Бухта Тихая. 30 лет нетихой жизни

После гибели Седова личный состав сосредоточился на завершении научной программы экспедиции и собственном спасении. 21 марта офицерский совет постановил распространить изыскания на близлежащие острова архипелага. В конце того же месяца Пинегин и матрос Андрей Инютин совершили 13-дневную экскурсию на мыс Флора и остров Белл, оставив сообщения для потенциальных спасателей. В то же время Владимир Визе завершил опись бухты и острова Скотт-Келти, едва избежав нападения белого медведя – мыс Медвежий к югу от скалы Рубини был назван в память об этом инциденте. В апреле-мае 1914 г. Визе и его друг Михаил Павлов обошли весь о. Гукера, впервые выполнив его топографическую и геологическую съемку. В ходе этих работ Визе были проведены первые гляциологические исследования, давшие последующим поколениям полярников точку отсчета в наблюдениях за движением местных ледников.

Лето вступало в свои права и 23 июля «Суворин» впервые за многие месяцы закачался на волнах. Еще через три дня шторм окончательно очистил бухту ото льда.13 30 июля 1914 г., приспустив флаг в память о Седове и Зандере, шхуна отправилась в обратный путь на родину. По пути седовцы еще раз зашли за топливом на мыс Флора, пустив на дрова последние остатки «Элмвуда» и с изумлением обнаружив на джексоновских руинах двоих членов полярной экспедиции Георгия Брусилова – штурмана Валериана Альбанова и матроса Александра Конрада. В апреле 1914 г. штурман покинул дрейфующую шхуну «Святая Анна» во главе отряда из 13 человек. Потеряв при разных обстоятельствах почти всех своих спутников, Альбанов добрался до мыса Флора после трехмесячных скитаний среди дрейфующих льдов и каменистых пустынь архипелага. Штурман и матрос уже готовились к новой зимовке, когда появление «Суворина» положило конец их мытарствам. Оставив на мысе Флора небольшой запас провианта, экспедиция подошла к южному побережью о. Земля Георга и, убедившись в отсутствии там людей Альбанова, взяла курс на Архангельск.14

Тем временем в России общественное мнение сподвигло правительство на поиски трех (!) числящихся пропавшими полярных экспедиций. По иронии судьбы, сочувствовавший Седову, но отвергший его план морской министр Иван Григорович был вынужден потратить 500000 рублей на поиски упрямого гидрографа. Помимо Седова искать предстояло команды Георгия Брусилова и геолога Владимира Русанова, также сгинувших без следа в 1912 г. В марте 1914 г. руководство спасательной операцией было поручено капитану 1 ранга Исхаку Ислямову. Помимо военного транспорта «Печора» под его общим командованием оказалось три промысловых судна, зафрахтованных в Норвегии. Барк «Эклипс» был отдан в руки прославленного ледового капитана Отто Свердрупа, шхуна «Андромеда» досталась шкиперу Григорию

Поспелову, а сам Ислямов поднял свой флаг на борту тюленеловного барка «Герта»[4]. В историю отечественных полярных исследований эта экспедиция вошла главным образом благодаря летчику Яну Нагурскому, прикомандированному к спасателям и в августе-сентябре 1914 г. совершившему ряд полетов на гидроплане Farman MF.11 вдоль западного побережья Новой Земли. Нагурский положил начало истории отечественной полярной авиации, однако не менее важной была работа радистов. Все спасательные суда были оснащены радиостанциями дальнего действия, что позволило Ислямову своевременно реагировать на изменения оперативной обстановки. Так, направляясь к Новой Земле, он получил сообщение с «Андромеды» о том, что следы стоянки «Суворина» и послания Седова обнаружены у полуострова Панкратьева. В соответствии с полученно информацией, «Герта» повернула к Земле Франца-Иосифа, разминувшись с идущим домой «Сувориным» где-то между 75 и 76º северной широты. 22 августа 1914 г. Ислямов высадился на мысе Флора, где узнал о событиях седовской и брусиловской экспедиций из ожидавших его писем. Каперанг также тщетно пытался отыскать хоть какие-то следы пропавших спутников Альбанова на Земле Георга, однако главными его подвигами стали торжественный подъем национального флага на мысе Флора и… переименование архипелага в «Землю Романовых». За тринадцать лет до того российский триколор уже взвивался над мысом Флора благодаря адмиралу С.О.Макарову, однако инициатива последнего осталась незамеченной. В условиях разразившейся мировой войны все обстояло по-другому: поступок Ислямова был благосклонно воспринят нацией как молодецкий выпад в сторону враждебной Австро-Венгрии, хотя новое название островов не прижилось. В 1915 г. «Андромеда» последней из кораблей Российский Империи пыталась посетить ЗФИ, однако льды не дали капитану Поспелову подойти к ее южным островам ближе, чем на 70 морских миль.15

Патриотическая акция Ислямова имела далеко идущие последствия для установления российского суверенитета над самыми северными островами Европейской Арктики. Однако еще большая заслуга в этом принадлежит седовской экспедиции, с честью вынесшей десятимесячное испытание холодом, голодом и цингой в бухте Тихая. Ее начальник стал для россиян тем же, кем капитан Роберт Скотт является для британцев – трагическим, но непобежденным героем полярной истории. Скрупулезные и разносторонние наблюдения Владимира Визе и Михаила Павлова явились прекрасным дополнением к работам иностранных ученых и заложили основу изучения архипелага отечественными полярниками. Материальные памятники и документы экспедиции послужили весомым подтверждением русского присутствия на Земле Франца-Иосифа. Воспользоваться этим было суждено новой власти, в 1920-х годах обратившей пристальное внимание на северные окраины страны.16

Глава 1

«Живите по-братски, работайте дружно!»

Первые годы работы станции (1929–1931)

К концу Гражданской войны оголодавшее население Советской России мечтало о сибирском хлебе, тогда как возрождавшаяся помалу экономика нуждалась в ресурсных инъекциях. Недра европейских губерний уже не могли удовлетворить растущий индустриальный аппетит. Как назло, именно к началу 1920-х гг. состояние железнодорожного транспорта республики перестало отвечать запросам промышленной логистики. Ситуация потребовала от правительства срочно заняться налаживанием арктического судоходства.

Уже к середине XVII в. северное побережье Евразии было обследовано русскими землепроходцами практически на всем своем протяжении. Тем не менее, даже 260 лет спустя попытки наладить регулярное морское сообщение с устьями сибирских рек разбивались об отсутствие в Арктике сети метеорологических станций и службы ледового мониторинга.17 Первым шагом на пути развития северной периферии стала «советизация» Комитета Северного морского пути (Комсеверпуть), созданного еще колчаковским правительством в 1919 г.[5] Постепенно расширяя свои полномочия, Комсеверпуть координировал общие усилия государственных органов и двух исследовательских организаций, одновременно учрежденных для содействия освоению Крайнего Севера.

Первая именовалась Северной научно-промысловой экспедицией (Севэкспедиция) и отвечала за развертывание комплексных научных изысканий в самых труднодоступных районах Арктики. Вторая носила оригинальное имя в духе советского новояза – Плавморнин, что означало Плавучий морской научный институт. Как и следовало из названия, институт базировался главным образом на приданных судах, занимаясь оценкой и изучением рыбных богатств Баренцева моря. Обе организации активно взаимодействовали с Академией наук при посредстве ее Арктической комиссии, учрежденной в 1914 г. и возобновившей свою деятельность при ленинском правительстве. В 1923 г. одна из экспедиций Плавморнина на борту исследовательского судна «Персей» впервые в советской истории приблизилась к берегам Земли Франца-Иосифа. Два года спустя Севэкспедиция была преобразована в Институт по изучению Севера во главе с 44-летним геологом Рудольфом Самойловичем. Под его энергичным руководством институт распространил свою деятельность на акваторию Белого, Баренцева и Карского морей, а также острова, в этих морях расположенные. От Севэкспедиции институту достался маленький флот в составе моторной шхуны «Шарлотта» и бота «Зарница». Летом 1927 г. шхуна доставила на Землю Франца-Иосифа первую советскую научную группу, совершившую две высадки на о. Нортбрука, в том числе и на мысе Флора.18

В 1920 г. наблюдения за погодой на территории от западного побережья Таймыра до западного побережья Новой Земли вели всего 4 метеостанции, организованные в 1882–1915 гг. Берега ЗФИ не видели ученых с 1914 г. и спорадические визиты специалистов Плавморнина не могли дать полное представление о природных процессах, происходящих на островах. Расширение метеорологической сети в северном направлении становилось одной из важнейших задач, решение которой имело и политическую окраску. Постоянно действующие форпосты науки на Крайнем Севере автоматически становились признаками эффективного суверенитета.19 Начиная с 1920 г. Главное гидрографическое управление ВМС республики требовало установить «радио-метеорологические станции» в двух ключевых пунктах архипелага Новая Земля – на мысе Желания и в проливе Маточкин Шар. Летом 1922 г. на Новой Земле побывал уполномоченный Совета Труда и Обороны РСФСР по вопросам Северного морского пути Георгий Красинский. По итогам поездки он представил на имя Наркомвоенмора РСФСР записку, копии которой получили Управление делами Совнаркома и Наркоминдел республики. В документе, датированном 15 ноября 1922 г., Красинский сделал упор на «продолжающийся незаконный промысел норвежцев» у берегов Новой Земли и высказал мнение, что «формально-фактическое закрепление» этих островов за Советской Россией невозможно без строительства на них радиостанции, одновременно являющейся местом постоянного пребывания представителей власти. Представление Красинского нашло полное сочувствие у управделами Совнаркома Н. П.Горбунова, а уже на следующий день было принято постановление Госплана РСФСР «О колонизации Новой Земли». В начале декабря того же года с доводами Красинского согласились участники совместного совещания представителей вышеуказанных органов и ученых. К тому времени норвежский промысел морского зверя в советских водах начал переход на концессионные рельсы и хотя бы формально перестал быть незаконным. В связи с этим совещание нашло возможным ограничиться на Новой Земле одной полярной станцией. Последняя была успешно построена в августе-октябре 1923 г. на северном берегу пролива Маточкин Шар близ выхода в Карское море.20

Норвежские зверобои с 1867 г. вели промысел на Новой Земле, а спустя двадцать лет появились и на Земле Франца-Иосифа.21 На Новой Земле это уже в конце XIX в. привело к установлению русского военно-морского присутствия и началу весьма ограниченного заселения островов большеземельскими ненцами. Разумеется, в период революционного лихолетья какой-либо контроль над островами Арктики был утрачен и западное побережье Новой Земли оказалось фактически открыто для любой деятельности иностранцев. Враждебность между Россией и Норвегией не наблюдалась и в этих условиях, хотя вопрос о статусе Шпицбергена продолжал служить камнем преткновения в отношениях двух стран. Российская Империя последовательно декларировала особый интересе к этому архипелагу на международных конференциях в 1910 и 1912 годах. В 1920 г. статья 10 Договора о Шпицбергене гарантировала русским подданным те же права, что и гражданам прочих «Высоких Договаривающихся Сторон». Тем не менее, Советское правительство поначалу отказалось признавать договор, заключенный без участия его представителей. В действительности вопрос о Шпицбергене воспринимался большевиками как часть более важной проблемы, а именно международной изоляции Советской России. Для ленинского правительства Шпицберген был шансом добиться признания своей легитимности норвежцами.

В 1921 г. две нации сделали первый шаг к восстановлению официальных отношений, заключив Предварительное соглашение. В мае 1923 г. советское правительство предоставило норвежскому предпринимателю Кристиану Кристиансену концессию на ведение китобойного промысла на Крайнем Севере и Дальнем Востоке страны. В сентябре того же года Aalesunds Rederiforenings Saelfaugruppe (Группа судовладельцев г. Олесун) также получила право на добычу тюленей и китов в водах между Кольским полуостровом и западными берегами Новой Земли. Кульминацией сближения стало официальное признание Советской России норвежской короной, за которым немедленно последовало советское признание норвежского суверенитета над Шпицбергеном и островом Медвежий.22 С другой стороны, официальное включение Свальбарда-Шпицбергена в состав Норвежского королевства 17 июля 1925 г., равно как и усиление контроля Канады над Северо-Западными Территориями в июне того же года, ускорили принятие Советским Союзом «секторальной стратегии» в его арктической политике.23 15 апреля 1926 г. Президиум ЦИК СССР особым декретом объявил территорией Советского государства «все как открытые, так и могущие быть открытыми в дальнейшем земли и острова…, расположенные в Северном Ледовитом океане, к северу от побережья Союза ССР до северного полюса в пределах между меридианом 32˚04’35» восточной долготы от Гринвича, проходящим по восточной стороне Вайда-губы через триангуляционный знак на мысу Кекурском, и меридианом 168˚49’30» западной долготы от Гринвича, проходящим по середине пролива, разделяющего острова Ратманова и Крузенштерна группы островов Диомида в Беринговом проливе».

Постановление сделало Землю Франца-Иосифа частью арктических владений СССР, на что норвежское правительство поначалу никак не отреагировало[6]. Сам архипелаг оставался вне всякого контроля со стороны СССР и события, изменившие эту ситуацию, лишь частично имели отношение к Норвегии.24 В начале 1928 г. генерал Умберто Нобиле анонсировал план новой воздушной экспедиции в Арктику. Во советских властных структурах с большим удивлением обнаружили, что итальянец собирается лететь к ЗФИ и даже к «Земле Николая II» – ныне Северная Земля. Последняя была впервые замечена русскими гидрографами к северу от Таймыра в 1913 г. и с тех пор оставалась совершенно необследованной.25 15–18 мая 1928 г. дирижабль «Италия» под командованием Нобиле совершил 60-часовой полет из Кингс-Бея (ныне Ню-Олесун) на Шпицбергене к западному побережью Северной Земли через Землю Франца-Иосифа. По пути экипаж дирижабля активно занимался аэрофотосъемкой и собирал научную информацию. После крушения «Италии» 25 мая 1928 г. Советский Союз сыграл ключевую роль в международной спасательной операции, послав в Арктику четыре судна, два самолета и 138 человек личного состава. Большинство уцелевших при аварии дирижабля было подбрано ледоколом «Красин», однако судьба 6 итальянцев оставалась неизвестной, что побудило советскую экспедицию распространить поиски на Землю Франца-Иосифа. Основную работу по осмотру островов архипелага выполнила команда ледокольного парохода «Г. Седов». В конце сентября 1928 г. ледокол «Красин» также посетил западные острова ЗФИ. 21 сентября руководитель экспедиции Рудольф Самойлович организовал высадку на мысе Ниля (о. Земля Георга), где был поднят советский флаг и устроен склад продовольствия. За полтора месяца до этого, в начале августа 1928 г., капитан «Седова» Владимир Воронин с подчиненными высаживался на мысе Лофли в южной части Земли Александры и мысе Иохансена на западном берегу Земли Георга.26

Арктические амбиции Италии не могли не привлечь пристальное внимание Москвы. В 1899 г. итальянская экспедиция герцога Аббруцкого в числе первых исследовала архипелаг и даже за четверть века до этого, в 1873–1874 гг., разноязыкие первооткрыватели островов – австрийцы, чехи и хорваты – объяснялись между собой на итальянском! Все эти обстоятельства были учтены Совнаркомом СССР при подготовке постановления «Об усилении научно-исследовательской работы в арктических владениях Союза ССР», обнародованного 31 июля 1928 г. Так называемая Арктическая комиссия Совнаркома под председательством известного военного деятеля Советской России Сергея Каменева была сформирована для контроля за выполнением научных планов. В августе 1928 г. советская активность в Арктике получила освещение на страницах ведущей норвежской газеты Aftenposten.27 В начале декабря того же года Арктическая комиссия признала строительство постоянной «аэрогидрометеорологической и радиостанции» на Земле Франца-Иосифа делом «вполне своевременным, подлежащим обязательному и безотлагательному осуществлению». Уже в феврале 1929 г. С. Каменев представил проект станции на утверждение СНК, Наркомата финансов и Наркомата иностранных дел. Проект был подготовлен Институтом Севера в сотрудничестве с Академией Наук СССР, а в сопровождавшей его записке говорилось:

«Земля Франца Иосифа представляет собой наиболее северное из известных человечеству пространств суши, расположенных в европейско-азиатском секторе арктической части земного шара. Положение этой земли обусловливает ее значение, как опорного и контрольного пункта на будущих трансарктических воздушных путях… Для нас же важно: 1) чтобы грядущие трансарктические пути не строились помимо или, тем паче, против СССР и 2) чтобы данные пути содействовали вовлечению в сферу полезной эксплуатации потенциально богатых областей Советского Севера… Одной из форм нашей активности является сохранение и закрепление за СССР тех отдельных участков суши, которые смогут служить опорными пунктами на намечающихся арктических воздушных линиях. В последнем отношении существеннейшее значение приобретает закрепление наше на Франц Иосифе. Располагая контрольными базами на этой земле и на острове Врангеля, мы как бы замыкаем фронт на евразийском участке трансарктических воздушных путей».

С точки зрения предсказания погоды ЗФИ обладала преимуществом архипелага, расположенного «по северную сторону полярного климатологического фронта, в Баренцевом море, в районе которого… циклоническая деятельность развита чрезвычайно сильно».

Общие расходы на строительство и круглогодичное содержание новой станции Комиссия оценила в 207000 рублей. Организации, занимающиеся изучением Севера, даже совместными усилиями не могли предоставить столь внушительную сумму. На помощь пришел Совнарком СССР, постановивший выделить необходимые средства из своего резервного фонда. Штат будущей станции должен был состоять из 8 человек – начальника (он же аэролог или метеоролог), гидрометеоролога, врача, радиооператора, механика, повара-«служителя» и «собачника» (т. е. каюра, ответственного за содержание, подготовку и использование собачьей упряжки). Планировалось, что начальник зимовки будет параллельно выполнять обязанности одного из метеорологов, а врач возьмет на себя программу исследований в области биологии. Хотя станция проектировалась, как комплексная научная база с обширной программой наблюдений, начать решили с малого. Смене первого года вменялись в обяззаность ординарные метеорологические и шаропилотные наблюдения, тогда как освоение новых научных дисциплин должно было происходить по мере оборудования новых лабораторий и увеличения личного состава.28

5 марта 1929 г. план предстоящей экспедиции на ЗФИ был утвержден в Совнаркоме СССР. На первую годичную вахту на островах отправлялись семеро:

Петр Илляшевич – начальник станции, гидрометеоролог Георгий Шашковский – геофизик, гидрометеоролог Борис Георгиевский – врач-хирург и натуралист Эрнест Кренкель – радист Михаил Муров – механик Владимир Знахарев – повар Алексей Алексин – «служитель» и каюр

В 1920-х гг. пресловутая «политическая бдительность» еще не играла особой роли при отборе полярных кадров, поэтому первая смена полярников ЗФИ включала представителей разных социальных групп, от крестьянина до бывшего аристократа. Механик Муров, первым зачисленный в команду благодаря своему давнему знакомству с В. Визе, участвовал в Гражданской войне в рядах красной кавалерии, ходил матросом на торговых судах и обожал то, что сейчас принято называть экстремальным туризмом.29 Тридцатилетний Петр Илляшевич являл собой еще более колоритную фигуру. Он был сыном известного петербургского правоведа и религиозного писателя Якова Илляшевича, принадлежавшего к древнему польскому шляхетскому роду. Как и его старший брат Валериан, Петр готовился к военной карьере и окончил Пажеский корпус в составе его последнего царского выпуска в феврале 1917 г. Революция резко изменила жизненные планы семьи: уже в 1918 г. Петр вместе с отцом участвовали в экспедиции Академии наук в Карелию. Вскоре после этого родители и большинство родственников П. Илляшевича покинули Советскую Россию, а сам он работал в сфере строительства вместе с двоюродным братом, инженером Евгением Илляшевичем. В середине 1920-х гг. один из друзей детства, назначенный начальником станции «Маточкин Шар», предложил П. Илляшевичу попробовать себя в полярных исследованиях.30 На «Матшаре» начинали свою полярную карьеру и двое подчиненных Илляшевича – геофизик Г. Шашковский и радист Э. Кренкель. В своей любви к Арктике последний был подстать будущему начальнику: после первой же зимовки на Новой Земле Кренкель даже вытатуировал на предплечье очертания этого архипелага. Позднее радист так описывал Илляшевича в своих воспоминаниях:

«По внешнему облику он выпадал из нашей компании: был маленького роста, изящен, с грациозной походкой… Он одевался довольно необычно для того времени. Костюм, белая рубашка, галстук бабочкой, шляпа и тросточка. Был Илляшевич чрезмерно вежлив, чрезмерно интеллигентен в обращении, но мы его слушались. Несмотря на то, что он был немножечко смешной, у нас сложились отличные взаимоотношения. Мы его не обижали, и он нас не обижал. Одним словом, ладили». 31

Немец по происхождению, Кренкель вырос в культовую фигуру советских полярных исследований и принадлежал к верхушке советской арктической элиты. Что касается Илляшевича, он участвовал в Великой Отечественной войне в звании инженер-капитана и отличился при обороне Ленинграда. Геофизик Г. Шашковский и врач Б. Георгиевский отдали многие годы жизни и работе за Полярным кругом, не добившись, впрочем, столь громкой славы, как Кренкель.

Подготовка экспедиции двигалась медленно. В конце февраля 1929 г. директор Института Севера находился в командировке в Германии, а его заместитель Семен Миттельман совершенно не знал о каких-либо планах правительства относительно ЗФИ. В процессе завязавшейся переписки Ефим Воронов – глава Отдела научных учреждений СНК СССР и один из правительственных кураторов экспедиции – сумел сдвинуть дело с мертвой точки. Находившийся в Милане Р. Самойлович также держал руку на пульсе, подыскивая необходимые для будущей станции научные приборы. Тема предстоящей экспедиции была затронута Самойловичем в беседе с председателем Миланского автоклуба Артуро Мерканти. Будучи влиятельным человеком в мире итальянской авиации, последний выразил надежду, что советские полярники продолжат попытки отыскать следы пропавших в 1928 г. аэронавтов «Италии» и гарантировал предоставление экспедиции двух легких аэропланов. Самойлович рекомендовал Воронову принять предложение, однако, по политическим соображениям, оно было отвергнуто. Тем временем ученый совет Института Севера сделал Владимира Визе ответственным за организацию экспедиции в отсутствие Самойловича.32 Даже заручившись поддержкой Осоавиахима – мощной общественной организации, в 1928 г. оплатившей советское участие в поисках Нобиле, – институт был вынужден обращаться за помощью направо и налево.

9 марта 1929 г. первые слухи о готовящемся десанте на ЗФИ всплыли на страницах советской прессы: «Красная Газета» опубликовала заметку, утверждавшую что ледокольный пароход «Малыгин» вскоре отправиться к островам с тремя сотнями колонистов на борту! Так как реальный план не относился к секретам правительства, достоверная информация о нем вскоре также стала достоянием гласности. Институт рассчитывал, что экспедиции будет предоставлен «Красин», однако летом 1929 г. ледокол был занят проводкой судов 9-й Карской экспедиции к устью Енисея. В феврале было окончательно решено, что строителей и зимовщиков будущей станции доставит на ЗФИ ледокольный пароход «Г. Седов». Его капитан В. Воронин принадлежал к потомственным поморским судоводителям и приходился племянником тому самому Федору Воронину, который в 1874 г. выручил на Новой Земле австрийских первооткрывателей Земли Франца-Иосифа.33

«Седов» был вполне подстать Воронину – крепкий пароход водоизмещением 3000 т, построенный в 1909 г. по заказу тюленеловов Ньюфаундленда. Ледокольные обводы носа, ледовый пояс обшивки толщиной в дюйм и компаунд-машина мощностью 2360 л.с. позволяли

«Седову» уверенно работать среди самых сплоченных ледовых полей весеннего Беломорья. Пароход был приобретен царским правительством в разгар Первой мировой войны для обеспечения ледовой навигации на подступах к Архангельску – одному из немногих портов Российской Империи, открытых для военных поставок союзников. В конце 1920-х гг. имя, данное судну в честь первого русского исследователя ЗФИ, делало выбор «Седова» идеальным для экспедиции.34 Опасение специалистов вызывало только одно, а именно реальное состояние ледокола. Ежегодная работа на тюленьих промыслах в северной части Белого моря привела к сильному износу корпуса, особенно в носовой части. Сотни заклепок и несколько листов обшивки подлежали срочной замене, однако плановый ремонт в 1929 г. был выполнен крайне некачественно. Размещение строительных материалов и прочего имущества экспедиции, равно как и ее личного состава, стало еще одно геркулесовой задачей. Твиндеки были разделены деревянными перегородками на «каюты», рассчитанные на 4–5 человек, обреченных на постоянную жару в силу близости котельного отделения. Часть экспедиционных грузов предстояло разместить на открытых палубах, однако их доставка в Архангельск сильно запаздывала. Понукая поставщиков, штаб экспедиции одновременно разбирался со строителями, не гарантировавшими своевременное изготовление сборных каркасных зданий станции. В конце концов, проект был изменен в пользу традиционных рубленых домов русского типа – как выяснилось в дальнейшие годы, это было наилучшее решение.35