Тридцать седьмое полнолуние

Но как же хочется затаиться и перестать дышать! Чтобы не услышали, не почуяли…

– Это прошло, – произнес Ник. – Этого сейчас нет.

Запах мокрой шерсти и гнилой картошки только чудится. Тем более здесь не может пахнуть кровью.

Текут секунды. Раз, два, три… Складываются в минуты. Их должно быть сто двадцать. А секунд – семь тысяч двести. Можно вытерпеть. Их можно просто сосчитать.

…двести тридцать четыре, двести тридцать пять…

Ник вздрогнул: показалось, шаги над головой. Но толстые перекрытия не должны пропускать звуки. Носятся в пустотах крысы?

Да, и скребут когтями по балкам. Вот сейчас звякнет железное кольцо под лапой.

– Прекрати! – крикнул сам себе.

Карп не услышит, дверь закрывается плотно, чтобы и лучика не проскользнуло.

Нужно просто считать: тысяча семьсот пятьдесят шесть, тысяча семьсот пятьдесят семь… Считать, не обращая внимание на то, как сводит судорогой мышцы, как сбивается дыхание.

…три тысячи ровно. Три тысячи один…

За стеной шумный Сент-Невей. В нескольких кварталах от гимназии участок УРКа, он работает круглосуточно. Ник частенько встречает тонированный автомобиль с серебристой эмблемой на бортах.

Невозможно представить, чтобы здесь, в элитном учебном заведении, нашелся…

…прикрыл глаза рукой от брызнувшего света. Пальцы дрожали.

– Выходи.

В городе начинались сумерки. Пахло талым снегом и женскими духами. В витрине аптеки отражался закат, растекаясь по стеклу алой пленкой. На бульваре, как обычно к вечеру, стало оживленнее. Сидели рядком художники – хоть шарж нарисуют, хоть в ангела с крыльями превратят. Кричали в мегафоны зазывалы, приглашая на прогулки по Ладе. Толпились у спуска к реке торговцы с лотками сувениров.

Иногда все это – купол Морского собора на фоне облачного неба, булыжники под ногами, мокрый ветер с Лады – казалось Нику очень знакомым. Как-то он долго простоял на углу рядом с кофейней «Марле и Шарль». Смотрел на ажурный мостик, перекинутый через канал. На зеленый дом с белой лепниной – маски на фасаде корчили рожи, негодуя и радуясь, возмущаясь и гневаясь. Сеяла морось пополам с крупинками снега, продувало насквозь пальто. Ник замерз, как собака, но так ничего и не вспомнил.

Сейчас купола собора остались справа. Ник прошел мимо Торговой галереи и за серо-розовым зданием художественного училища нырнул в проходной двор. Сразу стало зябко – под защитой высоких стен еще сохранились сугробы. Ник зачерпнул на ходу снега. Смял в кулаке, дожидаясь, когда побежит талая вода, а потом холодной мокрой ладонью обхватил лоб. Чтоб Упырю…

– Привет освобожденным узникам!

Гвоздь выскочил из-за сарая и ударил в плечо. Был он уже без сумки, в мундире нараспашку.

– Как отдохнулось в карцере?

– Какой ты информированный, Гвоздь, – с досадой сказал Ник. – Газет не надо.

– Не-а, я просто умный и догадливый. Помнишь, мы тебя в кладовой заперли? У тебя такая же рожа была.

– Кретины.

Гвоздь хмыкнул и потрогал нос, разбитый в той драке.

Тропинка вывела на улицу, зажатую между плотно стоящими домами. По разбитому тротуару вдвоем идти было неудобно, но Гвоздь не отставал.

– Не, ну ты колись, Немой: какая блоха тебя укусила?

– По Упырю соскучился.

– Извращенец!

Гвоздь сплюнул в переливающуюся бензиновыми разводами лужу.

– Смотри, допрыгаешься. Знаешь уже?

Он явно ждал вопроса «О чем?», и потому Ник промолчал.

Показалась кованая решетка. За ней росли тополя, и между серыми, уставшими от зимы стволами виднелось здание приюта. В нескольких окнах горел свет.

Ник замедлил шаг.

– На неделе комиссия приезжает, – не выдержал Гвоздь.

Тьфу ты!

– Вне графика?

– А хрена им еще делать?

Блеснули часы на фасаде. Минутная стрелка подбиралась к двенадцати, напоминая, что нужно успеть отметиться.

– Не вовремя, да? – ухмыльнулся Гвоздь.

«Не вовремя», – согласился про себя Ник, а вслух преувеличенно удивленно сказал:

– Гвоздик! Да ты никак боишься? Сочувствую.

Гвоздь перестал улыбаться и дернул губой, заставив натянуться шрам над подбородком.

– Слушай, я ведь предупредил: не борзей. Вежливо, по-хорошему. А мог бы сразу зарыть, без превентивных разговоров. Не ценишь ты, гляжу, доброе отношение.

До крыльца они шли молча.

– Подожди, – окликнул Ник, когда Гвоздь уже взялся за ручку.

– Ну?

– Тоже хочу кое о чем предупредить.

– Отойдем?

– Зачем? Можно и здесь. Так вот, драться с тобой за власть я не собираюсь. Во-первых, она мне не нужна, и ты это знаешь. А во-вторых, я помню: если бы не ты, нас бы тут всех сожрали.

Гвоздь настороженно вглядывался пару мгновений, потом его лицо расслабилось, и шрам спрятался, укрывшись под губой.

– Ну, твоя память – дело известное.

– Я в блокнот запишу, – пообещал Ник.

– Договорились!

Дежурил сегодня дядя Лещ, он равнодушно отметил время напротив фамилий Зареченский и Глеймиров.

На лестнице Ник заторопился.

– Ты куда? – крикнул Гвоздь.

– В библиотеку.

– На фиг? Тебя че, Упырь бил книжкой по голове?

Ник перегнулся через перила:

– Угу, и приплясывал от радости. Ты не знаешь, что такое Белхе?

– Чего-чего?

– Вот и я не знаю.

Гвоздь покрутил пальцем у виска.

Ник успел до закрытия и выпросил толстый атлас, пообещав не выносить из зала.

Белхе – бессточное пресное озеро в восточной части Арефских земель. Длина триста четыре километра, ширина от одиннадцати до восемнадцати. Максимальная глубина двадцать шесть метров, средняя – пять и два. Климат в районе озера пустынный. Средняя температура летом около тридцати, зимой – минус четырнадцать.

«Похоже на гусеницу», – подумал Ник, глядя на карту.

Но почему оно на востоке? До границы оттуда почти две сотни километров.

Помнил автобус.

Пахло бензином и горячей резиной. Гудела земля, обожженная полуденным солнцем. Из перевернутой корзины выкатились абрикосы, валялся раскрытый чемодан. Ника пихнули в автобус силком: втиснули в толпу, и она внесла его в двери. Возле локтя мелькнула головенка в панамке. Истошно кричала женщина. Плакали ребятишки. Под раскаленным железом, в тесноте, казалось невозможным дышать.

Там, в глубине салона, были те, кого Ник отчаянно хотел увидеть, но он вцепился в поручень. Нет, он должен остаться! Должен выйти из автобуса.

– Наляг! – крикнули снаружи. – Тут еще дети!

Охнула толпа. Надавили, и оторвало от поручня. Затрещала футболка. Ник попытался протиснуться к окну. Там не было стекол – воздух! вдохнуть! – но люди старались держаться от них подальше, опасаясь вывалиться. Ник ухватился за пустую раму. Он успел увидеть площадь, перегороженную перевернутыми киосками и скамьями.

А потом громыхнуло.

От удара по спине и затылку потемнело в глазах. Тишина – такая, словно весь мир исчез, – оглушила.

Автобус горел. Ник лежал на земле, усыпанной раздавленными абрикосами и чем-то красно-черным. Видел языки пламени и как беззвучно полыхнул стенд с расписанием рейсов. А еще видел мужчину в летней пестрой рубашке и парусиновых брюках. Поверх рубашки был надет бронежилет, но мужчину он не спас – стесало затылок. Пальцы со сбитыми костяшками касались автоматного приклада.

Лица убитого Ник разглядеть не мог. Повезло, теперь не приходилось гадать: а если это был отец?

Комиссия приехала в четверг. Мальки, вернувшиеся из школы раньше, видели, как прибыл автомобиль с правительственной эмблемой. А чуть позже примчался спортивный «Янгер» серебристого цвета – хищный, обтекаемый, с тонированными стеклами. Под взглядами потрясенных мальков он круто вписался в поворот и замер у центрального входа. Открылась дверца, и появился старик. Самый обыкновенный, морщинистый, седой, в неброском костюме. Встречать его вышел лично директор. Он непривычно суетился и даже порывался поддержать старика под локоть. Тот, однако, не дался.

«Янгер» обсуждали за обедом и в спальнях, в учебках и в туалетах. Восхищение мешалось с обидой: ну почему такая шикарная тачка досталась этому старому хрену? Зачем ему «Янгер»?!

Хорошее получилось развлечение – для тех, у кого не было «королевской квоты».

Ника вызвали пятым.

Стул стоял в центре комнаты, в нескольких метрах от стола, накрытого бордовой скатертью. За столом сидели двое незнакомых мужчин, похожих друг на друга, директор и женщина. Еще один, пожилой, пристроился с торца. Ник глянул мельком: седые, коротко стриженные волосы, темное от въевшегося загара лицо. Тот, с «Янгера»? Интересные, однако, встречаются чиновники социальной службы.

– Садись, – велел директор.

Ник – как обычно перед комиссией – не знал, куда деть руки. Положил их на колени.

– Николас Зареченский, шестнадцать лет. Восьмая параллель, один год пропустил по болезни, – представил директор. – В последнее время поведение Зареченского вызывает у нас тревогу, но, принимая во внимание общую картину успеваемости и несомненные способности как в точных науках, так и в гуманитарных, я рекомендую продолжить для Зареченского обучение в Невейской гимназии. Конечно, записав соответствующее предупреждение в личное дело.

Директор говорил, как перекатывал круглые камешки.

– Простите, но я ознакомилась с документами и удивлена, – вмешалась женщина. Она открыла картонную папку с фотографией Ника на обложке. – Тут указано, что у мальчика ретроградная амнезия.

«Меня здесь нет», – сказал себе Ник, глядя поверх голов.

– Совершенно верно, – подтвердил директор. – Николас не знает, кто он и кто его родители, где он жил – в Арефских землях или, может быть, приехал туда на каникулы. Но в остальном его память не пострадала. Заметно, что, до того как мальчик оказался у нас, воспитанием его занимались и образование, которое ему давали, превосходит средний школьный уровень. Николас неплохо разбирается в живописи, классической литературе, владеет фралейским и в некоторой степени латейским языками.

У женщины приподнялась бровь – удивленно и недоверчиво.

– А фамилия?

– Придумали солдаты. Мальчик приплыл с той стороны Харра и вышел к нашему блокпосту. Документов при нем не оказалось, в поисковых запросах он не значился.

– Все-таки это довольно странно, – сказала женщина.

– Да, у нас были сомнения. Попав к нам, мальчик несколько недель молчал, и мы уже планировали запросить разрешение на его перевод в соответствующее учреждение. Но коллектив принял Николаса, знаете, у нас очень чуткие дети. Они помогли ему адаптироваться.

«Меня тут нет!» – пришлось напомнить себе Нику, чтобы не рассмеяться.

– Позвольте вопрос, – зычно произнес старик.

Мужчины переглянулись. Женщина поправила воротничок и натянуто улыбнулась.

– Да-да, пожалуйста, – торопливо сказал директор.

Старик повернулся к Нику.

– Ты уверен, что тебя зовут Николасом?

Темные глаза под серебристыми бровями рассматривали его в упор.

– Уверен. Я абсолютно уверен, что меня зовут иначе.

Директор вмешался так поспешно, что слова его перестали походить на округлые камешки:

– Мальчик называл себя Ником. Ему предложили варианты, отказался. Записали так. Может быть, личное дело?..

– Спасибо, я уже видел. У меня все.

– Э-э-э… благодарю. Господа, у вас есть вопросы?

– Какова вероятность, что память восстановится? – снова заговорила женщина.

– К сожалению, врачи ничего обещать не могут.

– Печально. Что же, если это не мешает ему находиться среди нормальных детей и мальчик справляется с программой гимназии, то я выступаю за продолжение «королевской квоты».

– Ну что вы, мадам, – не выдержал Ник. – Мне это совсем не мешает.

Сказал – и услышал, как хмыкнул старик.

– Можешь идти, Зареченский, – сердито велел директор.

Ник аккуратно прикрыл за собой дверь.

– Ну? Че спрашивали? – засуетился Грошик, хватая за мундир и заглядывая в лицо. – По урокам чего? А?

Гвоздь, который сидел на подоконнике, презрительно скривил губы.

– Как обычно, – ответил Ник.

Грошик завистливо вздохнул.

– Конечно, тебе-то что, не выгонят, ты отличник. А я куда? Всю жизнь потом у станка корячиться?

– Отвали.

Ник выдернул рукав из его пальцев.

– Глеймиров! – позвал дядя Лещ, и Гвоздь нехотя сполз с подоконника. Отвесил Грошику по затылку, прежде чем скрыться за дверью.

К ужину комиссия опросила всех, и за стол Карась явился со свежими новостями. Втиснулся между Ником и Гвоздем, завертел башкой:

– Слыхали? В субботу нам подъем на час раньше. Пойдем сдавать кровь и на медосмотр.

– Опаньки! – удивился Гвоздь. – Че за херь?

– В солдаты забреют! – крикнул с другого конца стола Жучара. – «Королевская квота», ать-два!..

– Замолкни, – коротко приказал Гвоздь.

Ник поболтал ложкой в тарелке с супом и спросил:

– Карась, а не знаешь, что за старик там сидел?

– Который с «Янгером»? Не-а.

– У вас он что-нибудь спрашивал?

Карась мотнул головой.

– А у тебя? – заинтересовался Гвоздь.

– Так, ерунду какую-то.

Гвоздь покопался в тарелке с хлебом, выбирая горбушку.

– А дедуля-то еще тот. Хрен с ним, с «Янгером», вы наколку видели? На безымянном пальце. Двойной ромб и внутри четверка.

Ник прищурился, вспоминая. Наколку он не разглядел, но что-то такое читал.

– «Четвертый отдел», – покровительственно объяснил Гвоздь.

– А? Какой отдел? – заволновался Карась.

– Особый. В войну был. Типа УРКа.

– Да, – вспомнил Ник. – Только я сомневаюсь, что они занимались именно регистрацией и контролем.

– А то ж! – ухмыльнулся Гвоздь. – Про палачей-смертников слышал?

– Байки. Кто бы согласился?

– Мало ли идиотов. Говорят, из заключенных брали, которым уже все равно.

Ник передернул плечами.

– Ну, не знаю, я бы лучше под статью.

– Не скажи. – Гвоздь почесал шрам под губой. – Когда предлагают или сейчас тебя шлепнуть, или пару месяцев погодить…

– Вы о чем? – влез Карась.

– В войну не до резерваций было, – пояснил Ник.

– И чего?

– Того! – передразнил Гвоздь. – Собирали про́клятых, и из автомата. А уж кто в этой куче окажется и каким рикошетом потом звезданет – как масть ляжет.

– Все равно ерунда, – возразил Ник. – А если переходящее проклятие? Брать с палача подписку, что обязуется кончить жизнь самоубийством?

– Да, проблема, – задумался Гвоздь.

Карась рассердился:

– Тьфу! Нашли тему.

Еще помнил свет: белесый и густой, точно туман. Такой густой, что звуки тонули в нем.

Большие окна были забраны проволочными сетками, но в половине их не осталось стекол. Свет заползал беспрепятственно и растекался между полом и потолком. Колыхался, заставляя стены покачиваться вместе с ним. В этом белесом свете все двигались плавно и бесшумно, точно рыбы. Ник тоже чувствовал себя рыбой – невесомой, не ощущающей собственного тела. Он лежал на полу и знал, что ему повезло. Тех, кому повезло меньше, постепенно уносили, и после них оставались спортивные маты, заляпанные кровью. А тех, кому не повезло совсем, сразу утаскивали вниз – в распахнутые двери просматривалась лестница.

Возле Ника стояли двое парней лет по шестнадцати в одинаково грязных футболках и джинсах. У того, что слева, белобрысого, было перевязано плечо. Парень смотрел в окно и шевелил губами.

Высоко-высоко под потолком медленно кружились гимнастические кольца. Если чуть повернуть голову, то взгляд ловился в баскетбольную корзину и надолго запутывался в сетке.

Из дверей выплыла девушка, похожая на узкую серебристую рыбку. Кажется, она пыталась отогнать парней от окна. Ник видел, как дрожало ее смуглое лицо, обрамленное белой косынкой, и черные брови ломались уголками. Голоса он не слышал.

Мальчишка, лежащий в углу, приподнялся на локтях и беззвучно крикнул, щерясь то ли от боли, то ли от ненависти. Девушка вспыхнула, прикрыла лицо локтем и так, не глядя, попятилась. Выскользнула в коридор.

Оба парня разом обернулись. У Ника сдавило от ужаса горло: тот, что справа – ареф! Здесь! Рванулся вскочить, но не смог даже шевельнуться. Второй парень, белобрысый, придержал арефа за плечо.

А потом дрогнуло под лопатками и затылком. Ник увидел, как парни резко присели и у обоих в руках появились пистолеты. Посыпалось с потолка. Дрогнуло еще раз. В беззвучном крике разевал рот белобрысый, стреляя в окно. Ареф лежал на боку, и половины лица у него не было.

Ник зажмурился.

Тихо. Как тихо! Только мелко подрагивал пол и оседала на губы меловая пыль.

Открыл глаза. Над ним стоял чернобородый мужчина в камуфляже и с автоматом в руках.

В медицинском блоке со сна было зябко и резал глаза свет.

– Быстренько раздеваемся! По очереди проходим сдавать кровь! Потом в кабинет налево! – командовал молодой доктор с острой бородкой. Его голос гулко разносился по кафельному «предбаннику».

Ник лениво потянул через голову майку.

В открытую дверь виднелась лаборантская, где девушка в белом халате уже выставила штативы с пробирками. Девушка была хорошенькая, кудрявенькая, с розовыми губками, и Гвоздь восхищенно зацокал.

– Кто разделся – взвешиваться! Давайте не будем задерживать друг друга!

Вокруг суетились, толкались, бузили.

– Трусы снимать?

– Я стесняюсь! Там барышня!

– А откуда кровь берут?

– У тебя – из задницы!

– Ой, дяденька, я уколов боюсь!

– А я крови! Щас в обморок упаду!

– Кабан, на весы не лезь, раздавишь.

Доктор хлопнул в ладоши, привлекая внимание.

– Трусы и носки можно оставить, кровь берут из пальца. Быстренько, быстренько! Так, молодой человек, не спим! Проходим на анализы!

Ник присел к столу.

– Фамилия? – спросила медсестричка, не поднимая головы.

– Зареченский, – буркнул Ник, подставляя безымянный палец.

На лотке неприятно блестели иглы. Остро пахло спиртом.

– Минутку!

Ник оглянулся – за его спиной стоял врач. Он попросил:

– Пересядь сюда, пожалуйста.

– Зачем это?

– Ну, сразу испугался! Просто у некоторых берем кровь из вены.

– Почему именно у меня?

– Ах, какие все мнительные! По статистической выборке. Давай, мальчик, не задерживай.

Врач сыпал словами, весело скалил зубы, но почему-то ни разу не посмотрел Нику в лицо.

– А если я откажусь?

– Боже мой! Что за детский сад? Давно бы уже закончили. Садись!

Резиновый жгут ловко обхватил руку.

– Поработай кулаком.

Игла вошла в вену. Сдвинулся поршень, втягивая кровь.

– Вот и все, дольше скандалил. Ватку прижми.

На пороге Ник оглянулся – доктор убирал пробирку в отдельный штатив.

В соседнем кабинете проверяли зрение и стучали по колену молоточком. Придуривался Карась: закрыв глаза, он должен был дотронуться пальцем до кончика носа, но все время попадал в ухо.

– Зареченский? – окликнула сухощавая докторица. – У меня к тебе несколько вопросов.

Ник медленно сосчитал про себя до трех и произнес:

– Все в медицинской карте. С тех пор ничего не изменилось.

Докторица смотрела точь-в-точь как те, что решали: оставить его в психушке или выпустить. Неужели баба из комиссии натрепала по инстанциям?

– Значит, тебе не трудно будет повторить.

Ник прошел за ширму, отгородившую угол. Здесь было по-утреннему серо, и докторица щелкнула выключателем настольной лампы.

Если снимут «квоту» по медицинским показателям… Ник провел ладонью по предплечью, ощутив бугорки гусиной шкуры. Как там говорил директор? «Перевод в соответствующее учреждение».

– У тебя под коленом шрам. Ты помнишь, как получил его? В каком возрасте?

– Нет.

Ник ответил раньше, чем успел подумать.

– Попробуй представить: тебе больно, ты прихрамываешь. Что произошло перед этим? Ты упал с качелей? С велосипеда? Играл в футбол? Споткнулся на лестнице? Только не спеши, сосредоточься.

Ник провел языком по губам – почудился вкус травяного сока вперемешку с потом и пылью.

– Я не помню.

– Хорошо, давай попробуем смоделировать такую ситуацию…

За ширму подтянулся бородатый врач. Присел в тени и с интересом слушал.

Стихли голоса – для остальных медосмотр закончился. Ника все расспрашивали, потом снимали мерки с черепа. Заглядывали в рот, подсвечивая фонариком. С лупой изучили некоторые участки кожи, уделив особое внимание россыпи родинок на икре.

– Свободен, – наконец разрешила докторица.

Выходя, Ник еле сдержался, чтобы не хлопнуть дверью.

Возле медблока его караулили. На подоконнике, упершись пятками в батарею, сидел Карась. На лестнице ошивался Жучара. Он удивился:

– Выпустили? А мы думали, ты заразный.

– С тобой попрощаться разрешили, – огрызнулся Ник. – Иди сюда, я на тебя плюну.

Жучара оскалился в усмешке.

– Ходу, на завтрак опоздаем. – Карась соскочил с окна. – Потом еще в актовом, хрена им, какое-то собрание, объяву кинули. Чего с тобой делали-то?

Ник промолчал.

– Яйца пересчитывали, – сказал за спиной Жучара. – Недостачу искали.

– Сейчас у тебя оба лишними окажутся, – предупредил Ник.

Карась суетился на узкой лестнице, забегая то справа, то слева.

– А говорят, новые методики есть, эти… экспериментальные. Ну, типа, вместо Псов определяют.

– Кто говорит? Бабки на базаре?

– Че сразу! Я в журнале читал. Выявляют склонность, ну, и вообще, если уже инициация скоро.

– Журнал назывался «Юный фантаст».

Карась обиженно засопел.

– Не слушай его, Немой, – поддержал Жучара. – Брешет. Тебя просто на органы разберут, и все дела. – Он заржал, довольный собой.

В актовом зале шумели: придумали мероприятие с утра пораньше в субботу! Особенно возмущались те, у кого был пропуск в город. Жучара заметался между рядами, напоминая должникам, чтобы вернулись с деньгами. Дядя Лещ возле окна любезничал с Капой – воспитательницей малышей. С «камчатки» украдкой стреляли косточками из компота. Рядом с пустой сценой застыл Ноздря с дисциплинарным журналом под мышкой, его присутствие мешало разгуляться народным волнениям.

Нику – спасибо докладной из гимназии – пропуск все равно не полагался. Он забрался в дальний угол, жалея лишь, что не успел прихватить из спальни книгу. Рядом пристроился Карась, дожевывая булку. Гвоздь злым свистящим шепотом допытывался у окружающих насчет сигаретки. Повернулся и к Нику, но сразу же досадливо сморщился.

Двое старшеклассников выволокли из-за кулис стол.

– Доктора выступать будут, – сказал Карась. – А че, раз приперлись.

– Научат мыть руки перед едой, – согласился Гвоздь и пнул ножку стоящего впереди стула. Сидящий на нем Грошик испуганно втянул голову в плечи. – Карасина, в город пойдешь, сигарет купи.

Карась скис: на входе в детдом могли обыскать, и тогда прощай, прогулки по выходным, на целый месяц.

– Не ссы, прорвешься, – пихнул его Гвоздь. – Опа, гляньте!

Вынесли стулья, но не обычные, из столовой, а резные, с обитыми бархатом спинками.

– Богато живут доктора, задницы не мозолят.

На сцену вышел директор.

Удивленно притихли в зале – объявить лекцию хватило бы и дежурного воспитателя.

– Доброе утро, господа. Я рад сообщить, что вам выпала редкая возможность послушать, а также задать вопросы уважаемому человеку, многое сделавшему для нашей страны и, в частности, для нашего города. Его заслуги перед Федерацией были отмечены на самом высоком уровне, в том числе орденом «Золотой крест». Разрешите представить нашего гостя: полковник в отставке, член Городского совета, потомственный дворянин, чей род вписан в Королевскую книгу, – Георг Станислав Леборовски.

Первым захлопал Ноздря, остальные дисциплинированно подхватили.

– Это в честь какого праздника такой хрен с горы? – шепотом поинтересовался Гвоздь.

Из-за кулис показался седой военный в форме без знаков различия, но с орденами и медалями. Левую половину воротника пересекал голубой кант, на плече виднелась нашивка с родовым гербом. Гость остановился рядом с директором и коротко кивнул.

Ник перестал хлопать. Это был тот старик, что сидел в комиссии.

– Когда началась война, юному Георгу только-только исполнилось восемнадцать, и он сразу же ушел на фронт добровольцем – рядовым солдатом. День Победы же встретил в звании капитана. После не раз участвовал в пограничных конфликтах, отстаивая интересы Федерации. Четыре года назад господин Леборовски вышел в отставку и с тех пор принимает активное участие в жизни Сент-Невея. Мы должны быть благодарны, что такой человек согласился выступить у нас. Прошу вас, господин Леборовски.

Ноздря снова зааплодировал, но тут же замер под взглядом отставного полковника. Леборовски вышел на авансцену и внимательно осмотрел зал – ряд за рядом, пропустив только те, где сидели малыши. Ник выпрямился и поднял подбородок, когда ему показалось, что полковник смотрит ему в лицо.

– Я не привык говорить перед детьми. Тем более такими разными. Среди вас есть двадцать человек, которым пожалована «королевская квота». Это дети, чьи родители погибли в первые дни Арефского мятежа. Дети, которые сами попали в госпитали с тяжелыми ранениями.