Ты – моё проклятие

А когда находит, шарит в сумке трясущимися руками.

– Нашла? Звони отцу. И еще, куда ты там звонить хотела? Туда тоже.

Но Маша сверкает на меня глазами, полными застывших слёз и злости.

– Телефон разбитый, – говорит тихо, нажимая кнопки на подёрнутом многочисленными трещинами экране, но бесполезно.

– Наверное, наступил на сумку в темноте, – пожимаю плечами, а в голове пульсирует боль, отдаваясь в затылке. – Бывает.

– Подонок, – выдыхает, а сумка падает на пол, и звук этот эхом в большой комнате. – Что ты сейчас хочешь от меня? Восемь лет прошло, я забыла тебя. Забыла, слышишь?

– Правильно, – киваю, поднимаясь на ноги. – Но не нарушай цепочку причин и следствий. Сначала предала, а потом забыла. Вот так будет правильно.

Маша открывает и закрывает рот, а я стремительно выхожу из комнаты, не оглядываясь.

– Я не предавала тебя! Клим!

Я выжил после её предательства. Но её ложь убьёт меня, наверное.

Глава 10

Клим.

«Я не предавала тебя!» – звенит отголосками в ушах на бесконечном повторе, пока принимаю душ в ванной на первом этаже. Ледяные струи воды стекают по коже, омывают уродливые рубцы и шрамы на теле: от плети, раскалённых прутьев, тлеющих в полумраке сигарет.

Ненавижу.

За восемь лет половина из моих сук-мучителей сдохла, остальные разбежались от стремительно летящего в пропасть Нечаева, как вшивые крысы с корабля. Да и нахер они мне нужны – тупые пешки без мозгов. Мне всегда нужен был Нечаев – только он и Бабочка виноваты во всём, что случилось.

С них и спрос.

«Хорошо, что ты вообще остался жить», – сказал тогда врач, когда я очнулся, выбравшись из липкого марева медикаментозного дурмана. Весь обмазанный какой-то вонючей дрянью, укутанный в бинты, как долбаная мумия, я не понимал: зачем? Зачем же выжил? Для чего всё это нужно было вообще? Чтобы всегда чувствовать эту боль? Всегда вспоминать усмехающуюся рожу Нечаева, чьи верные подонки почти сутки измывались надо мной?

Немыслимо.

Тогда ко мне в палату приходил следователь – мужик лет пятидесяти с воровато бегающими глазками и кожаной папкой под мышкой. Он задавал вопросы, на которые я старался ответить честно – тогда мне казалось, что справедливость ещё существует. Верилось, что её ещё можно найти.

Когда делу даже не дали хода, потому что никто не захотел связываться с Нечаевым, я понял, что надежды и розовые очки нужно выбросить нахрен. И попытаться выжить.

Но если бы не Арсений, подобравший меня буквально с улицы, давший мне однажды шанс, я в лучшем случае оказался бы в тюрьме. А так судьба миловала, проскочил мимо казённых стен. И то радость.

«Я тебя не предавала!»

Но ведь, сука, никто не мог знать, где я жду Машу! Ни одна живая душа не должна была узнать об этом. И я торчал в том грёбаном сарае, считал минуты, прислушиваясь к шагам, но дверь распахнулась, и на пороге стоял Нечаев собственной персоной.

Блядь, нельзя! Нельзя об этом думать!

Выключаю воду и ступаю на холодную плитку, а из зеркала на меня смотрит тот, чьего безумия я порой боюсь сам. Человек, который однажды всё потерял, включая рассудок, – вот кто смотрит на меня с той стороны.

– Ты сам это всё затеял, – говорю своему отражению и вытаскиваю из чехла идеально заточенную опасную бритву.

Густая пена покрывает щёки, и я касаюсь намыленной кожи лезвием, плавно скользя снизу вверх. Ошибка недопустима: чуть дёрнется рука, слегка глубже войдёт опасная сталь, и не останется от тебя ничего, кроме оплывшего тела на кафельном полу.

Но это не мой метод. С моими незакрытыми гештальтами рано умирать.

На часах почти восемь, и я вытираю лицо полотенцем, стирая остатки пены. Мне неинтересно, чем там занята сейчас Бабочка – из дома ей всё равно не выбраться. Конечно, в любой момент она снова может наброситься на меня из-за угла и двинуть чем-нибудь по башке. Впрочем, насрать – пусть делает, что хочет.

Но рано или поздно Маша выдохнется и поймёт, что ни одна живая душа её искать не станет. Уж об этом я позаботился.

А ещё она поймёт, что, выбрав однажды своего папочку, она совершила самую большую ошибку.

Как есть, голый, выхожу из ванной комнаты, а Бабочка так и сидит на диване, запустив руки в волосы. Она будто бы в прострации, и я на мгновение зависаю в пяти шагах. Маша почти не изменилась: те же огромные глаза, бархатистая кожа и самые охрененные губы на свете.

– Я уезжаю, – сообщаю, но Маша вообще на меня не реагирует.

Похер.

Ухожу в свою комнату, одеваюсь, не разбирая, во что. Мне нельзя оставаться в этом доме сегодня, а иначе сделаю то, о чём потом пожалею. Трахнуть Машу с каждой минутой мне хочется всё сильнее, потому хватаю телефон с тумбочки и почти бегом вылетаю на улицу.

– Арс, отвези меня в клуб.

Тот не задаёт лишних вопросов, но прежде чем погрузиться в машину, я даю распоряжения охране:

– И не дай бог за эту ночь что-то случится, – говорю на прощание стоящим у ворот крепким парням, а те почти синхронно кивают. – В дом не входить, с девушкой не разговаривать. Приеду, камеры просмотрю. Всё ясно?

Парни снова кивают, а я еду к шлюхам. Не уверен, что станет легче, но попытаться стоит.

Глава 11

Клим.

Я рассматриваю извивающихся у шеста девиц. Их полуголые сиськи и упругие ягодицы сливаются, мелькают перед глазами, больше отталкивая, чем будоража. Девки стараются всеми силами привлечь моё внимание, мацают себя, выгибаются, чуть слышно постанывают, а я курю, прячась в дымном облаке.

Приват я заказал от нехер делать – хотел отвлечься от зудящих на подкорке мыслей. Вертлявый светло-синий администратор Кирюша прислал ко мне, по его словам, самых сочных и отборных – настоящих профессионалок. Цена за их пляски просто космическая, а список дополнительных услуг для ВИП-клиентов впечатляет.

Я же хотел забыться в безумном трахе? Вот и шанс.

Светловолосая скидывает лифчик, и он летит в мою сторону. Наверное, рассчитывает, что я поймаю его. Игриво облизывает губы, а я перевожу взгляд на брюнетку, трущуюся о шест. В приглушённом свете приватного кабинета её черты неуловимо походят на черты той, которая осталась в прошлой жизни.

Моя Бабочка. Блядь, не думать об этом, не думать!

Жестом подзываю брюнетку, а она с готовностью идёт ко мне, плавно покачивая округлыми бёдрами. Её зовут, кажется, Лиля. Или Лиля – та, другая, жадным взглядом следящая за подружкой? Да какая нахер разница? Главное, что это готовые на всё бабы с безупречным здоровьем, всё остальное – ненужная шелуха.

Простой и понятный трах – вот то, что мне нужно сейчас.

Девица кладёт руки мне на плечи, извивается из стороны в сторону, а сиськи в кожаном лифчике с разноцветной блестящей бахромой колышутся перед глазами. Того и гляди, выпрыгнут наружу. Создаётся ощущение, что у неё вместо костей – кисель, настолько гибкая.

Но мне неприятны её касания – я вообще не люблю, когда меня трогают.

– Руки убери, – прошу, а девица едва заметно вздрагивает. – На колени.

Она не возражает, принимает нужную позу, и парой ловких движений высвобождает мой член. Алчно облизывается, жмурится, а я откидываю голову на спинку дивана и закрываю глаза. Я не хочу никого сейчас видеть, не хочу понимать, какой это сраный суррогат – трахать кого-то в рот, когда в мозгах порхают бабочки. Мне просто нужен оргазм, всё остальное пусть летит в пропасть.

Я так и не научился искренне хотеть кого-то, кроме Маши. Но организм, требующий разрядки, готов к бою.

Минет – это приятно.

Мягкие губы обхватывают мой член, и я толкаюсь вперёд, мечтая кончить. Девка знает своё дело туго, а я слишком возбуждён, и по идее мне должно хватить пары пошлых причмокиваний, но нет. Не выходит излиться быстро – вообще никак не выходит. Лишь сильнее напрягаются яйца, а член будто деревянный.

Мне нужно что-то большее.

Наматываю длинные тёмные волосы себе на руку, двигаюсь резче, не жалея никого. Насаживаю голову девицы на себя, она охотно заглатывает до самых яиц, но совсем ничего не чувствую. Это безумие, и я отталкиваю от себя профессионалку.

Она смотрит на меня шокировано, облизывает и без того влажные губы, а я накрываю ноющий член рукой.

– На хер валите, – выдавливаю из себя, морщась от боли в паху, и девки улепётывают, даже вещи не собрав.

Думаю, у них слишком много лифчиков, чтобы задерживаться, когда клиент явно не в себе.

Оставшись один, я снова жмурюсь, а перед глазами лишь огромные зелёные глаза и идеальные губы. И я почти чувствую, как они целуют меня: каждый шрам, каждое увечье, а потом спускаются ниже – туда, где всё твёрдое, как камень, и болит.

Стону в голос, оглаживая себя по всей длине, синхронизирую движения ладони в такт воображаемому минету. Мать его, как же хорошо.

Перед глазами сноп искр, в горле пересыхает, а позвоночник, кажется, вот-вот рассыплется от предоргазмической ломки.

Реву, будто я – не я, а кабан-подранок, а сперма выливается из меня бурным потоком. Кажется, я так не кончал даже будучи подростком. Стреляю и стреляю, а перед глазами изумрудный взгляд с поволокой.

Дыхание сбивается почти в ноль, сердце ухает в груди, причиняя боль. И когда сознание возвращается ко мне рваными толчками, а перед глазами кое-как проясняется, я иду на дрожащих ногах в крошечную ванную рядом с кабинетом.

Мне больше нечего делать в этом клубе.

– Арс, заводи мотор, – говорю в прижатую к уху трубку.

– Домой?

– Ты стал задавать слишком много вопросов, – усмехаюсь и вытираю руки бумажным полотенцем. – Но да, домой.

Глава 12

Маша.

Не помню, как я отключилась. Будто кто-то щёлкнул тумблером и просто выключил меня. Чтобы ничего не помнила и ни о чём не тревожилась хотя бы какое-то время, хотя бы на несколько часов получила передышку.

Иногда психика выкидывает на чёрную воду паники спасательный круг забытья, и это даёт пусть призрачный, но шанс, что всё это – мираж.

А когда открываю глаза, взгляд натыкается на длинные ноги в тяжёлых ботинках. Клим.

– Проснулась, Бабочка? – слышится его хриплый голос, прошитый дамасской сталью, и я поднимаю взгляд на его лицо.

Мне нечего бояться. Пусть я совершенно не понимаю, что Клим хочет от меня, одно знаю точно: он сошёл с ума. Иначе никак не объяснить, откуда эта злость во взгляде, откуда жестокость в словах и действиях. Он винит меня в чём-то, говорит о каком-то предательстве, только в этом нет никакого смысла.

Просто человек, которого я любила всю жизнь, стал самым настоящим безумцем. И место ему в психушке.

У Клима в руках нож, который он вертит в пальцах, подбрасывает и ловит за кончик лезвия почти у земли, выкручивает и так и эдак, будто бы хочет показать, как отлично научился обращаться с оружием. Будто собрался испугать окончательно, чтобы перестала бороться, выбросила из головы мысли о свободе.

Только я не могу, потому что не птица, чтобы сидеть в клетке по чьей-то прихоти. Хватит! Я не для того ушла когда-то из отчего дома, чтобы снова быть запертой в четырёх стенах.

– Клим, что ты делаешь?

Я сажусь, подтягиваю под себя ноги, а кожа под свитером после сна в одежде ощущается воспалённой и зудит. Мне бы в душ…

– Успокаиваю нервы.

Нож взлетает ввысь и снова оказывается в широкой ладони Клима. Как он не боится пораниться? Впрочем, разве этот человек умеет хоть чего-то бояться?

– Нет, не сейчас… вообще.

Но Клим игнорирует мой вопрос, продолжая свои игрища. Интересно, он вообще спал этой ночью? Под глазами тени, щёки покрыты тёмной щетиной, а черты лица стали резче, заострились.

И какого лешего меня должно волновать, спал ли он?

– Клим, так же нельзя дальше продолжать! Это безумие! – я пытаюсь достучаться до его здравого смысла, но в ответ получаю лишь взгляд, острее любого лезвия.

– Бабочка, ты помнишь, как мы познакомились? – вдруг спрашивает после долгой паузы, а я тяжело сглатываю.

Помню ли я? Нет, конечно. Потому что Клим был в моей жизни всегда.

– А я помню, – усмехается, разглядывая своё отражение в лезвии. – Мне было четыре года, и родители повели меня в гости. Сейчас я понимаю, что была ранняя весна, март. Как сейчас. Тогда я ничего этого не понимал. Просто мне сказали, что у одного очень хорошего человека родилась дочка, и мы идём её навещать. Подарки купили, а мне вручили большого плюшевого волка. Он был больше меня, такой огромный. И я тащил его, и рук не хватало, а под ногами слякоть.

Клим прячет нож в голенище ботинка, заправляет брючину, всё это время не сводит с меня тяжёлого взгляда. Я ничего этого не помню, само собой, и Клим, кажется, вообще впервые об этом говорит. И хотела бы не слушать, но не выходит – меня будто бы приклеили к прохладной коже диванной обивки.

– Помню, меня отвели в маленькую комнату. Вся розовая, девчачья, а я жуть как не любил все эти девчоночьи прибамбасы. Подвели к кровати, а там… – Клим замирает на пару мгновений, отматывая в своём сознании время назад, а я жду продолжения. – И почему-то показалось тогда, что это не может быть живой ребёнок – таких красивых детей не бывает. Кукла ведь. Обиделся, что меня так разыграли, ткнул тебя, спящую, пальцем в живот – сильно ткнул, а ты заворочалась, но не проснулась. Только схватилась за мой палец крепко и продолжила спать. Можно ли влюбиться в младенца или уже тогда я был безумным извращенцем? Не знаю, но вот, влюбился.

Клим, выдохшись от своего внезапного откровения, замолкает, а я сжимаю кулаки, впиваясь пальцами в кожу ладоней.

– Зачем ты обо всём этом говоришь? Зачем вспоминаешь, мучаешь? Это тоже элемент моего наказания, для которого ты меня держишь тут?

Я не выдерживаю: вскакиваю на ноги, топаю по полу и, схватив с низкого столика какой-то журнал, швыряю в Клима. Он даже не уворачивается, только смотрит на меня, усмехаясь, и это будит внутри ярость. Настоящую, самой чистой пробы, и кровавая пелена перед глазами.

– Успокойся, Бабочка. А то крылья сломаешь.

Слова Клима звучат то ли насмешкой, то ли угрозой, а я задыхаюсь от своей злости.

– Ты, урод, бросил меня! – кричу, озвучивая то, что однажды разбило моё сердце. – Зачем вспоминаешь что-то, говоришь о какой-то любви, предательстве, если бросил? Ворошишь это всё, подонок! Нравится издеваться? Садист!

Рядом на диване лежит моя сумка – её тоже швыряю в Клима и выбегаю из ставшей вдруг душной комнаты. Наружная дверь заперта – после ухода моего мучителя я пыталась её открыть, бесполезно. Потому я несусь вверх по лестнице.

Главное, спрятаться от Клима и его безумных обвинений.

Я обязательно придумаю, что делать дальше. Найду выход. Но я не хочу больше слушать о том, что предала его.

Потому что не предавала. Никогда и ни за что не смогла бы на это пойти.

Но я не успеваю добежать даже до середины лестницы, когда аромат хвои и цитруса бьёт наотмашь.

– А ну, повтори! – слышу отрывистый приказ у самого уха и цепенею. – Повтори, Бабочка, иначе я за себя не ручаюсь.

Глава 13

Клим.

– Отпусти, сумасшедший, – шипит, но брыкаться не пытается. Просто замирает, тяжело дыша, опирается рукой на стену, а я каждой порой ощущаю её гнев.

Гнев – это громадная чёрная туча, которая накрывает нас обоих. Хоть что-то у нас снова есть общее.

Дёргаться Бабочке сейчас опасно: мы находимся на середине лестницы, и один неверный шаг закончится в лучшем случае переломами.

– Повтори, тогда отпущу, – требую, несмотря на то что ложь слышать не хочу. – Повтори тот бред, что ты сказала внизу.

Это уже слишком, и заявления о том, что я кого-то там бросил – за гранью моего понимания. Они просто не вписываются в мою реальность, выбивают из проложенной колеи.

– Бред? Я сказала бред?! У тебя память, что ли, отшибло? – злится и отшатывается от меня в сторону, как от чумного доктора. Опирается спиной на деревянные перила, впивается в них пальцами и смотрит на меня с неприкрытой яростью. – Ты меня бросил. Восемь лет назад. Сначала позвал за собой, а потом бросил. Этот бред ты хотел услышать?

Я сжимаю кулаки до хруста, но Бабочку будто бы прорвало:

– Ты прислал мне сообщение, ночью. Хорошо, что я из дома сбежать не успела, – горькая усмешка, а в ней какое-то неизбывное разочарование. – Просто сообщение. Не знала, Клим, что ты трусливый подонок. Но тогда узнала, спасибо за науку.

– Какое нахрен сообщение? – Делаю рывок в её сторону и опираюсь руками на перила. Между нашими пальцами всего несколько сантиметров, а тела вибрируют в общем тяжёлом дыхании, но приблизиться хоть на миллиметр немыслимо. Иначе все мысли из головы вылетят, и я просто утрачу способность соображать.

А мне нужно разобраться в этой херне, хоть я и не верю ни единому слову.

– Обычное! – выкрикивает мне в лицо, а меня жаром обдаёт, словно в сантиметрах завис над адской пропастью. – Я его столько раз прочла, что захочу забыть, так не получится. «Прости, мы слишком торопимся. Будь счастлива и не ищи меня. Клим». Вот такое сообщение, урод!

Маша толкает меня в грудь, но совсем слабо, а я крепче впиваюсь пальцами в перила, готовый вырвать их с корнем.

– Что застыл? Память возвращается? – говорит тихо и трёт нос.

Так она делала всегда, когда не хотела плакать на людях. Разотрёт до красноты и снова улыбается.

– Я не отправлял никаких сообщений, – выдыхаю на одной ноте, кажется, весь кислород из лёгких.

И они сжимаются до боли, и тошнота подступает к горлу.

– А кто его отправил? Папа Римский? Ты меня за дуру держишь?! Это ты у нас сумасшедший, не я, – кричит, а я отхожу на шаг назад. – Но я искала тебя, понимаешь? Искала! Я так много хотела тебе рассказать. Ты должен был знать, но не нашла.

Это какой-то дурной сон. Это бред, я точно сошёл с ума, и теперь весь мой мир кренится, трещит по швам и осыпается трухлявым крошевом.

Мне становится ещё хуже, когда Маша сгибается пополам, глотая ртом воздух, громко всхлипывает и оседает на ступеньку. Сгибает ноги, закрываясь от меня, утыкается в колени лбом и затихает.

– Видеть тебя не могу, – шепчет, глотая окончания слов. И правда, совсем не смотрит на меня. – Я должна была тебе рассказать, тогда. Может быть, мы бы смогли что-то сделать, может быть, спасли.

Она шепчет ещё что-то бессвязное, то повышая голос, то понижая до едва слышного шуршания. Я не понимаю, как можно так убедительно врать. Но врать ли?

А я пячусь назад, чуть не лечу спиной вниз, но кое-как удерживаюсь в границах этой реальности, не выпадая в яростное небытие.

Глава 14

Маша.

Я говорю и говорю, а где-то вдалеке слышатся приглушённые раскаты грома. Дождь начался? Нет, прислушавшись, понимаю, что это нечто другое.

Поднимаю голову, осматриваюсь по сторонам, но Клима рядом нет. Лишь эти странные звуки – то ли хлопки петард, то ли взрывы вдалеке. Не разобрать.

Это хорошо, что Клима нет, это точно хорошо – так хотя бы на время могу избавиться от его жуткого ледяного взгляда, который пробирается под кожу и гуляет там стылым ветром. И я хочу обратно в свою упорядоченную простую жизнь, без этих вырывающих душу эмоций.

Я давно уже привыкла к одиночеству: обрубила до минимума все дружеские контакты, и общаюсь лишь с теми, с кем общаться необходимо. У меня очень узкий круг тех, с кем могу и хочу разговаривать дальше пары часов: несколько сотрудниц, с которыми иногда в конце недели ходим в паб, и отец. Да и с тем мы не так часто находим общие точки соприкосновения.

Он не может простить мне, что не оправдала его надежд. Не закончила тот институт, который он для меня выбрал, не вышла замуж за одного из его деловых партнёров или какого-то пресыщенного жизнью наследника мега корпорации. А ещё родила ребёнка, с ним не посоветовавшись, и чуть не загубила себе жизнь. Он никогда не говорил об этом напрямую, но я прекрасно знаю, чего ему стоило смириться с моим решением стать матерью.

Я не хочу об этом думать, но иногда мне кажется, что отец ничего не испытал, когда его внучки не стало. Плохо помню тот период, и отец действительно казался расстроенным, но…

Тысяча «но» и вопросов, на которые я никогда, наверное, не найду ответов. И всё это не более чем догадки, и тошно думать, что они могут оказаться верными.

Встряхиваю волосами, заплетаю их во что-то похожее на косу и пытаюсь понять, как мне найти выход из этой ситуации. Мне бы выбраться наружу, сбежать из этого дома, чтобы снова не думать о Климе. Он появился в моей жизни так внезапно, когда всё уже, казалось, потухло навсегда, и не осталось даже обиды. Но он умудрился за неполные сутки расковырять все мои едва зажившие душевные нарывы. Проклятие!

Поднимаюсь на ноги, осторожно ступаю по лестнице вниз, ожидая, что в любой момент меня снова схватят и закинут ещё в какую-нибудь комнату без окон. Дом огромный, наверняка Клим придумает, где меня надёжнее запереть.

Мысленно возвращаюсь к нашему диалогу на лестнице, а глаза пекут от подступивших слёз. Он будто бы не верил моим словам, и это кажется таким странным. Нет, не хочу об этом думать – слишком плохо всё закончилось у нас в тот раз, и уже не нужно искать правых и виноватых. Бессмысленно.

Меня потряхивает от усталости, неизменно наступающей после шока и сильного желания оказаться в своей маленькой и уютной квартирке, в которой нет ничего ценного. Зато в ней не живут призраки, и царит унылый покой. Надо выбираться, пока отец не поднял всех на уши и этот дом, вместе с его хозяином, не взлетел на воздух.

Чем ближе подхожу к входной двери, тем слышнее эти странные звуки. Это точно что-то на улице, и я сама не знаю, зачем снова дёргаю за круглую латунную ручку. Я же проверяла ночью, тут всё было заперто, но…

Сейчас дверь удивительно легко поддаётся моему нажиму, и я толкаю её, жмурясь от яркого солнца, бьющего по глазам со всей силы. Будто бы год в подвале просидела, честное слово. Набираю полную грудь воздуха, жмурюсь, улыбаясь, впервые, наверное, понимая, как ценна свобода и простой свежий воздух.

Но это всё самообман, и я всё ещё заперта в душной клетке, из которой нужно выбираться, пока меня не загнали обратно.

Вокруг всё тот же необъятный двор и мощёная разноцветной плиткой дорожка, по которой я прошла вчера днём на встречу со своим прошлым. А думала, что просто документы забрать, наивная.

Сознание цепляется за очевидную мысль, но я отгоняю её от себя. Потому что она ничего общего не имеет с реальностью. Но мысль эта настойчиво сияет огнями на подкорке, не отделаться.

Отец ведь послал меня сюда, для него я должна была привезти эти чёртовы бумаги, но… знал ли он, кто именно меня здесь ждёт? И самое важное: почему он всё ещё не рядом?

Он же знает адрес, он сам прислал за мной машину, он должен был уже быть в доме. Должен – неправильное слово, но ведь прошли почти сутки, а я всё ещё тут, и меня действительно никто не ищет.

Я не могу сложить пазл, как ни пытаюсь, но сейчас моя цель – понять, как отсюда выйти. Потом уже решу эту головоломку.

Осмотревшись по сторонам, замечаю, что во дворе почему-то никого. Где те тестостероновые бугаи, которых видела вчера при входе? Охрана – где она?

Но это и к лучшему, и, пригнувшись, бегу вперёд, к цели. Нужно понять, заперта ли калитка, и если да, то поискать другую лазейку.

Чувствую себя каким-то шпионом из старых американских фильмов, но адреналин ведёт меня, заставляет не останавливаться. Толкаю калитку, но она, конечно же, закрыта. Что же делать? Сгибаюсь в три погибели, держусь рукой за прохладный камень забора и, скрытая густой растительностью, двигаюсь вперёд. Может быть, мне повезёт, и я уйду отсюда свободной?

Забор тянется и тянется, но я готова идти на край света, лишь бы не напрасно. Вдруг снова раздаётся резкий хлопок, и чуть не падаю, испугавшись. Выстрел! Это точно он!

Когда-то отец брал меня с собой на полигон – мне тогда чуть больше пятнадцати было, и я неплохо умею стрелять, потому звук этот узнаю из тысячи. Господи, куда я вообще попала?

И я лихорадочно соображаю, что делать дальше – куда бежать? Где прятаться, – а совсем рядом тяжёлые шаги, и огромные чёрные ботинки в опасной близости от меня.

– Что это вы делаете, Мария Степановна?

Глава 15

Маша.

Чёрт, попалась.

Медленно поднимаю глаза, прохожусь взглядом по крепким ногам, широким плечам, обтянутым тёмно-серой футболкой, и натыкаюсь на колючий взгляд почти чёрных глаз. Они не такие, как у Клима – в них не прячется боль. Зато до такой степени непроницаемы, что становится не по себе. Не мужик, а статуя.

И это именно тот мужик, который привёз меня сюда! Точно он.

Очередная деталька с обожжёнными краями в том пазле, который никак не хочет складывать мой мозг.