Сыны Каина: история серийных убийц от каменного века до наших дней

Наконец, часто срабатывает триггер, или «последняя капля»: увольнение с работы, развод, разрыв отношений, рождение ребенка, несчастный случай, даже непреднамеренное убийство (например, когда спящая жертва внезапно просыпается). Часто идентификация серийного убийцы начинается с изучения триггеров стрессовых событий в истории подозреваемого, соотнесенных с графиком убийств.

У каждого серийного убийцы есть первое преступление, когда он становится убийцей, но еще не серийным. Некоторые прокалываются после первой попытки, и их задерживают прежде, чем они совершат новое убийство, оставив после себя только патологический «почерк» серийного убийцы, но не необходимое для серийного убийства количество жертв; некоторые из них после отбытия длительного срока за первое убийство или даже два затем условно освобождаются и снова принимаются за старое.

Например, Питер Вудкок (Дэвид Майкл Крюгер) в подростковом возрасте убил троих детей и на тридцать четыре года был определен в психиатрическую лечебницу. Потом его признали достаточно вменяемым, чтобы позволить на день выйти в город и пообедать в пиццерии. Он немедленно убил и изуродовал свою четвертую жертву – товарища по палате – прямо на территории больницы, потом пошел за пиццей, после чего добровольно сдался полиции{110}. Артур Шоукросс убил в 1972 году двоих детей, отсидел четырнадцать лет, а после выхода из тюрьмы совершил за два года двенадцать убийств, сопровождаемых актами некрофилии.

Первое преступление иногда так сильно отражается на серийных убийцах, что второе они совершают лишь через много лет, когда фантазия или какой-то новый триггер побудит их действовать (как было с Джеффри Дамером или Ричардом Коттингемом). Другие становятся зависимыми с самого первого убийства.

Как правило, симптомы психопатии ослабляются в зрелом возрасте вместе с понижением уровня тестостерона, поэтому серийные убийцы, которых не успели задержать, в сорок-пятьдесят лет начинают совершать преступления гораздо реже или вообще уходят на покой. Как в случае с Гэри Риджуэйем или Деннисом Рейдером, преступники могут убить огромное количество жертв, а потом временно или насовсем отойти от дел, после чего, годы спустя, вину серийных убийц доказывают с помощью новых методов расследования, применяемых к уликам, возраст которых исчисляется десятилетиями.

Как одно убийство превращается в серию: преступник на игле зависимости от второго убийства

Второе убийство происходит на качественно новом уровне. Именно оно проводит различие между обычным «разовым» убийцей и серийным маньяком. Иэн Брейди, который убил в шестидесятых пятерых детей, описал свое второе убийство как «избавление психики от искупления». С его слов: «у второго убийства будут присутствовать все те же недостатки и отвлекающие элементы, что и у первого, только меньше. Позволяет воспринимать опыт более объективно. Ощущение всемогущества расширяется, угол обзора метафизической шахматной доски становится больше. Во многих случаях элемент возвышенного эстетизма во втором убийстве окажет большее влияние на становление – больше, чем первое или любое последующее. Оно не только представляет своего рода обряд конфирмации, скачкообразную утрату веры в человечество, но и знаменует начало пристрастия к гедонистическому нигилизму»{111}.

Парафилии одновременно существуют как в воображении (в виде фантазий), так и в реальности (в виде попыток воплотить эти фантазии в жизнь). Попытка воплотить в жизнь парафилию так же идеально, как она предстает в фантазиях, вызывает сильное привыкание, особенно когда зависимость подкрепляется многолетней мастурбацией с достижением оргазма. Среднестатистический серийный маньяк начинает убивать где-то в возрасте двадцати восьми лет, и, значит, может пройти двадцать или больше лет, прежде чем глубинные детские грезы начнут набирать обороты и перерастут в реальные преступления{112}.

Когда убийца лишает жертву жизни, насилует ее или калечит, то зачастую испытывает подавленность и потрясение, так как понимает, что на вкус новая реальность далеко не так сладка и утешительна, как долго вынашиваемая фантазия. Таким образом, он может стать зависимым от улучшения и совершенствования реальности до уровня фантазии, в то же время чувствуя фрустрацию из-за своей неспособности вернуться к удовольствию и комфорту, даруемым фантазией, которые испытывал прежде, чем ощутил вкус реальности.

Со временем серийный убийца будет пытаться развивать навыки и методы, чтобы получить больше контроля над жертвой и убедиться, что он (или она) выполняет всё в точности как по сценарию, созданному в фантазиях. Для некоторых серийных маньяков превращение жертв в неодушевленный объект, то есть убийство, или «изгнание из тела» и «изготовление кукол» – так описывал свои убийства Эдмунд Кемпер – часто является самым простым способом заполучить этот контроль. Преступник может также проявлять большую жестокость с целью компенсации потери удовлетворения, которое давали фантазии из прошлого.

Несмотря на это, в реальности серийный убийца никогда не сможет достичь такого совершенства, как рисует воображение (поэтому фантазии так и называются, глупый!). Преступник теперь постоянно сидит на игле своих сексуальных фантазий, не в силах остановиться. Серийные убийства – это зависимость.

Некоторые серийные убийцы, у которых не осталось мира грез, куда можно сбежать, или не хватает воображения создать новый, становятся буйными, утрачивают былую аккуратность, а потом их задерживает полиция, как получилось с Тедом Банди и его последними безумными преступлениями во Флориде, или с Ричардом Коттингемом (описанным выше), или Кеннетом Бьянки, одним из Хиллсайдских душителей. Некоторые серийные маньяки просто перестают убивать и сбегают в новое параллельное измерение фантазий, в которых может и не быть убийств (например, Альберт де Сальво по прозвищу Бостонский душитель), в то время как другие оказываются в тюрьме за другие неудавшиеся преступления, совершают самоубийство или просто сдаются полиции и признаются в содеянном, как поступил Эд Кемпер после убийства своей матери.

Некоторые серийные убийцы залегают на дно, и если ДНК-анализ или какая-то другая новая технология не поможет следователям распутать глухое дело, то, возможно, их личности так и останутся неустановленными. Другие умирают прежде, чем их поймают. Вот некоторые из самых известных неопознанных серийных убийц: Джек Потрошитель (Лондон, 1888), Кливлендский мясник (1930-е) и Зодиак (Калифорния, конец 1960-х).

Часть II. Хроники серийных убийц: Начало судебно-медицинской истории монстров

Глава 4. Рассвет «незначительных» мертвецов: серийные убийцы и современность

То, чему ты так поражаешься, всего-навсего повседневные привычки этого изверга: он этим живет, ради этого бодрствует, ради этого зажигает у себя лампы.

Луций Сенека о Калигуле

Я думал, что делаю вам одолжение…

Из разговора Гэри Риджуэя (Убийцы с Грин-Ривер) с полицией

Психология сама по себе не объясняет существование серийных убийц. До наступления Нового времени многие серийные убийства совершались, так сказать, «под давлением обстоятельств», а совершали их так называемые «меркантильные гедонисты»: разбойники, грабители, пираты или людоеды, основным мотивом которых выступало выживание или материальная выгода. Жизнь человеческая в те годы ценилась дешево, а институциональные правоохранительные органы практически отсутствовали. Среди меркантильных убийц-гедонистов были и печально известные женщины, которые травили и убивали ради личной выгоды, власти, мести или по указанию богатых клиентов.

Ближе к нашему нынешнему пониманию серийных убийств, основанных на сексуальных фантазиях, стоят случаи садистских казней, совершенных могущественными тиранами и аристократами ради развлечения, без какой-либо финансовой выгоды. В отличие от студентов колледжей, только фантазирующих об изнасиловании, «за которое ничего не будет», деспоты и тираны могли творить что угодно на свое усмотрение. В старину серийные убийства с элементами сексуально-садистской патологии часто совершались лицами, в достатке обладающими богатством, властью и свободным временем, чтобы предаваться сладострастным мечтаниям о душегубстве и претворять их в жизнь в качестве развлечения и для удовольствия. Один из ранних терминов, применяемых к серийным убийствам, так и звучал: «убийство ради развлечения».

В течение очень долгого времени господствовало мнение, что привычных нам сексуальных серийных убийц мужского пола не существовало вплоть до последних двух столетий. Место первого современного сексуального серийного убийцы в нашем представлении о мире занимает Джек Потрошитель, и его появление объясняется несколькими причинами, в частности урбанизацией и индустриализацией, которые начались в странах Запада в 1750-х.

Серийные убийства и досуг

Одна из теорий о появлении сексуальных серийных убийц выглядит следующим образом. В доисторические времена, до того, как западная цивилизация прошла промышленную революцию, большинство людей было слишком занято поиском безопасности, пищи и крова, так что на мысли о сексуальных потребностях и фантазиях сил не оставалось. Пределом грез обычного человека было дожить до утра. Первостепенной насущной задачей для большинства выступали более важные вещи: еда и ночлег в тепле и покое, где их не ограбят и не убьют.

Лишь у немногих находилось время на «хобби» вроде сексуальных серийных убийств – все были слишком заняты выживанием.

Однако немногочисленная горстка деспотов и аристократов обладала достаточным количеством времени и богатства, чтобы потакать своим не связанным с выживанием желаниям – например, наслаждаться государственной властью, расширять границы, разнообразить свою половую жизнь и покровительствовать деятелям искусства.

Например, существуют исторические свидетельства о римских императорах, которые убивали исключительно ради гедонистического удовольствия, таких, как Калигула (12–41 н. э.) и Нерон (37–68 г. н. э.); широко известен царь-садист Иван Грозный (1530–1584) и безумный господарь Влад III Дракула (ок. 1428 – ок. 1477) по прозвищу Колосажатель (рум. Цепеш), ставший прототипом Дракулы в одноименном романе Брэма Стокера.

Жиль де Ре, Синяя Борода (1405–1440), один из богатейших людей Франции и соратник Жанны д’Арк, был обвинен в пытках, изнасиловании и убийстве сотен детей. Елизавета Батори (1560–1614), венгерская Кровавая графиня, обвинялась в убийстве крестьянских девушек и купании в их крови в надежде, что это сохранит ее юный облик.

Хоть они и были аристократами, от других тиранов-садистов их отличает то, что ни Елизавета Батори, ни Жиль де Ре не обладали официальной властью над жизнью и смертью, какая была у Калигулы по отношению к его жертвам. Их убийства были «частноправовыми» преступлениями, что признавал даже феодальный закон, согласно которому они правили и вершили власть. В отличие от Калигулы и других деспотов-императоров, де Ре и Батори были арестованы, преданы суду, признаны виновными и приговорены к наказанию за свои преступления, несмотря на аристократическое происхождение (хотя некоторые историки приводят веские аргументы в их пользу и считают, что их обоих оклеветали политические противники из соображений силового давления){113}.

У этих деспотов, которые, как поговаривали, обожали убивать «голыми руками», хватало свободного времени для подобных развлечений. О политических мотивах совершения преступления, вроде обретения или удержания власти, речи не шло. Они убивали без какой-либо практической цели, маниакально и во имя личного удовлетворения. Многие современные маньяки ищут именно такой власти над жизнью и смертью, какая в прошлом была у кровожадных тиранов. Именно власть и контроль, а не похоть зачастую заводит серийного убийцу, даже если они обретают власть и контроль через действия сексуального характера.

Античные серийные убийцы-аристократы: власть и жажда крови

Представлять сумасшедших деспотов серийными убийцами не значит упражняться в переоценке минувших событий. Они были признаны монстрами в человеческом обличье еще в свою эпоху и осуждались современниками и коллегами. Сегодня мы часто спокойно относимся к серийным убийствам, которые совершали античные полководцы, тираны и деспоты, видя в них не более чем проявления примитивной силовой политики, и предполагаем, что подобное поведение в те времена было в порядке вещей. Однако исторические записи показывают, что подобная жестокость уже в то время воспринималась как нечто странное, патологическое или девиантное.

В историях об описанном в Библии убийстве царем Иродом своей жены Мариамны сквозит недовольство тем, что он в течение семи лет держал ее труп у себя и все эти годы совершал акты некрофилии{114}. Отсылки к деяниям Ирода связаны с «Последними вратами» – написанном во II веке разделе Вавилонского талмуда, где сообщается, что Ирод «семь лет хранил ее тело в меду. Кто-то говорит, что у него были с ней половые сношения, другие же утверждают, что нет. По словам тех, кто верит, некрофилия имела место: он забальзамировал жену, чтобы удовлетворить свои желания»{115}.

Калигула (12–41 г. н. э.)

Римская империя с ее распятиями и гладиаторскими играми во многих отношениях кажется варварской, но даже в обществе, где кровопролитные бои и казни служили популярным развлечением для толпы, осуждалось серийное убийство «в частном порядке». Рассмотрим случай с римским императором Гаем Цезарем по прозвищу Калигула.

Подозревали, что сестра Калигулы – Друзилла – забеременела от него, а потом он ее выпотрошил, чтобы не родился ребенок, способный соперничать с ним в его божественности. Но, по многим сведениям, Калигула пытал и убивал десятки человек просто ради забавы.

Римский государственный деятель, философ и писатель Сенека Младший (4 г. до н. э. – 65 г. н. э.) в своем труде «О гневе» (De ira) описал зверские убийства Калигулы, осудил его одержимость пытками, желание приступить к ним как можно скорее, его склонность (или почерк, говоря современным языком профилирования) затыкать рот своим жертвам и наблюдать, как они умирают. Сенека писал: «Вот только недавно Гай Цезарь сек плетьми и подверг пыткам… других римских сенаторов и всадников, всех в один день, причем пытал не ради того, чтобы получить показания, а ради собственного удовольствия. Затем он столь нетерпеливо возжелал следующего наслаждения, которое его жестокость почитала исключительным и хотела получить безотлагательно, что прямо на террасе сада… в имении его матери, в обществе матрон и других сенаторов, при фонарях отрубил им головы. Но разве совершалась когда-либо прежде вещь столь неслыханная, как ночная казнь? В потемках прячутся обычно злодейские убийства, – напротив, справедливая казнь должна совершаться на виду у всех – тогда она принесет больше пользы как предостережение и средство исправления нравов. Но и здесь, я чувствую, мне возразят: „То, чему ты так поражаешься, всего-навсего повседневные привычки этого изверга: он этим живет, ради этого бодрствует, ради этого зажигает у себя лампы“. Хорошо, но, кроме него, вы не найдете, я думаю, никого, кто повелел бы затыкать казнимым рот губкой, чтобы лишить их возможности кричать. Где это видано, чтобы человеку, обреченному на смерть, нельзя было даже застонать?…Когда под рукой не оказывалось губки, он распоряжался раздирать одежду несчастных и набивать им рот тряпками. Откуда такая дикая жестокость?»{116}[9].

Представьте, жестокость Калигулы (он ведь затыкал рты своим жертвам и убивал их ночью!) шокировала общество, в котором серийные убийства были узаконены как зрелищное состязание на потеху тысячам людей, собравшихся у арены. Мужчины, которых пытают до смерти, бросают на съедение диким зверям или заставляют драться не на жизнь, а на смерть в гладиаторских боях, проститутки, ублажающие под трибунами взбудораженных видом смерти и крови клиентов, – таковы были тогдашние развлечения. Но кляпы и убийства людей по ночам? Отвратительно! Перефразируя слова из фильма «Апокалипсис сегодня»: обвинять Калигулу в жестокости в имперском Риме – то же, что штрафовать за превышение скорости на автомобильной гонке «500 миль Индианаполиса».

Согласно избитому стереотипу, у эскимосов существует множество слов для обозначения снега – у римлян же и в самом деле имелся большой запас наименований для различных состояний и степеней жестокости и насилия. Сенека классифицировал насилие и пытки по функциям, относя, например, распятие и публичные казни на аренах к категории crudelitas (лат. «жестокость»), и считал их использование разумным, ведь у них была конструктивная цель: предотвращение восстания или наказание преступников. Латинское слово crudelitas, а вслед за ним и английское cruelty, происходит от crudos, что означает «кровавый», «сырой», «бесчувственный». Но необоснованное насилие без выгоды или цели (compendium, лат. «выгода»), убийство ради убийства называлось feritas («дикость», «зверство», «звериная свирепость»). Подобное буйство приписывалось иррациональным вспышкам гнева (лат. ira), и Сенека утверждал, что неограниченная власть и богатство приводят к excītum – возбуждению ira.[10]

Зрителям нравились публичные убийства, и это уже тогда заботило некоторых наблюдателей. Упоительное возбуждение, вызванное кровопролитием, получило название cruenta volupatate inebriabatur («сладострастное опьянение жестокостью»){117}. Афинагор в своем «Посольстве» говорил, что «наблюдать за гибелью человека на арене равносильно тому, чтобы убить его самому». Сенека писал: «Бросить человека льву – все равно что разорвать его собственными зубами»{118}. Лактанций в «Божественных установлениях» (6.20.9–14) определяет зрителя смертельных игр как particeps (лат. «участник»).

Но не только насилие и жестокость этих «игр» беспокоили наших античных предков. Как и нас сегодня, их волновала имитация насилия и смерти на развлекательных мероприятиях в театре. Древние еще не придумали термина для того, что мы называем садизмом, но уже в 350 году до н. э. греческий философ Платон записал диалог со своим бывшим учителем Сократом на тему удовольствия, которое зрители получают от созерцания страдающих персонажей пьес. «Нужно ли нам напоминать… об удовольствиях рыданий и тоски, примешанных к страданиям? Когда зрители в одно и то же время и радуются, и плачут? А разве тебе не известно, что и в комедиях наше душевное настроение также не что иное, как смесь печали и удовольствия?»[11]{119}.

Почти шестьсот лет спустя Августин Блаженный испытывал те же опасения по поводу радостных откликов на страдания в драматических представлениях. «Меня увлекали театральные зрелища, они были полны изображениями моих несчастий и служили розжигом моему огню. Почему человек хочет печалиться при виде горестных и трагических событий, испытать которые он сам отнюдь не желает? И тем не менее он как зритель хочет испытывать печаль, и сама эта печаль для него наслаждение. Удивительное безумие!»[12]{120}.

Серийные убийства до эпохи модерна: травма как неотъемлемая часть повседневной жизни

Согласно «досуговой» теории серийных убийств, до наступления эпохи модерна у простых людей не было свободного времени на сублимирование детских травм в ярость и жажду мести и контроля. У них и детства-то, в сущности, не было, ведь каждый ребенок воспринимался как маленький взрослый.

Не имелось тогда не только времени для размышлений, но даже и самого понятия «жестокого обращения с детьми», четко оформленного в общественном сознании; сексуальное насилие, бросание на произвол судьбы и другие травмирующие события, которые мы сегодня связываем с психологией серийных убийц, были в те годы неотъемлемой частью самой жизни. Все видели, как животных убивают ради утоления голода и мучают ради развлечения, как публично сжигают на кострах ведьм и еретиков, а на площадях пытают и казнят преступников. В общинном жилье нельзя было избежать контакта с сексом, а инцест практиковался повсеместно, учитывая, насколько серьезные запреты наложила на него (а также на изнасилование, каннибализм, некрофилию и убийство) религия. Дети часто оставались без родителей, потому что те умирали от болезней или подвергались насилию, и сами они тоже переживали изнасилование и жестокое обращение, причем жертвы почти не чувствовали себя отличными от других. Современные же дети после полученной травмы часто отчуждаются от коллектива.

Серийные убийства: печатные СМИ, промышленная урбанизация и «административное государство»

Еще одна возможная причина, по которой средневековые дети редко становились серийными убийцами, заключалась в том, что люди жили преимущественно в маленьких деревушках и на хуторах, где все друг друга знали, а к странствующим чужакам относились с подозрением и страхом и внимательно наблюдали за их действиями. Было бы трудно совершить несколько убийств подряд, не привлекая к себе внимания.

Или, возможно, мы просто не знаем, сколько серийных убийц было на самом деле. Как утверждают многие (и я с ними согласен), просто помыслить о существовании таких монстров было настолько сложно, что самые леденящие душу преступления приписывались всевозможным чудовищам и сверхъестественным силам: оборотням, вампирам или ведьмам. Подробнее об этом мы поговорим в пятой главе.

В XIX веке у нас появились газеты и повысилась доля грамотного населения, что привело к увеличению числа свидетельств о серийных охотниках на людей. Так что, возможно, серийных убийц не стало больше, но о них стали чаще говорить в появившихся органах печати, из которых черпали информацию образованные люди.

В то же время в газетах появляются криминальные сводки и вводится новая современная система охраны правопорядка. Первая на Западе полицейская служба современного типа появилась в 1829 году в Лондоне, в других же европейских городах, например, в Париже и Берлине, существовали пока что лишь «полицейские отделения» – по сути дела, паравоенные корпуса вооруженных жандармов, ответственные за поддержание общественного порядка и защиту монарха или республики от восстаний и революций (в отличие от современной полиции, которая борется с преступностью). Таким образом, согласно этой теории, явный рост числа серийных убийц в XIX веке связан с появлением финансируемых государством ведомств по борьбе с преступностью и средств массовой информации, освещающих криминальные события. Другими словами, убийц как таковых больше не стало, но увеличилось количество полицейских, которые могли их найти и задержать, а также газет, где публиковались новости о поимке преступника.

Еще один довод в пользу современности заключается в том, что с приходом индустриализации в новых огромных городах с массовым скоплением обездоленных серийный убийца сохранял анонимность, ведь толпа не только скрывала его личность, но и предоставляла ему целый набор жертв – никому не знакомых и никого не интересующих оборванцев без роду и племени. Одно дело – убить крестьянского ребенка в каком-нибудь земледельческом поселении: вся родовая община тут же поднимет тревогу и объявит на преступника охоту. Совсем другое – избрать в жертвы обитателя перенаселенных трущоб заводского Лондона, Парижа, Нью-Йорка или Чикаго, в которых пропавший всем безразличен и искать его, в общем-то, некому.

С приходом индустриализации выделился средний класс, и, по мере того, как росли доходы его представителей, возникло и укоренилось мнение, что вокруг одни лишь «социальные низы»: городская беднота, неквалифицированные рабочие, служанки, запойные алкоголики, проститутки, сироты, попрошайки, матери-одиночки, бродяги и бездомные.

Растущий средний класс и высшие слои общества ненавидели и боялись отчаявшихся и отверженных людей, что и привело к формированию органов полиции, которые должны были защищать богатых от бедных, тогда как забота о последних в их обязанности не входила.

Джек Потрошитель избрал в жертвы как раз такую категорию, которую зажиточный средний класс того времени презирал, а серийные убийцы истребляли и продолжают истреблять в наши дни, – социально отчужденных уличных проституток.

Рассвет «незначительных» мертвецов: миметическое принуждение

По словам криминолога Стивена Эггера, классовый страх и отвращение, возникшие во времена Джека Потрошителя, существуют и сейчас. Дело даже не в том, что серийных убийц стало больше, – просто возросло число доступных жертв, чья жизнь не является ценностью в глазах общества. Эггер считает, что в современном обществе сложился своеобразный климат, или экологическая обстановка, особенно благоприятная для серийных убийц, поскольку смерть некоторых категорий граждан считается незначительной (это касается, к примеру, проституток, бездомных бродяг, наркоманов, психически больных, сбежавших из дома подростков, пенсионеров, представителей разного рода меньшинств, женщин из числа коренных народов и городской бедноты). Общество не воспринимает их смерть как что-то важное, в отличие, скажем, от убитой девушки-студентки из зажиточного района в пригороде или невинно замученного белокурого малыша. Иногда об исчезновении этих жертв даже не сообщается. Криминалисты назовут их «дважды пропавшими»{121} (см. главу 13).