1888

Местных жуликов всегда можно было разговорить посредством небольшого вознаграждения, поэтому я бросил молодым людям на стол последние фартинги, попросив рассказать, за что избили Райана, но, к моему изумлению, они сильно оскорбились и категорически отказались от монет. Странные люди. Делать ничего не умеют, но и денег не просят. Обычно бывает наоборот.

– Фицджеральд вчера со второй половины дня шатался по кварталу, как призрак, с каким-то подозрительно недешевым саквояжем в руках, и мозолил нам глаза. Он кого-то искал, – сказал молодой человек, чья кепка съехала набок. – Вечером мы с парнями решили поинтересоваться, откуда у него такая сумка, на что этот псих ответил, мол, не наше это дело. Ну, а потом мы его побили и отобрали сумку. Только там ничего не было. Райан часто сам не свой ходит, словно другой человек. Все время боится, что бобби заберут его в Бедлам за засохшее, не похороненное тело в каморке. Только полиции и по сей день наплевать, ведь это так повседневно и обыденно – держать мумию в своей комнате.

– Как саквояж снова оказался у мистера Фицджеральда?

– Мы вернули ему обратно. Нас интересовало содержимое сумки, а сама она нам не к чему, – ответил третий юноша. – Полиция приходила в парикмахерскую сегодня с утра. Мы с ребятами сначала решили, что это касалось истории, когда Фицджеральд где-то достал взрывчатку и попытался, почти удачно, подорвать местный бордель. В итоге, как оказалось, Райана подозревают в убийстве какой-то проститутки. Если вы захотите постричься, выбирайте другого парикмахера и к дружку его не ходите. Цирюльником кличут. Как-то раз заработался сильно и отрезал главарю банды братьев Бисли кусочек уха.

Алиби подтвердилось, однако некоторые вопросы, касающиеся личности мистера Фицджеральда, у меня все же остались. Самый главный из них, который я бы однозначно задал при встрече с мистером Гилбертом: почему неуравновешенный человек до сих пор остается на свободе?

Я все-таки оставил парням свои последние фартинги и, взглянув на карманные отцовские часы, быстрым шагом отправился на запланированную встречу с мисс Дю Пьен.

Весь путь я радовался невыразимой легкости в теле, но в то же время лихорадочно размышлял: возможно ли, что моя худоба и слабость – результат ежедневных прогулок и недостатка полноценного питания? Хотелось бы верить, что черты моего лица заострились по вине вынужденной диеты, а не из-за проявления болезни. В любом случае я надеялся, что подхваченная мною зараза излечима и скоро самостоятельно отступит.

Через полтора часа я прибыл на место встречи. Клаудия стояла на середине моста, облокотившись на перила, и покуривала не первую сигарету, судя по разбросанным окуркам вокруг ее ног. Морща нос от исходящего с Темзы зловония, она с задумчивым видом смотрела куда-то в туманную даль, изредка переводя взгляд на проплывающие под мостовыми арками грузовые суда.

Врач переоделась в свой повседневный классический темно-коричневый костюм и любимое твидовое пальто, не забыв надеть на голову шляпу-котелок, а на ноги – удобные лакированные ботинки.

Несмотря на то, что общество еще не слишком лояльно относилось к брюкам на женщине, должен признаться, что наряд мисс Дю Пьен, вместо повсеместных пышных юбок и утягивающих корсетов, мне был очень симпатичен.

– Уже шесть вечера, – произнесла она, сбросив пепел в воду. – Родители не объясняли вам, что заставлять даму ждать – это неприлично?

– Вы для меня партнер по работе, а в работе, как известно, бывают непредвиденные обстоятельства. Недавно ничего не теряли?

– Из важного – только время, – задорно усмехнулась она, бросив в реку недокуренную сигарету, едва не приземлившуюся на крышу судна. – Где вас носило?

– Вы посмотрите на меня? Хотя бы из вежливости.

Она боком повернула голову и, увидев свой саквояж в моих руках, воскликнула, искренне удивляясь:

– Ах, боже мой! Откуда это у вас? Где нашли?!

Взбудоражено выхватив помятую сумку, женщина долго открывала ее дрожащими руками с непослушными пальцами, по-доброму обзывая меня колдуном, ведь я смог на второй день, после полугодичных скитаний, вернуть ей пропавшую вещь, об исчезновении которой ничего не знал.

Когда получилось открыть окислившийся рамочный замок, Клаудия суетливо начала проверять сохранность своих дорогих инструментов, чуть ли не выворачивая саквояж наизнанку.

По сей день живо в моей памяти, как она около недели хвасталась покупкой новых скальпелей перед всем клубом лорда Олсуфьева и рассказывала, что потратила большую сумму на нержавеющую сталь, из которой были сделаны хирургические инструменты. Я тогда со своей женой рассмеялся и намекнул мисс Дю Пьен, что подобной стали пока еще не существует и что коррозия со временем все равно проявится.

– Где мои скальпели?! – в панике прикрикнула она на меня, будто это я их украл. – Скажите, что они у вас! Скажите!

– Вчера вечером ваш саквояж обнаружил мистер Фицджеральд у себя на втором этаже и присвоил его себе, – ответил я, доставая из кармана ланцет, завернутый в платок. – О судьбе остальных приспособлений ничего не известно. Когда вы пользовались ими в последний раз?

– Где-то в начале лета. Точную дату не скажу. Я решила, что буду пользоваться скальпелями в редких случаях из-за их дороговизны. После работы я всегда убирала саквояж в один из ящиков шкафа в своем кабинете. Однажды я ничего там не обнаружила и в расстройстве подумала, что заработалась и где-то нечаянно оставила. В то время вас не было в Лондоне, обратиться за помощью было не к кому.

– Во всяком случае, все это уже не пригодно для использования, – ответил я, глядя на потрепанную сумку. – Райан Фицджеральд вам не знаком? Он частый гость в Бедламе.

– Если он не мертв, то нет. Я с живыми не часто работаю. Похоже, придется поспрашивать коллег об этом пациенте.

Глава 6

– Где вы полгода пропадали, мистер Брандт? Чем занимались? Что видели? – поинтересовалась Клаудия, едва поспевая за мной. – У меня мало представлений о других городах. Никогда не была в них.

– Мисс Дю Пьен, я не экскурсовод. Если вы ищете с кем поболтать, обратитесь к мистеру Муру, – ответил я, бодро пробираясь через гудящую толпу оборванных, измятых людей на улице, выпивших или уже страдавших с похмелья. – Держитесь подальше от копоти на стенах домов, а не то испачкаете свое светлое пальто. Не хочу целый день слушать ваше надоедливое нытье и наблюдать за припадками мании чистоты.

– Вот как? – произнесла она, и по ее тону я понял, что мои слова пришлись ей не по душе. – А вы все время едите! Даже если рядом не окажется полноценных блюд, вы все равно будете что-то жевать: леденцы, лакричную жвачку, кокаиновую жвачку. Кокаиновую жвачку, мистер Брандт! Где вы только ее берете?

– Брат прислал из Америки целую коробку полтора года назад. Будете?

– С вами поведешься, так в скором времени окажешься среди тех, кто был вхож в парижский «Клуб гашишистов», – грубо буркнула в ответ женщина, но от предложения не отказалась и прошептала, будто успокаивая себя: – Ну, говорят, что кокаин – хорошее лекарство от депрессии и неврозов.

– Не переживайте так и, ради бога, не считайте меня наркоманом. Вам ли не знать, что кокаин в небольших количествах снижает потребность во сне и умножает умственную активность. Сейчас он панацея для медиков. На все случаи жизни, – сказал я, положив ей в карман еще несколько жвачек. – Так почему вы не хотите общаться с мистером Муром?

Глаза Клаудии усиленно заморгали, а сама она насупилась, сжала кулаки и слегка растерялась, но тут же твердо произнесла:

– Бенедикт сам не горит желанием водиться со мной. Сейчас его мысли заняты тем, где бы достать деньги и на лечение Эбигейл, и на помощь Анне.

– Ведь если он откажет племяннице, то все вокруг сразу подумают, какой плохой и скупой дядя у миссис Гамильтон, что сильно отразится на его жалком самомнении.

– Мистер Мур случайно проговорился, что придумал, как профинансировать оперный спектакль, после чего вообще перестал пересекаться со мной. Оставляя миссис Мур в неведении, он решил брать накопления, отложенные на поездку с дочерью к врачам в Швейцарию. Только вы этого не знаете. Бенедикт просил не распространяться, – утомленно ответила женщина, неуклюже перепрыгивая через уличную грязь, подсушенную вечерними заморозками. – На душе и так скверно и грустно, а со всех сторон еще столько страшной неправды. Казалось бы, у семьи мистера Мура не дом, а полная чаша, но, переступая порог, ощущаешь в нем ужасающую пустоту.

Клаудия остановилась, осматривая низ своих штанов, испачканный лошадиным навозом, выдержала длинную паузу, а потом, криво усмехнувшись, сказала:

– Как выразился мистер Мур: «Деньги нужно тратить на тех, у кого есть будущее».

– Зачем же он тогда тратит их на себя?

Женщина простодушно пожала плечами, достала из кармана лайковые перчатки, попыталась надеть их на непослушные, замерзшие руки, и подняла воротник пальто, чтобы закрыть голую шею. Ее глаза обильно слезились под покрасневшими веками, прозрачная кожа на щеках стала отливать ярким румянцем, а из носу потекло, отчего она то и дело смущенно касалась платком губного желобка.

Сколько я ее знаю, она всегда была маленькой, низкого роста и до невозможности худой, с венозными сеточками и дерматитом от раствора хлорной извести на кистях.

Телосложение приносило мисс Дю Пьен массу неприятностей и неудобств, начиная от постоянного ощущения холода и заканчивая страхом, что любой средний мужчина может поднять и унести ее в неизвестном направлении, что происходило на моей памяти несколько раз.

– Ох, какой же вы чудак, Итан. Страдаете из-за отсутствия денег, но по-прежнему гордо носите свою золотую брошь с драгоценными камнями на вороте пальто, – сказала врач. – Какая разница, семейная это реликвия или нет, когда перед вами пропасть нищеты? Сдав брошь в ломбард, можно было бы временно решить некоторые проблемы.

– Вместо них появились бы другие. Что вы вообще пристали к моему украшению? С самого начала нашего знакомства, когда я мог купить весь Бедлам и вас на сдачу, вы треплите мне нервы просьбами сходить в ломбард!

– Жуйте жвачку активнее, а то станете неврастеником, – ухмыльнулась Клаудия. – Говорят, ваш брат пообещал приехать в Лондон, но вместо этого стал писать еще реже.

– Мисс Дю Пьен, всем известно, какая вы любительница пособирать личные тайны людей и пообщаться с Бенедиктом, поэтому спешу вам сообщить – мне также известно, какой мистер Мур болтливый человек. Он знает ровно столько, сколько ему позволено знать.

– Я помню, как год назад вы сильно волновались и чуть ли не расплакались в почтовом отделении, когда получили долгожданное письмо от Мишеля. Хотела удостовериться, что этот человек больше не мучает вас своим молчанием.

– Чушь и вздор, – ответил я и скривился от смущения, вспомнив, как мне не помог лаунданум и как я в беспокойном настроении ждал на почте своей очереди. – Светская болтовня успела мне наскучить. Перейдем к делу.

– У вас есть догадки? Кто убийца?

– Не знаю. Единственное, о чем мы можем сейчас говорить, – так это о том, что убийца должен иметь доступ к орудию преступления и печатной машинке, имеющей дефекты. Он должен обладать малыми знаниями анатомии, хромотой и большой физической силой, чтобы совершить убийство за такой короткий срок. Точные мотивы назвать невозможно. Ненависть к проституции? Личные факторы? Смертельная болезнь, полученная в борделе? Половина жителей бедных районов, чья профессия связана с режущими предметами, попадает под эти критерии.

Клаудия сильно огорчилась таким ответом, но вслух произносить этого не стала, убрала руки в карманы пальто, съежившись еще больше, и медленно пошла дальше. Я покорно последовал за ней и не переставал бдеть за окружающей обстановкой, высматривая недружелюбно настроенных представителей банд, растворившихся среди прохожих.

Убогие улицы Ламбета, ничем не отличавшиеся от улиц других нищих районов столицы, заставляли перенимать заразительное меланхолическое настроение рабочих, с которым не мог справиться даже кокаин.

Кварталы, похожие на одно большое кладбище, были плотно застроены двухэтажными кривыми домами, которые давно требовали капитального ремонта и напоминали монастырские кельи, где проживала беднота: голодные дети, старики, разбитые параличом, и взрослые, медленно умирающие от тяжелой работы и алкоголизма.

Родители пугали юную интеллигенцию местными промозглыми переулками и хмурыми людьми, наблюдавшими дневной свет сквозь крохотные, грязные окна фабрик. Сами жители трущоб имели тусклое представление о своем будущем, не знали, в чем заключалась конечная цель, и подсознательно понимали, что с рассветом каждого следующего дня их жизнь не изменится.

– Проклятые братья Бисли! – выпалил пьяный молодой человек, падая из двери паба прямо под ноги Клаудии. – Проклятый район!

Следом за незнакомцем из дома вывалился весьма свирепого вида мужчина с разбитыми костяшками на руках, который поднял юношу над землей и с такой силой встряхнул, что на мгновенье показалось, будто последний никогда не придет в чувство. Однако пьяница не проронил ни слова – он даже не пытался вырываться или закрываться руками.

– Мы в клоаке, Генри, понимаешь!? – орал мужчина на почти бессознательное тело. – Где твои обещанные богатства!?

– Беспризорники приносят хороший доход, – ответил парень, сплевывая и едва управляя своим языком. – Им нужно время!

– Двенадцать пенсов за неделю – это хороший доход?! Чтобы завтра ты отвалил от детей и придумал нам реальное дело! Я устал жрать помои!

Отбросив сообщника в сторону, которого сразу же стошнило, бандит ушел обратно в паб и громко хлопнул за собой ветхими дверьми. Тем временем на пьяного юношу кто-то с верхних этажей опорожнил свой ночной горшок.

– Да-а-а. Чудный вид обгаженных улиц старой Англии. Как будто и не девятнадцатый век на дворе, – сказал я. – Не наше с вами графство Сурей, конечно, но посмотреть тоже есть на что.

– Вдруг стало понятно, почему мне больше нравится работать с мертвыми, – с отвращением ответила мисс Дю Пьен. – Осталось понять, почему другие боятся их до холодного пота.

До работного дома Клаудия шла по краю тротуара, держалась подальше от окон и каждый раз вздрагивала, когда мимо пробегала шпана, просившая хотя бы пенс и кричавшая нам вслед непристойные ругательства.

Мелкие пакостники, ходившие в рванье, больше похожем на мешки из-под овощей, так и норовили под «случайным столкновением» украсть кошель, висящий на ремне. Если у них это получалось, то деньги уже никогда не возвращались владельцу. Дети работали на районные банды, а с последних полиция имела долю, поэтому заявления о кражах отделы принимали, но рассматривали очень неохотно.

– Мои ботинки все в дерьме, – сердито сказала мисс Дю Пьен, обстукивая обувь о поребрик. – Надо будет приобрести высокие сапоги, как у вас. Не напасешься денег на мыло, чтобы стирать брюки каждый день.

– Бросьте причитать, – ответил я, устало потянувшись. – В конце квартала деревянный забор с блеклыми афишами. Прямо за ним нужный нам работный дом.

– Когда вы уехали от ресторана, лорд Абберлайн вернулся и разговорился со мной. Он назвал преступление мистическим ритуалом. Его подчиненные нашли пустую бутылку и остатки свечей недалеко от места, где лежал труп.

– Вот вам еще одно предположение. Иногда бутылка и свечи – это просто бутылка и свечи, а Виктор – обычный идиот, – задумчиво сказал я, а потом, глядя на то, как мисс Дю Пьен продолжает обстукивать свои ботинки, усмехнулся, прибавив: – Заканчивайте строить из себя ирландскую танцовщицу. Пора двигаться дальше.

Обширный двор большого работного дома замечательно просматривался через щели в дощатом заборе. Прямо перед входом стоял хорошо и тепло одетый мужчина, активно жестикулирующий и возмущающийся в адрес своей испуганной оппонентки, плотно прижимающей руки к груди и покорно кивающей. К сожалению, соседняя стройка не позволяла услышать, о чем он кричал, но незнакомец выглядел крайне недовольно.

Не сдержавшись, мужчина сгоряча ударил женщину ладонью по лицу, пригрозил ей пальцем, затем, хмурясь, глянул на свою руку, на кучу ящиков рядом с дверьми и быстро ушел в работный дом.

– Подойдет для выписки штрафа в полицейском участке, – тихо произнес я. – Кажется, появилась возможность немного подзаработать.

– Итан, смотрите, банда Олдриджских Дьяволов! – пролепетала врач, показывая в конец улицы. – Вы входите в их список недоброжелателей?

Бандиты вели себя так, словно разыскивали кого-то, подходили к каждому прохожему, держа керосиновую лампу с небольшим плакатом в руках, и о чем-то настойчиво спрашивали. Они грубо старались остановить любого, кого видели, и особенно пристально вглядывались в людей вдалеке.

Я поспешно раскрыл зонт, встал так, чтобы он скрыл нас от взора Олдриджских Дьяволов, и прошептал:

– Раньше входил. Очень давно этот синдикат нападал на иммигрантов. В то время в Ламбете закрывали глаза на его выходки и поддерживали некоторые демонстрации. Все из-за наплыва лиц не английской национальности, занимавших рабочие места коренных жителей, которых данная ситуация не устраивала. Потом бандиты занялись изготовлением поддельных денег, а когда я поймал на этом их главаря Эдмунда Олдриджа, сдав мистеру Гилберту, то стабильно раз в неделю обнаруживал у себя в доме муляж бомбы.

– И как к этому относилась Шарлотта?

– Довольно спокойно. Моя любовь заходила ко мне в кабинет и монотонно сообщала, что на мое имя прислали тикающий подарок, и если я его прямо сейчас не обезврежу, то все наше поместье взлетит к чертям собачьим. Затем она уходила в спальню и наводила утренний марафет.

Несколько досок забора неожиданно задвигались в разные стороны, и из появившегося лаза, пыхтя и отдуваясь, начала вылезать девушка. Она испуганно замерла, увидев нас, и чуть отдернула назад шелковый платок, обнажив ухоженное и очень красивое лицо с греческими чертами.

– Гелла? – в замешательстве спросил я, крепко сжав рукоять зонта. – Вы?

Проститутка не смогла подобрать нужных слов и только часто и с опаской моргала, застыв с приоткрытым ртом в проеме между досками.

– Что вы здесь делаете, мисс Каррас? – поинтересовалась Клаудия. – Сбегаете из работного дома?

– Ох, мисс Дю Пьен! Мистер Брандт, вы живой! Как же я рада видеть вас в Лондоне, – с придыханием восклицала знакомая, обхватив меня руками за плечи. – Случилось страшное! Бандерша говорила вам, что в ее борделе аукционы не проводятся, но меня продали за пару фунтов!

– Что? – непонимающе спросил я, грозно сведя брови к переносице. – Кому?

– Олдрижским Дьяволам! Их главарь не платит нам, заставляет работать с утра до ночи во всех своих пабах, бьет нас. Мистер Брандт, помогите, ради всего святого! У меня больше нет сил терпеть.

Юная девушка перевела взгляд за мою спину, сдавленно закричала и, оттолкнув Клаудию в сторону, рванула вверх по улице от новоприбывших бандитов и тех, кто до этого спрашивал про нее у прохожих.

– Дьявол побери, – произнес я сквозь зубы, услышав отдаленный пронзительный вопль Геллы в вечерних сумерках. – Только бы с ней не сделали ничего дурного.

– Надо было помочь! – возмутилась мисс Дю Пьен. – Почему вы не спугнули бандитов? Вы же могли. У вас же есть оружие с собой.

– Я вернулся в Лондон не для того, чтобы получить пулю в затылок. Мы обязательно поможем мисс Каррас, но чуть позже.

Раньше куртизанки получали от меня вознаграждение за определенные задания и собранную информацию в пабах и публичных домах, где часто собирались представители аристократии. Однако с тех пор, как я обнищал, от услуг девушек пришлось отказаться, пристроив нескольких из них в хорошие, как мне казалось, бордели, чтобы они не остались на улице и имели возможность проходить медицинское обследование.

– Как мужчины могут ходить в публичные дома? – спросила Клаудия, поправляя съехавший котелок. – Там же рабство, несправедливость и повсеместные болезни!

– Не знаю, – ответил я, пролезая через появившийся лаз в заборе. – Поинтересуйтесь у Бенедикта или мистера Гилберта, они завсегдатаи подобных заведений.

– Неужели вы такой святой, что даже к портовым девкам не ходите?

– Не хочется в один из прекрасных дней проснуться без ушей или носа от приобретенного сифилиса, а на содержание постоянной любовницы я еще не заработал.

– И на Холивелл-стрит не заглядываете? – съехидничала она.

– Фу, как вам не стыдно, Клаудия? Откуда у меня деньги на эротические открытки и фотографии, когда мне едва хватает на более-менее приличный чай?

Мисс Дю Пьен похихикала, но тут же осеклась, заметив, что я не разделяю ее веселого настроения и стремлений обсуждать мой досуг.

За дверьми работного дома врач ахала от всего, что ее окружало, и нагло заглядывала почти в каждое рабочее помещение, впиваясь взглядом в замученных тяжелым трудом людей.

Мужчины с женщинами, накормленные самой дешевой пищей, имеющие в собственности лишь униформу и неудобную кровать, раздирали свои руки в кровь, деля на волокна старые, использованные веревки, дробили камни, измельчали гипс, горбатились, не зная усталости, и старались не отлынивать от работы. Никто не желал попасть в карцер – самое страшное место во всем работном доме, в котором не было ничего, кроме холодных каменных стен и проема с толстой решеткой вместо окна.

Количество нищих пугающе росло день ото дня. Кто-то из них сбивался в банды, нарушал закон, устраивал бунты и привносил много суматохи в размеренную жизнь простых граждан; кто-то предпочитал умереть на холодной каменной скамейке на Трафальгарской площади или под ее мостовой. Другие безработные – слишком гордые для разбоя и слишком напуганные голодной смертью – вставали перед принудительным выбором: работать за еду в благотворительном заведении, построенном отнюдь не из человеколюбия, или колыхаться от ветра над эшафотом. Бродяжничество и попрошайничество не приветствовались и всегда заканчивались чьими-то сломанными шейными позвонками.

Начальники, в основном, обитали повыше и подальше от озлобленных, обессиленных и оголодавших тружеников, заставляя следить за ними надзирателей. Последние только и делали, что ходили по лестницам, редко обращая внимание на то, что происходило вокруг них, покрикивали на униженную рабочую силу и самоутверждались за ее счет.

В женском отделении нас остановила тощая женщина лет пятидесяти с усталым лицом зеленовато- серого цвета, впалой чахоточной грудью и общим видом ноющей неотразимой грусти. В ее длинных натуженных руках находились ведра, доверху наполненные водой, которые она с грохотом поставила на пол, после чего с претензией в голосе заявила:

– Здесь полно дел! Будете заниматься чем попало, вас отправят в карцер, как Мириам. Бедная девочка, сначала побита начальником, а теперь отправлена в камеру. А ведь у нее такая затасканная обувь! Как бы не заболела! Кстати, почему вы вместе? Мужей и жен разделяют по прибытию и подвергают наказанию, если они посмеют обменяться хоть одним словом между собой.

После этих слов женщина взяла из одного ведра почерневшую рваную мокрую тряпку и, не отжав, швырнула в меня, приказав оттереть пол в столовой. Опешив от сознательно вырвавшейся у женщины дерзости, я не смог ей ничего ответить и только быстро переводил взгляд то на нее, то на тряпку, то на влажное пятно на своем жилете-корсете.

– Вообще-то, мы не супруги и здесь не живем, – дружелюбно попыталась оправдаться Клаудия, подняв с пола тряпку и протянув ее обратно работнице.

– Как не работаете? Этот похож на наших мужиков, – с усмешкой произнесла работница и показала на меня пальцем. – У них такие же впалые глаза с посиневшими нижними веками и сведенные истомой лица.

Не стерпев грубого отношения к себе, я с размаху пнул стоящее рядом ведро, затем зонтом отодвинул нахальную женщину в сторону и, убрав руки за спину, чинно направился к лестнице, шлепая сапогами по образовавшейся луже.

– Какая совершенно невозможная дрянь! – послышался рассерженный голос работницы. – Безобразие!

Мисс Дю Пьен попросила у нее прощения за мое поведение и все время, пока мы искали начальника работного дома, изводила меня своими многочисленными вопросами о внутреннем устройстве этого места, жизни людей в нем и их нечестной судьбе, на которые приходилось отвечать предельно мягко и уклончиво, стараясь не сорваться. Я понимал, что врач не виновата в моем отказе от курения и плохом здоровье, но и она, в свою очередь, не замечала, как мне было тяжело.

В пролете второго этажа меня охватило удушье от смрадного, тяжелого воздуха. Я беспокойно схватился за сдавленную грудину, сел на пол, облокотившись спиной к стене и стал часто, хрипло дышать, чем сильно напугал мисс Дю Пьен. Она пыталась привести меня в чувства, обмахивая своим котелком и расстегивая влажный от пота воротник моей рубашки, прилипший к шее и стянувшийся на ней, как удавка.