bannerbanner
Железная дорога, или Жди меня, Женька
Железная дорога, или Жди меня, Женька

Полная версия

Железная дорога, или Жди меня, Женька

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 3

А жена твоя пятый год лежит,

Во сырой земле под березонькой…

Полковник запаса раздражённо сплёвывает и, обернувшись, ища взглядом цыганку в толпе, бормочет:

– Тьфу на тебя, дура, прицепилась песенка, теперь буду мурлыкать целый день.

Вообще-то с начала восьмидесятых годов тут мало что изменилось. Тот же терминал, здания и привокзальная площадь. Как будто время остановилось на этом перекрестке воздушных путей. Отсюда, когда-то курсантом, Олег улетал в очередные отпуска.

Период отпусков во всех военных училищах практически был в одно и тоже время. Нахлынувшие воспоминания не отпускали., и полковник запаса, прикурив сигарету, присел за одним из столиков летней забегаловки, заказав кофе и тарелочку шашлыка.

1982 год. Аэровокзал кишит курсантами. Общевойсковые погоны смешиваются с чёрными погонами артиллеристов. Зелёные погоны курсантов пограничников мелькают вперемешку с краповым цветом. Собираясь в кучки, отпускники ждут своих рейсов. Тут же лениво бродит патруль, изредка проверяя документы.

Любимое место всех курсантов – это кафе с космическим названием «Галактика». Там собираются все. До горбачёвской перестройки в нём отпускают на разлив. Пропустив стаканчик-другой, курсанты собираются при входе и, на великое удивление и радость редким иностранным туристам, взявшись за руки, как вокруг новогодней ёлочки, разомлевшие от счастья отпускники кружат хоровод.

Патруль находится в стороне. Сейчас никого не отобьёшь – дружба всех родов войск. Капитан, старший патруля, будет упорно ждать, когда все курсанты разлетятся в отпуска и на территории порта останутся единицы. Вот тогда-то и запишут замечания в отпускные удостоверения о грубых нарушениях формы одежды и воинской дисциплины. А некоторых самых буйных, прервав отпуск, отправят назад по училищам.

***

Патруль стоит неподалёку. Курсанты, взявшись за руки, кружат хоровод вокруг «Галактики». Хоровод не простой, а человек под триста. Мелькают разного цвета погоны. Кружатся курсанты в три кольца. Первое движется вправо. Второе влево. Третье вправо.

На площади с фотоаппаратами стоят темнокожие туристы. Широко открыв глаза и обнажив белые зубы, они фотографируют необычный «Русский хоровод».

– Что это, сэр? Новый год?

– Нет, сейчас февраль. Наверно, Масленица.

– О! Это похоже на боевую пляску наших апачи, – щёлкая затвором фотоаппарата, предлагает свою версию третий.

– Они едут воевать в Афганистан?

– Нет, они радуются, что едут в отпуск.

– Что за песню поют эти русские военные?

– Поют, что они космические дети, – ворочая сигарой во рту, объясняет турист, немножко понимающий сложный славянский язык. И, подумав, дополняет:

– Они все дети галактики. Но галактика в данном случае не космос, а название пивнушки, вокруг которой эти дикари пляшут, крича, что они её дети. Если я, конечно, правильно их понял, господа.

Туристы хором удивляются:

– Ви киндер пивнушки? О! Этих русских так трудно поняйт!

А курсанты уже раскружились не на шутку. Хор голосов истошно вопит:

– Мы дети галактики, и самое главное…

Кафе «Галактика» переименуют в начале перестройки. Коммунистическая партия, борясь за трезвый образ жизни всей нашей необъятной страны, никак не могла допустить и мысли, что где-то в галактике или вблизи её кто-то осмелится употреблять спиртное и тем более водить хороводы. В те времена, приземлись бы на территорию СССР инопланетяне, и тем, наверно, не налили. А память о космических мальчиках, детях «Галактики» в курсантских шинелях, остаётся в наших сердцах навсегда.


Глава третья.

«КАТАЛЫ И АВТОМАТ КАЛАШНИКОВА»


Барсуков, допив кофе, идёт по площади. А вот и другое летнее кафе, где в две тысячи шестом году картежники обыграли в карты бойца его оперативной группы. Ничего не изменилось… Ничего.

2006 год. Вещевые мешки. Каски. Большая группа людей в камуфляжной форме на привокзальной площади.

– Что за шум, а драки нету? – подходя к группе подчинённых, интересуется Барсуков.

Удав, командир сводной огневой группы, здоровенный боец с квадратной физиономией, показывая пальцем на худенького молодого сотрудника, докладывает Барсукову:

– Командировочные проиграл, дятел!

– Ты где успел-то? Ведь только что из самолета вышли? – удивляется полковник.

Воин показывает рукой на кафешку:

– Вон там! В карты.

Барсуков просит присмотреть за его сумками и, закинув автомат за спину, быстрым шагом идёт в сторону кафе. За ним трусцой бежит виновник торжества.

Пройдя под летний навес, пристроенный к забегаловке, Олег подходит к трём кавказцам, которые, нагло улыбаясь, сидят за круглым столиком. Один из них тасует колоду карт.

Барсуков, улыбаясь, глядя на армянина с картами, стараясь выглядеть лохом педальным, наивно спрашивает:

– Эй, христианин! Почто маленьких обижаешь?

Армянин, передёргивая колоду, скинул три карты на столик. Перевернул.

– Всё честно! Вот, две чёрний, один красний! Твой солдат сам согласился играть!

– Это, правда? – интересуется Олег у сотрудника.

Молодой боец, опустив голову, шепелявит под нос:

– Да, Анатольич, сам. Сначала выиграл тысячу, а потом пять штук спустил.

Полковник возмущенно обращается к бойцам за его спиной:

– Я же вам говорил, в Минводах к цыганкам и картёжникам не подходить!

Олег присаживается на свободный стул за столик к лицам закавказской национальности.

– А какие правила у вашей игры?

– Хочешь попробовать, командир?

– Да вообще-то можно. Почему бы нет? Только когда попадёте, не плакать! Лады

– Э! Обижаешь, начальник! Кому как повезёт! Угадаешь красную – деньги твои. Угадаешь черную – мои. Всё просто. Без обмана, командир.

– А шельмовать можно?

– Шельмуй, начальник, всё равно не поможет!


Эти каталы, осевшие в кафешке, развели на бабки ни одну сотню таких вояк. Аэропорт Минеральные Воды был выгодным местом для картёжников. И вновь они, предвкушая легкий выигрыш, откинувшись на спинки стульев, беспечно рассмеялись.

А Барсуков, оглянувшись, подмигнул стоящим за его спиной бойцам своего отряда, и вслух проговорил:

– Если проиграюсь, то до Грозного из Минвод доберусь и без денег. А выиграю, то ставлю отряду ящик пива.

И, потирая ладошки, добавил, смеясь, обращаясь уже к шулерам:

Сейчас я вас голыми в Африку пущу!

Картежники радостно загалдели, обращаясь к сотрудникам стоящим за спиной полковника:

– Ай, молодец! Смелый у вас начальник!

Удав, наклонившись к уху Барсукова, предложил:

– Может, так, без игры, тромбанем наглецов?

– Нет, тромбануть это разбой, то есть уже криминал. Мы их и так накажем, без мордобоя разведем, как Колумб папуасов. .

И, обращаясь к каталам, Олег спросил:

– Ставка какая?

– По сто рублей для начала.

Кивнув головой, полковник согласился, кидая на стол помятую сторублёвку:

– Давай, тасуй свой пулемет!

Картежник скинул три карты. Олег, долго присматривался, как будто желая угадать, какая из них будет красная.

– Давай, давай! Какая красний? – поджучивали каталы.

Полковник, поправив автомат, который был взят в положение за спину, передразнивая и коверкая язык, ткнул пальцем в карту:

– Вот! Этот красний.

– Вай! Вай! Совсем не угадал, эта чёрний! – катала перевернул красную карту рядом и забрал себе сторублевку. – Вот красний!

Барсуков, оборачиваясь к сотрудникам, разочарованно вздохнул:

– Ты смотри! Не угадал!

Армянин вновь раскинул три карты перед полковником:

– Давай да, ещё попробуй! Видишь? Всё честно!

– Я с детьми не играю!

– Почему, дорогой?

– По сто рублей только в детском садике играют! Вон моего-то бойца на пять тысяч обули, а с полковником играть боитесь?! Вы ещё со мной на щелбаны поиграйте!

– Твоя ставка, командир?

Барсуков демонстративно вынул купюру достоинством пять тысяч рублей и небрежно бросил её на стол.

Три картёжника жадно впились в неё взглядом. Такого наивного лоха они не видели уже около месяца. Последний был пьяным капитаном, но этот же трезвый?

– Пять штук моя ставка. Ваш ход, граждане закавказской национальности, – улыбнулся полковник, как бы подтверждая, что он действительно потерял голову.

Армянин достал свою купюру, раскинул карты и, ехидно улыбаясь, отвалившись на спинку стула, стал ждать результата. Барсуков вновь поправил за спиной автомат и указательным пальцем ткнул в карту.

– Эта красний!

Армянин отставил чашечку кофе в сторону и удивленно взвыл:

– Вай, угадал! Вай, угадал! Давай ещё!

А командир отряда, взяв в руки две пятитысячные купюры и осмотрев их, швырнул обратно:

– По десять тысяч! Давай?!

Шулер раскинул карты:

– Оп-па!

– И голым в Африку пущу!

С этими словами Олег встал и, показав на карту пальцем, не переворачивая её, забрал все четыре пятитысячные купюры со стола. Небрежно положив их к себе в карман, он пошел на выход.

– Вай! Давай ещё! А??? – завопили жалобно картежники.

Барсуков вернулся и, вновь поправив за спиной автомат, поднёс указательный палец к носу армянина, задев им кончик его длинного шнобеля, на котором заблестело пятно ружейного масла.

– Я своё отыграл. Все слышали, что они сами разрешили мухлевать?

– Да, слышали, – дружно загудели зеваки.

Барсуков, разводя театрально руки, улыбнулся каталам:

– Мент родился – армян заплакал.


Полковник вернул пятитысячную купюру сотруднику:

– Учись, сынок, пока я жив! Жизнь не институт, тут думать надо!

Остальные пятнадцать тысяч рублей он положил в карман своей разгрузки.

– Это на ящик пива и резиновую бабу. Буду вам выдавать её по графику, как-никак на шесть месяцев заезжаем, – объявил он бойцам своего отряда.

– Что, правда, что ли, резиновую женщину выдают? – удивился сержант, радуясь возврату денег.

– Ага! По списку и по алфавиту. Как же без этого? На войне это дело не зазорно. Одна на всех, мы за ценой не постоим, – смеясь, подтвердил Удав и, хлопнув молодого сотрудника по спине, добавил: – Да пошутил командир, пошутил, он жадный, бабу в жизни не купит, его на банку вазелина не раскрутишь. Вот солидол со ступицы БТРа и берём для нужд интимных.

– Я не жадный, я экономный, – откликнулся командир, услышав, как Удав подтрунивает над своим подчинённым.

Олег подошёл к своим вещам, прикурил, а через несколько минут из шашлычной раздалась громкая речь на армянском языке. Это ругались облапошенные картёжники, рассматривая на солнце свои же карты. На двух картах блестели пятнышки ружейного масла. Пятно на рубашке карты красной масти стояло посередине.

Вскоре подошли машины. Отряд быстро погрузился в транспорт, и привокзальная площадь перед аэровокзалом опустела.


ЧАС СПУСТЯ

Кузов автомобиля. Бойцы сидят на лавках вдоль бортов. Молодой сотрудник обращается к Удаву:

– А где наш командир в карты так научился играть?

– А он и не умел! Ты так и не въехал, что наш командир в кафешке отчебучил?

Удав засовывает свой указательный палец в дульный тормоз-компенсатор автомата, и демонстративно поднимает его вверх. Потом проводит им по носу бойца. Все смеются. На кончике носа у воина блестит масляное пятнышко.

– Оружие любит чистоту, ласку… и смазку!

Удав, улыбнувшись, попросил Барсукова:

– Ты, командир, лучше расскажи, как духа завалил, у которого автомат не смазанный был.

– Да ну тебя к лешему! – отмахнулся полковник от сослуживца.

Но бойцы уже хором требовательно настаивали, чтобы полковник рассказал им о духе. Тем более многие ехали в первый раз.

Барсуков прикурил сигарету, затянулся, и, выпустив несколько колечек под тент, начал рассказ.

– Мы тогда зачищали улицу Сайханова. Подошли к одному из частных домов. Я аккуратно прошел на веранду, Удав сзади прикрывал. И показалось мне, что шорох какой-то за дверями. Пинаю ногой дверь, вхожу и вожу стволом. Вдруг, вижу, стоит боевик напротив! Грязный, небритый, на башке шапка вязаная вся прожжённая. Глаза круглые от испуга. Стоит, сидор, и автомат на меня направил. Ну, я и нажал курок. А выстрела-то нет!

Дух тоже нажал, и у него автомат не стреляет. Передергиваем мы с ним затвор одновременно. Нажимаю на курок и вижу, как из дула автомата боевика тоже вырвалось пламя.

– Та-Та-Та-Та-Та!

– Ну, блин! – успеваю подумать. – Прощай, мама!

Выпустил я все сорок пять патронов, магазин-то от РПК был. Приглядываюсь сквозь дым, а дух как-то рассыпаться стал на какие-то квадратики, треугольники, многоугольники.

– Так вот, она, какая смерть-то! – успеваю подумать, – ведь не больно совсем, только дым и дух рассыпается.

Рассеивается пороховой дым, а боевика-то и нет вовсе. Только его грязные кирзачи стоят напротив!

– Блин? Босиком, что ли, удрал?

А за спиной Удав хохочет. Вот думаю: «Убили меня, а он ржет как лошадь Прживальского!»

Только Удав по плечу меня сзади хлопает и в ухо кричит:

– Анатольич, хорош по зеркалу лупить-то!

И под хохот сослуживцев Барсуков закончил:

– Я ведь тогда с дури дверцу шкафа расстрелял. После этой истории стал всегда оружие чистить и бриться, чтобы больше себя за моджахеда не принять…


МИНВОДЫ. 2009 год.

Барсуков с сумками проходит мимо армянского кафе. Там так же мирно сидит троица старых знакомых. Олег усмехается. Не признали.

Тут его окликают по фамилии:

– Барсуков! Где тебя черти полосатые носят?

Олег поворачивается к жигулёнку с кубиками на крыше. Салават Насыров, постаревший и полысевший, улыбаясь, выходит из автомобиля.

– Я тебя битый час ищу. Нас уже полдня замполит батальона ждёт в Винсадах.

Бывшие курсанты обнимаются. Салават включает передачу. Шестёрка выезжает с привокзальной площади.


Бывший замполит четвёртого батальона Геннадий Петрович Сапрыгин проживал рядом с Пятигорском. Его-то и ехали навестить друзья.

Олег, разглядывая в окно проплывающий пейзаж, спрашивает у однокашника:

– В Орджо когда поедем?

– День-два отдохнём и двинем. Только сейчас он Владикавказ называется.

– Знаю. Для меня он навсегда останется Орджо…

– Надолго приехал-то?

– Нет. Недельку отдохну и назад. У меня ж голуби, сосед присматривает. Но на него надежды мало. Как-то попросил присмотреть, когда в Казахстан ездил. А он на стакан сел. Воду забыл долить в поилку, все пискуны передохли. Переживаю.

– Я помню, ты ещё в училище на крыше подкармливал голубей.

– Я и в войсках держал, где была возможность. Из-за них, родимых, в Таджикистане с духами чай попил за одним столом. Голубя солдаты на Блок Пост притащили, раненого соколом. Вот я, дурень, и поехал отдать хозяину-чайханщику. Тот обрадовался, давай чай, мёд, сладости выставлять. Тут заходят бородатые, автоматы к соседнему столу приставили и тоже пожрать заказывают. На нас кивают, интересуясь, мол, кто такие?

Чайханщик отвечает:

– Русские, голубя принесли.

Бородачи одобрительно кивают головами.

Я-то думал, это ополчение или ещё какая-то самоохрана. Их там, тогда как собак нерезаных было. И все с оружием да при знаменах.

Подсаживается один постарше и на фарси мне давай рассказывать, что у него голуби самые лучшие в провинции. Чайханщик переводит. Я как про провинцию услышал, так и в пот бросило. Духи афганские! А у меня один пистолет на боку и граната в УАЗИКЕ под сидением. Во, думаю, встрял! Сейчас башку отрежут и фамилии не спросят.

А он похлопал меня по плечу и говорит дружелюбно:

– Ты кафтар боз, я кафтар боз, воевать не надо, ходить в гости надо! Афганистан ходи, голубей дам. Хороший кафтар у меня. Барашка кушать будем.

Я аж чаем поперхнулся, типа как в фильме «Бриллиантовая рука» – «Приезжайте к нам на Колыму!» Но вежливо улыбнулся и предложил:

– Мы уж там были. Ты лучше в Казахстан приезжай. Я тебе своих подарю. И карам-шорпой угощу.

Дух расхохотался:

– Карам-шорпа не вкусно, мясо совсем мало.

Ушли они, попив чая, а я ещё долго встать с лавки не мог, ноги как ватные стали. Ни себе чешуя, сходил за пряниками. Кафтар бозник полоумный. Сам чуть не попал, и солдата-водилу чуть не подставил.

– Ну, кафтар, я-то понял, что это голубь. Кафтар боз – голубевод. А карам-шорпа, это что?

– Это так они наше первое блюдо прозвали. Карам переводится – капуста, шорпа – бульон. Они в шутку так наше кушанье называли. Мяса там-то в натуре не было. Откуда в солдатских щах мясо-то? Вот, друзья по оружию, на дружественных обедах и хлебали карам шорпу.


Глава четвертая.

«ПОЛКОВНИКИ НЕ БЕГАЮТ»


Салават ведет автомобиль. Олег сидит на переднем пассажирском сидении. Впереди, на перекрестке, наряд ДПС.

– Пристегнись, индейцы стоят.

– Не положено, – отмахивается от друга Барсуков.

– Почему?

– Согласно пунктам устава Сухопутных войск, полковникам пристегиваться и бегать запрещено.

– А что так?

– В мирное время это вызывает смех, а в военное панику.

Оба хохочут.


Автомобиль проезжает мимо наряда. Инспектора стоят, рассматривая поток автотранспорта. Насыров, смеясь:

– Они фуру ждут.

– Если водитель и пассажир не пристёгнутые, значит, всё нормально. Русская логика, – делает предположение Олег.

– Так, может, полковники и без парашютов прыгают?

– Прыгать не прыгают, а летают – это точно, – улыбается Барсуков, окунаясь в прошлое.

***

1993 год. Район Тахта Базара.. Пост. Советско-афганская граница.


Колхоз им. Чапаева.

Толстый председатель колхоза, важно, по-хозяйски, заложив руки за спину, идет по аулу. Ему кланяются колхозники. Здороваются. Председатель подходит к крыльцу сельского совета.

Во дворе стоит верблюд, привязанный к глиняному забору. Водитель крутит рукоятку кривого стартёра, пытаясь завести старенький ГАЗ-52. Тихое и спокойное туркменское утро. Кричат петухи, тявкают собаки.

Внезапно тишину жизненного уклада нарушает рокот вертолёта. Проносится тень МИ-8. Раздается свист падающей бомбы. Председатель падает на землю, прикрыв бритую голову руками. В кучу навоза за дувалом плюхается пустая бутылка из-под водки. Председатель открывает глаза. Встаёт, отряхивается тюбитейкой, Смотрит по сторонам и грозит вослед вертолёту кулаком:

– Я вашу маму любил!


Военный аэродром. Туркмения. Час спустя…

Группа солдат во главе с капитаном Барсуковым, в полной амуниции, пригибаясь, бежит к вертолёту Ми-8. В открытые двери, махая руками, торопит лётчик, показывая на часы. Солдаты по очереди заскакивают в вертолёт и рассаживаются на лавочках вдоль бортов. Олег запрыгивает последним. Двигатель вертолёта набирает обороты, и машина, плавно двигаясь вперёд, начинает подъём.

Второй лётчик кричит командиру, кивая головой в сторону кабины:

– Давай к нам!

Барсуков встаёт и, опираясь на плечи своих солдат, проходит к пилотам.

Первый предлагает:

– Держи контрабас.

Он протягивает фляжку. Второй пилот угощает галетой из сухого пайка.

Олег видел пьяных танкистов и водителей. Видел даже машиниста паровоза, синего, как туркменское небо. Но пьяных в хлам летчиков он созерцал впервые. Самое абсурдное в этой ситуации было то, что вертолётчики не находились где-то там за облаками, как поётся в песне, а управляли вертолётом, в котором летел капитан и его подчинённые.

– Нет, я не буду! Да и вы бы завязывали!

– Ну как хочешь. Хозяин барин. Наше дело предложить – ваше отказаться.

Второй лётчик, засовывая демонстративно в рот галету, и отодвинув Барсукова, проходит в салон. В районе хвоста он берёт парашюты и кидает под ноги солдатам.

– Надевайте.

Воины крутят парашюты и пытаются их нацепить.

– Они что, парашютов никогда не видели?

– А где бы им их показывали? Пехота! Они противогазы-то толком не умеют надевать, а ты парашюты им суёшь! – заступается за своих бойцов Олег.

Второй пилот пытается надеть парашют на одного из солдат. Кряхтит. Дёргает за лямки. Крутит пряжки. Потом снимает полуодетый парашют с воина и опять кидает все парашюты в хвост вертолёта. Кричит Барсукову:

– Толку от них всё равно нет, они с восьмидесятого года не перебирались. Валяются себе в хвосте, да валяются.

– Что, ни разу не пригодились?

Второй летчик суеверно крестится:

– Тьфу на тебя!

Шатаясь, лётчик проходит в кабину пилотов.

Барсуков присаживается на лавочку к солдатам и закрывает глаза, пытаясь уйти от действительности. Солдаты дремлют.

Интересное существо солдат. Он умудряется спать лёжа, стоя, сидя. Даже на посту в карауле, забив огромный гвоздь в столб постового грибка и повесив тулуп за петлю, он в нём висит и спит. И сейчас, когда они летят на боевое задание, вроде бы волноваться нужно, ан нет. Спят соколики, как дети малые, чмокая губёшками.

Внизу проносится пустынный пейзаж. Тень от вертолёта, как верная собака за охотником, гонится внизу, чуть сбоку, следом по барханам. Вертушка идёт на минимальной высоте.

Неожиданно вертолёт резко ложится на левый бок и идёт на снижение. Солдаты, сидящие напротив Барсукова, падают с лавочки. Вертолёт выравнивается на секунду и с таким же креном заваливается на правый борт. Теперь уже Барсуков с солдатами с левого борта валятся на пол. Вертолёт бросает то влево, то вправо. Олег, переползая через пытающихся подняться солдат, на корточках двигается к кабине пилотов. Экипаж держится вполне уверенно.

Второй пилотк в азарте орёт командиру:

– Заходи ещё!

– Сейчас её сделаем! – кивает первый.

Внизу по степи носится перепуганная лисичка – корсак. Вертолёт вновь разворачивается и движется на очень малой высоте за ней. Бедный зверёк, устав от погони, начинает вертеться на месте. Загнали.

И тут под носом у первого лётчика появляется кулак Барсукова. В кулаке зажата наступательная граната.

– Вашу Машу! Взорву к едрене-фене! Летите по курсу! У меня в салоне все солдаты обрыгались!

Первый лётчик выравнивает машину и ложится на курс. Бойцы поднимаются с пола и рассаживаются на скамейки.

– Вставь кольцо, идиот!

– Потерял я его, пока к кабине полз!

– Выкидывай её на хрен!

Барсуков покачиваясь, пробирается к открытой двери вертолёта. Швыряет гранату за борт. Вертолётчики облегчённо вздыхают:

– Пошла, родимая!

– Твою мать! – кивком головы командир показывает на строения и кошары, промелькнувшие под брюхом вертолёта.


Собрание колхозников. Туркменская мазанка. В президиуме толстый и важный председатель вытирает свою потную шею носовым платком. На столе графин с водой. В зале колхозники на стульях. Рядом с трибуной тумба с гипсовым бюстом вождя пролетариата, почему-то сильно похожего на председателя колхоза. Прямо над бюстом вождя революции вешалка, на которой весит расшитая золотом тюбетейка председателя. За окном видно, как водитель крутит рукоятку кривого стартера пытаясь завести старенький ГАЗ-52. Рядом стоит привязанный к глиняному забору (дувалу) верблюд. В здании сельсовета напряженная обстановка.

Председатель строго, громко, назидательно, демонстративно загибает пальцы на руке:

– Машина поломался! Совсем мотор заглох! Кипел совсем! Надои шубата пошёл на низ! Доярки сволочь! Спят до обед! Сторож старый дед совсем! Пять кубов доска шайтан со склада украл, глухой, не слышал, как вор идёт! Всё плохо! Совсем мне уходить скоро! Красный книжка заберут?!

С любовью смотрит на бюст Ленина.

– И из партия нагоняй! Кто мой семья кушать приносить будет?

При этом, отсчитывая очередной недостаток, загибает ещё один палец.

Он в ярости стучит кулаком. Колхозники вжимают головы. Председатель стучит двумя руками по столу. Графин прыгает. Колхозники прячутся за спинами передних.

И тут раздаётся громкий рокот пролетевшего вертолёта, а за ним свист падающей бомбы.

Колхозники падают на глиняный пол. Видны только спины в полосатых халатах.

Взрыв во дворе. Бу-бух! Верблюд , привязанный к дувалу, срывает поводья и убегает вслед за вертолётом, который, оставляя чёрный выхлопной дым, уходит на бреющем. Газ-52 неожиданно заводится. На бюст вождя падает тюбетейка, и он теперь становится как две капли воды похож на перепуганного председателя. Председатель выползает из-под стола, отряхивается от штукатурки. Посмотрев на свою левую руку с четырьмя загнутыми пальцами, громко возмущается, загибая пятый:

– И этот вертолет, я мама любил!


СТАВРОПОЛЬЕ. 2009 год.

Салават смеется:

– Ну, ты, Барсик, всегда на рассказы был мастак.

– А то ж. Я ещё в училище на КВН сценарии писал. Только замполит его браковал.


Станица Винсады. Улица Школьная.


Подъезжают к дому бывшего замполита.

– Сейчас Геннадий Петрович тебе напомнит про твои театральные способности, – шутит Салават.

Барсуков смеется:

– И про Ткача тоже.

На страницу:
2 из 3