Психологическое воздействие в межличностной и массовой коммуникации

Gerbner G., Gross L., Morgan M., Signorielli N. Living with television: The dynamics of the cultivation process // Perspectives on media effects / Eds J. Bryant, D. Zillmann. Hillsdale, N. J.: Lawrence Erlbaum, 1986. P. 17–40.

Gerrig R. J. Experiencing narrative worlds: On the psychological activities of reading. New Haven, CT: Yale University Press, 1993.

Gonzalez H. Mass media and the spiral of silence: The Philippines from Marcos to Aquino // Journal of Communication. 1988. V. 38. № 4. P. 33–48.

Green M. C. Transportation into narrative worlds: The role of prior knowledge and perceived realism // Discourse Processes. 2004. V. 38. P. 247–266.

Green M. C., Brock T. C. The role of transportation in the persuasiveness of public narratives // Journal of Personality and Social Psychology. 2000. V. 79. P. 701–721.

Green M. C., Kass S., Carrey J., Feeney R., Herzig B., Sabini J. Transportation across media: Print versus film comparisons // Media Psychology. 2008. V. 11. P. 512–539.

Gunther A. C., Bolt D., Borzekowski D. L. G., Liebhart J. L., Dillard J. P. Presumed influence on peer norms: How mass media indirectly affect adolescent smoking // Journal of Communication. 2006. V. 56. P. 52–68.

Hawkins R., Pingree S. Using television to construct social reality // Journal of Broadcasting. 1981. V. 25 (4). P. 347–364.

Huesmann L. R., Moise-Titus J., Padolski C., Eron L. Longitudinal relations between children’s exposure to TV violence and violent behavior in young adulthood // Developmental Psychology. 2003. V. 39 (2). P. 201–222.

Iyengar S., Hahn K. S. Red Media, Blue Media: Evidence of Ideological Selectivity in Media Use // Journal of Communication. 2009. V. 59. P. 19–39.

Jeffres L., Neuendorf K., Bracken C., Atkin D. Integrating theoretical traditions in media effects // Mass Communication and Society. 2008. V. 11 (4). P. 470–491.

Jorg M. Need for orientation as a predictor of agenda-setting effects // International Journal of Public Opinion Research. 2008. V. 20 (4). P. 440–453.

KatzE., Lazarsfeld P. Personal influence: The Part played by people in the flow of communication. N. Y.: Free Press, 1955.

Kiousis S. Shields A. Inter-candidate agenda setting in presidential elections // Public Relations Review. 2008 V. 34 (4). P. 325–330.

Klapper J. The effects of mass communication. Glencoe, Ill: Free Press, 1960.

Knobloch S., Zillmann D. Mood management via the digital jukebox // Journal of Communication. 2002. V. 52 (2). P. 351–366.

Littlejohn S. W. Theories of human communication. N. Y., 1989.

Mares M.L., Oliver M.B., Cantor J. Age differences in adults’ emotional motivations for exposure to films // Media Psychology. 2008. V. 11. P. 488–511.

Matabane P. W. Television and the black audience: Cultivating moderate perspectives on racial integration // Journal of Communication. 1988. V. 38. № 4. P. 21–31.

McCombs M. News influence on our pictures of the world // Media Effects / Eds J. Bryant, D. Zillmann. Hillsdale, N. J.: Lawrence Erlbaum, 1994.

Morgan M., Shanahan J. Two decades of cultivation research // Communication yearbook 20 / Ed. B. R. Burleson. Thousand Oaks, CA: Sage Publications, 1997. P. 1–47.

Nabi R. Cosmetic surgery makeover programs and intentions to undergo cosmetic enhancements // Communication Research. 2009. V. 35 (1). P. 1–27.

Nabi R., Riddle K. Personality traits, television viewing and the cultivation effect // Journal of Broadcasting and Electronic Media. 2008. V. 52 (3). P. 327–348.

Neuwirth K., Frederick E., Mayo C. Spiral of silence and fear of isolation // Journal of Communication. 2007. V. 57 (3). P. 450–468.

Niedenthal P. M. Implicit Perception of Affective Information // Journal of Experimental Social Psychology. 1990. V. 26. P. 505–527.

Noelle-Neumann E. The spiral of silence: Public opinion – Our social skin. Chicago: Chicago University Press, 1984.

Oliver M. B. Tender affective states as predictors of entertainment preference // Journal of Communication. 2008. V. 58. P. 40–61.

Potter W. J. Examining cultivation from a psychological perspective // Communication Research. 1991. V. 18 (1). P. 77–102.

Potter W.J. Cultivation theory and research // Human Communication Research. 1993. V. 19 (4). P. 564–601.

Potter W. J., Chang I. C. Television exposure and the cultivation hypothesis // Journal of Broadcasting and Electronic Media. 1990. V. 34 (3). P. 313–333.

Prentice D.A., Gerrig R.J., Bailis D. S. What readers bring to the processing of fictional texts // Psychonomic Bulletin and Review. 1997. V. 4. P. 416–420.

Quick B. The effects of viewing Grey’s Anatomy on perceptions of doctors and patient satisfaction // Journal of Broadcasting and Electronic Media. 2009. V. 53 (1). P. 38–55.

Rogers E. M., Shoemaker F. F. Communication of Innovations: A cross-cultural approach. N. Y.: Free Press, 1971.

Rubin A. M., Windahl S. The uses and dependency model of mass communication // Critical Studies in Mass Communication. 1986. V. 3. P. 184–199.

Shehata A. Unemployment on the Agenda: A Panel Study of Agenda-Setting Effects During the 2006 Swedish National Election Campaign // Journal of Communication. 2010. V. 60 (1). P. 182–203.

Shaw D. L., McCombs M. E. The emergence of American political issues: The Agenda-Setting Function of the Press. St Paul, MN, 1977.

Shrum L. Processing strategy moderates the cultivation effect // Human Communication Research. 2001. V. 27 (1). P. 94–120.

Signorielli N., Morgan M. Cultivation analysis: New directions in media effects research. Newbury Park, CA: Sage Publications, 1990.

Tai Z. The structure of knowledge and dynamics of scholarly communication in agenda setting research, 1996–2005 // Journal of Communication. 2009. V. 59 (3). P. 481–513.

Tapper J. The ecology of cultivation // Communication Theory. 1995. V. 5 (1). P. 36–57.

Van Evra J. Television and child development. Hillsdale, N. J.: Lawrence Erlbaum, 1990.

Walgrave S., Van Aelst P. The Contingency of the Mass Media’s Political Agenda Setting Power. Towards A Preliminary Theory // Journal of Communication. 2006. V. 56. P. 88–109.

Wallstein K. Agenda setting and the blogosphere // Review of Policy Research. 2007. V. 24 (6). P. 567–587.

Wanta W., Hu Y. Time-lag differences in the agenda-setting process // International Journal of Public Opinion Research. 1994а. V. 6 (3). P. 225–240.

Wanta W., Hu Y. The effects of credibility reliance and exposure on media agenda setting // Journalism Quarterly. 1994b. V. 71 (1). P. 90–98.

Weaver J., Wakshlag J. Perceived vulnerability in crime, criminal victimization experience, and television viewing // Journal of Broadcasting and Electronic Media. 1986. V. 30 (2). P. 141–158.

Wheeler S. C., Green M. C., Brock T. C. Fictional narratives change beliefs // Psychonomic Bulletin and Review. 1999. V. 6. P. 136–141.

Williams D. Virtual cultivation: Online worlds, offline perceptions // Journal of Communication. 2006. V. 56 (1). P. 69–87.

Wimmer R. D., Dominick J. R. Mass Media Research: An Introduction. Boston, MA: Cengage Learning, 2010.

Yang H., Ramasubramanian S., Oliver M. Cultivation effects on quality of life indicators // Journal of Broadcasting and Electronic Media. 2008. V. 52 (2). P. 247–267.

Zillmann D. Mood management through communication choices // American Behavioral Scientist. 1988. V. 31 (3). P. 327–341.

Информационная неопределенность как механизм психологического воздействия

А. Н. Лебедев

Римскому императору Тациту приписывают афоризм, который звучит следующим образом: «Пренебреги клеветой, и она зачахнет». Это высказывание можно интерпретировать так: людям свойственно терять интерес к чему-либо, если этот интерес не подкрепляется новой информацией. Действительно, как показывают открытия последних десятилетий в области экономической психологии, именно отсутствие информации, порождающее неопределенность представлений об объекте или явлении, как это ни странно прозвучит, очень часто формирует весьма устойчивую и целостную модель мира, которая определяет и мировоззрение, и поведение человека (Kahneman, 2011).

Информационно закрытые государства, каким, например, был СССР более тридцати лет назад или каким является сегодня Северная Корея (КНДР), создают особый тип человека, у которого представления о мире формируются в условиях ограниченного доступа к какой-либо информации, которая могла бы существенно увеличить объем его знаний и сделать их более объективными.

Возникает ряд фундаментальных теоретических вопросов: «Можно ли связывать отсутствие или ограничение информации с понятием психологического воздействия, и если такая связь есть, то какова ее природа?»; «Применим ли термин «психологическое воздействие» не к самому человеку, а к ситуации, в которой он находится, и где изменение сознания происходит не на основе какой-либо воздействующей информации, а, напротив, на основе ее полного или частичного отсутствия?».

В 2013 г. в рамках проекта РГНФ (№ 13-06-00690а) нами проводилось эмпирическое исследование «Влияние обыденных представлений людей «о советском времени» на отношение к рыночной экономике современной России». Уже на первом этапе исследования было обнаружено, что не только представления «о советском времени» влияют на их отношение к состоянию современной российской экономики, но и представления о социально-экономических процессах современной России и их эмоциональная оценка влияют на образ «советского времени». То есть, как неоднократно подчеркивает член-корр. РАН А. В. Юревич, в России не только будущее трудно прогнозировать, но и ее прошлое.

Поскольку интерпретация новейшей истории нашей страны сегодня в системе среднего и высшего образования ориентирована на формирование чувства патриотизма, то в интерпретации прошлого СССР постепенно преобладает тенденция в большей степени говорить о позитивных фактах истории и избегать анализа «неоднозначных» фактов, которые могут интерпретироваться негативно. Причем очевидно, что, поскольку это происходит стихийно, то возникает опасность необъективного толкования исторических фактов (Кольцова, Соснин, 2005; Соснин, 2014).

Проведенное в 2013–2014 гг. на студентах экономических специальностей первого года обучения Финансового университета при Правительстве РФ исследование показывает, что в рамках преподавания истории в средней школе тенденция навязчивого целенаправленного позитивного или негативного освещения событий прошлого не очевидна, хотя явно заметна склонность игнорировать или вовсе не рассматривать многие «сложные для интерпретации» исторические факты.

Таким образом, прямого психологического воздействия на мировоззрение учеников преподаватели и школьные учебники могут не оказывать, но определенная тенденциозность в формировании представлений школьников об истории страны, как выясняется, имеет место. Это происходит, по нашему мнению, не в результате «особых целенаправленных психологических воздействий», а в процессе заполнения неких «информационных пустот» (т. е. неопределенности) либо воображением, либо верой, формирующими ограниченную, но в то же время целостную картину мира. В этом случае внешнему наблюдателю, нацеленному на обнаружение неких «специфических методов воздействия», наподобие какой-нибудь технологии «зомбирования», НЛП, «25 кадра» и др., не удается зафиксировать что-либо подобное, и остается неясно, как все-таки формируются у молодого населения страны определенные представления о событиях, происходящих в окружающем их мире (Лебедев-Любимов, 2006, 2008; Психологическое воздействие…, 2012).

Исследование, проведенное методом выборочного опроса, показало, что большинство студентов первого и второго курсов экономических факультетов ряда московских не могут ответить на вопрос: «Какое значение для истории нашей страны имеет дата 7 ноября?». Некоторая часть студентов вспоминает, что это дата военного парада на Красной площади в 1941 г.

Дополнительные вопросы показывают, что в рамках школьной программы Октябрьской революции сегодня не уделяют особо пристального внимания. На уроках истории отмечается, что этот факт «имел место», преподаватели сообщают некоторые «общие детали», но многочисленные подробности не анализируются и не оцениваются, как это, например, происходило в системах школьного и высшего образования СССР. Таким образом, значимая для граждан СССР, особенно для старшего поколения, дата «7 ноября» как день Октябрьской революции переходит в разряд второстепенной (неопределенной) информации, а на первое место выходит ее интерпретация как даты «более значимого сегодня для страны» события, связанного с нашей победой во Второй мировой войне.

В процессе исследования студентам также задавали вопросы на различные темы, требующие эрудиции и некоторых знаний не только в области отечественной, но и мировой истории. Например, требовалось ответить на вопрос, знают ли они фамилию первого советского космонавта и могут ли назвать дату его полета? Большинство опрошенных сразу же называли фамилию Юрия Гагарина и дату 12 апреля 1961 г. Однако на вопрос о первом американском космонавте немногочисленные ответившие на него студенты ошибочно называли фамилию американского астронавта, впервые ступившего на поверхность Луны, т. е. Нила Армстронга. При этом редко кто из них называл год полета к Луне космического корабля Аполлон-11. Далее в процессе обсуждения данной темы студенты откровенно удивлялись, когда узнавали, что фамилия первого американского космонавта – Алан Шепард и что он совершил свой полет 5 мая 1961 г., т. е. меньше чем через месяц после полета Ю. А. Гагарина. Поскольку этот полет был суборбитальным (подъем-спуск в управляемом астронавтом режиме на высоте 187 км), то первым «полноценным» американским астронавтом иногда считают Джона Гленна. Его полет был орбитальным и состоялся чуть меньше чем через год после полета Ю. А. Гагарина, а именно 20 февраля 1962 г. По результатам опроса, эти факты являются откровением для современных российских студентов, уверенных в том, что СССР по темпам своего научно-технического развития в те годы на десятилетия опережал США. В этом случае они затрудняются объяснить, как, начиная с 1969 по 1972 г., американцы совершили шесть полетов на Луну с выходом на ее поверхность.

Далее, после правильного ответа на вопрос о фамилии первой женщины-космонавта (называют Валентину Терешкову), студенты еще больше удивляются, когда узнают, что в космосе к 2013 г. побывали 57 женщин из таких стран мира, как Канада, Япония, КНР, Великобритания, Франция и Южная Корея. Этот факт для них оказывается крайне неожиданным.

Сегодня вряд ли можно рассматривать космические полеты как сугубо национальные достижения отдельных стран, учитывая позитивный и негативный опыт международных космических программ и международных космических станций. Сегодня космонавтика – интернациональный вид профессиональной деятельности, и космические достижения – это достижения всего человечества, т. е. мировой, а не только национальной науки отдельных стран.

Однако в сознании граждан прочно фиксируются лишь те события, которые освещаются в СМИ или в процессе получения образования наиболее подробно и с многочисленными деталями. Причем эта тенденция имеет место по всему миру, и Россия здесь не является исключением. Как можно заметить, на процесс формирования системы знаний и представлений при этом может не оказываться прямого психологического воздействия: мировоззрение в целом формируется не только на основе какой-либо навязчиво подаваемой информации, но и под воздействием ее частичного или полного отсутствия.

В этом случае возникает ряд закономерных вопросов: «Как формируется представление о мире при отсутствии какой-либо важной информации?»; «Каков психологический механизм формирования системы преставлений, субъективно лишенной противоречий или «информационных пустот», которые, рассуждая логично, должны были бы заставлять человека задавать себе вопросы и искать на них ответы, стремясь к получению дополнительной информации и расширению сферы своих знаний?»; «Почему людей вполне устраивает тот факт, что они обладают ограниченной и неполной информацией, и как на ее основе возникает целостная субъективно непротиворечивая картина мира?»; «Почему неполная информация не воспринимается как неопределенность, требующая познавательной активности?» и др.

В свое время лауреат Нобелевской премии по экономике психолог Герберт Саймон утверждал, что для того, чтобы «справиться с действительностью», людям свойственно упрощать ее. Например, чтобы сэкономить время, они часто должны отказываться от захватывающей все их внимание информации в ее полном объеме. Они должны принимать решения автоматически, подобно примитивным животным, основывая свои решения лишь на каком-то одном моменте, на какой-то части всей информации, которая им может быть представлена. Например, автор отмечал, что когда мы торопимся, то попадаем в состояние напряжения, неуверенности и безразличия к деталям. Если мы расстроены или утомлены, то мы также сосредотачиваем наше внимание на наименьшем объеме доступной информации.

Как известно, другой экономический психолог, также лауреат Нобелевской премии, Даниэль Канеман и его единомышленники пошли еще дальше и экспериментально показали, что люди в определенных условиях – в частности, в условиях неопределенности и риска – вообще мыслят иррационально. В их решениях часто отсутствуют транзитивность, реалистичность, они нечувствительны к противоречиям, склонны к подмене субъективными эмоциональными оценками логических аргументов и т. д. (Kahneman, 2011; Плаус, 1998).

Можно ли рассматривать изменение ситуации жизнедеятельности человека или информационного пространства, в котором он находится, как метод именно психологического воздействия? Ведь в обычном смысле реально здесь никто ни на кого не воздействует. Нет гипноза, внушения, заражения, подражания и пр. Но эта проблема важна для того, чтобы попытаться решить вопрос о правильности употребления терминов, т. е. о том, имеем ли мы право, с учетом современной теории и методологии, изменение внешней ситуации называть психологическим воздействием? Ведь изменения, которые происходят с сознанием человека, на первый взгляд, являются лишь результатом его адаптации к окружающему миру, хотя бы и измененным другими людьми.

Хорошо известны и подробно описаны к настоящему времени в литературе средства воздействия на человека. Они представляют собой огромный арсенал приемов и методов, причем их психологические, психофизиологические, нейропсихологические и другие механизмы на фундаментальном уровне недостаточно изучены. К таким средствам воздействия относят совершенно различные по своей природе явления. В этом случае, наверное, полезно было определить разницу между терминами «средство воздействия», «прием манипулирования», «метод воздействия», «механизм воздействия», «психологическое влияние» и др. Тем не менее, на практике все эти слова-термины используются чаще всего как синонимы. Хотя многими исследователями неоднократно предпринимались попытки «навести порядок» в понятиях, но, как известно, для психологии, как, впрочем, и для многих других социальных и гуманитарных наук, эта задача чаще всего оказывается невыполнимой.

Список имен всех авторов (как отечественных, так и зарубежных), изучавших различные методы, приемы и механизмы психологического воздействия (влияния), на наш взгляд, может состоять из тысяч фамилий. Например, еще В. М. Бехтерев говорил о таких видах психологического воздействия (влияния), как подражание, заражение и внушение; Б. Д. Парыгин, Ю. А. Шерковин, Г. М. Андреева, В. Г. Зазыкин, А. Ю. Панасюк и др. помимо этих видов подробно рассматривали метод убеждения; Е.Л. Доценко, Л. И. Рюмшина и Р. Р. Гарифуллин исследовали манипулирование, Ю. В. Щербатых и А. Н. Тарасов – ложь и обман, А. Л. Журавлев – личный пример.

Так, по мнению В. Г. Крысько, психологическое воздействие – это активность людей, которую они проявляют в различных формах и различными средствами и которая направлена на других людей с целью «изменения их психики и сознания», т. е. взглядов, мнений, представлений, мотивов, установок, стереотипов поведения, чувств, настроений, состояний. В этом случае, по мнению автора, психологическое воздействие отличается от психологического влияния тем, что если последнее «осуществляется только с помощью психологических средств», то первое может проводиться также иными средствами, например, изменением факторов организации среды и жизнедеятельности человека. Причем психологическое влияние предполагает возможность человека, на которого оно направлено, отвечать действиями на эти влияния (Крысько, 2014). Таким образом, автор предлагает расширить понятие психологического воздействия, включив в него дополнительные внешние объективные характеристики. В этом случае информационная неопределенность становится неким фактором, который трудно будет отнести только к одному из этих понятий. С одной стороны, неопределенность – это характеристика ситуации, внешняя по отношению к процессу информационного обмена при взаимодействии людей. С другой стороны, неопределенность может создаваться специально непосредственно участником коммуникации, причем и с применением каких-либо специальных манипуляций, и без них.

Г. А. Ковалев объединяет понятия «психологическое воздействие» и «влияние». Под психологическим воздействием (влиянием) он понимает процесс, осуществляющий регуляцию (саморегуляцию) активности взаимодействующих (равноупорядоченных) систем определенного психологического содержания, результатом которого является поддержание функционального состояния этих систем или изменение состояния хотя бы одной из них (Ковалев, 1991).

Известный психолог из Санкт-Петербурга Е. В. Сидоренко также рассматривает понятие воздействия достаточно широко, так как различает его вербальные, невербальные и паралингвистические составляющие. При этом автор предлагает различать «варварское» и «цивилизованное» влияние (воздействие). Варварское влияние не соответствует правилам этикета и этическим нормам, а цивилизованное требует «психологической культуры» (Сидоренко, 2004). Однако здесь непонятно, к какому виду влияния следует тогда отнести «неосознанное сокрытие информации» или «осознанное и целенаправленное «неупоминание» о чем-либо, создающие условия повышенной неопределенности.

На наш взгляд, достаточно сложную для понимания и практического применения модель психологического воздействия предлагает Р.Р. Гарифуллин. Он выдвигает «философско-психологическую концепцию «иллюзионизма» личности». Автор ставит некие глобальные задачи «очищения человечества от самообмана». Он утверждает, что человечество может «очиститься» через «познание собственного обмана и самообмана». И когда-нибудь оно «научится не видеть ложь не потому, что будет, защищаясь от нее, закрывать глаза, а потому, что будет смотреть на ложь, не видя ее, в силу глубокого знания структуры обмана» (Гарифуллин, 1997).

Однако здесь опять неясно, как расценивать такой фактор, как неопределенность ситуации, например, вызванную неполнотой описания события? Является ли «неупоминание» чего-либо откровенным обманом? И как на практике определить, оказывается это «неупоминание» существенным или несущественным? возникло оно случайно, по некоему «недоразумению», или осуществлено целенаправленно, в результате манипулирования? является ли оно «варварским» или «цивилизованным?» и т. д.

Здесь, на наш взгляд, наверное, уместным будет термин «неполнота описания события». Этот термин достаточно адекватно отражает большинство стратегий, например, в условиях рекламных и маркетинговых мероприятий. Современная эффективная реклама никогда не лжет, она лишь расставляет акценты, что-то выделяя, а о чем-то недоговаривая. Времена рекламы, основанной на очевидном обмане, давно прошли. Ни один серьезный рекламодатель сегодня не потратит миллионы долларов на рекламу, если он не уверен, что рекламируемый товар соответствует запросам определенной целевой группы потребителей и непременно будет востребован на рынке (Лебедев-Любимов, 2006, 2008).

Особую путаницу в толкование понятий и процесс изучения феноменов психологического воздействия (влияния), как всегда, вносят те практикующие психологи, для которых результат важнее точной терминологии и глубокого знания природы механизма, используемого в качестве инструмента воздействия. Однако с этим очевидным фактом, по-видимому, следует смириться по той причине, что рассматриваемый феномен имеет глобальную природу и в условиях решения практических задач его сложно уложить в какие-то узкие понятийные рамки.