Чаш оф чи

Чаш оф чи

Мария Фомальгаут

Иллюстратор Мария Фомальгаут

© Мария Фомальгаут, 2022

© Мария Фомальгаут, иллюстрации, 2022

ISBN 978-5-0056-4600-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сниц

И капельку чуда небрежно плесни

В сны,

И пусть пробирает до самых основ

Снов,

Пусть прячет зима под корнями сосны

Сны,

От холода, снега, до самой весны —

Сны,

Сбиваются в стаю, теплы и тесны

Сны,

Они не боятся крюка и блесны,

Сны.

Сидит на изгибах усталых ресниц

Сниц,

И прячется в ветках мясной и лесной

Сной,

На темной опушке стоит сноговик —

Сник

Со стаями несуществующих слов,

Снов.

Цвета pacific 135

– …на рыжего, – говорю я.

Все изумленно ахают, как на рыжего, почему на Рыжего, зачем на Рыжего, как будто есть хоть какие-то шансы у этого Рыжего – да ни единого шанса нет у этого Рыжего, разве что тот, другой, сломает ногу, или шею на крутом повороте, но зачем ему ломать ногу или шею, вы сами-то подумайте, – так что у Рыжего шансов нет, и-и-и, не думайте даже.

– Простите? – спрашивает букмекер, он еще дает мне шанс одуматься, опомниться, сделать ставку как надо…

– …на рыжего.

Букмекер дрожащими руками берет мои деньги, косится на меня, мало ли чего ждать от сумасшедшего. Подхожу к рыжему коню, он недовольно косится на меня, фыркает, я протягиваю кусок хлеба – рыжий отворачивается, рычит, я первый раз слышу, чтобы лошади рычали. Чувствую, что шансов нет, вот ведь черт, это же надо было так переоценить себя, ну правильно, мы же самые умные, мы же рыжего коня не боимся, мы же…

…черт.

Ну, конечно же.

Вынимаю ножичек, долго не решаюсь, думаю, не обойтись ли малой кровью, например, проколоть палец – нет, все-таки понимаю, что придется резать руку, вот так, протянуть Рыжему густую черную кровь, стекающую с запястья – ага, есть, жадно впивается в рану, получилось…

Прыгаю в седло, пришпориваю, стоять, стоять, куда тебя понесло. Здесь все по-другому, здесь все не как положено, здесь надо самому удержаться в седле на крутом повороте, здесь никто не позволит мне сидеть на трибуне потягивая кофе или там что покрепче.

Мне дают большой меч – сам не верю, что смогу его поднять, а ведь придется. Наклоняюсь, еле-еле удерживаюсь в седле, поднимаю с земли мир, – так положено. Смотрю на своего противника, что это за цвет вообще, не выдерживаю, гуглю, знаю, что нельзя, что гугл еще не изобрели – и все-таки гуглю, pacific 135, ну и цвет… Кто-то сидит в седле, да мало кто, парочка вдов и сирот, чьи мужья и отцы не вернулись откуда-то оттуда, и еще кто-то с одной ногой, как он вообще будет держаться в седле, посмотрю я на него…

На старт…

Рыжий конь роет копытом землю, грызет уздечку, рычит, мне кажется, сейчас он вцепится мне в ногу…

Выстрел. Откуда выстрел, еще же нет ничего огнестрельного – а вот выстрел, и кто-то уже падает, подстреленный, отсюда не вижу, кто. Рыжий конь срывается с места – этот, который сто тридцать пятый, остается бесконечно далеко позади. Держусь осторожно, ведь рыжий конь еще бесплотный, – он еще только песнь о ратных подвигах, он еще только легенда о славных битвах, он еще только обрастает глиняными дощечками и берестяными свитками. Сто тридцать пятый настигает нас – если это можно назвать настигает, поет что-то о тех, кто не вернулся, о тех, кто остался совсем один на целом свете. Подхлестываю Рыжего – он вырывается вперед, он изрыгает уже не только копья и стрелы, но и порох и пламя. Кто-то идет на наши земли, говорит Рыжий, кто-то хочет забрать наших жен и спалить наши дома, – кого-то нужно прогнать, опередить, скорей, скорей, скорей…

Сто тридцать пятый настигает, это еще что, как, почему, шелестит страницами книг, взмывает на страницах, летит, легко одолевая барьеры. Я вижу в его седле юношу и девушку из двух враждующих земель, они хотят быть вместе, но им никогда не быть вместе, дальше случится что-топ плохое. Я скачу по летящим страницам, я называю их розовыми соплями, я смеюсь над ними над всеми. Я скачу между соседним землями, я нашептываю живущим там людям, что они чем-то отличаются друг от друга, да вы сами-то посмотрите, вы говорите клеб, а они говорят халеб, они придут на ваши земли, чтобы убивать…

Рыжий конь вырывается вперед, теперь он дышит не порохом, теперь он расправляет крылья, огромные, стальные, ревущие, несется над городами, сея смерть. Я нахлестываю Рыжего – еще, еще, сильнее, сильнее, Рыжий вырывается вперед на крутом повороте, я сам пугаюсь того, что вижу, какой еще плутоний, куда, зачем, почему. Радостно ёкает сердце, понимаю, что это шанс, и еще какой – трибуны оживляются радостными возгласами, я уже понимаю, что победил…

…черт…

Это еще что?

Какого… какого… какого хрена в самом-то деле, почему этот, сто тридцать какой-то вырывается вперед, он снова взмахивает страницами, говорит на все голоса, на всех языках, пророчит что-то о вечной ночи и вечной зиме, рисует череп на фоне облачного гриба…

Я сдаю позиции – стремительно, неумолимо, рыжий конь хрипит, фыркает, кажется, готовится пасть, загнанный насмерть. Понимаю, что нужно переходить к решительным действиям, навожу мишень, целюсь в скакуна цвета номер сто тридцать какой-то там. Он оборачивается, кто там у него сейчас в седле, девушка какая-то молоденькая, все они такие, жизни не нюхали, а туда же… Зачем она вставляет мне в дуло ружья ветку сирени, рыжий конь смотрит недоуменно, хочет перехватить ветку, сжевать…

Стреляю.

Пуля выталкивает сирень, пронзает голову коня цвета какого-то там, я удивляюсь, когда вижу, что его кровь тоже цвета номер какой-то там, а не красная.

Рыжий конь берет последний барьер, вспыхивает облачными грибами, пересекает финишную черту.

Я жду.

Ничего не происходит, какого черта ничего не происходит, где мои деньги в конце-то концов…

Не выдерживаю, дергаю букмекера:

– Ну… и что?

– Что, простите?

– Я выиграл, не так ли?

– Совершенно верно.

– И… я должен получить то, что мне причитается?

– К сожалению… нет.

– В смысле? Разве я не победил?

Ёкает сердце, неужели они не зачтут мою победу…

– Победили, еще как победили…

– — И…

Но вы не можете ничего получить… Видите ли… – он смотрит на мертвое пепелище, на мои обугленные кости, я уже и сам понимаю, почему…

Цветы убивают цветы

…да, заказывал… нет, не только я… много нас было… да откуда я вспомню, сколько нас было, имя нам – легион. Легион. Ну, посчитайте несколько десятков тысяч, какая разница…

…много где заказывал… сейчас уже не упомню… да вам эти названия ничего и не скажут, поставщики не виноваты ни в чем, они даже не знали, что именно они делают, эти детали никому ни о чем не говорили, из них можно было собрать и как обычную космическую станцию, и как… ну да, вы понимаете… так что нет, от поставщиков вы ничего не добьетесь, они ничего не знают…

…нет, я знаю все, и даже больше… да не было у нас никаких мелких исполнителей, каждый знал все и вся… нет, речь идет не о километрах, я бы сказал, что речь идет о световых годах… да, раньше никто не видел таких станций…

…мы выращивали цветы… да, я знаю, что уже миллионы лет нет никаких цветов… а мы выращивали цветы… на растворе… ну как вам объяснить… мы синтезировали его из космической пыли, вы понимаете, азот, углерод, вода… аммиак… сероводород… представьте себе эту клокочущую массу, из которой пробивались цветы, розовые, кровяные, пульсирующие, расправляющие свои лепестки… а что мерзость, что мерзость, это же цветы, цветы, вы же сами – цветы, почему – мерзость? Да вы не хуже меня знаете, что планет не осталось, где они на планетах вырастут, если все обратилось в пыль, время не щадит никого, даже вселенную…

…да, хотели выпустить в космос, населить космос цветами, живыми, горячими, пульсирующими, летящими в черных космических безднах… нет, не успели, хотя цветы уже распустили свои бутоны, я уже показывал им взмах лепестка – знак солнца, взмах лепестка – знак былого, два взмаха – знак солнца, которое больше не светит, уже учил ко всем словам добавлять – знак того, чего больше нет, помню, кто-то из них ошибался, прикладывал знак отжившего к самому себе, я поправлял, говорил, что он еще есть, что ему еще рано… вот так… Ну что вы морщитесь, что вы морщитесь, вы же сами – цветы, вы же… и какая разница, из земли, не из земли, земля для вас что-то сакральное, честное слово…

…нет, не знаю, меня убили в первые минуты боя… это я от вас узнал, что станции больше нет, это вы мне рассказали, как жгли цветы… Мне иногда снится, как они погибают в пламени, и тот, который говорил про себя – я, который был – снова говорит – я, который был, и на этот раз его никто не поправляет… жуть такая… Ах так, да, цветы на космической пыли – это жуть, а сожженные цветы – это не жуть? Почему вы решаете, кому жить, кому умирать? Что значит, против природы, космические станции тоже против природы, давайте их тогда тоже запретим! Ах, уже? Ну-ну, посмотрю я, как вы без космических станций во вселенной, которая рассыпалась в прах… вот именно, что никак…

Да, я цветок. Нет, я цветок. Ну и что, что искусственный, да, искусственный, нет, не из металла, тут другие сплавы всякие… Почему вы хотите убить меня, можете объяснить? Не убьете? Ну хоть на этом спасибо, хотя лучше бы их не убивали… ах, не убьете, потому что я и не жил? Интересная, логика, и что по-вашему жизнь? То, что растет на земле? Ваша логика устарела на миллиарды лет, не меньше… У меня в голове не укладывается, цветы убивают цветы… да, они были цветами, такими же, как вы… а вы сами, думаете, откуда взялись? Сколько вам лет, уж извините за нескромный вопрос? Значит, вы родились шестьдесят лет назад… а ничего, что в те времена уже давным-давно не было никакой земли, только космическая пыль? Так откуда вы взялись, господин следователь? А я вас помню, вы говорили про себя – я, который был, я поправлял вас – не был, а есть… я выпускал вас в черное бескрайнее небо… Ну, вы же не убьете себя, потому что по вашей логике вас не должно быть? Ах, даже так? Ну-ну… Спасибо, что забыли меня выключить, хоть останусь как память… буду вспоминать самого себя… и всех, кто перестал быть…

Книги на жердочках

– Ну что… – он смотрит на меня с легким презрением, – работать-то умеем?

Киваю как можно непринужденнее:

– Умеем.

– Ага, все так говорят… а как до дела доходит, так все в кусты…

Хочу ответить, что здесь, в космосе, нет кустов, не отвечаю, а то покажут мне на дверь, которой здесь тоже нет.

– Вот это хорошо… вот что… вам пастухом работать приходилось?

Мне кажется, я ослышался.

– Про…

– …пастухом, пастухом… не доводилось?

Хочу соврать про каких-нибудь коз, понимаю, что уже миллионы лет нет никаких коз, ну тогда про кур, и кур уже нет, ну тогда про… про… да ни про что я не совру, не умею я врать…

Не выдерживаю, парирую:

– А где вы сейчас вообще пастуха найдете?

Вот то-то и оно, что нигде… ладно, что есть, то есть… он снова недоверчиво смотрит на меня, сканирует, будто ищет, а не припрятана ли у меня взрывчатка где-нибудь в двигателе, – видите как… книги у меня…

Киваю:

– Книги.

Что-что, а книги у него есть, книги, книги, книги, – бесконечные ряды, действительно бесконечные, мы уже пролетаем который миллион световых лет, а книжные ряды все не кончаются, и даже не собираются кончаться…

– Ну вот… присмотрите за ними за всеми…

– За… за вашими книгами?

– Совершенно верно.

– В смысле… пыль вытирать, страницы подклеивать… – спрашиваю, чувствую, ляпнул что-то не то.

Тихий смешок в его динамиках:

– Э не-ет, я же пастухом вас нанимал… Так что давайте, присмотрите за ними хорошенько… гордость моя, детища мои…

Смотрю на него, не верю, что он написал все это, да невозможно было столько понаписать, должно быть…

Осторожно спрашиваю:

– Может, расставить их по экземплярам, по изданиям?

Снова смешок:

– Да по каким экземплярам-изданиям, они же все в единственном экземпляре, вы что! Эх, чему вас только учат… Ну ладно, осваивайтесь тут, осматривайтесь…

Он улетает куда-то в никуда, в зияющую пустоту космоса, оставляет меня наедине с бесконечными рядами книг. Поворачиваюсь к корешкам, думаю втихаря почитать что-нибудь, не помню, когда читал что-нибудь последний раз, должно быть, тысячи лет назад.

Книги вспархивают – все, разом, разлетаются в разные стороны, хлопают страницами. Кидаюсь за одной, другой, третьей, ловлю, не ловятся, только сейчас понимаю, во что я вляпался, вот это влип…

– …а-а-а-п!

Щелкаю хлыстом, книги рассаживаются по веткам, это я для них дерево сделал, и жердочки сделал, чтобы прыгать, и много еще чего. Беру наугад одну, листаю…

«– …так вы говорите, что черное и белое – это одно и то же? – спрашивает офицер.

Я хочу ответить, что так было во все времена до поры до времени, да, господин офицер, я прекрасно помню эти времена, черные играли с белыми в самих себя, никто даже не задумывался, кто есть кто…»

Книгу отталкивает вторая книга, она тоже хочет быть прочитанной…

«Я сдаю позиции – стремительно, неумолимо, рыжий конь хрипит, фыркает, кажется, готовится пасть, загнанный насмерть. Понимаю, что нужно переходить к решительным действиям, навожу мишень, целюсь в скакуна цвета номер сто тридцать какой-то там. Он оборачивается, кто там у него сейчас в седле, девушка какая-то молоденькая, все они такие, жизни не нюхали, а туда же… Зачем она вставляет мне в дуло ружья ветку сирени, рыжий конь смотрит недоуменно, хочет перехватить ветку, сжевать…

Стреляю…»

Книги больше не разлетаются во все стороны, кажется, им понравилось у меня. кажется, хозяин будет доволен, хотя кто его знает, этого хозяина, вернется, начнет махать крыльями, эт-то ш-ш-то т-т-акое?

А это еще что такое…

Показалось…

Нет, не показалось, прислушиваюсь, приглядываюсь – так и есть, чувствую хлопанье страниц где-то бесконечно далеко, ближе, ближе, налетают клюют, больно, сильно, чер-р-рт, даже не сразу понимаю, что это книги, книги, книги, но какие-то другие книги, не похожие на те, что мне приходится пасти…

Вооружаюсь метлой, а больше нечем, разгоняю, одну, две, три, хлоп, хлоп, хлоп, ага, не нравится, спохватываюсь, а ведь можно в кои-то веки использовать лазер, зря он у меня, что ли…

– Стой! Что творишь-то?

Кто-то отталкивает меня, отчего я буквально кувыркаюсь в космосе, сбывается самый большой страх, потерять управление – нет, кто-то меня перехватывает, не сразу узнаю автора, что ему не так…

– Вы… вы что… это же книги! Книги!

– Да такие книги, что ужас-ужас…

– Ну, уж, какие есть… вы это, не вздумайте даже! Лазером он их… вон метла, вон метлой и действуйте, ишь, нашелся умник…

Не понимаю, отчего он так защищает книги, которые чуть не погубили мою стаю, впрочем, мне не положено задавать вопросы, мое дело – охранять эту странную библиотеку, чтобы не разлетелись одни, и чтобы не напали другие…

…не понимаю.

Отчаянно смотрю на книги, не понимаю, почему я не могу отличить книги, которые мирно сидят на ветках от книг, которые налетают, атакуют, больно ранят, почему, почему… Должен же я их видеть, они же разные, совершенно разные, они должны быть разными, черт их дери. Снова и снова проверяю частоту тех или иных слов, знаки препинания, длину предложений, количество деепричастных оборотов, – все не то, черт возьми, все не то… Если бы я был человеком, я бы мог что-нибудь почувствовать на уровне подсознания, но я уже миллионы лет как не человек, и никакого подсознания и чутья у меня нет…

– Ну как вы? – автор смотрит с презрением, ага, вот он уже мной и недоволен…

Признаюсь:

– Я не могу их отличить… я не вижу, где те, где эти…

Автор бормочет что-то насчет того, что я не последний книжный пастух во вселенной – даже не признаюсь, что я не только последний, но и вообще единственный в своем роде, и не только пастух, но и вообще кто бы то ни было…

Снова терпеливо перебираю частоту слов, частоту букв, что там еще бывает в книгах, средний возраст главного героя… нет, все не то…

Спохватываюсь.

Только сейчас понимаю, почему не могу их различить, ну, конечно же, все так просто, а я-то думал…

– Вы… вы сами их написали.

– Простите?

– Вы сами их написали… все эти книги…

– Еще вам что приснилось?

– Ничего не приснилось, вы сами все эти книжки написали, и за мир, и за… – не говорю проклятое слово, чтобы меня снова не атаковали, – у меня есть только одно объяснение, почему я не вижу эти книги… почему я не могу отличить их… вы сами их написали. И те, и другие.

– Ну и сами подумайте, чего ради мне было такие книги писать? – он кивает в сторону атакующих, – с ума я сошел по-вашему, или как?

Понимаю, что не нахожу ответа, что ответа нет, а значит, мне не остается ничего кроме как искать другую работу…

– Вы осторожнее с такими заявлениями, а то как бы другую работу искать не пришлось… – он будто читает мои мысли, а может, и не будто.

Хочу сказать, что и так придется, если я книги не вижу – не говорю, чувствую, что найти что-то в этой бесконечности будет нереально.

Вы ищите, ищите, я же вас не тороплю, я же понимаю, как сложно все это…

Ищу, ищу, понимаю, что меня не торопят, и в то же время понимаю, что не могут ждать вечно, и так уже прошло сорок тысяч лет. Аккуратно вытаскиваю из клетки пойманную злую книгу, тц-тц-тц-на-на-на, ай-й-й-черр-р-р-т, ты еще руку мне откуси, тварь…

Смотрю на дату написания, может, хоть это мне что-нибудь скажет, перебираю даты, даты, даты, посмотреть бы еще, что было тогда, какие времена, какие события бесконечно далекие…

Оглядываюсь, чтобы никто не видел, осторожно разматываю нить времени, бережно-бережно, чтобы не порвать, вы не думайте, я аккуратно, я её никогда не рвал, если порвет кто, вы имейте в виду, это не я. смотрю, все равно ничего не могу понять, пролистываю событие за событием, нет, все не то…

– Ну как успехи?

Автор появляется некстати, он всегда появляется некстати, как раз после очередного налета злых книг, когда мои подопечные сидят потрепанные и сиротливо поправляют вырванные страницы, я даже не успел их толком подклеить. Хочу что-то сказать в свое оправдание, он перебивает меня:

– Большое спасибо за работу…

Я уже понимаю, что это значит, что другого пастуха он, конечно, не найдет нигде и никогда, но такой пастух как я не очень-то ему и нужен. Думаю, куда податься дальше, чувствую, что не хочу никуда подаваться, я уже привык к книжным стаям, у меня есть целая вечность, чтобы перечитать их все… Как будто меня кто-то здесь оставит после такой картины – потрепанные книги, посреди которых я сам с мотком времени…

Еще раз смотрю на размотанную линию времени, начинаю понимать.

Понимать все.

– Я знаю, зачем вы это сделали.

– Что… сделал?

– Эти книги… зачем они…

– И зачем же, по-вашему?

– Поставить мир на грань войны…

– Ну, это очевидно…

– Но неочевидно, зачем именно поставить мир на грань войны…

– Чтобы…

– …чтобы ваши книги о мире стали кому-то нужны. Чтобы их раскупали как горячие пирожки, чтобы их подняли на щит… вот для чего вы сделали все это…

– Вы оши…

– …вы арестованы.

– А вы молодец… вы лучшая моя книга, честное слово, лучшая… гордость моя…

Вздрагиваю, ошарашенный внезапным открытием, чувствую, что у меня нет слов…

– Но…

– …горжусь вами, отлично… – взмахивает прутиком, – ну давайте, давайте в загон…

Понимаю, что я проиграл, окончательно и бесповоротно, понимаю, что остается только одно, неужели я это сделаю…

Распахиваю загон, смотрю, как чужие, неправильные книги устремляются к нам, стаями, стаями, я еще не знаю, на что я надеюсь, но на этот раз я не ошибаюсь – хлопающие страницами хищники набрасываются на своего создателя…

Память Сагари

– …так вы говорите, что черное и белое – это одно и то же? – спрашивает офицер.

Я хочу ответить, что так было во все времена до поры до времени, да, господин офицер, я прекрасно помню эти времена, черные играли с белыми в самих себя, никто даже не задумывался, кто есть кто…

Я хочу сказать это – не говорю, офицер не вспомнит, даром, что это было вчера – есть у местных офицеров странное свойство, не помнить то, что было вчера…

Офицер… думаю, почему я должен называть коня – господин Офицер, и даже не коня, а конскую голову. Есть что-то такое в мифах Японии, называется Сагари, но тогда он должен жить в лесу и свисать с веток деревьев, а не допрашивать меня на плацу… Да и вообще мы не в Японии…

– Так вы уверяете, что мы не должны убивать белых? – продолжает офицер. Этого офицера я помню, хорошо помню, в прошлый раз я своими глазами видел, как взрывом его буквально испепелило на месте, оставив только тень. В позапрошлый раз ему повезло больше или, наоборот, меньше – он прожил еще несколько часов, поднимая к небу вытекшие глаза…

Он не вспомнит.

Не вспомнит.

Осторожно парирую:

– Господин Офицер, вот мы ходим с вами по клетчатому полю, клетка черная, клетка белая, клетка черная, клетка белая – мы же ходим и по черным, и по белым клеткам, не так ли? Вы же не предлагаете разделить плац на отдельные клетки, разрезать землю?

Говорю так, тут же пугаюсь, что я ляпнул, черт возьми, что я ляпнул, а ведь он не поймет, он ведь примет это как руководство к действию, он ведь разделит, не задумываясь…

– Вот как, значит, мы не должны убивать белых… Значит, пусть белые убивают нас, так, да?

Хочу ответить, что и не так, и не так. Не отвечаю. Уже понимаю, что в этот раз не получится, как и не получилось в предыдущие разы, и все, что мне остается, лихорадочно думать, пока есть время думать, что я скажу ему в следующий раз, и не в эту минуту, а раньше, много раньше, когда мы еще смотрели друг на друга и не задумывались, что говорящие конские головы напротив друг друга – разного цвета…

Выслушиваю что-то про измену и дезертирство, прикидываю, как там наши, Бишеп, наверное, уже казнен, хотя плохо я знаю Бишепа, может быть, выкрутится, если вообще есть какой-то смысл тут выкручиваться, когда через два с половиной часа все рассыплется в прах…

…приговаривается…

…к смертной казни, мысленно добавляю про себя. Весь внутренне сжимаюсь, уже знаю, что меня ждет, это больно, чертовски больно, и почему в который раз бьется мысль, не на-а-адо-о-о-о…

…что-то происходит, почему офицер (так и хочется назвать его сагари) смотрит на меня так странно, почему хлопает себя по лбу, да что ж вы сразу мне не сказали, вот ведь черт, а я и не помнил, а вы тоже хороши, помните и не говорите, что будет-то… да не бойтесь вы, я вас выведу, может, еще успеем что-то сделать…

Он поворачивается ко мне спиной, – это оказывается достаточно, чтобы прострелить ему голову, он падает, хрипит, как раненная лошадь, да он и есть лошадь, лошадь, возомнившая о себе черт знает что, что белые и черные лошади одинаковы… Что-то будет, говорю я себе, еще успеваю поймать себя на мысли, что что-то будет, через два с половиной часа, нет, уже через два с четвертью, понять бы еще, что именно, нет, не понимаю, не помню, будет же что-то… что-то… да какая разница, скачу во весь опор, в атаку-у-у, на скаку рублю вражеского визиря, белая кровь извивается по черно-белым плитам бескрайнего поля…

…цепляюсь за ветку хурмы, поднимаюсь повыше, чтобы видеть полную луну – мой белый собрат делает то же самое, и мы затягиваем песнь ночи, песнь луны, – я на свой лад, он на свой, наши ноты чуть-чуть разнятся, и это чуть-чуть создает неповторимую мелодию. Первый раз задумываюсь, почему наши ноты разнятся, почему он белый, а я черный – что-то вздрагивает в душе, что-то умоляет не думать, тут же отгоняю от себя странное наваждение…

Перевернутое R, опрокинутое Е

В жизни так не бывает, так бывает в каких-нибудь буках о приключениях, вон они стоят в либрарии на полках, – вот в буках так бывает, а в жизни нет. В жизни они не приходят в половине еллевенного, в черных жилетах, с шахматно-клетчатыми лентами на фуражках, у двоих даже расставлены шахматы, идет партия, у двух других партию уже отыграли, кинг и рук лениво перемещаются по доске в вечном шахе. В жизни они не приходят в половине еллевенного, не говорят:

– Вы должны покинуть кастл.

– Осмелюсь предположить, кастл под угрозой обрушения?

– Вы не имеете права находиться в кастле, который вам не принадлежит.

Вот так, out of the blue, из ниоткуда, гром среди ясного неба.

– Прошу прощения, осмелюсь предположить, здесь какая-то эррор, этим кастлом владел еще мой покойный фазер, и передал по наследству мне…