Лучезарная

Почему? Я хотела спросить ее, но мы уже дошли до лестничной площадки.

Мы оказались перед двумя узорчатыми дверями, слева и справа от них стояло по воину.

Я видела очень мало деревянных дверей за свою жизнь. Там, где я родилась, жителям удобнее закрывать проход занавесками, чтобы пропускать в дом побольше воздуха… хотя если ты очень богат или скрытен – или то и другое сразу, – можно и установить двери.

Один из воинов небрежно кивнул Кире, и она сглотнула, глядя, как створка открывается внутрь. На прощание девочка сжала мою руку.

– Не бойся, Тарисай, – прошептала Кира. Взгляд ее стал мечтательным. – Поначалу будет сложно, но, если нас выберут… только представь, чему мы сможем научиться. Все книги мира будут нашими. И все порты камней переноса откроются для нас. Мы практически будем править миром.

А потом она ушла.

Даже если бы дверь распахнулась снова только через несколько часов, мне все равно показалось бы, что моя очередь наступила слишком быстро. Наконец стражники кивнули. Мои ноги подкосились, но меня бесцеремонно втолкнули внутрь.

Дверь с грохотом захлопнулась за моей спиной.

Я очутилась в комнате, стены которой украшали фиолетовые гобелены. На диванах и креслах с высокими спинками сидели мужчины и женщины. Они о чем-то тихо переговаривались, на их головах блестели одинаковые золотые обручи. Собравшиеся отличались акцентами и телосложением, но почему-то создавалось впечатление, что это – настоящая семья. Или даже нечто большее.

Если это только можно вообразить.

Когда я вошла, они одновременно повернули головы – выглядело все пугающе. Я вжалась в тень у входа, ожидая, что сейчас они встанут, уподобившись многоглавому чудовищу. Но лишь один из них пошевелился. В центре комнаты в мягком кресле сидел широкоплечий мужчина с глубокими морщинами смеха, прорезавшими уголки глаз. Он был одет в окрашенную воском олуонскую ткань с красными, черными и золотыми узорами. С шеи свисала на шнурке маска слишком маленького размера. Я задумалась о том, для чего она предназначена.

Маска была сделана из черного обсидиана, в форме львиной головы с гривой из двенадцати полосок разного цвета.

Мужчина откинулся на спинку кресла, изучая меня.

– Итак, кто тут у нас?

Он говорил радостным баритоном, надеясь меня подбодрить. Лицо мужчины обрамлял венец, похожий на восходящее солнце, – вертикальный диск из чистого золота. На высоком изголовье кресла были вырезаны три слова: «Кунлео – Оба – Вечный».

В памяти тотчас зазвучали лекции учителей. Передо мной был Олугбаде Кунлео. Тот самый Олугбаде Кунлео, биографию которого я месяцами изучала на утомительных уроках генеалогии. Прямой потомок Энобы Совершенного.

Король Олуона, император Аритсара.

Мой язык превратился в свинец.

– Не бойся, малышка, – выдохнул император. – Ополосни руки. Это традиция.

Я заметила позолоченную лохань, сильно пахнущую травами и украшенную изображением пеликанов, – священным символом Сказителя Ама. Глаза птиц сверкали сапфирами. Я окунула руки в воду – янтарную, как воды зачарованного озера возле усадьбы Бекина. Пальцам стало щекотно, и я вытерла их о тунику, снова отступив в тень.

– Хорошо, – сказал Олугбаде Кунлео. Но когда он прищурился, глядя на меня через всю комнату, его улыбка увяла. – Выйди на свет, дитя.

Что-то знакомое было в его голосе: мелодичный тембр, который заставил меня подчиниться без вопросов. Ноги двинулись вперед. Свет из высокого незастекленного окна упал на мое лицо… и присутствующие ахнули.

– Великий Ам! – выругался какой-то придворный. – Она похожа на нее как две капли воды.

Другой придворный хмыкнул:

– Невозможно. Даже Леди не настолько безрассудна, чтобы посылать сюда свое дитя.

– Вы знаете мою маму? – спросила я.

Они подскочили на месте, словно удивленные тем, что я могу говорить. Почему все меня боялись?

– Я Тарисай, – продолжала я неловко, когда молчание затянулось. – Я родилась в Суоне, в усадьбе Бекина. Извините, но… зачем я здесь?

Еще одна долгая пауза.

– Это ты нам скажи, – ответил император сухо.

– Я не знаю, Ваше Императорское Величество, – призналась я и запнулась. – Мои охранники привели меня в Олуон, а матушка сказала, что придет сюда, когда…

Император Олугбаде покачал головой. Голос его оставался зловеще спокойным.

– Когда… что?

– Когда придет время, – прошептала я. – Больше она ничего не говорила.

Олугбаде сложил на груди руки, неподвижно меня разглядывая.

У меня вспотели ладони. Затем император издал короткий смешок. Морщины в уголках его глаз обозначились еще глубже.

– Подойди ближе, Тарисай из Суоны.

Я подчинилась, с опаской глядя на императора и его свиту, – некоторые из придворных уже схватились за оружие. Император источал запах пальмового масла и апельсинов. Складки одеяния тихо шелестели, а обсидиановая маска свисала с шеи, когда он наклонился к моему уху:

– Вот что я думаю, – изрек он ровным тоном, словно отец, рассказывающий ребенку сказку на ночь. – Полагаю, Леди послала тебя убить меня. Но сначала она пожелала, чтобы ты убила сына императора, наследного принца Экундайо.

– Что? – Я уставилась на него в ужасе. – Ваше Императорское Величество, я не хочу…

– Но тебе стоит попытаться, – перебил он, вытащив нож из-за пояса и вложив его мне в руку. – Давай. Попробуй убить меня.

Я задрожала, но император сомкнул мои пальцы вокруг ножа и заставил поднести лезвие к своему горлу.

– Попробуй, – повторил он с пугающей улыбкой, предупреждающей о последствиях неповиновения.

Кровь отхлынула от моего лица. Крепко зажмурившись, я надавила на лезвие и открыла глаза.

Оно не сдвинулось с места.

Олугбаде заставил меня надавить на рукоять сильнее. И еще раз. Но нож так и не коснулся шеи императора.

Между кожей и лезвием оставалось пространство толщиной в волосок: тонкий невидимый барьер, который не могла разрушить никакая сила.

Олугбаде усмехнулся, отпуская мою руку. Нож со звоном упал на пол.

– Ты знаешь, что это, Тарисай? – спросил он, показав на маску льва.

После моей неудачной атаки одна из полосок на обсидиановой гриве начала тускло светиться.

– Маска, – ответила я неуверенно и заметила на ней вырезанное слово «Оба». – Из-за нее я не могу вам навредить?

– Нет! – Олугбаде рассмеялся. – Маска – всего лишь доказательство моего права на трон Аритсара. Доказательство внутреннего могущества. Каждая полоска на гриве льва символизирует смерть, которой я не могу умереть. А убить меня, – добавил он, – во всем Аритсаре – нет, во всей вселенной! – могут только люди, находящиеся сейчас в этой комнате.

Император показал на группу из одиннадцати мужчин и женщин, которые сомкнулись вокруг него, явно желая защитить от меня.

– Я не умру, пока это тело не разрушит старость. Такова сила Луча, дитя. Она была у моего отца, а теперь есть и у моего сына. Только Совет Одиннадцати может убить Лучезарного, которого оберегают небеса. И никто не сможет пробиться сквозь барьер. – Он холодно улыбнулся. – Даже твоя умная Леди.

Глава 4

Песенка, услышанная от караванщиков в Суоне, эхом отдавалась в моей голове:

Одиннадцать лун вокруг трона танцевали,Одиннадцать лун вокруг солнца сияли,Сияли славой, славой.

– Совет Одиннадцати? – выпалила я. – Почему все вокруг постоянно об этом говорят?

Я могла бы услышать, как падает перышко. Придворные, которые уже вернулись на свои места, смотрели на меня, разинув рты.

– Ты хорошая актриса, Тарисай из Суоны.

– Не думаю, что она играет, – сказал бледный мьюец в клетчатой мантии, поглаживая рыжую бороду. Он оглядел меня глубоко посаженными зелеными глазами с некоторой долей веселья. – Великий Ам. Леди гениальна.

Олугбаде все еще усмехался, хотя теперь его смех казался несколько натянутым.

– Не говори ерунды, Таддас.

– Нет, вовсе не ерунда, а действительно гениальна. – Таддас покачал головой. – Подумай только: Леди знала, что каждый ребенок должен быть чист сердцем. И вырастила дитя в полном невежестве относительно императорского Совета. Если мы не докажем, что она только изображает наивность, то по закону обязаны представить ее принцу Экундайо. Дьявольский план, это точно, однако оригинальный.

– Мальчика она увидит только через мой труп, – прошипела женщина рядом с Олугбаде.

Ее продолговатое лицо с острым подбородком напоминало наконечник копья. Глаза-бусины переводили взгляд с меня на императора. Судя по акценту, она была из Ниамбы, соседнего с Олуоном королевства, где люди умели предсказывать будущее по звездам.

– Олугбаде, ты и близко не подпустишь девочку – нет, это существо – к нашему сыну.

– Таков закон, – вмешался Таддас. – Божественный закон, Навуси. Она ополоснула руки. Нам как минимум стоит проверить, есть ли у нее Дар, иначе мы не сможем избавиться от нее, не нарушив правил…

– К демонам правила, – огрызнулась Навуси. – Если Экундайо возмет это отродье в Совет, Луч не сможет его защитить. С тем же успехом мы можем собственноручно отправить принца на смерть.

– Ты уверена, что такова судьба?

Женщина помедлила, поджав губы.

– Звезды мне ничего подобного не предсказывали, – признала она. – Но девочка – отродье той женщины.

Таддас вздохнул.

– Если мы откажем ей, то нарушим священные традиции. Совет Дайо будет проклят навечно. Вот что ты предлагаешь?

Навуси яростно вцепилась в подлокотники кресла, глядя на меня пронзительным взглядом.

– Убийство у нее в крови, – прошептала она, и я вздрогнула.

– Похоже, – сказал чей-то мелодичный голос, – нам нужно решить, говорит ли девочка правду. Возможно, мне стоит ее проверить?

Говорила женщина, полулежавшая на диване рядом с Таддасом. Она являлась уроженкой Суоны – самый чудесный человек, которого я когда-либо видела. Ее кудри оказались сострижены почти полностью, а на высоких темных скулах блестела золотая пудра. Вдоль носа и на веках у нее были нарисованы белые точки, а с изящной шеи свисал медальон в виде пеликана: такой носили жрецы Ама.

– Я Мбали, – представилась она. – Подойди, Тарисай.

Татуировка на ее подбородке означала, что Мбали – гриот. Я читала о них в исторических свитках: гриоты были песенниками-сказителями, знали множество преданий и легенд и считались наиболее почитаемыми из жрецов Ама. Когда я приблизилась, Таддас положил руки на плечи Мбали, будто думал, что я на нее нападу.

Она взяла меня за подбородок, заставляя посмотреть в ее черные глаза, похожие на два зеркала.

Я обмякла, как и всегда при чьих-то прикосновениях. Вдруг у меня закружилась голова, и перед глазами поплыло. В борьбе за контроль я дотронулась до руки Мбали, пытаясь украсть ее историю. Но ментальные щиты жрицы были словно сделаны из алмаза. Ее разум дал отпор… и победил.

Мое сознание наполнило спокойствие – будто дым накрыл пчелиный улей. Руки безвольно повисли по бокам.

– А теперь, – сказала Мбали, – мы узнаем правду. Тарисай, твоя мать послала тебя сюда для убийства императора?

Я не смогла бы солгать ей, даже если б захотела.

– Нет.

Все с облегчением зашептались.

– Очень хорошо, – продолжила жрица. – Значит, она послала тебя сюда для убийства Экундайо, наследного принца Аритсара?

– Никогда о нем не слышала, – искренне ответила я. – До сегодняшнего дня.

Мбали просияла, погладив меня по щеке.

– Хвала Аму, – выдохнула она. – Даже представить больно, что Леди могла использовать в своих целях ребенка. Если твоя душа чиста, мы постараемся, чтобы она такой и осталась.

Я огляделась. Сила Мбали могла убедить почти любого скептика. Лица мужчин и женщин, только что враждебные, теперь смягчились от любопытства… за исключением Олугбаде и Навуси, которые до сих пор смотрели с недоверием.

– Неважно, насколько она невинна, – заметила Навуси, вздернув подбородок. – Она не может присоединиться к Совету принца без Дара.

Олугбаде кивнул.

– Леди не божество, она не сумела бы спланировать рождение ребенка, наделенного Даром, – он слегка наклонился и снисходительно улыбнулся. – Видишь ли, есть разница между обычным талантом и Даром. Последнему нельзя научить: это мощная способность, которая сопровождает младенца с первого дня жизни. Мало кто обладает Даром… Тем не менее, чтобы все было по закону, мы разрешаем тебе попробовать. Леди научила тебя декламировать стихотворения наизусть? Это довольно популярно! – Олугбаде усмехнулся. – Или… дай угадаю: ты жонглер. Или укротительница гиен.

– Матушка ничему меня не научила, – возразила я. – Но я могу видеть ваши воспоминания.

В комнате вновь воцарилась тишина. На лица придворных вернулся страх.

– Ты имеешь в виду, – произнес Олугбаде медленно, – что можешь представить то, что, по твоему мнению, случилось в прошлом. Истории, которые скармливала тебе мать.

Я отрицательно помотала головой.

– Я же говорю, Леди ничего мне не рассказывала. И мне не нравится возвращаться на целые годы назад, от этого болит голова.

– Почему бы тебе не показать нам что-нибудь? – предложила Мбали.

Я коснулась ее щеки, а она дотронулась до моей. Кожа жрицы была гладкой и прохладной, только татуировка на подбородке пульсировала жаром. Я закрыла глаза. Первое воспоминание, которое я нашла, произошло сегодня утром. Таддас склонялся над Мбали, тепло улыбаясь. Его борода щекотала ей шею. Потом его губы коснулись ее рта и…

Я отшатнулась, распахнув глаза.

– Ну? – Мбали наклонила голову набок.

– Я… ничего не увидела, – пролепетала я. – Но попробую еще раз.

Я снова осторожно дотронулась до жрицы, надеясь, что в следующем воспоминании не увижу эти странные игры, в которые играют взрослые. Мне повезло.

– Накануне вы были на торжественном вечере, – сказала я. – Праздник, где присутствовали только император и Совет. На пиршестве было много еды. Вы рассказывали историю. – Я покосилась на Олугбаде. – И она разозлила Его Императорское Величество.

Жрица застыла, пульс застучал в ее висках.

– Девчонка могла узнать кое-что от слуг, – выпалила Навуси. – Это ничего не доказывает.

– Но никто не слышал историю, – прошептала Мбали. – Никто, кроме членов Совета.

– Тогда пусть повторит ее, – потребовала Навуси.

Я вновь коснулась щеки Мбали, вызывая в ее памяти частное торжество. Жрица рассказывала историю, аккомпанируя на барабане и держа в руке флягу из козьей шкуры. Она била в барабан то быстрее, то медленнее, и точно так же ее голос становился то громче, то тише.

Мои бедра покачивались в такт музыке, пока я повторяла ее историю.

– У фермерского сына есть манговое дерево, эгей. Он держит дерево в горшке возле постели. Такое хрупкое деревце! Он шепчет растению похвалу днем и ночью. Ему нравится, как пахнут ветви, эш-ш, эш-ш. У других детей – собаки, козы и курицы. Но не у нашего мальчика: он боится тех, кто может лаять, ау-у, или кусать, цап!

У дерева нет рта. У дерева нет когтей. Дерево зависит от мальчика, и только от него. От воды, которую он дает, пш-ш. От света, р-ра.

«Бедное дерево, – шепчет он и гладит ветви. – Ты слишком слабое, чтобы плодоносить. Ты не приносишь пользу ферме. Тебя не продать на рынке. Для всех ты бесполезно, кроме меня».

Но ветви дерева растут и крепнут, э-гей! Вверх, вверх, вверх, за одну ночь!

«Бедное дерево, – охает сын фермера и срывает единственный плод манго. – Удивительно, что ты вообще зацвело».

На следующее утро на дереве уже три манго: за, за, за!

«Ты никогда не сможешь приносить столько плодов, чтобы мы могли продавать их», – говорит сын фермера.

Вверх, вверх, ночью наше дерево тянется ввысь. Ветви отбрасывают длинную густую тень. Мальчик смотрит, и его колени дрожат: ди-дун, ди-дун.

«Это всего лишь мое маленькое деревце, – говорит он. – Без меня оно бы умерло».

На следующее утро на дереве уже двадцать манго.

Крак! Крак! Сын фермера рубит ветки.

«Это для его же блага, – шепчет он. – Мое дерево не вынесет такой тяжести».

Но дерево продолжает расти: гун-гун, гун-гун.

«Я пересажу его в горшок поменьше», – говорит мальчик.

Корни дерева прорастают из крошечного глиняного горшка и зарываются глубоко в землю.

«Я перестану его поливать», – говорит сын фермера.

Но дерево теперь умеет цвести само по себе.

Мальчик рубит ветки – крак! крак! – но дерево продолжает расти, гун-гун, гун-гун.

Ветви заполняют комнату мальчика! Он дрожит в тени дерева!

Эх, эх, соседи почуяли аромат манго. Они пришли посмотреть на дерево: «Эгей! Что за диво! Такими плодами можно прокормить всю деревню!»

Крак! Крак! Мальчик срубает дерево целиком.

Хш-ш! Он сжигает ветви.

«Соседи ошибались! – кричит он, глядя, как рвется к небу пламя. – Дерево никогда не принесло бы пользы, если бы не я».

Как мирно он теперь спит, эш-ш, эш-ш. Нет больше ветвей. Нет больше тени. Но запах…

Неужели это запах манго?..

Может, нам только кажется, ха-ха!

А может, семя выжило в огне. Вш-ш-ш, оно летит, подхваченное ветром, летит туда, где мальчик его не найдет. Семя пускает корни. Дети прячутся в тени дерева.

Имя мальчика теперь забыто.

Эгей, мой сказ закончен!

В самом конце мой голос охрип. Когда я убрала руку с щеки Мбали, жрица дрожала. Я в замешательстве проследила за ее взглядом…

И обнаружила, что император Аритсара смотрит на меня с холодной, леденящей ненавистью. Мбали притянула меня за плечи в попытке защитить. Неясное напряжение пульсировало в комнате: мужчины и женщины обменивались многозначительными взглядами, будто разговаривая без слов. Рты их оставались закрытыми, но в воздухе разносились мысли, и мне казалось, что я слышу шелест листьев над головой.

– Не имеет значения, хочет ли она убить Дайо, – наконец произнесла Навуси вслух. – Если маленькое отродье унаследовало силу той женщины, то девчонка опаснее наемного убийцы.

– У нее нет никакой силы, – настаивал Олугбаде. – Как и у ее матери. Эта женщина – всего лишь самозванка. И слышать ничего больше не хочу.

– Олу, – проронила Мбали. – Как ни крути, самое безопасное место для Тарисай – в Совете Дайо.

– Ты с ума сошла?! – закричала Навуси.

– Мы уже знаем, что у нее – Дар, – продолжала Мбали. – Если у Тарисай есть и другая сила…

– Невозможно, – отрезал Олугбаде.

– Но если все-таки есть, – настаивала Мбали, – то мы сможем гарантировать, что она никогда не использует свою силу против принца. Детский Дворец – безопасное и изолированное от внешнего мира место. В Совете Дайо мы сможем защитить девочку от влияния Леди лучше, чем где-либо еще.

После долгих колебаний в комнате неохотно раздались и другие голоса:

– Совет Дайо…

– Мбали права…

– Дар памяти может быть полезен…

– Но под строгим наблюдением…

– Можно попробовать…

Навуси, напряженно застывшая в кресле, наконец сказала:

– Ладно. Мы позволим ей встретиться с принцем. Но только после того, как испробуем последний вариант.

Она встала и подошла ко мне. Спина у нее была прямая, как шпиль дворца. Навуси неубедительно попыталась изобразить на лице дружелюбие:

– Ты голодна, дитя?

– Ну… – Я переступила с ноги на ногу. – Немного.

Она достала из кармана блестящий красный плод. Все присутствующие немедленно напряглись.

– Навуси, – прорычал Таддас. – Не стоит спешить.

– Ты знаешь, что я держу в руке, Тарисай? – заворковала Навуси, не слушая Таддаса. – Наверное, нет: в Суоне таких плодов нет. Но в Олуоне мы едим лакомства со всей империи. Это называется яблоко, они растут на деревьях – далеко на севере. Хочешь попробовать?

– Нет! – воскликнула Мбали, резко вставая. – Навуси, как ты можешь?!

– Но ведь ты уверена в ее силе, Мбали, – ответила Навуси. – Если ты права, то ей незачем меня бояться.

– Мы должны следовать закону, Навуси, – возразил Таддас. – И ради Ама, она еще ребенок.

– Олугбаде? – Навуси повернулась к императору, выжидательно изогнув бровь.

Олугбаде откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди и закрыв тем самым обсидиановую маску.

Наконец он сказал:

– Дай ей яблоко.

Лицо Мбали исказилось от ужаса.

– Олу!

Но император проигнорировал жрицу и подмигнул мне:

– Боюсь, мы напугали тебя, малышка. Иногда взрослые спорят о всяких глупостях. Но не нужно бояться: возьми яблоко.

Тихий голос в голове велел мне бежать.

Но куда? За дверью стояла стража, а эти люди были столь могущественны, что вызывали во мне трепет. А вдруг они погонятся за мной? Да и кроме того… Императоры Аритсара – хорошие люди. Они безупречны.

Я взяла яблоко. Все в комнате задержали дыхание. Я поднесла гладкокожий плод к губам, открыла рот и…

Мбали в два шага преодолела разделявшее нас расстояние, выбила яблоко из моей руки и, встав на колени, прижала меня к груди.

– Ам накажет нас за это, – прошептала она. – Отравить ребенка – слишком грязный трюк. Неважно, насколько силен ее Дар.

Я отпрянула, с ужасом уставившись на яблоко на полу. Что это за место, где взрослые пытаются убить детей? Зачем Леди отправила меня сюда?

Я заплакала. Мбали попыталась меня успокоить, мягко убрав с моего лица упавшую на лоб тугую прядку волос.

– Давай начнем заново, – предложила она. – Я – Верховная Жрица Аритсара. А собравшиеся в комнате – члены Совета Одиннадцати. Мы служим Олугбаде. Честное слово, приятно познакомиться с тобой, Тарисай.

– Я не понимаю, – всхлипнула я.

– Аритсаром правят двенадцать человек. В юном возрасте император помазывает одиннадцать детей, по одному из каждого королевства, которые будут править подле него до самой смерти. Они всегда талантливые, особенные и верны лишь императору.

– И, – добавил Таддас тихо, – друг другу.

Мбали послала ему предупреждающий взгляд… но кивнула.

– В Совете ребенок обретает не только власть, но и семью.

Сквозь страх прорезалось любопытство. Я вспомнила шутку Киры на лестнице: «Если мы пройдем все испытания, то застрянем в компании друг друга до конца жизни». Сызмальства я мечтала о друзьях, которые остались бы со мной. О том, чтобы люди, которых я люблю, никогда меня не покидали.

Я взглянула на мужчин и женщин, которые собрались вокруг Олугбаде: судя по их оживленным лицам, они снова вели молчаливую беседу. Именно так я всегда представляла себе семью: сидеть рядом, будто львиный прайд, обмениваться шутками и секретами.

– Если я хочу присоединиться к Совету принца, – сказала я медленно, – что мне нужно сделать?

– Самое главное – ты должна любить наследного принца Экундайо и посвятить жизнь служению ему.

Я подняла бровь.

– Любить принца? И все?

– Если вкратце, то да. – Мбали помахала рукой. – Есть и другие испытания, конечно. Но самое важное – твоя связь с Лучом: силой императоров из рода Кунлео. Луч позволяет им связывать воедино одиннадцать разумов со своим собственным. Если преуспеешь, принц предложит тебе и Луч, и место в Совете. Это решение нельзя будет изменить. Нет ничего важнее твоей любви и преданности. Ты понимаешь, Тарисай? – Она встала и протянула мне руку. – Хорошо. Думаю, принц тебе понравится. Он…

– Подождите, – перебила я. – Откуда вы все знаете мою матушку? И она тоже была тут когда-то?

Еще одна пауза.

– Леди раньше жила в Детском Дворце, когда император Олугбаде был еще мальчиком. Тарисай, будет лучше, если ты не станешь упоминать мать, находясь во дворце. Мало кто здесь достаточно стар, чтобы ее помнить, но те, кто помнит, могут отнестись к тебе… не очень хорошо из-за связи с ней. Если кто спросит, твои родители – процветающие фермеры из области Овату в Суоне. Ладно, Тарисай?

Я с неохотой кивнула. Затем огляделась с новым интересом, пытаясь вообразить Леди ребенком.

– Матушка тоже была кандидаткой? Она провалила испытание?

– Все испытания сразу, – заявил Олугбаде. – Но она не стремилась стать членом Совета.

– А-а-а… Но почему…

– Не стоит возвращаться в прошлое, – быстро произнесла Мбали. – Ты сама пишешь свою историю – не те, кто был до тебя. Пойдем.

Мы пересекли комнату и направились к высоким позолоченным дверям. Держась за руки, мы вошли в соседнее помещение, от одного взгляда на которое у меня закружилась голова.

– Добро пожаловать в Детский Дворец, – сказала Мбали. – Самое счастливое место в Ан-Илайобе.

Солнечный свет озарял сине-золотой зал. Лучи скользили по горам игрушек и деревянных ездовых животных со всего Аритсара. Мимо меня пробегали дети: некоторые лихо скакали на игрушечных зебрах и тиграх, крича и смеясь. Слуги в парчовых одеяниях суетились вокруг, держа в руках подносы с фруктами и кувшины с водой.