вот она, встреча. Капитан Абакумов убедился, что все без обмана, инициатор разговора горит желанием поведать нечто исключительно любопытное. Ну, а капитан готов слушать.

***

Он нарочно взял с места в карьер, посмотреть, какова будет реакция. Реакция была самая спокойная, ясно, что к беседе готов.

– Это коротко не расскажешь. Придется заглянуть в прошлое.

И умолк выжидательно. Абакумов после малой паузы усмехнулся: