Известные горы и великие реки. Избранные произведения пейзажной прозы

Январь 1990 года

Зимняя Сяншань

Если бы не служба, кто бы по своей воле в такой холод отправился на гору Сяншань? Но если бы не это счастливое стечение обстоятельств, как бы я узнал ее характер?

Три дня мы жили в гостинице на территории огромного парка, где проходила конференция. Это не могло не радовать. По утрам я бродил в горах. Когда я приезжал сюда весной, здесь был мир цветов, осенью – царство багряных листьев. По правде говоря, в туристические сезоны это мир людей: повсюду наряды на любой вкус и цвет, речь на всех диалектах страны, музыка из ручных магнитофонов на горных тропах и среди деревьев, разбросанный мусор… На сей раз не было ни цветов, ни листьев, ни багряных оттенков. Людей тоже оказалось очень мало. Пустынная Сяншань – это мир спокойствия.

Весной по обочинам дороги меня встречали кусты сирени с плотными темно-зелеными листьями, белыми или фиолетовыми цветочками. Сейчас от них остались лишь упругие серо-коричневые ветви, с которых опадала шелуха. В прошлый мой визит многоярусные кустарники на склонах горы мерцали багряными листиками. Тогда они перенесли заморозки и походили на языки пламени на осеннем ветру. Теперь издали в тумане все слилось: силуэты и формы, земля и камни, – трудно было что-либо различить. Раньше в лесу пышно росла трава, мягко расстилаясь от подножья гор до их вершин. Сейчас она, засохшая, виднелась в трещинах камней или обвивала корни деревьев, терзаемая ветром. Осенью тайное постепенно становится явным, а зимой, когда все окончательно увядает, отчетливо обнажаются скалы. Под горой ясно виднеются мыльное дерево, мрачная темная скала, мощенная камнем извилистая дорога. По ее краям неожиданно встают каменные глыбы. В прошлые разы их словно и не было. Кажется, что гора ощутила дыхание поздней осени, будто вот-вот должен выпасть снег, и испытала облегчение от ухода трех сезонов года. Ее плечи вздрогнули на пронизывающем ветру и стряхнули цепляющиеся листья с мягких ветвей. Она закрыла ворота в свои храмы и погрузилась в бесконечный отдых. Гора приняла скромный вид, величественно возвысилась и стала смотреть на мир свысока, наслаждаясь тишиной. Сейчас я входил в этот безмятежный мир. Вспомнил Су Ши, который гулял по храму Чэнтяньсы в тишине ночи и чувствовал себя в его спокойном свете словно в воде. Я бродил по зимней Сяншань, и в этом чистом душевном сиянии мне казалось, будто попал в абсолютную пустоту.

Пик Сянлуфэн на вершине горы Сяншань

Если сравнивать с летом и весной, то неизменными на горе остались сосны и кипарисы. Выходишь за дверь, и тебя окружают больше десятка сосен, уходящих в небо. Их стволы толстые, в два обхвата, крепкие, гладкие до блеска и прямые до самой верхушки с упругими ветвями, которые покрыты яркозелеными иглами. Кора деревьев на холодном зимнем ветру стала пурпурного цвета, как щеки здоровяка. К тому моменту солнце постепенно поднялось с востока и остановилось где-то среди сосновых ветвей. Я бесцельно побродил под деревьями и уютно устроился на камне, глядя на солнце и вечнозеленые деревья. На душе было спокойно и беспечно, словно в нирване. Я почувствовал себя художником Сюй Гу[29]. Промелькнула отчетливая мысль о том, что человек и гора – это одно целое. Я ощущал лишь величие гор и высоту стройных сосен – в этом была вся зимняя Сяншань. Кроме больших темно-зеленых сосен стояли несколько молодых, посаженных по краям дороги. Их изумрудная блестящая хвоя будто не понимала, что на дворе зима. Рядом с ними росли кипарисы и бамбуковые деревья. Первые либо возвышались на обочинах, либо вытягивались из горных трещин, чередуясь с соснами. Бамбук словно с карниза спускался к подножью гор, выпрямлял изящные ветви, протягивал зеленые листья и расстилался вдаль зеленым ковром. Только взгляните на увядающие ветви и траву вокруг, на это солнце и голубое небо над макушками деревьев, на эту брусчатую дорогу, чисто выметенную горным ветром!.. Здесь и становится понятной причина величия сосен – она в том, что им не приходится съеживаться от мороза с ветром, не нужно стыдиться и ощущать собственную ничтожность. Я всегда удивлялся силе человеческого любопытства, но почему-то люди, увидев осеннюю и зимнюю Сяншань, даже не думают вернуться и взглянуть на нее еще раз в иное время года.

На вершине я обернулся и посмотрел вдаль на бескрайнюю туманную дымку, смутный силуэт башни, камни под ногами. Гармония сосен и кипарисов наполняла меня. Ни цветов, ни травы, все серо-коричневого цвета, словно естественный монохромный пейзаж гохуа[30]. Художник отбросил все краски и использовал лишь черную тушь. Он ничего не приукрасил и передал лишь суть природы. Посмотрите на эту гору! Зимой она отказалась от благоухания сирени, прелести ароматных трав в лунную ночь, багрового клена и шума туристов. Остались лишь эти вечнозеленые сосны и кипарисы – отражение горной души. На дороге было спокойно и пусто. Я шел и мысленно сравнивал свои впечатления от нескольких поездок на Сяншань. Весной она такая очаровательная, летом – изобильная, осенью – нежная. Зимой мне посчастливилось увидеть ее стойкой и энергичной. Оглянувшись и подумав, она решительно спрятала свое пышное убранство и предпочла ему устойчивую и необъятную здоровую атмосферу. Благодаря ей в следующем году цветы здесь будут еще прекраснее, листья – сочнее, а вечный аромат – еще более пьянящим.

Как чиста и прозрачна зима Сяншани!

Декабрь 1988 года

Прохладный мир горы Утайшань

В самый разгар лета я ехал на машине по северо-восточной части провинции Шаньси. Мой путь лежал к месту поклонения буддистов – горе Утайшань.

Для меня в ней уже давно заключалось что-то таинственное. Я часто слышал, что если поклониться там Будде и загадать желание, то оно непременно сбудется. Время от времени мои друзья, словно сговорившись, по очереди собирались туда, чтобы исполнить обет за его осуществление. Я не последователь буддизма, хотя, как и любой обычный человек, почитаю Святого Духа. Но в моей душе таилось беспричинное ощущение незавершенности, которое было связано с Утайшань. Сегодня я, наконец, добрался до ее сердца – поселка Тайхуай.

Вершина Едоуфэн горы Утайшань

Утайшань относится к горной цепи Тайханшань и состоит из пяти вершин, расположенных по четырем сторонам света. Они ровные и покатые, словно помосты, потому их и называют тай («помост»)[31]. Каждая вершина именуется по-разному: восточная – Ванхайфэн, западная – Гуаюэфэн, южная – Цзинь-сюфэн, северная – Едоуфэн, а центральная – Цуйяньфэн. Едоуфэн считается самой высокой на севере Китая – 3061,1 метра над уровнем моря, – поэтому ее также называют Крышей Северного Китая. Температура на вершине очень низкая, даже в разгар лета там может пойти снег. Отсюда происходит другое ее название – Цинляншань («Прохладная гора»). Природный ландшафт Утайшань удивителен и прекрасен. Ее знают даже за рубежом, поскольку она всегда считалась главной среди четырех священных буддийских гор (три другие – Эмэйшань, Цзю-хуашань, Путошань).

Внутри кольца из пяти величественных вершин вокруг Тай-хуая расположены несколько пиков поменьше. Здесь повсюду туристы и паломники, на каждом шагу отели и гостиницы. Поднимаясь к поселку, ощущаешь священный дух знаменитой Утайшань. Все окружено горами, которые покрыты соснами и кипарисами. Бесчисленные храмы и монастыри у подножья гор берут Тайхуай в кольцо. Особенно величественное зрелище открывается при виде большой белой пагоды, словно купающейся в облаках, на фоне синего неба. Она принадлежит храму Таюань. Ее высота составляет больше пятидесяти метров. Буддийские монахи сопровождают каждый свой шаг поклонами – оказывается, они ведут глубоко религиозный аскетический образ жизни не только в районах тибетского буддизма, но и здесь.

История храмовой культуры Утайшань восходит к древности. Согласно записям, возведение храмов началось в правление ханьского императора Мин-ди[32], развилось во времена Тан[33] и достигло расцвета при династии Цин[34]. Из трехсот шестидесяти построек сохранились сто двадцать четыре; а сорок семь храмов стоят здесь еще с эпохи Тан. Благодаря им район можно назвать сокровищницей искусства древнего зодчества. В 1257 году знаменитый тибетский бонза (монах) Пагба-лама прибыл поклониться на гору Утайшань – так сюда проник ламаизм. Китайский буддизм стал мирно сосуществовать с ним. Великолепное зрелище процветающих «голубых» и «желтых» храмов [35] радовало взор и восхищало. Высокие и низкие знаменитые древние буддийские храмы расположились стройными рядами у подножья Утайшань. Культура буддизма, исторические здания и природа слились в один ансамбль. Для исследователей религиозной культуры и искусства Китая в этой сокровищнице хранится много материальных памятников. Утайшань действительно главная среди четырех знаменитых священных гор буддизма.

Сохранившиеся сто двадцать четыре местных храма расположены в пределах ста километров от Утайшань. Чтобы мимоходом посетить каждый из них, потребуется как минимум два месяца. Покорить «Да чао тай» («Большой императорский помост»), то есть побывать на каждой из пяти вершин, еще сложнее. От монахов я узнал, что немногие люди обошли все храмы и взобрались на все пять вершин. Для обычного человека это трудно, такое под силу лишь очень набожным людям, неуклонно следующим своей вере. Говорят, что император Цяньлун постоянно собирался покорить все пять вершин, чтобы помолиться и поклониться Будде, но каждый раз ветер со снегом останавливали его. Весной 1781 года на сорок шестом году своего правления Цяньлун встретился с монахом Цинъюнем из храма Дайлодин, расположенном на центральной вершине. Монах провел там двадцать лет. Он доложил императору о трудностях на вершинах Утайшань, об очень суровом местном климате. На центральной вершине снег идет в течение восьми месяцев подряд, а на высочайшем пике Северного Китая Бэйтае («Северный помост») еще дольше – там снег лежит уже в августе и таять начинает лишь в мае. По метеорологическим данным, среднегодовая температура на вершинах Утай-шань составляет минус два градуса по Цельсию, самая высокая – двадцать градусов, самая низкая достигает минус 44,8 градуса. Наиболее жарким месяцем считается июль (девять с половиной градусов), наиболее холодным – январь (минус девятнадцать градусов).

Согласно легенде, Цяньлун поручил Цинъюню непростое задание: если через пять лет император снова не сможет взобраться на вершины, монах должен будет придумать для него способ поклониться Манджушри[36] всех пяти «больших помостов» не поднимаясь на них. Цинъюнь с помощью своих учеников слепил пять статуй – копий Манджушри из храмов на вершинах. Это были Манджушри знаний с восточной вершины, Манджушри с ревущим львом с западной, Манджушри мудрости с южной, Манджушри чистоты с северной и Ман-джушри – «Мудрый отрок» (титул Конфуция в буддизме. – Примеч. пер.) с центральной вершины. Так в храме Дайлодин появились эти статуи. В марте 1786 года Цяньлун прибыл в Дайлодин с паломничеством и поклонился Манджушри всех пяти вершин. Он был несказанно рад и в честь этого написал стихотворение, впоследствии вырезанное на стеле в храме Дайлодин. Сейчас перед входом в Дайлодин стоит мемориальная арка, по краям ее помещаются статуи каменных львов. Вид с вершины, на которой находится Дайлодин, незабываем. Смотришь вдаль, и весь Тайхуай с его храмами предстает как на ладони. Любой турист или паломник непременно должен побывать на «Сяо чао тай» («Маленький императорский помост»), то есть поклониться пяти статуям в Дайлодине, если окажется там.

Посещая храмы с древней историей, любуясь великолепными дворцами, наблюдая за солнечными зайчиками в тени зеленых деревьев, слушая вечерний барабан, утренний колокол и деревянную рыбу[37], понимаешь, что до этого ты был в темноте, а сейчас будто прозрел. Хочется просить лишь о великой доброте и великой скорби (об отзывчивости к людским радостям и страданиям и о милосердии бодхисаттв к людям. – Примеч. пер.), желать всем мира и счастья. Воспоминания об этом такие яркие, словно я был в храмах Утайшань буквально вчера.

У меня оставалось мало времени, поэтому я доверился советам путеводителей и совершил экскурсии в Дайлодин, Сянь-тунсы, Тайюаньсы, Лунцюаньсы, Чжэньхайсы, Наньшаньсы, Шусянсы, Уемяо, Гуаньиньдун и другие храмы и монастыри. На машине я добрался до подножья Едоуфэн, где осуществил свое желание взобраться хотя бы на одну из вершин. Горный серпантин наводил на меня ужас. С одной стороны находился крутой обрыв и пропасть, с другой – зеленые сосны и шум горного потока. Облака наверху легки и невесомы, словно во сне или в дымке. Деревья между гор стройные, изящные, трава – зеленая и пышная. Вода в горах чистая, прохладная и безмятежная. Взбираясь на северную вершину в разгар лета, под прямыми солнечными лучами, все равно вдруг начинаешь ощущать прохладу. Насколько можешь, пытаешься охватить взглядом множество вершин, которые раскинулись больше чем на десять тысяч ли. Уготованное самой природой невозможно поймать с первого раза. На вершине этой буддийской святыни чувствуешь, что душа словно очищается. Природная гармония, единство с Небом завладевают тобой.

Обойдя гору Утайшань, проникшись ее историей и культурой, ощущаешь, как время поворачивает вспять. Кажется, будто ты избавился от всего суетного, поверхностного, наносного; появляется полнота естественного, природного состояния. Древняя история, квинтэссенция цивилизации, наследие буддизма воодушевляют. В них слышишь призыв восхищаться прелестью гор и рек, блеском культуры, гармонией природы!

Покидая гору Утайшань, я словно снял камень с души. На сердце было очень легко. Оглянувшись, я будто увидел длинный свиток с прекрасным пейзажем: белая пагода возвышается, храмы складываются в величественный архитектурный ансамбль, пышные сосны и зеленые кипарисы заполняют горы и сливаются в одно целое. Священная земля постепенно скрывалась из виду. Я с волнением помахал ей. До свидания, святыня буддистов Утайшань! До свидания, летний прохладный мир.

Январь 1984 года

Гора Цзюхуашань – символ буддийского прозрения

После обеда мы добрались до горы Цзюхуашань и поспешили сесть в вагончик канатной дороги, которая вела на вершину Тяньтай. Подъем шел очень быстро. Под нами раскинулись многоярусные горные вершины и ступенчатые склоны, сосны с кипарисами у подножья скал, ели, душистые османтусы, персидские сирени. Самыми очаровательными были ветви бамбука. Кустики его желто-зеленых листьев напоминали перья хвоста феникса. Иногда они колыхались, словно волны темно-зеленого моря, и дотрагивались до вагончика. Встречался бамбук и этого года. На его стеблях обнажилась крепкая молодая зелень, а чешуйчатые коричневые шляпки на молодых верхушках с детской непосредственностью то и дело пытались нас уколоть.

Вершина Тяньтай – это плоский горный хребет. Среди его каменных глыб росли древние сосны. Дорогу загородили два

огромных валуна, прижавшиеся друг к другу, между которыми проступала полоска света. На отвесной скале были начертаны крупные иероглифы: «Небо в полоску». Я протиснулся в щель и открыл для себя чудное плато. Напротив стояла невероятно красивая величественная вершина. К ней прислонился валун, словно держа высоко голову и выпячивая грудь. Это место на горе Цзюхуашань получило название «Лаоин па би» («Стена взбирающегося орла»). На ней – восемь или девять сосен, растущих среди камней. С вершины было видно, как внизу шумит море из сосен и бамбука. Неожиданно поднялся ветер и набежали облака. Время от времени среди зеленых зарослей ярко вспыхивали азалии. Я издали любовался дугой горных вершин, тянущихся, словно вытянутая рука, и старался навсегда запомнить эту прекрасную картину. Там среди деревьев то и дело мерцали белые и желтые здания – храмы и женские монастыри. В моем сердце навсегда останется эта панорама, ее бамбуковые деревья.

Забыв на время обо всем на свете, мы спускались по тропинке, вымощенной серым камнем. Над долиной постепенно сгущались сумерки. Слева дорога вела к деревне, справа за вечнозелеными деревьями скрывался горный поток. По его журчанию мы догадались, что ручей где-то недалеко. Тихо и приятно шелестели листья на ветру. Все мы были людьми города, и каждый чувствовал здесь долгожданное умиротворение. Никто не разговаривал, мы наслаждались молча. Из небольшого садика с левой стороны вдруг вышла пожилая женщина. Она, одетая как монахиня, держала корзину; темная одежда не скрывала сильной худобы, а лицо ее было покрыто морщинами. Женщина руками преградила нам путь и запричитала:

– Добрые люди, да благословит Будда ваши семьи и подарит им покой, входите скорее и жгите благовония.

Гора Цзюхуашань

Только подняв голову, я понял, что здесь женский монастырь. Все с любопытством последовали внутрь. Обрадованная старушка непрерывно повторяла:

– Дорогие, уважаемые, Будда благословит вас на богатство и карьеру.

На самом деле это оказался обычный частный дом. В комнате стояли статуя богини Гуаньинь, курильница и молитвенный коврик; возле статуи помещались различные предметы домашнего обихода. Пройдя дальше, я обнаружил кухню. Мы опустили в ящик для пожертвований несколько купюр и заговорили с женщиной. Ей было шестьдесят девять лет. Раньше она жила у подножья горы, здесь находилась уже седьмой год. У нее было два сына и два внука. Я спросил:

– Сейчас деревня разбогатела, почему вы не вернетесь туда жить вместе с детьми и внуками?

– Когда я поругалась со снохой, она выгнала меня из дома, поэтому я больше не хочу возвращаться, – ответила она.

– Приходят ли сыновья навестить вас?

– Не приходят. Один из них велел мне изучать буддийскую веру. Сказал, так будет лучше. Только голову не позволил брить, —

произнесла она, показав на свои редкие седые волосы.

– Обряды хорошо идут?

– Да какие уж обряды? Если не пригласишь, никто не зайдет.

Я взглянул на двор. Там стоял колодец, рядом – ведро с палкой. Видимо, старушке непросто жилось в одиночку. Мои коллеги, две женщины, сочувственно всхлипывали. У меня тоже стало тяжело на сердце. Спускаясь с гор, я еще раз посмотрел на эту картину. Вся деревня состояла из крупных и мелких храмов, монастырей и соломенных хижин. В основном все они были новые, с ослепительно белыми или желтыми стенами. У входов висели парные надписи[38] на буддийскую тематику, за воротами – изображения Будды. В воздухе витал запах дыма от курильниц. Испокон веков, из поколения в поколение здешние жители зарабатывают себе на жизнь с помощью буддийской веры, семьи исповедуют и проповедуют буддизм. Проходя мимо очередного «храма», я увидел стоящих у двери людей в монашеских рясах. Они что-то обсуждали. Я присоединился к их беседе; они тепло поздоровались со мной и представились. Ранее таких крупных и мелких храмов по всей горе было более семисот. Часть из них официально открыты буддийским монашеством и управляются в надлежащем порядке. Большинство же представляют собой «частные» храмы. Местные жители вешают у входов имя Будды, устанавливают внутри курильницы и принимают посетителей. Затем они открывают окна и двери, выходящие на улицу, и приглашают в свои небольшие магазинчики. Спустившись с гор, у гостиницы я встретился с одним из жителей. Он оказался словоохотливым и поделился со мной:

– О! Вы еще не знаете, некоторые обычные люди днем преображаются – мужчины надевают рясы, женщины – одежду монахинь. Каждый из них устанавливает ящик для пожертвований, а вечером перед сном открывает его и считает прибыль.

Я ненадолго потерял дар речи и невольно вспомнил о только что увиденной женщине. Она ведь ясно дала понять, что сыновья не позволяют ей принять монашество. Да, боюсь, нас обманули.

Рано утром мы посетили знаменитый храм Чжиюань. Внутри увидели спешивших куда-то монахов: они торопились так, словно было объявлено военное положение. Группа пожилых служителей веры с накинутыми на плечи кашаями[39] направлялась в зал храма. Несколько юношей метались туда-сюда. Казалось, будто здесь вот-вот должно начаться собрание или готовится торжественная церемония. Еще удивительнее, как спешили войти в зал обычные мужчины и женщины. Спустя минуту первые выходили оттуда в кожаной обуви и облачении буддийских монахов, а вторые – с накрашенными алыми губами и золотыми висячими украшениями, замотанные в монашеские одеяния, в кожаной обуви на высоком каблуке. Вошедшие в главный зал встали в два ряда: впереди монахи, сзади миряне. Пожилые буддисты начали отбивать счет на деревянной рыбе. Со всех сторон поднялся гул голосов. Служители и обычные люди в монашеской одежде сложили ладони вместе, склонились и начали молиться. По обеим сторонам зала стояли скамейки для туристов и мирян, наблюдающих за службой. Я сел рядом с двумя женщинами средних лет. Одна была нескрываемо взволнована происходящим и деликатно тянула за руку свою спутницу, приглашая ее тоже встать в ряд для молитвы. Та вырывалась и отказывалась идти. Первая поискала взглядом единомышленников, немного испуганно глядя на торжественное таинство в зале. Сам Будда словно парил в воздухе и взирал с высоты на людей. Наконец, она не выдержала, приподняла широкий подол монашеского халата и встала во второй ряд молящихся. Я улучил момент, подвинулся к оставшейся женщине и спросил у нее:

– Почему вы не идете?

– Господин устроил службу по своим предкам. Я только собираюсь пойти и прочитать для него молитву, – ответила она.

– Сколько стоит эта молельня?

– Примерно несколько сотен тысяч юаней[40]. Слышите? Это сингапурский коммерсант читает вслух Мантру Великого Сострадания за всех своих предков.

Я был в изумлении. Сколько денег нужно, чтобы устроить такую службу! Женщина продолжила:

– И дешевле можно. Чтобы написать ритуальную табличку для одного умершего, нужно заплатить около десяти юаней. Она будет находиться в зале неделю.

Она мимоходом указала на дальний левый угол. Там лежали нагроможденные друг на друга ритуальные таблички. Я заметил:

– Судя по всему, вы последовательница буддизма.

Женщина ответила, что стала ею недавно и знает пока немного. Я расспросил о ее монашеском одеянии. Она купила его в храме за тридцать пять юаней. Все последователи, входящие в храм, непременно должны носить монашескую рясу, поэтому храм их продает. Только теперь я понял, почему те юноши-миряне заходили в зал и исчезали из виду: ряса уравнивает монахов, как школьная форма – учеников. С одной стороны, это соответствует правилам, с другой – приносит доход.

Выйдя, мы поднялись по лестнице в столетний храм Байсуйгун на вершине. На самом деле это была пещера. По легенде, в эпоху Мин[41] один монах вел здесь отшельнический образ жизни. Двадцать восемь лет он колол свой язык и кровью писал главы из «Аватамсака сутры». Прожив до ста десяти лет, он умер в позе созерцания. Тело монаха не разлагалось три года. Послушники были в изумлении. Они покрыли его золотом, и останки хранятся в пещере до сих пор. Обряд возжигания ароматических свечей проходит очень ярко. Мы подошли сюда как раз ко времени службы. На вопрос о цене нам ответили, что каждый сеанс стоит двести тысяч юаней.

На вершине не было никакого особого пейзажа: вокруг развернулась большая стройка; плитка для настила и гравий

повсюду бросались в глаза и мешались под ногами. Перед воротами храма на пустыре сидели несколько каменщиков и с характерным звоном вырезали таблички поминовения предков. Из небольших магазинчиков у обочины дороги неслись звуки молитв с аудиокассет. Продавцы громко призывали купить деревянных рыб, четки и другую ритуальную утварь. Звуки молитв слились с шумом города, туристы смешались с паломниками. Мы медленно спускались с горы. Нам все время встречались жители, несущие на плечах деревянные бревна или кирпичи. Останавливаясь, они клали на землю свою ношу, то и дело стирая пот со лба. Вместо того чтобы передохнуть, они протягивали руку каждому туристу со словами: «Будда благословит и помилует вас, сделайте доброе дело, дайте на чай. Лучше отдать деньги людям, строящим храм, чем покупать благовония». Противоречивые чувства закрались мне в душу. Как поступить? Видеть страдания и не помочь – пойти против своей совести. Поощрять нищенствование – способствовать развитию нездоровой атмосферы. Такие люди преграждали нам дорогу на каждом ярусе, что сильно портило настроение. Близко принимая это к сердцу, мы каждый раз чувствовали неловкость. Там, где давали одному, появлялись двое, а то и трое. Я тут же вспомнил картину, которую наблюдал в Индии. Вернувшись на родину, я тогда написал статью «Повсюду просящие руки». Кто бы мог подумать, что в своей стране на святой горе я вновь окажусь в подобной ситуации. Моя душа была по-прежнему тверда. Из разговора с одним из носильщиков я узнал, что их плата за сто цзиней[42] веса составляет четыре юаня и три цзяо[43]. Это очень тяжелый труд. Когда я вытащил купюру, его лицо расцвело в улыбке. У меня же не было ни малейшей радости по поводу совершенного доброго дела.