Лучезарная

По комнате разнесся шепот. Мне невольно вспомнилась медно-коричневая широкая спина, блестевшая от пота и глины. Я встряхнула головой, чтобы избавиться от мыслей, впервые за этот день благодарная, что Санджита поблизости нет.

– Слушайте же обязанности будущего императора, – продолжил жрец, кланяясь Дайо. – Его Высочеству запрещено жениться. Вместо этого принц должен помазать доверенную советницу, через которую будет служить империи. Его Высочество должен с особым вниманием выбирать сестер по Совету… – жрец на миг умолк и бросил взгляд на женскую половину зала, – поскольку каждая способна родить ему Лучезарного наследника.

Я скривилась. Жрец говорил так, словно во дворце был гарем, а не священный Совет.

Я подняла руку и выпалила:

– А что происходит, если вместо императора – императрица?

Бугристый лоб жреца наморщился.

– Повторюсь: императорам Аритсара запрещено жениться. Подобный союз нарушит баланс сил в Совете.

– Нет, – перебила я. – Я имею в виду, что насчет случаев, когда Лучезарная – женщина?

Жрец вздохнул, будто я испытывала его терпение. И улыбнулся.

– Среди Лучезарных нет женщин, дитя. Ам всегда выбирал мужчину. Это, конечно, не означает, что сестры в Совете не имеют ценности. В конце концов, вы можете понести от Лучезарного. – Он подмигнул мне. – Империя будет у вас в неоплатном долгу.

Глава 8

Я не успела ответить: в груди поднялась волна жара, как будто кто-то насыпал горящие угли прямо на сердце. Жар исходил изнутри, словно дракон или демон, рвущийся наружу. Я охнула, схватившись за грудь и потея, огляделась вокруг, надеясь, что никто ничего не заметил.

Когда жрец отвернулся, я выскользнула из Зала Снов и побежала по коридору, пока не добралась до трапезной. На длинных низких столах еще стояли кувшины с водой и другими напитками, подававшиеся во время последнего приема пищи. Я схватила один и вылила из него воду, оставив в сосуде только кубики льда. Затем легла на пол и высыпала весь лед на грудь. Меня обожгло холодом, я сжала зубы, чтобы не взвыть.

Такое уже случалось прежде. Волны жара накатывали с утроенной частотой с тех пор, как я стала жить в Детском Дворце. Впервые они начались еще в усадьбе Бекина, когда я была склонна к истерикам. Теперь жжение стало непредсказуемым, хотя часто случалось в часы изучения религиозных свитков. Иногда я просыпалась от снов, которых не понимала, от воспоминаний, просачивающихся в разум с циновок и плиточного пола: я видела девочек, черты которых были пугающе схожи с моими собственными.

Я поежилась, смаргивая слезы и глядя в потолок. Может, приступы как-то связаны с Леди? С ужасной правдой о том, кто – или что – я на самом деле?

В коридоре послышались шаги, и я резко села. Лед упал на колени. На пороге трапезной стояла Кира.

– Великий Ам, Тар! – воскликнула она. – Неужели опять?

Я виновато кивнула. Она подошла, чтобы помочь, и стряхнула полурастаявшие кубики с моей туники.

– Тебе надо поговорить с целителями. Может, они…

– Здесь они бессильны, – прервала я ее, отводя взгляд.

Последнее, что мне нужно – дворцовые лекари, исследующие мои органы, в которых течет кровь эру.

Кира неодобрительно поджала губы.

– Ты в любом случае не можешь продолжать сбегать с занятий, – предупредила она. – Экзаменаторы начнут шептаться. В следующий раз попробуй подождать до заката: тогда я тебе спою.

Это была наша традиция: на закате мы каждый вечер уходили подальше от учителей и следящих за нами слуг. Мы забирались на крышу Ан-Илайобы и наблюдали, как небо окрашивается в оттенки пламени.

Я пожала плечами, и Кира вздохнула. Мы вышли из трапезной. Нас ждало очередное испытание: ежедневное заседание суда.

Ни в одном другом помещении Детского Дворца я не чувствовала такой пропасти между мной и Дайо. Я стояла, затерянная среди кандидатов, в зале со стеклянным потолком и яркими гобеленами. Напротив нас возвышался помост с двенадцатью деревянными тронами. Пока принц, Кира и другие Помазанники занимали свои места, я искала взглядом Санджита, но нигде не видела его высокую широкоплечую фигуру, нависающую над толпой.

– Властью, данной мне Лучом, – начал Дайо, стуча по полу простым деревянным скипетром, – я объявляю начало заседания. Подойдите к трону.

Он улыбнулся, неуверенно теребя перстни на пальцах. По сути, заседания в Детском Дворце ничем не отличались от настоящего суда Ан-Илайобы: таким образом Дайо постепенно готовился к правлению в качестве императора.

После небольшой паузы вперед выступил кандидат из Джибанти по имени Цион’о.

– У меня есть жалоба, Ваше Императорское Высочество.

Дайо кивнул, Цион’о поклонился и скрестил на груди руки.

– Когда кандидатов из Джибанти ставят в одну команду с кандидатами из Дирмы, мы всегда проигрываем состязания в решении логических головоломок. Соперники нас замедляют. Я думаю… – Он продолжил громче, несмотря на яростные возмущенные протесты дирмийцев: – Я думаю, все члены команды должны быть из одного королевства. Зачем смешивать фиги и манго? Почему нас, охотников и ученых из Джибанти, тащат на дно эти пустоголовые торговцы?

Дайо поморщился от гула голосов. Кандидаты из Джибанти и Дирмы стояли друг напротив друга, крича и ругаясь, в то время как суонские кандидаты насмехались над обеими сторонами одновременно.

– Тишина в зале! – попытался осадить собравшихся Дайо. – Соблюдайте порядок.

Он походил на деревенского мальчишку, который нервно бросает курицам корм, чтобы те успокоились. Но аудитория, к моему удивлению, и правда замолкла, хотя кандидаты продолжали обмениваться ядовитыми взглядами.

– Твоя жалоба огорчает меня, Цион’о, – сказал Дайо, осторожно подбирая слова. – Понимаю, тяжело, когда твои сильные стороны сводит на нет кто-то другой. Однако я сомневаюсь, что в этом виноваты другие кандидаты. Наверняка дирмийцы не менее умны, чем все остальные.

Я покачала головой, восхищаясь терпением принца. На месте Дайо я бы уже рявкнула на Цион’о, чтобы он либо научился работать с соперниками, либо проваливал в Джибанти.

Вдоль стен выстроились имперские экзаменаторы в красных одеяниях – бесстрастные мужчины и женщины, ответственные за большую часть наших проверок и испытаний.

Осененный идеей, Дайо жестом попросил женщину-экзаменатора подойти.

– Госпожа Адесания, – обратился он к ней, – вы ведь следите за результатами испытаний, верно? Расскажите, пожалуйста, как дирмийские кандидаты показывают себя по сравнению с другими.

Кивнув, она раскрыла толстую книгу, которую до этого момента держала под мышкой.

– Согласно моим записям, – произнесла она, – в среднем кандидаты из Дирмы регулярно отстают от своих ровесников в логике, в обращении с оружием и в науках. Но они показывают равные успехи на занятиях по религии, истории и политике.

Дайо обессиленно обмяк. Цион’о усмехнулся и пожал плечами, мол, я же говорил.

В зале снова поднялся шум. Кандидаты из Джибанти торжествующе кричали, дирмийцы возмущались – одни утверждали, что записи подделаны, другие в гневе покинули заседание. Несмотря на благие намерения, Дайо только усугубил проблему.

В груди у меня вспыхнул жар, но на этот раз ощущение было скорее бодрящее. В голове закрутились шестеренки.

Подобно тому как деревенские женщины измельчают пестиками корни маниока для фуфу, так и в моей голове начали стучать жернова, обрабатывая слова, факты и образы. Дирмийцы не глупы. Цион’о ошибался. Но у госпожи Адесании нет причин лгать.

Стук. Стук.

Кандидаты из Дирмы отставали в занятиях по логике, но преуспевали в политике. В этом не было смысла. Что-то здесь не так. Что-то выбивалось из шаблона.

Стук, стук.

Я закрыла глаза. Учителя в усадьбе Бекина натренировали меня везде видеть головоломки. Каждый человек, каждое место было серией загадок, историями внутри историй, системой, в которой все элементы взаимосвязаны столь тесно, что, если я хотела узреть картину целиком, требовалось лишь отступить на шаг… и внимательно посмотреть.

Мои глаза распахнулись.

– Тишина в зале! – повторял Дайо, отчаянно перекрикивая толпу. – Совет Одиннадцати символизирует все королевства и социальные классы. Если падут Одиннадцать, рухнет и империя. Нас испытывают не только в навыках: мы должны научиться работать сообща.

Все дело в циновках, на которых мы спим. Да, именно так.

Имена кандидатов из Суоны и Джибанти чаще всего начинались с букв во второй половине аритского алфавита, в то время как имена многих дирмийцев – с букв в первой половине. Постели располагались по именам владельцев. Кандидаты, чьи имена начинались с первых букв алфавита, спали дальше от дверей, а значит, последними приходили в трапезную. Поскольку к тому времени для них практически не оставалось еды, у подростков не хватало сил для уроков, проводимых перед обедом, – занятий по логике, оружию и наукам. А изучению религии, истории и политики отводились послеобеденные и вечерние часы, поэтому в этих науках кандидаты преуспевали: они все же успевали отдохнуть и перекусить. Решение казалось до смешного очевидным. Мне стало стыдно, что я не заметила такой важной мелочи раньше.

Дайо всегда приглашал меня поесть вместе со своими Помазанниками, поэтому на меня это обстоятельство никогда не влияло.

Принц прочистил горло, заерзав под недовольными взглядами.

– Просьба по однородному составу команд отклонена.

Я улыбнулась, и мои плечи расслабились. Хорошо. Дайо знал, что не нужно поддерживать предубеждения джибантийцев.

– Однако, – продолжил он, – начиная с сегодняшнего дня дирмийцы должны посещать дополнительные занятия по тем предметам, по которым они не успевают, причем до тех пор, пока их оценки не улучшатся.

Неверно. Мой пульс ускорился. Указ Дайо вымотает кандидатов из Дирмы еще больше, а проблема не решится. Но, когда я открыла рот, чтобы возразить… в груди снова вспыхнул жар.

Было даже хуже, чем во время изучения катехи: как будто под ребрами кто-то шевелил горящей кочергой. Я с ужасом пыталась отдышаться. Ну разумеется. И мысленный стук жерновов, и решение головоломок… это не талант… а уловка. Очередная часть проклятия эру – чтобы я засомневалась в праве Дайо на трон. Трюк, чтобы заставить меня предать принца. Причинить ему боль.

Я поежилась и провела большим пальцем по подбородку – то был священный жест Пеликана. Затем выкинула идею о расположении циновок из головы. Толпа в тронном зале неодобрительно шумела, но я улыбалась, глядя на помост, чтобы Дайо увидел мою поддержку. Я победила дьявола в себе, обуздала его и приструнила.

В свободное время перед ужином мы с Кирой ускользнули в коридор в задней части Детского Дворца, как делали каждый вечер уже несколько лет подряд. Используя занавеску в качестве веревки, мы вылезли в окно и забрались на позолоченную крышу Ан-Илайобы. Ветер трепал молитвенный платок Киры, мы держались за руки, чтобы удержать равновесие. Потом сели и свесили ноги с края, глядя, как солнце тает за горизонтом Олуона.

Обычно мы бросали фиги павлинам, которые гуляли во дворе, и смеялись, когда придворные в замешательстве поднимали головы. Но сегодня мы долго молчали.

– Что ты думаешь о решении Дайо? – спросила Кира.

– Разве это важно? – Я смотрела вдаль. На площадях уже начали собираться люди: наступал праздник сбора урожая. – Жрецы ясно дали понять, для чего в Совете женщины. Нам надо сосредоточиться на защите Дайо, а не менять его указы.

– Жрецы не знают всего.

– Ой ли! – Я шутливо пихнула Киру в плечо. – Разве так сказала бы твоя мама?

Она усмехнулась. Кира уже давно прекратила цитировать строгие изречения своей матери.

Когда мы были младше, другие кандидаты смеялись над ней («Мама говорит то, мама говорит это»), пока Кира не вспыхивала от злости и не замолкала.

«Они просто избалованные богатенькие детишки, – пожаловалась Кира мне однажды. – Они никогда в жизни не видели пустыню или стадо коз, ни дня не работали на ферме. Их растили и холили для испытаний во дворце. У них никогда не было настоящей семьи».

«Как и у меня, – заметила я. Кира знала о моем одиноком детстве в усадьбе Бекина, хотя я и не рассказывала ей об эру и желаниях. – По-твоему, я тоже избалована?»

«Ну… да. – Кира покраснела, поправляя молитвенный платок. – Никто не заставлял тебя менять грязные пеленки у младенцев. Или преследовать падальщиков несколько часов кряду в поисках воды. Или сушить верблюжий навоз, чтобы растопить костер для приготовления еды. – Она помедлила, глядя на меня. – Но твоя мама никогда не пела тебе, не согревала тебе молоко с корицей и не гладила тебя по голове, когда ты болела. Пожалуй, существуют разные способы баловать ребенка».

Теперь же, сидя на крыше, мы видели мужчин и женщин, танцующих на рынках Олуона: на блестящих от пота телах сверкала краска. Барабаны отбивали заразительный ритм.

– Мама согласна с речами жрецов, – сказала Кира, отвечая на мой вопрос. – Верит, что люди – как камни в тотеме: мужчины над женщинами, женщины над детьми. Или мы принимаем наши роли, или вся башня распадется. – Она снова замолчала, наблюдая, как дворцовые знамена с солнцем и лунами развеваются на ветру. – Певчие птицы не парят в вышине, как орлы.

Я нахмурилась, вспомнив слова Леди, которые услышала от нее незадолго до отъезда:

«Ты посадил меня в клетку, как птицу, но так и не смог заставить петь».

– А что насчет императрицы Айеторо? – пробормотала я.

Имя всплыло у меня в памяти из уроков генеалогии. Оно было староаритским, и я смутно припомнила, что оно означает. «Мир от берега до берега».

– Айеторо правила Аритсаром десятилетиями, – продолжала я. – Именно благодаря ей женщины могут вступать в Имперскую Гвардию. Она основала Академию, запретила международную работорговлю и…

– Погоди! – Кира подняла руку, наклонив голову набок, будто прислушивалась к чему-то. – Дайо спрашивает, где мы. Я сказала, что мы спустимся через несколько минут. Извини, ты что-то говорила?

– Неважно.

Я отвернулась, подавляя обиду. Кира – мой лучший друг. Крыша всегда была нашим тайным местом, где мы могли побыть вдали от бесчисленных соглядатаев Детского Дворца. Но Кира больше мне не принадлежала.

Теперь она принадлежала Дайо, а еще братьям и сестрам по Совету – их сознания соединял Луч.

Мой взгляд упал на Стену Смотрящих, проходившую через Олуон. На ней высились изваяния: все императоры Кунлео и их советники. Однажды портрет Дайо тоже окажется там, как и Киры и, возможно, Санджита.

Я нахмурилась, пересчитав императоров и сравнив их с теми, кто был на генеалогическом древе. Эдебайо Первый, Олуотойин Покоритель, Эдунробо Верховный, Абийола Третий, Адеинка Могучий…

– Императрицы Айеторо здесь нет, – пробормотала я наконец, растерянно моргнув. – Ее нет на Стене.

– Айеторо – исключение, – пояснила Кира. – Я спрашивала жрецов. Они утверждают, что она – уникальный случай: Ам наделил ее Лучом только потому, что ее отец умер, не оставив сыновей. Исключение лишь подтверждает правила.

Кира бросила с крыши камушек и принялась нервно теребить потрепанные концы молитвенного платка.

– Знаешь, когда я уехала из дома, то не сомневалась, что нет на свете места более прекрасного и правильного, чем Благословенная Долина.

– Я помню. – Я улыбнулась и затараторила, копируя Киру в возрасте двенадцати лет: – «Мама говорит, что небо над Благословенной Долиной соткал Пеликан. Безупречный гобелен, парящий над медово-золотистыми горами».

Кира дернула уголком рта в усмешке.

– Красота и порядок – наши главные принципы. Для Благословенных горшок не закончен, пока мастер не разгладит все неровности. Наши праздники всегда одинаковые: те же песни, та же еда. Истории, которые рассказывают снова и снова. – Кира вздохнула. – Только не смейся, но когда я приехала в Детский Дворец, то часто воображала поначалу, что общаюсь с мамой. В своих мечтах я говорила ей: «Сегодня я научилась использовать копье!» или: «Сегодня я решила логическую головоломку быстрее всех!» И мама отвечала: «Моя мудрая и воспитанная девочка! Похоже, домашнее обучение проложило тебе дорогу в большой мир». Но теперь, когда я представляю ее… то говорю вещи, которые заставляют ее хмуриться.

Кира помедлила: она заметила стаю ласточек, летящих по небу, окрашенному в розовый цвет.

– Я спрашиваю: «Почему Благословенные никогда не позволяют женщинам вести караван? Они ведь работают наравне с мужчинами». Или: «Почему Благословенные моют руки после торговли с представителями других королевств? Эти люди ведь не грязнее нас». А мама плачет: «Куда же делась моя Кира? Кто эта циничная девочка, плюющая на заветы родины и сомневающаяся в решениях старших? Неужели мир любит тебя крепче, чем кровная семья? Неужто теперь мир укрывает тебя по ночам и наполняет твой живот козьим молоком? Где моя Кира?» А я заверяю ее: «Я все еще здесь, мама», – но это не так! – Кира проглотила всхлип. – Я далеко, Тарисай. От всех них. И чем больше я узнаю о мире, тем сильнее отдаляюсь. Я больше не знаю, где мой дом.

Я взяла ее за руку. Мы сидели в тишине и наблюдали, как облака становятся фиолетовыми, а в городе постепенно зажигаются огни – словно золотые молитвы во тьме.

* * *

Я не была Помазанницей, и моя циновка находилась далеко от помоста Дайо. Но каждую ночь, когда взрослые уходили отдыхать, оставляя нас без присмотра, я смиренно играла роль Дарительницы Снов, популярной среди советников принца.

– Сегодня я хочу что-нибудь погорячее, – сказала Майазатель, приподнимаясь на локте. Она ухмыльнулась, смешно морща татуированный красными полосками нос. – Ты справишься?

Майазатель была советницей Дайо из тропических лесов Кетцалы. Гений в области архитектуры и разработки оружия… а также в получении бесчисленных любовных записок от измученных ею кандидатов.

Я закатила глаза.

– Ладно. Но я не буду вставлять туда тех, кого мы знаем.

Она подмигнула мне:

– Когда Дайо соберет Совет, нас пошлют в Крепость Йоруа. Мы будем заперты в замке довольно долго, знаешь ли. Так что, когда ты наконец-то позволишь Дайо себя помазать, тебе придется перестать быть такой ханжой.

Я отвела взгляд, вздрогнув от слова «наконец-то». На мне еще висело проклятие Леди, и, пока я не найду способ снять его, чтобы защитить принца, о помазании не могло идти и речи.

– Ложись, Майа.

Она ускорила наступление сна, пожевав листья кусо-кусо, и когда она захрапела, я коснулась ее черноволосой макушки. Я придумала довольно незамысловатое воспоминание о красавце воине, который наткнулся на девушку, пока она купалась в реке. Майа победила его с помощью арбалета, который смастерила сама, а затем соблазнила парня, пока перевязывала ему рану.

Майазатель довольно вздохнула, устраиваясь на циновке поудобнее.

Кире я дарила сновидения о маме и бабушке. Они целовали ее в щеку, гладили по голове и говорили, что совсем не сердятся из-за отъезда. Камерону, крепкому мальчишке из Мью, я навевала сны о стае охотничьих собак, игриво покусывающих хозяина за лодыжки, пока он выслеживал в лесу кабана. Терезе из Нонта предназначались грезы о цветущих розах. Ай Лин из Морейо внимала толпа благодарных слушателей, Тео из Спарти читал стихи компании симпатичных воздыхателей. Умансе, слепому ткачу из Ниамбы, я показала новые схемы для гобеленов, которые вращались вокруг него в сверкающих кристаллах. Наконец, суровой Эмеронии из Бираслова я подарила сладкий снег и мудрую женщину, которая закутывала ее в шерстяное одеяло, напевая непривычно звучащую колыбельную.

Однако помост наследника пустовал. Я смотрела на шелковые подушки и одеяла из шкур, вспоминая первый день в Детском Дворце, когда Дайо позволил мне там отдыхать. Еще несколько недель после этого принц настаивал, чтобы я спала рядом с ним, и ночами мы прижималась друг к другу лбами, пока я создавала сны для будущего императора.

Вздохнув, я пробралась через ряды у циновок к алькову в углу зала – к тому самому месту, где когда-то нашла прячущегося Дайо. Занавеска была задернута: на широком подоконнике виднелся силуэт.

– Странно, что ты часто сюда возвращаешься, – сказала я, тыкая силуэт пальцем через тонкую ткань. – Ты не боишься упасть?

Занавеска слегка отодвинулась, и я залезла на подоконник, устланный подушками. Сквозь лишенный стекла проем нас обдувал прохладный ночной воздух.

Дайо не поднял головы, когда я села напротив. Буйные кудри торчали в разные стороны. Завязки на ночной рубашке были ослаблены, обнажая ключицы. Он рассматривал какую-то вещицу, которую держал в руке.

– Тебе не стоит держать ее на виду, – прошептала я. – Это опасно.

Маска была чуть меньше ладони Дайо и напоминала голову юного льва. На лбу хищника было выгравировано слово на староолуонском: «Олойе». «Наследный принц». Я поежилась, вспомнив, как в первый день в Ан-Илайобе Олугбаде вынудил меня попытаться его убить. Маски принца и его отца выглядели почти одинаковыми, за исключением надписи «Оба» у императора. Кроме того, на маске Олугбаде свой цвет получили все двенадцать полос.

– Только здесь я могу на нее посмотреть, – тихо сказал Дайо. – Иногда в это трудно поверить, но я могу соскользнуть с края, упасть с высоты в десять этажей – и остаться невредимым. Интересно, пробовали ли нечто подобное другие принцы?

– Не говори так, – произнесла я, опасливо разглядывая маску.

Обсидиановую гриву льва украшали разноцветные полосы, поблескивающие в лунном свете. С каждым Помазанником появлялся новый цвет, символизирующий невосприимчивость к какому-либо способу смерти, помимо того, с неуязвимостью к которому Дайо уже родился.

Обычно принцы носили маску на шее, всегда скрывая обсидианового льва под одеждой. Они никому ее не показывали, чтобы какой-нибудь наемный убийца не узнал, к каким видам смерти наследник пока не приобрел неуязвимость.

Только когда Совет был собран полностью, Лучезарный мог более не прятать маску, демонстрируя бессмертную власть всему миру.

На маске Дайо отсутствовали три цвета: один – от кандидата из Джибанти, другой – от Санджита, третий – от меня.

– Оранжевый, фиолетовый и красный, – пробормотал Дайо. – Обжорство, болезнь, горение.

– Тш-ш! – зашипела я, легонько ударив принца по колену. – Ты хочешь, чтобы весь Олуон узнал, как тебя убить?!

Дайо не ответил. Он долго разглядывал маску, затем повесил ее на золотую цепочку вокруг шеи и убрал под тунику, к флакону с пеликаньим маслом.

– Почему ты не хочешь стать Помазанницей?

Я пожала плечами, избегая его взгляда.

– Луч на мне не работает. У меня голова тогда разболелась. Ты ведь в курсе.

– Это было четыре года назад. Еще до того, как мы узнали друг друга… и ты… – Дайо оборвал себя на полуслове и посмотрел на луну. Невысказанное «полюбила меня» повисло в воздухе между нами. – Сегодня на суде все прошло просто ужасно. Я понятия не имел, что сказать Цион’о… а вот ты – знала.

Я вздрогнула. Принц скрестил руки на груди, подняв бровь:

– Ты придумала решение получше, – добавил он. – Я понял это. Ты хмурилась, уставившись в пустоту, как если бы решала одну из сложнейших загадок. Великий Ам, Тар, почему ты промолчала? Почему не исправила меня, как делала, когда мы были детьми?

Я пожала плечами:

– Ты – Лучезарный. Я не имею права выносить подобные решения.

– Даже если они нелепы?

Вопрос заставил меня неуютно заерзать, но я быстро взяла себя в руки.

– Олойе.

Когда ничего не произошло, я подождала для большего эффекта и повторила:

– Олойе.

И опять – ничего.

– А теперь ты, – попросила я Дайо.

Он насупился.

– Я уже понял, к чему ты ведешь, Тар.

– Давай, – настаивала я.

– Олойе, – выдохнул он, и глазницы маски ослепительно вспыхнули сквозь тунику.

– Видишь? – начала я, когда перед глазами перестали кружиться звезды. – Прямо как в легендах. Маска отвечает только на зов истинного владельца – на зов Лучезарного. Ам выбрал тебя, Дайо. Я тебе не нужна.

– Неправда…

– А лучше б это было правдой, – огрызнулась я.

И сразу поморщилась, пожалев о сказанном. Дайо не виноват, что так слепо мне доверяет. Четыре года я защищала его, сопротивляясь желанию матери и отказываясь от помазания. Но если бы я не была такой бесхребетной, то сбежала бы из дворца еще несколько лет назад. Я бы нашла способ улизнуть отсюда, чтобы Дайо уже никогда не угрожала опасность, вместо того чтобы купаться в его любви.

Словно прочитав мои мысли, Дайо сказал:

– Обещай, что не уйдешь.

Голос его был тихим, но в глазах читался страх.

– Обещай, что не бросишь Аритсар.

Я попыталась рассмеяться:

– Да ладно тебе!

– Я не могу объяснить, Тар, – зашептал он, – но с первого взгляда понял: мы связаны. Мы родственные души, ты и я. Думаю, должны быть… или мы оба… или никто.