Сашок

Владимир Партолин

Сашок

Ожидая к подъезду машину Василий Иванович Паранин курил у окна и перекладывал на подоконнике ленту бумаги игольчатого принтера. Вчера утром, заселяясь в квартиру, в кабинетке – отремонтированной, пустой без мебели – обнаружил за занавеской. Сойдя на своей станции, добравшись до дому, он, переодевшись в пижаму из чемодана, готов был завалиться в раскладушку и проспаться, наконец, после четырёх беспокойных суток в вагоне. Вечером планировал съездить за родителями, сошедшими с поезда остановкой раньше и встреченными маминой сестрой. Но прежде захотелось покурить в форточку. Открывал, в глаза бросились написанные красным плакаром поперёк распечатанного мелко текста слова: «Помнишь Сойку?». Теперь вот дымил в трепетном волнении и раз за разом перечитывал.

В четвёртый день рождения тебе подарили юлу, но запомнились те именины, должно быть, и по другому событию. Шёл 1950-тый год. В хате бабушка Вера, ты четырёхлетний карапуз, да твой дядька Сашок, двенадцатилетний мальчишка. Тем поздним вечером бушевала гроза, потому бабушка не давала внуку и сыну заснуть – боялась, крыша соломой крытая загорится. Пятистенок за лето возвели, перегородку поставили, пол настелили в светлице, да в передней у печки от входной двери с подпольем начали, окна не все остеклили, а уже перенесли пожитки из старой наполовину сгоревшей избы.

Тебе страшно. Казалось, вот отворится дверь, и покажутся вдруг из сеней три головы Змея Горыныча. Дядька Сашок подначивал, уплетая за столом кулеш. А появилась Мушка. Корова с конца зимы болела, потому бабушка привела её на ночь из ветхого сарая в сени, переждать непогоду. Напуганная громом, скотина метнулась из сеней в дверь. Снесла полотно,  споткнулась об порог, упала и, подняв рогом крайнюю от печи половицу не доложенного полового настила, свалилась в подполье. Другим рогом, сломанным и в крови, проделала в дереве лаги борозды по рисункам, тем, что ты намазюкал печным углём по тёсу. Трубно замычав, взбрыкнула и судорожно вытянулась.

Переполошенная, бабушка сбегала за соседским дедом Лухмеем, тот кувалдой оглушил и после прирезал Мушку немецким штыком – успел.

Сашок сгонял по деревне, просил помочь. Собрались бабушкины подруги, приковылял одноногий бригадир Нахимов. Тушу подняли на струганные доски и освежевали. После ты обходил стороной то место и на лагах больше углём не рисовал.

Управились, женщины ушли досыпать, увели деда Лухмея. Остался Нахимов, бывший морской пехотинец, ныне ветеран минувшей войны, инвалид, у председателя колхоза первый помощник на подхвате. С ним его племянник Вован, ленинградский блокадник, Сашка погодок. После госпиталя Нахимов, севастопольский моряк, «бросил якорь» в белорусской деревушке. По словам тётки Авдотьи, председательши его соблазнившей в примаки, был единственным на все Голубицы «трудоспособным – в якорях (смеялась) – мужиком».

За столом бабушка только пригубила самогонки, после наливала одному Нахимову. Мальчишки же пили – в сени бегали кружками из дежки зачерпнуть – квас на хлебных корках. Налегали на варёные в чугуне говяжьи мослы.

Пьяный, бригадир ругал доярок. Особо доставалось подругам Клавкам: «Спят, итиихумать, сидя и тягают сиськи мимо ведра». Незлобно ругал, но с угрозой: «Я с этих стерлядей, не бросят бегать на танцы в Дом офицеров, сам стружку сгоню». И бабушку стерлядью обозвал – за то, что в стакан не до краёв наливала. Сашок на то подхватился с места, бросил кость в чугун и вышел во двор. За пуней сидел, где с зимы покуривал махорку из кисета, утерянного дедом Лухмеем.

Вован, отложив ложку, в которую выбивал «мозг» из костей, потребовал:

– Дядь, пойдём, тётя Авдотья заругает.

– Бражки опрокину и поплывём до дому, малец, – пообещал и взъерошил Нахимов чуб племяннику. – Вот посмотри, Верка, на этот протез. Говно! Культяшку в кровь истираю, а мозоли обещали! Кончилась горелка, неси бражку. Нет! Стерлядь ты, стерлядь и есть.

Не согласившись сесть за стол, в рот не взяв ни кусочка мяса, принесённого тебе в постель бабушкой, ты уснул. Но скоро разбудил шум из передней: Нахимова поднимали, тот, заклевав носом, навернулся с лавки.

Напуганный, ты позвал бабушку. И вдруг, подхватился и встал в кровати на ноги. Глазки зажмурил, ручкой указывал на зеркало и дрожащими губками твердил:

– Горыныч. Горыныч.

Бабушка успокаивала, прижала ротиком себе в шею и допытывалась:

– Васятка, дзетка, унучак, ды што здарылася? У люстэрку што угледзеу?

Всхлипывая, ты рассказал. В зеркале, висевшем на оклеенной газетами перегородке пятистенка, отразилось в сполохе окно, единственное из шести в хате остеклённое. А в окне – далеко за речкой Сойкой с бревенчатым мостом, на горе с взорванным в войну молокозаводом – увидел Змея Горыныча. Летел по небу и сел под молниями в развалины.

Успокоил Сашок, уложил под одеяло, сам прилёг на краю кровати.

– Да не Горыныч то был, в грозу он не летает, – убеждал тебя дядька. – Крылья у гада непромокаемые, как у твоего папаньки офицерский плащ, но боится в гром от молний загорятся. Крылья-то перепончатые, как у уток лапки. Засыпай, малёк.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.