Миры Артура Гордона Пима. Антология

Едва мы избежали этой опасности, как внимание наше было привлечено другой страшной неминуемой бедой, а именно – страхом голодной смерти. Весь наш запас провизии был унесен за борт, несмотря на все наши предосторожности и старания сохранить его, и, не видя хотя бы отдаленной возможности достать что‑нибудь еще, мы оба предались отчаянию, громко плача, как дети, и не пытаясь утешать один другого. Такую слабость трудно понять, и тем, кто никогда не был в такого рода положении, это, без сомнения, покажется неестественным, но нужно припомнить, что ум наш был совершенно расстроен долгим рядом лишений и ужасом, которому мы подвергались, и что в это время на нас нельзя было смотреть как на существа разумные. В последующих опасностях, таких же больших, если не больших, я боролся смело против всех зол моего положения, и Питерс, как будет видно, выказал философский стоицизм, почти такой же невероятный, как теперешняя ребяческая его глупость и распущенность, – временное умственное помрачение давало себя знать.

То, что бриг опрокинулся, а также последствия этого, то есть потеря вина и черепахи, не сделали бы в действительности наше положение более бедственным, чем раньше, если бы не исчезновение простынь, которые до сих пор служили нам для собирания дождевой воды, и кувшина, в котором мы сохраняли ее, собравши, ибо мы нашли, что все днище на два или на три фута от шпангоута до киля, вместе с самым килем, было покрыто густым слоем уткородок[3], которые оказались превосходной и очень питательной пищей. Таким образом в двух важных отношениях происшествие, которое так ужасно испугало нас, принесло скорее пользу, чем ущерб; оно явило нам запас пищи, которой, пользуясь ею умеренно, мы не могли бы исчерпать в целый месяц, и в значительной степени содействовало улучшению нашего положения, ибо нам стало теперь гораздо более спокойно и опасность сделалась бесконечно меньшей, чем прежде.

Однако же трудность получать воду заслонила от нас всю благодетельность перемены нашего положения. Чтобы быть готовыми воспользоваться, насколько возможно, каким‑нибудь дождем, если бы он пошел, мы сняли с себя рубашки, дабы применить их, как мы это делали с простынями, не надеясь, конечно, добыть таким образом, даже при самых благоприятных обстоятельствах, и полчетверти пинты за раз. Признаков тучи не показалось за этот день, и пытки жажды были для нас почти нестерпимыми. Ночью Питерс смог заснуть тревожным сном приблизительно на один час, мне же мои страдания не позволяли сомкнуть глаз хотя бы на минуту.

Августа 5‑го. Сегодня поднявшийся легкий ветер прогнал нас через огромное количество водорослей, среди них нам посчастливилось найти одиннадцать маленьких крабов, которые составили для нас несколько чудесных блюд. Так как их скорлупа была совсем мягкой, мы съели их целиком и нашли, что они гораздо менее вызывали жажду, чем уткородки. Не видя признака акул среди водорослей, мы решились выкупаться и оставались в воде от четырех до пяти часов, в продолжение какового времени мы испытывали очень значительное уменьшение жажды. Очень освежились и провели ночь немного более спокойно, чем раньше, немного соснув.

Августа 6‑го. В этот день мы были осчастливлены сильным и продолжительным дождем, который длился приблизительно от полудня до сумерек. Теперь мы горько сожалели о потере нашего кувшина и бутыли, ибо, несмотря на малую возможность собирать воду, мы могли бы наполнить один сосуд, если даже не оба. Теперь же мы должны были ограничиться тем, что удовлетворяли нашу ненасытную жажду, заставляя наши рубашки пропитываться водой и потом выжимая их так, чтобы благодатная влага лилась нам в рот. В этом занятии мы провели целый день.

Августа 7‑го. Как раз на рассвете мы оба в одно и то же мгновение заметили парус с восточной стороны, он явно направлялся к нам! Мы приветствовали это лучезарное явление долгим, хотя и слабым, вскриком восторга и начали тотчас же делать разные сигналы, какие только были в нашей власти, размахивая в воздухе рубашками, прыгая так высоко, как нам только позволяло состояние нашей слабости, и даже крича изо всей силы наших легких, хотя корабль находился на расстоянии не менее пятнадцати миль. Однако он все продолжал приближаться к остову судна, и мы чувствовали, что если он будет держаться своего настоящего пути, он должен был неизбежно подойти к нам так близко, что заметил бы нас. Около часу спустя, после того как мы впервые увидели его, мы ясно могли рассмотреть людей на его палубе. Это была длинная, низкая шхуна, имевшая сильно уклонистые мачты на задней стороне, с черным бортом напереди, и по‑видимому, была полна матросами. Теперь мы были встревожены, ибо нам трудно было представить себе, чтобы она могла не заметить нас, и боялись, что она намеревалась предоставить нам погибать – деяние сатанинской жестокости, каковое, при всем том, что оно может показаться столь невероятным, не раз совершалось на море при обстоятельствах весьма похожих и существами, которые считаются принадлежащими к человеческому роду[4].

В этом случае, однако, благодаря Богу, нам было предназначено обмануться более счастливо, ибо вскоре мы заметили внезапное движение на палубе незнакомого судна, которое тотчас после этого подняло британский флаг и, держа круто к ветру, стало править прямо на нас. Полчаса спустя мы находились уже в его каюте. Это была «Джэн Гай» из Ливерпуля под командой капитана Гая, назначенная к ловле тюленей и торговому путешествию в Южные моря и в Тихий океан.

Глава четырнадцатая

«Джэн Гай» была красивого вида стеньговой шхуной в сто восемьдесят тонн. Она была необыкновенно обостренной в передней своей части и, идя по ветру при более или менее хорошей погоде, была быстрейшим парусным судном, какое я когда‑либо видел. Ее качества, однако же, как просто морской лодки не были такими хорошими, и ее посадка в воде была слишком глубока для того промысла, к которому она предназначалась. Для этой особой службы было желательно больших размеров судно и соразмерно более легкой посадки в воде – скажем, судно от трехсот до трехсот пятидесяти тонн. Оно должно было быть оснащено как барк и в других отношениях совершенно отличаться по своему строению от обычных кораблей Южных морей. Безусловно необходимо, чтобы судно было хорошо вооружено. Оно должно иметь, скажем, десять‑двенадцать двенадцатифунтовых карронад и две‑три длинные двенадцатифунтовые пушки, с медными мушкетонами и водоупорными ящиками для каждого верха. Его якоря и канаты должны быть гораздо большей силы, чем это потребно для какого‑либо из других разрядов службы, и прежде всего экипаж его должен быть при условии такого судна, какое я описал, численным и действительным не меньше, чем в пятьдесят‑шестьдесят человек, телом сильных. «Джэн Гай» имела экипаж в тридцать пять человек, все опытные моряки, и еще капитана и штурмана, но она вовсе не была так хорошо вооружена или снаряжена, как мог бы этого желать мореплаватель, знакомый с трудностями и опасностями промысла.

Капитан Гай был джентльмен с манерами чрезвычайно учтивыми и значительной опытности в южной морской торговле, которой он посвятил большую часть своей жизни. У него не хватало, однако, той энергии и, следовательно, того духа предприимчивости, которые здесь безусловно требуются. Он был совладелец судна, на котором плавал, и был обречен дискреционной властью крейсировать в Южных морях, принимая любой груз, каковой наиболее легко может попасться под руку. Он имел на борту, как это обычно в подобных плаваниях, бусы, зеркальца, фитили и трут, топоры, сечки, пилы, струги, рубанки, долота, долбила, буравчики, напилки, скобели, терпуги, молотки, гвозди, ножи, большие ножницы, бритвы, иглы, нитки, посуду, коленкор, безделушки и другие подобные предметы торговли.

Шхуна отплыла из Ливерпуля десятого июля, пересекла тропик Рака двадцать пятого на 20° западной долготы и достигла Саля, одного из Островов Зеленого Мыса, на 29°, где она запаслась солью и другими припасами, необходимыми для плавания. Третьего августа она оставила Зеленый Мыс и направилась к юго‑западу, правя к берегу Бразилии, так чтобы пересечь экватор между меридианами на 28–30° западной долготы. Это обычный путь, которым следуют суда, идущие из Европы к мысу Доброй Надежды или направляющиеся этой дорогой к Ост‑Индии. Следуя этим путем, суда избегают штилей и сильных противоборствующих течений, которые беспрерывно господствуют на побережье Гвинеи, и таким образом, в конце концов эта дорога оказывается наиболее короткой, ибо позднее никогда не бывает недостатка в западных ветрах, дабы достичь мыса. Намерение капитана Гая было сделать первую свою остановку на Земле Кергелена – вряд ли я смогу сказать почему. В тот день, когда мы были подобраны шхуной, она была против мыса Сен‑Рока, на 31° западной долготы; таким образом, когда мы были найдены, мы были отнесены с севера к югу, вероятно, не меньше чем на 25°!

На борту «Джэн Гай» с нами обращались так внимательно и с такою добротой, как того требовало наше прискорбное состояние. Недели через две, в продолжение какового времени мы продолжали направляться на юго‑восток, при легких ветрах и ясной погоде, мы оба, Питерс и я, совершенно поправились от наших лишений и ужасных страданий и начали вспоминать то, что было в прошлом, скорее как страшный сон, от которого мы, к счастью, проснулись, чем как событие, имевшее место в трезвой обнаженной действительности. С тех пор я нашел, что такого рода частичное забвение обычно создается внезапным переходом или от радости к горю, или от горя к радости – степень забвенности соразмерна со степенью различия в перемене. Таким образом, в моем собственном случае я чувствую теперь невозможным осознать полный размер злополучия, которое я претерпевал в течение дней, проведенных на остове корабля. События запомнились, не ощущения, которые эти события вызывали в то время, когда совершались. Знаю лишь, что, когда совершались они, я думал тогда, что человеческая природа не может вынести больше ничего из пытки.

Мы продолжали наше плавание в течение нескольких недель без каких‑либо происшествий большей значительности, нежели случайная встреча с китобойными кораблями, а также, еще чаще, с черными или настоящими китами, так называемыми в противоотличие от кашалотов. Эти последние, впрочем, главным образом находятся на юге от 25‑й параллели. Шестнадцатого сентября, когда мы были по соседству с мысом Доброй Надежды, шхуна встретилась с первой сколько‑нибудь сильной бурей, с тех пор как она оставила Ливерпуль. В этих областях, но более часто к югу и востоку от мыса (мы направлялись к западу) мореплавателям часто приходится противостоять бурям с севера, которые свирепствуют с великим бешенством. Эти бури всегда приносят с собою тяжелое волнение на море, и одна из самых опасных особенностей их – это мгновенная пляска кругового ветра, обстоятельство, которое почти достоверно должно возникнуть во время наибольшей силы бури. Настоящий ураган будет мчаться в известный миг с севера или с северо‑востока, в ближайшее же мгновение ни дыхания ветра не будет чувствоваться в этом направлении, между тем как с юго‑запада он придет совершенно внезапно с яростью почти непостижимой. Яркий просвет лазури к югу есть верный предвестник перемены, и суда таким образом получают возможность принять необходимые предосторожности.

Было около шести часов утра, когда ветер налетел с белым шквалом, и, как обычно, буря пришла с севера. В восемь часов она увеличилась очень сильно и нанесла на нас одно из самых устрашительных волнений моря, какие я когда‑либо видел. Все было закреплено и прилажено, насколько это возможно, но шхуна испытывала сильнейшую качку и как морское судно являла все свои худые качества, передняя часть ее погружалась в воду при каждом нырке, и с величайшей трудностью она высвобождалась из одного вала, а уж спешил другой и хоронил ее. Как раз перед закатом солнца яркий просвет, который мы высматривали, появился на юго‑западе, и через час после этого мы заметили, что малый передний парус, под которым мы шли, небрежно похлопывает о мачту. Еще две минуты, и, несмотря на все приготовления, нас швырнуло набок, словно магией, и дикий набег крутящейся пены прорвался над нами, пока мы были так наклонены. Вихрь, налетевший с юго‑запада, оказался, к счастью, не чем иным, как шквалом, и нам счастливо удалось поставить судно прямо, без потери какого‑либо мачтового дерева. Тяжелое перекрестное волнение весьма тревожило нас в течение нескольких часов после этого, но к утру мы находились почти в таком же добром состоянии, как и до начала бури. Капитан Гай полагал, что спасение его было навряд ли не чудесным.

Тринадцатого октября мы были в виду острова Принца Эдуарда, на 46°53′ южной широты, 37°46′ восточной долготы. Два дня спустя мы находились около острова Владения и в данную минуту проплывали мимо островов Крозе, на 42°59′ южной широты, 48° восточной долготы. Восемнадцатого мы достигли острова Кергелен, или острова Отчаяния, в южном Индийском океане и стали на якорь в гавани Святок, на глубине четырех саженей.

Этот остров, или скорее группа островов, расположен на юго‑востоке от мыса Доброй Надежды и отстоит от него почти на восемьсот лиг. Он был открыт впервые в 1772 году бароном Де Керполеном или Кергеленом, французом, который, думая, что эта земля образует часть обширного южного материка, привез домой весть об этом, вызвавшую в свое время большое возбуждение. Правительство, заинтересовавшись, послало барона обратно в следующем году, дабы подвергнуть новое его открытие проверочному рассмотрению, и ошибка его была обнаружена. В 1777 году капитан Кук пристал к той же группе островов и дал главному из них имя острова Отчаяния, какового названия, уж конечно, он заслуживает. Приблизившись к земле, мореплаватель, однако, мог бы предположить нечто совершенно иное, ибо скаты большей части холмов с сентября до марта одеты самой блистательной зеленью. Этот обманчивый вид создается малым растеньицем, похожим на камнеломку, оно растет в изобилии широкими прогалинами на некоторого рода распадающемся мхе. Кроме этого растения вряд ли есть какой‑нибудь признак растительности на острове, если мы исключим некоторую грубую сочную траву около бухты, некоторые лишаи и кустарник, имеющий сходство с капустой, которая проросла, и отличающийся острым и терпким вкусом.

Лик страны холмистый, хотя ни один из холмов не может быть назван высоким. Их вершины всегда покрыты снегом. Там есть несколько гаваней, из них гавань Святок наиболее удобная. Это первая бухта, с которой встречаешься на северо‑восточной стороне острова, после того как обогнул мыс Франсуа, который образует северный берег и своими особенными очертаниями помогает различить гавань. Выдающаяся часть образует высокий утес, через него тянется большое отверстие, образуя естественный свод. Вход находится на 48°40′ южной широты, 69°6′ восточной долготы. Когда в него войдешь, можно благополучно бросить якорь под защитой нескольких небольших островов, образующих достаточную ограду от всех восточных ветров. Продвигаясь от этой стоянки к востоку, вы прибываете в Осиную бухту, находящуюся при входе в гавань. Это небольшой водоем, совершенно замкнутый сушей, к которой вы можете идти, имея четыре сажени глубины, и бросить якорь, имея от десяти до трех саженей воды и плотное глинистое дно. Корабль может стоять здесь в наилучшей обеспеченности, без какого‑либо риска, круглый год. К западу при входе в Осиную бухту находится небольшой источник превосходной воды, каковую можно легко получать.

На острове Кергелена еще можно находить мохнатых и шерстистых тюленей, и там изобилуют морские слоны. Оперенные племена находятся там в большом числе. Изобилуют пингвины, и имеется их там четыре разнствующие разряда. Царский пингвин, так называемый благодаря его росту и красивому оперению, самый большой. Верхняя часть тела обычно серая, иногда сиреневого оттенка; нижняя часть чистейшей белизны, какую только можно вообразить. Голова лоснисто‑блистательно черная, ноги также. Главная красота оперения, однако, состоит в двух широких полосах золотого цвета, которые идут вдоль от головы к груди. Клюв длинный и гвоздичного цвета или ярко‑алого. Эти птицы ходят, держась прямо, с осанкою статной. Они держат голову высоко, крылья же их поникают ниц, как две руки, и так как хвост выступает из тела на одной линии с верхней частью ног, сходство с человеческой фигурой весьма поразительно и может обмануть зрителя при случайном беглом взгляде или в сумеречном вечере. Царские пингвины, которых мы нашли на земле Кергелена, были несколько больше по размерам, чем гусь. Другие разряды пингвинов суть так называемые фаты, глупыши и грачи, они гораздо меньше, менее красивы в оперении и отличествуют в других отношениях.

Кроме пингвинов, здесь находятся также разные другие птицы, среди них могут быть упомянуты морские курочки, голубые глупыши, чирки, обыкновенные утки, куры порта Эгмонта, бакланы, капские голуби, буревестники, морские ласточки, чагравы, океанские чайки, цыплята Матери Кэри, гуси Матери Кэри[5], или большие глупыши, и, наконец, альбатрос.

Большой глупыш таких же размеров, как обыкновенный альбатрос, и он хищный. Его часто зовут орланом, или морским орлом. Эти глупыши совсем не робки, и, если их надлежащим образом приготовить, это вкусная пища. Пролетая, они иногда реют совсем близко от поверхности воды с распростертыми крыльями, которыми они, по‑видимому, совершенно не двигают и как будто бы никак ими не пользуются.

Альбатрос – одна из самых больших и горячих птиц Южных морей. Он принадлежит к разряду морских рыболовов, схватывает свою добычу на лету, никогда не прибывая на сушу, кроме как для выведения птенцов. Между этой птицей и пингвином существует самая своеобразная дружба. Их гнезда строятся с большим единообразием, по плану, договоренному между двумя этими птичьими разрядами, – гнездо альбатроса помещается в средоточии небольшого квадрата, образованного гнездами четырех пингвинов. Мореплаватели согласно называют соединение таких лагерей воспитательный поселок. Эти места выводков часто были описаны, но, так как читатели мои, может быть, не все знакомы с такими описаниями и так как я потом буду иметь случай говорить о пингвине и альбатросе, будет не неуместно сказать что‑нибудь об их способе построения гнезда и образе жизни.

Когда наступает пора выводить птенцов, птицы собираются в огромном числе и в течение нескольких дней, по‑видимому, обсуждают, какой надлежит дать делу ход. Наконец они приступают к действию. Выбирается ровное место надлежащих размеров, обычно три‑четыре акра, и так близко от моря, как только возможно, однако же вне пределов его досягаемости. Место выбирается в соображении ровности почвы и предпочитается такое, которое наименее загромождено камнями. Как только это установлено, птицы поступают в согласии и действуют, по‑видимому, руководимые одним умом, дабы наметить с математической точностью либо квадрат, либо какой другой параллелограмм, насколько это может наилучше соответствовать природе почвы, и как раз достаточных размеров, чтобы легко вместить всех собравшихся птиц, и не больше – эта подробность, как кажется, рассчитана на то, чтобы предупредить прием будущих бродяг, которые не участвовали в работе построения поселка. Одна сторона стана, таким образом намеченного, идет параллельно с краем воды и оставляется открытой для входа и выхода.

Определив границы места вывода птенцов, поселенцы начинают теперь очищать почву от всякого рода мусора, подбирая камень за камнем, унося их за пределы намеченных линий и кладя как раз на границах, дабы образовать некую стену на трех сторонах суши. Как раз внутри этой стены образуется ровная и гладкая дорожка от шести до восьми футов ширины, простирающаяся вокруг поселка, – она служит, таким образом, для всех местом прогулки.

Ближайшее, что делается, это разделение всего отмеченного пространства на небольшие квадраты, в точности равные по размерам. Это делается через проведение узких тропинок, очень ровных и пересекающих одна другую под прямым углом на всем протяжении места вывода птенцов. На каждом пересечении этих тропинок устроено гнездо альбатроса, гнездо же пингвина в центре каждого квадрата – таким образом, каждый пингвин окружен четырьмя альбатросами, и каждый альбатрос одинаковым числом пингвинов. Гнездо пингвина состоит из ямки в земле, очень неглубокой и как раз достаточной только для того, чтобы единственное яйцо пингвина не укатилось. Альбатрос несколько менее прост в своем устроении, он воздвигает холмик приблизительно в один фут вышины, два фута в диаметре. Этот холмик делается из земли, морских водорослей и раковин. На вершине его он строит себе гнездо.

Птицы прилагают особенное старание к тому, чтобы никогда не оставлять ни на одно мгновение своих гнезд незанятыми во время высиживания яиц или даже до тех пор, пока птенцы не сделаются достаточно сильными, чтобы самим о себе заботиться. В то время как самец отсутствует и ищет в море пищи, самка выполняет свои обязанности, и лишь по возвращении своего сотоварища она дерзает отлучиться. Яйца никогда не остаются неприкрытыми – в то время как одна птица оставляет гнездо, другая садится на ее место. Эта предосторожность сделалась необходимой благодаря воровским наклонностям, господствующим в воспитательном поселке, жители которого без зазрения совести похищают друг у друга яйца при каждом удобном случае.

Хотя есть воспитательные поселки, в которых пингвин и альбатрос составляют единственное население, однако в большей их части можно встретить много разных океанских птиц, которые все пользуются преимуществами гражданства и помещают свои гнезда там и сям, где только могут найти место, никогда, однако, не посягая на стоянки более крупных разрядов. Вид таких поселков, если глянуть на них издали, чрезвычайно своеобразен. Весь воздух как раз над поселением затемнен огромным числом альбатросов (перемешанных с более мелкими племенами), которые беспрерывно вьются над ним, то направляясь к океану, то возвращаясь домой. В то же самое время можно наблюдать толпу пингвинов, одни ходят туда и сюда по узким переулкам, другие выступают с военной выправкой, столь свойственной им, вкруг места общей прогулки, что опоясывает воспитательный поселок. Словом, как бы мы ни взглянули, ничто не может быть столь удивительно, как дух размышления, выявляемый этими оперенными существами, и ничто, конечно, не может быть лучше рассчитано на то, чтобы вызвать размышление в каждом благопорядочном человеческом уме.

В утро после нашего прибытия в гавань Святок главный штурман, мистер Паттерсон, взял лодки и (хотя пора была несколько ранняя) отправился на поиски тюленей, оставив капитана и юного его родственника на одном месте бесплодной земли к западу, ибо у них было некоторое дело, о котором в точности я не мог ничего разузнать, что‑то касавшееся внутренней части острова. Капитан Гай взял с собой бутылку, в которой было какое‑то запечатанное письмо, и направился с того места, где его высадили на берег, к одному из высочайших находившихся там утесов. Вполне вероятно, что намерением его было оставить письмо на этой высоте для какого‑нибудь судна, которое, как он ожидал, должно было прийти после него. Как только мы потеряли его из виду, мы направили наше крейсерование (Питерс и я, мы были в лодке штурмана) вкруг побережья, высматривая тюленей. Этим мы были заняты недели три и осмотрели с большим тщанием каждый уголок и закоулок не только на земле Кергелена, но и на нескольких небольших островах по соседству. Труды наши, однако, не были увенчаны каким‑либо значительным успехом. Мы видели очень много пушных тюленей, но они были чрезвычайно боязливы, и с самыми великими усилиями мы смогли добыть лишь триста пятьдесят шкур всего‑навсего. Морские слоны были в изобилии, особенно на западном побережье острова, но из них мы убили лишь два десятка, и это с большим трудом. На меньших островах мы нашли значительное число мохнатых тюленей, но не тревожили их. Мы вернулись на шхуну одиннадцатого, где нашли капитана Гая и его племянника, который рассказал нам всякие ужасы о внутренней части острова, изобразив его как одну из самых угрюмых и совершенно бесплодных стран, какие только есть в мире. Они оставались на острове две ночи благодаря некоторому недоразумению со вторым штурманом касательно посылки малого гребного судна со шхуны, дабы взять их.

Глава пятнадцатая

Двенадцатого мы отплыли из гавани Святок, возвращаясь по нашему пути к западу и оставляя остров Мариона, один из островов группы Крозэ, с левой стороны судна. Потом мы миновали остров Принца Эдуарда, оставляя его тоже влево; затем, правя более на север, через пятнадцать дней мы достигли островов Тристан‑да‑Кунья, на 37°8′ южной широты и 12°8′ западной долготы.

Эта группа, так хорошо известная теперь и состоящая из трех круговых островов, была впервые открыта португальцами, а позднее ее посетили голландцы в 1643 году и французы в 1767-м. Три острова вместе составляют треугольник и отстоят один от другого приблизительно на десять миль, оставляя между собою открытые широкие проходы. Местность на всех них очень возвышенная, особенно на так называемом острове Тристан‑да‑Кунья. Это самый большой из всех, он имеет пятнадцать миль в окружности и настолько возвышен, что в ясную погоду его можно видеть на расстоянии восьмидесяти‑девяноста миль. Часть местности к северу поднимается более чем на тысячу футов перпендикулярно морю.