От импровизации к цугцвангу: Пражская весна 1968 года и Варшавский договор

Кирилл Шевченко

От импровизации к цугцвангу: Пражская весна 1968 года и Варшавский договор

От импровизации к цугцвангу: Пражская весна 1968 года и Варшавский договор

1968 год в иерархии «магических восьмерок» чешской истории. Вместо предисловия

Еще с эпохи средневековья цифре «восемь» было суждено занять весьма специфическую нишу в чешской истории, знаменуя собой крутые повороты и причудливые зигзаги в развитии Чехии, которые чаще всего имели трагический для чехов характер. Одной из первых судьбоносных «восьмерок» в истории Чехии стал 1278 год, когда армия чешского короля из династии Пршемысловцев Пршемысла Отакара II в битве на Моравском поле потерпела сокрушительное поражение от войск императора Священной Римской империи германской нации Рудольфа Габсбурга; при этом сам король Пршемысл Отакар II был убит в бою ударом меча. Тело поверженного противника было по приказу Рудольфа забальзамировано и в течение тридцати недель демонстрировалось в одном из венских монастырей, дабы все убедились в том, что некогда могущественный чешский король действительно мертв1. Судя по всему, это стало самым большим унижением представителей династии Пршемысловцев. Поражение и смерть Пршемысла Отакара II привели к длительным смутам, потрясениям и анархии в чешских землях, став дурным предзнаменованием для последующих отношений чехов и Габсбургов.

Очередная трагическая «восьмерка» пришлась на 1618 год, когда первоначально успешное восстание чешских сословий против Габсбургов закончилось сокрушительным поражением чешской армии в сражении у Белой Горы под Прагой 8 ноября 1620 года. Непосредственным последствием этого разгрома стало усиление господства Габсбургов в чешских землях, католический террор, преследования чешской культуры, массовая эмиграция чешской элиты и системная германизация населения, что в традиционной чешской историографии получило емкое название «время тьмы».

Преодолевать печальные последствия системной денационализации и культурного упадка своего народа начали чешские «будители» в лице патриотически настроенных филологов, историков, журналистов и литераторов, открывших на рубеже XVIII–XIX веков эру чешского «национального возрождения» и постепенно добившихся впечатляющих успехов на этом поприще. Оживленные контакты с русскими учеными, представителями культуры и общественными деятелями России в XIX веке оказали важное стимулирующее влияние на чешских «будителей», среди которых большое распространение получили идеи славянской взаимности. Успехи чешской науки и культуры, а также подъем общественного движения в конце XIX – начале ХХ века превратили Прагу в признанный центр славянской общественной и политической мысли.

В двадцатом веке с рождением на политической карте Европы независимой Чехословакии интенсивность появления чешских судьбоносных «восьмерок» многократно возросла. Любопытно, что именно на «восьмерки» выпали даты рождения и смерти Первой Чехословацкой республики: родившись в октябре 1918 года на руинах Австро-Венгрии, Чехословакия получила смертельный удар от Гитлера и ассистировавших ему западных демократий в Мюнхене в сентябре 1938 года, после чего последовала предсмертная агония чехословацкой государственности, завершившаяся окончательной оккупацией чешских земель гитлеровским рейхом и провозглашением протектората Богемия и Моравия в марте 1939 года.

Современные чешские историки заняты активной демифологизацией «роковых восьмерок» собственной истории, подчеркивая, что происходившие в это время события являлись органичной составной частью более широких политических, социокультурных и религиозных процессов в Европе. Именно по этой причине, по мнению современных чешских историков, драматические события чешского и чехословацкого прошлого, выпавшие на дату с цифрой «8» в конце, представляли собой в известном смысле неизбежные и закономерные явления2. В полной мере это относится и к Пражской весне 1968 года, которая в огромной степени была производной от непосредственно предшествовавших ей драматических событий в истории Чехословакии в ХХ веке, имевших место в 1938 и 1948 годах.

В сложной и богатой иерархии «магических восьмерок» чешской истории 1968 год занимает одно из ведущих мест – наряду с 1918, 1938 и 1948 годами. Хотя 1968 год – в отличие от 1918 или 1938 – не был напрямую увязан с вопросом существования чешской государственности или физического выживания чешского народа, события Пражской весны оказали и продолжают оказывать колоссальное влияние не только на исторические судьбы чехов и словаков, но и на развитие остальных стран бывшего социалистического блока. Об этом красноречиво свидетельствует хотя бы то обстоятельство, что прорабы горбачевской перестройки очень многое позаимствовали из идейного арсенала Пражской весны, одним из архитекторов которой был секретарь ЦК КПЧ Зденек Млынарж – соученик товарища Горбачева по юридическому факультету МГУ.

***

Наследие Пражской весны, которой в 2018 году исполнилось пятьдесят лет, сейчас продолжает существовать главным образом в формате рабочего материала для реализации различных политтехнологических проектов. Подобно Берлинской стене, которую в свое время растащили на сувениры, сделав на этом неплохой гешефт, Пражскую весну также расчленили на явно неравноценные смысловые фрагменты. Самым востребованным из этих фрагментов для политиков и журналистов предсказуемо оказался период с 21 августа 1968 года – то есть с момента военного вторжения войск стран Варшавского Договора в Чехословакию.

Несмотря на масштабно отмеченный в Чехии юбилей событий 1968 года с особым акцентом на военном вторжении войск Варшавского Договора, собственно события Пражской весны не воспринимаются подавляющим большинством современного чешского общества как ключевое событие новейшей истории Чехии. Опрос в Чехии, проведенный пражским социологическим агентством STEM в октябре 2018 года, показал, что лишь 4% опрошенных считают Пражскую весну «событием, оказавшим наибольшее влияние на исторические судьбы Чехии», в то время как 13% респондентов считают таким событием вторжение войск Варшавского Договора в 1968 году3. В то же время значительно большее число опрошенных считает наиболее важным событием чешской новейшей истории образование независимой Чехословакии в 1918 году (38%), приход коммунистов к власти в Чехословакии в 1948 году (27%) и заключение Мюнхенского договора в 1938 году (18%)4.

Из многообразного наследия бурного 1968 года в Чехословакии наиболее востребованным оказался советский танк, умело превращенный в зловещий бренд СССР и России с момента подавления Пражской весны, который использовался и продолжает эффективно использоваться магами политического пиара для демонизации уже современной России. Массовое явление советской бронетехники на улицах Праги и других чешских и словацких городов в августе 1968 года стало поистине царским подарком для политиков, журналистов и политтехнологов на многие десятилетия. Советские танки на фоне пражских архитектурных красот и протестующей толпы, заснятые в миллионах ракурсов и растиражированные в миллиардах газет, журналов, книг и видеозаписей, убедительно визуализировали образ дикого, агрессивного и непредсказуемого «русского медведя» в образе СССР.

Навеянные картинками подавления Пражской весны образы активно использовались и продолжают использоваться в современной рекламной коммуникации. Так, Пражский музей коммунизма использовал для своей рекламы в пражском метро изображения олимпийского мишки с автоматом Калашникова в лапах и русской матрешки с хищным оскалом зубов. На обложке чешского издания книги известного американского социолога Ритцера «Макдональдизация общества» был изображен безобразно толстый гамбургер в виде ползущего по Карлову мосту танка, символизируя угрозу тотальной макдональдизации человечества и одновременно вызывая у чешского читателя стойкие ассоциации с 1968 годом.

***

Опытные политические лоцманы продолжают умело ловить уже слабые ветры Пражской весны в паруса своих кораблей, быстро и комфортно доставивших постсоциалистические страны Центральной и Восточной Европы в НАТО и Евросоюз – вопреки прочно забытой ныне риторике лидеров восточноевропейских демократических революций о неком «третьем пути» и целесообразности одновременного роспуска НАТО и Варшавского Договора. Чехия, а также Венгрия, Польша и Словакия сразу после своей политической эмансипации от «большого брата» с Востока предпочли дружно промаршировать в североатлантический блок, совершенно проигнорировав при этом ценный опыт своего ближайшего соседа – нейтральной и успешной во всех отношениях Австрии.

После чехословацкой «бархатной революции» 1989 г. и последующего распада Чехословакии в 1993 г. на Чехию и Словакию рожденный Пражской весной и всячески раскручиваемый бренд в виде советского танка также оказался политически востребованным. В частности, он энергично и креативно использовался политтехнологами и средствами массовой информации как для периодического напоминания населению об «угрозе с Востока», так и для мобилизации чешского общественного мнения за вступление Чехии в НАТО и за размещение на территории Чехии американского радара ПРО.

Илл. 1 Томаш Масарик. 1920

Межвоенная Чехословакия: триумф и трагедия версальского вундеркинда

Окончание Первой мировой войны в 1918 году и распад Германской, Австро-Венгерской, Российской и Османской империй ознаменовали неожиданное для многих современников рождение целого ряда новых независимых государств в Центральной и Восточной Европе. Провозглашенная 28 октября 1918 года на руинах Австро-Венгрии независимая Чехословакия в силу ряда факторов оказалась одним из самых перспективных и многообещающих «детей Версальской системы», которые в целом отличались завидным честолюбием, амбициями и нередко завышенной самооценкой.

Колоссальную роль в успешной реализации «чехословацкого проекта», который изначально казался многим абсолютно несбыточным, сыграло поражение Центральных держав в Первой мировой войне, распад Австро-Венгрии, а также политическая сноровка и интуиция главного менеджера «чехословацкого проекта» пражского профессора Томаша Гаррига Масарика, обладавшего редкой способностью оказываться в нужное время в нужном месте и произносить правильные фразы нужным людям. Максимально удобрить дипломатическую почву для благополучного решения «чехословацкого вопроса» на Парижской мирной конференции в 1919 г. помогло спонтанное на первый взгляд антибольшевистское восстание чехословацкого армейского корпуса в мае 1918 г., которое стало очень важным звеном в реализации антибольшевистской политики стран Антанты.

Первый президент Чехословакии Т.Г. Масарик после возвращения в уже независимую Чехословакию в декабре 1918 г. из своей затянувшейся и феноменально успешной политической эмиграции, вопреки своему реализму, пространно рассуждал о «чуде», «сказке» и даже «неких высших силах», которые помогли воплотить планы первоначально маргинального круга чешских политэмигрантов в жизнь5. При этом наибольшим «чудом», если иметь в виду территориальный аспект, являлось включение в состав Чехословакии земель исторической Угорской Руси, поскольку изначально подобный сценарий даже не предполагался ни чешскими, ни карпато-русскими политиками.

Многочисленные нациестроительные проекты в Центральной и Восточной Европе, протекавшие на руинах империй и отмеченные изрядным налетом этноцентризма, имели исключительно конфликтный и нередко взаимоисключающий характер. Почти каждое из новорожденных государств Центральной и Восточной Европы могло сказать о себе, что оно находится во «враждебном окружении коварных и агрессивных» стран-соседей. Военный советник делегации США на Парижской мирной конференции Т. Блисс в конфиденциальном письме своей супруге весной 1919 г. мрачно предсказывал Европе в скором времени «очередную тридцатилетнюю войну» и сравнивал новые европейские государства с хищными насекомыми, которые, едва родившись, «сразу впиваются в глотку своим соседям. Они подобны комарам – коварны с момента своего рождения»6. Такой внимательный и авторитетный современник как У. Черчилль, понаблюдав за беспокойным существованием и взаимной враждой честолюбивых наследников распавшейся Австро-Венгрии, был вынужден констатировать, что «среди жителей Габсбургской монархии вы не найдете ни одного народа, которому обретение независимости принесло бы что-либо другое, кроме мучений и печали»7.

Унаследовав от почившей Дунайской монархии ее наиболее развитые в социально-экономическом отношении области и обладая весьма глубокими традициями зрелого гражданского общества и достаточно высокой политической культурой, Чехословакия предсказуемо стала одной из самых стабильных и развитых стран Центральной Европы. Чешские историки имеют веские основания утверждать, что Конституция Чехословакии, принятая в 1920 г., являлась одной из немногих реально действовавших демократических конституций в этой части Европы и что к 1930-м годам только Чехословакия оставалась единственной демократией к востоку от Рейна8. Еще одним безусловным достижением межвоенной Чехословакии была ее развитая социальная система, «не имевшая аналогов в Центральной Европе и в некоторых отношениях превосходившая социальное законодательство западных демократий»9. Чехословакия была в числе первых государств, «узаконивших восьмичасовой рабочий день», а земельная реформа, проведенная в Чехословакии, по своему размаху «была беспрецедентной в тогдашней Европе»10.

Впрочем, далеко не все положения чехословацкой Конституции соблюдались на практике. Так, вопреки Конституции 1920 г. и условиям Сен-Жерменского мирного договора, сейм в самой восточной провинции Чехословакии – в Подкарпатской Руси – так и не был созван в период существования Первой Чехословацкой республики. Среди чехословацких историков права в период социализма было принято критиковать «поспешный и тайный» процесс подготовки и принятия Конституции 1920 г., а также ее «тесную зависимость от иностранных образцов. Так, например, преамбула была почти дословно переписана из Конституции США. Положение президента республики было заимствовано из французской Конституции Третьей республики 1875 года»11. Стремление к копированию французской модели некоторые историки объясняют сходством социальной структуры новорожденного чехословацкого государства и Франции12.

Илл. 2 10 крон. Первый выпуск чехословацких банкнот. В 1919 году для него использовались австро-венгерские банкноты. 1915 г

Не в полной мере смогла избежать межвоенная Чехословакия и соблазнительного искушения культом личности, столь распространенным в Центральной и Восточной Европе. Сразу после провозглашения независимого чехословацкого государства, как отмечают многие исследователи, началось постепенное и тщательно продуманное «выстраивание культа личности Т.Г. Масарика», проявившееся, в частности, в почетном титуле «Президента-Освободителя», моментально заполнившего газеты, журналы, почтовые марки и учебники; при этом вместо традиционных католических крестов на стены чехословацких школ вешали портреты Масарика13. Величественно-задумчивый лик Масарика, реноме глубокого интеллектуала, успешная карьера университетского профессора и еще более успешная политическая деятельность в эмиграции вполне соответствовали имиджу «отца нации».

Сочетание гибкости, осторожности и умеренности, продемонстрированное чехословацкой политической элитой в первые годы после образования независимой Чехословакии, позволило новорожденному государству успешно преодолеть беспокойное начало 1920-х годов и стабилизировать свою политическую и социально-экономическую систему в весьма непростых условиях. Немалую роль в этом сыграли не только ведущие чехословацкие политики в лице Т.Г. Масарика, Э. Бенеша и К. Крамаржа, но и быстро выдвинувшиеся на первый план деятели второго эшелона чехословацкой политики. Одной из наиболее ярких фигур среди них был лидер аграрной партии А. Швегла, гибкость и политическая интуиция которого на посту министра внутренних дел и позже главы правительства способствовали стабилизации положения в стране.

Своеобразным и весьма эффективным «ноу-хау» чехословацкой политики в 1920-е годы стала знаменитая «пятерка» – неформальный орган, объединявший руководителей пяти ведущих политических партий в стране, которые на неформальных встречах решали самые важные вопросы политической повестки дня и, по сути, определяли поведение законодательной и исполнительной власти страны. По образному выражению современника и знатока Первой Чехословацкой республики Ф. Пероутки, «пятерка» представляла собой «мастерскую, где готовились специалисты политического компромисса»14. В значительной степени благодаря деятельности «пятерки» сложились специфические черты чехословацкой политической системы, которые отличали ее от соседних стран и объясняли относительную стабильность и устойчивость Чехословацкой республики: «дисциплинированность политических партий, постоянство режима и отточенное искусство коалиционного компромисса»15.

Отличительной чертой межвоенной Чехословакии была ярко выраженная неоднородность социально-экономического развития отдельных областей страны. Если социальная структура населения, уровень жизни и качество инфраструктуры в чешских землях и в Моравии были сравнимы со странами Западной Европы, то Подкарпатская Русь и Восточная Словакия оставались преимущественно сельскохозяйственными регионами с недостаточно развитой промышленностью, страдавшими от аграрного перенаселения. В своей экономической политике Прага заботилась прежде всего об интересах чешских земель, что поначалу оказывало негативное влияние на экономическое положение восточных регионов страны. Так, по словам словацкого историка П. Шворца, вследствие дискриминационных экономических мер правительства и неоправданно высоких транспортных тарифов сельскохозяйственные продукты из Подкарпатской Руси стоили дорого и поэтому были неконкурентоспособны на самом обширном потребительском рынке Чехословакии – в чешских землях16. Присоединение Подкарпатья к Чехословакии привело к кризису местной и без того слаборазвитой чугунолитейной и обрабатывающей промышленности, предприятия которой закрывались, не выдерживая конкуренции с высокоразвитой чешской промышленностью17.

Резкое осложнение международного положения в 1930-е годы сразу же выявило как недостаточно высокий запас прочности молодого чехословацкого государства, так и правоту тех политиков, кто считал, что успешное развитие и даже само существование Чехословакии возможно исключительно в условиях сохранения мира в Европе. Существенным системным изъяном в государственно-правовом фундаменте Чехословакии было то обстоятельство, что он базировался на «двух противоречащих друг другу принципах – в Богемии на принципе исторического «государственного права» короны святого Вацлава; в Словакии – на национальном принципе и принципе самоопределения»18.

Илл. 3 Карта Чехословакии в 1928–1938 гг.

«Ахиллесовой пятой» межвоенной Чехословакии стало положение национальных меньшинств, прежде всего немцев. Из тринадцати с половиной миллиона населения межвоенной Чехословакии 8,8 миллиона человек составляли чехи и словаки, 3,2 миллиона – немцы, более 700 тысяч – венгры и около 460 тысяч – русины. Канадский историк–славист П. Р. Магочи обращает внимание на то, что многонациональный характер межвоенной Чехословакии в демографическом отношении делал ее «габсбургской империей в миниатюре»; при этом для живших в ней немцев и венгров Чехословакия оставалась практически чужим государством, в длительное существование которого они не верили19. С приходом к власти в Германии нацистов и с началом разыгрывания «судето-немецкой карты» Берлином Чехословакия предсказуемо стала одной из первых жертв начатого Гитлером демонтажа Версальской системы. Вскоре этот демонтаж превратился в откровенное и безжалостное «избиение версальских младенцев», которые, вопреки своим наивным ожиданиям, оказались брошены своими «крестными родителями» в лице западных демократий на съедение нацистской Германии.

Немецкая проблема оставалась главным вызовом для Чехословакии в течение всего межвоенного периода. Второй важной проблемой были отношения между чехами и словаками. Официальная идеология «чехословакизма», провозглашавшая существование единого чехословацкого народа, подвергалась критике со стороны набиравшей популярность Словацкой народной партии во главе с А. Глинкой, выступавшей за автономию Словакии и трактовавшей словаков как отдельный от чехов народ. Один из активистов Словацкой народной партии Юрига, критикуя концепцию «чехословакизма», иронично заметил как-то, что понятие «чехословак» является такой же бессмыслицей, как и «русополяк»20. Однако во второй половине 1930-х годов с активизацией деятельности судето-немецкой партии К. Генлейна, ставшей послушным орудием политики Берлина, германский вопрос для Чехословакии окончательно стал определяющим.

Примечательно, что тревожное предчувствие Мюнхена было характерно для многих трезвомыслящих чешских политиков независимо от их политической ориентации. Один из руководителей чешской социал-демократии Ф. Модрачек, подразумевая трехмиллионное немецкое меньшинство, включенное в состав Чехословакии помимо своей воли, признал еще в 1919 г., что «ни один международный союз… не сможет воспрепятствовать воссоединению мощного народа, если он стремится к этому воссоединению. Однажды мы можем потерять немцев… У нас нет столько сил, чтобы удерживать их длительное время; если они захотят отделиться, то вся Европа будет не в состоянии удержать их у нас…»21. Некоторые чешские политики задолго до Мюнхена довольно трезво оценивали своих западных союзников и партнеров, хотя эйфория и восприятие себя как любимцев западных демократий были широко распространены в чешском общественном мнении. Ветеран чешской политики К. Крамарж еще в 1927 г. написал, что «англичане проявляют к нам чисто утилитарный интерес, отнюдь не сентиментальный; мы скорее найдем у них сентиментальное отношение к немцам…»22.

Тонко подмеченное первым премьер-министром ЧСР «сентиментальное отношение» англичан к немцам нисколько не изменилось и после прихода к власти в Германии партии национал-социалистов. Более того, симпатии официального Лондона к Берлину даже усилились определенной заинтересованностью в возможности извлечения геополитических дивидендов из военных авантюр Гитлера в Центральной Европе. Так, один из ведущих представителей британского политического истеблишмента лорд Галифакс в интимной беседе с Гитлером в Оберзальцберге 19 ноября 1937 г. от имени британской общественности сделал нацистскому рейхсканцлеру тонкий и весьма примечательный комплимент, заявив, что в Англии «целиком и полностью признаются великие заслуги фюрера в деле восстановления Германии»23.

После аншлюса Австрии в марте 1938 г. геополитическое положение Чехословакии, оказавшейся в окружении нацистского рейха с северо-запада, запада и юго-запада, резко ухудшилось. В это время Чехословакия оказалась в ситуации, сравнимой с положением гуситской Чехии в первой четверти XV века, когда гуситы были вынуждены отражать удары врагов сразу «с четырех сторон – как со стороны атакующих армий рейха, так и со стороны Венгрии»24. Несмотря на это, представители чехословацкого военного руководства в лице начальника генштаба и главнокомандующего чехословацкой армией генерала Крейчи, а также командующих округами генералов Войцеховского, Лужы и Прхалы после успешно проведенной всеобщей мобилизации настаивали на вооруженном сопротивлении агрессору, поскольку «народ един, армия занимает твердую позицию и готова к бою»25. По дипломатическим каналам была подтверждена готовность СССР оказать масштабную вооруженную поддержку Чехословакии в соответствии с советско-чехословацким договором 1935 года. Однако политическое руководство Чехословакии во главе с президентом Бенешем под прямым и весьма агрессивным нажимом Великобритании и Франции, заявивших, что в случае начала войны ее виновником они будут считать именно Чехословакию, предпочло принять самоубийственные для страны условия Мюнхена.

Еще в мае 1938 г. после аншлюса Австрии британский премьер Н. Чемберлен в интервью канадским и американским журналистам откровенно заявил о том, что «в своем нынешнем виде Чехословакия нежизнеспособна» и что «чехи должны согласиться с немецкими требованиями»26. Неудивительно поэтому, что отправленный в Чехословакию в августе 1938 г. в качестве посредника между Прагой и судето-немецким меньшинством другой видный представитель британской элиты – лорд Ренсимен – действовал как мощный лоббист судето-немецких политиков и Берлина, открыто выступив за передачу нацистской Германии населенных немцами областей Чехословакии. По сути, это стало непосредственной дипломатической и правовой подготовкой Мюнхена27.