Голос, кто ты?

Лео Нидович

Голос, кто ты?

Тот, кто разговаривает с тобой твоими же мыслями и есть Ты.

Книга

Когда Создатель КНИГУ создавал:

Душу и Разум, со Святостью мешая….

Волшебные слова Человеку Он шептал:

«Береги Её − ОНА – живая…».

Глава1

Под сопровождение противного тягучего скрипа дверных петель отворилась входная дверь и, на крыльцо деревенской избы вышел мужчина. Студёный шквалистый ветер не по-дружески встретил его: крепко «обняв» морозной стужей широкие плечи; жёстко отхлестал ему лицо, своей «ветряной метлой», «обжигая» щёки. Мужчина, отворачиваясь и пытаясь спрятаться от «злого» ветра, подставляя крепкую спину ледяным порывам, чудом удержал дверь рукой, за дверную ручку; не дав двери распахнуться и со всего маху удариться об домовую стену. А повсюду кружащиеся вихрем снежинки лезли ему в нос, рот, не давая толком открыть глаза. «Ишь, раздухарился! Вчера так хорошо было, тихо…, а сегодня, словно с цепи сорвался…, пёс », − пробубнил он себе под нос, скукожившись от собачьего холода, ругая ветер. Попытался закрыть массивную обледеневшую с торцов дверь, оббитую войлоком. Но, отколовшаяся от дверного косяка наледь не дала этого сделать. Тогда, мужчина заново приоткрыл дверь и с силой захлопнул её; да так мощно, что сотряслись стёкольным звоном окна, сбросив со своих шикарных резных наличников пушистые белоснежные «шапки». Дверь, как родная, встала на своё место. Для уверенности, он придавил её ещё рукой, а потом и похлопал по войлоку ладонью, приговаривая: «Смазать петли надо, по теплу…, не забыть». Ветер не стихал, гоняя снежную позёмку по крыльцу, закручиваясь в завихренья, под освещение горящей лампочки, раскачивающейся от ветра на проводе. Мужчина запахнул полы полушубка друг под друга, втянул в рукава, замёршие оголённые, кисти рук, пожалев, что не надел рукавички и скрестил руки на пузе. Переминаясь с ноги на ногу, всмотрелся сквозь кромешную тьму, вглубь двора. Дворовые постройки тёмными силуэтами заслоняли собою обзор ночного горизонта, а нанесённые вдоль их стен сугробы, своей лунной серебристой белизной, разбавляли мрачность зимнего вечера. И только еле заметный свет, продирающийся сквозь ледяные узоры окон соседских домов, напоминал ему о том, что он не одинок в этом бренном мире и что ещё кто-то пытается поддерживать то основное предназначение данное Богом человеку. «Замёрший» взгляд его упал под ноги, высматривая припорошенные ступени спуска. Ещё немного постоял, словно обдумывая опрометчивость дальнейших действий и, взбодрив себя: съёжившись, встряхнув плечами, он аккуратно спустился с крыльца. Ещё раз, для верности всмотрелся под ноги, словно выбирая, куда ему вступить и засеменил в сторону сарая; протаптывая, разбитыми и великоватыми валенками, практически заново занесённую снегом дворовую тропинку.

Давно уже стемнело; и только тусклый лунный свет отбрасывал мёртвые тени, освещая холодом путь идущему человеку. А крещенская стужа подгоняла его, пощипывая и покалывая его лицо. И, вдобавок, пыталась «откусить» ему кончик носа, мешая наслаждаться ароматами морозного вечера, смешанными с запахом печного дыма, низко стелящегося по сугробам между домов, занесённых снегом по самые окна. А, убаюкивающие завывания ветра, под мелодичный художественный свист вьюги, ласкали его подмороженные обветренные уши, торчавшие из-под вязаной шапочки, наспех накинутой на макушку.

«В такую погоду хороший хозяин собаку из дома не выгонит», − вспомнил золотые слова Акасин, ещё выше приподымая замёршими руками воротник и натягивая на уши шапчушку; пытаясь ещё лучше спрятаться от порывистого ветра, пронизывающего насквозь его неказистую одежонку. «Холодно-то как. Кто-то наверно, сегодня, провинился перед «Всевышним», − попробовал согреться шуткой, кутаясь в полушубок, подходя к поленнице, под душераздирающее завывание горемычной шавки. Подошёл, смахнул с верхнего ряда палений приличный слой снега, наваливший со вчерашнего вечера и, взгромоздив себе на согнутые руки охапку замёрших облипших снегом дров, побрёл обратно к дому.

Псина продолжала скулить, довольно часто переходя в завывания. И делала это так жалобно, что наверху, у «Него», от безысходности момента и невозможности помочь ей, текли слёзы и, замерзая они, в виде белых пушистых снежинок, падали на грешную землю, покрывая её обильным слоем снега. А уже потом – весной, снег растает и воды «слёз» омоют землю, смывая грехи, очищая природу и давая возможность возродиться вновь; и попробовать ей перевоплотиться в безгреховную сущность. Но…, к сожалению…, такого ни когда не получится. И не получится лишь потому, что если не будет греха, то развалится тот основной постулат: жизнь в грехе …, и, соответственно: не будет греха, не будет ни чего…, совсем ни чего…, совсем….

«Как не околела бы, шелудивая. Уж больно жалобно скулит, сука…», − переживал Акасин, хрустя снегом грузно поднимаясь по ступеням крыльца. Поднялся, тяжело дыша сухим, свежим, морозным воздухом. Основательно потопал валенками, пытаясь стрясти с них снег, по скользкому, обледенелому, деревянному полу крыльца. Мизинцем, чтоб не уронить дрова, еле-еле, зацепился за дверную ручку и…, рванул входную дверь. Дверь с лёгкостью поддалась, да так резко распахнулась, обдав его потоком тёплого воздуха, что он еле устоял; балансируя на полусогнутых ногах удерживая дрова. Пахнувшее тёпло окутало его «шалью», на мгновение обогрев ему лицо и руки. Устоял… и ввалился в дом. Свалил, дрова на пол кухни и сходил ещё раз. Принёс практически такую же охапку, скинул валенки и, продолжая удерживать дрова, прошёл в «залу», к камину. Он любил разжечь огонь в камине и делал это каждый вечер. А потом посидеть перед сном, посмотреть на огонь; подумать, помечтать, да и просто расслабиться с бокалом благородного согревающего алкогольного напитка.

Сегодня, как обычно сложил дрова рядом с камином. Это было его одно из самых любимых занятий: разжигать камин – ритуал, для души; со всеми правилами и выверенными действиями, придуманными им самим и неукоснительно выполняющимися. Очень бережно, внимательно, даже как-то особо кропотливо осматривал каждое полено: отбирая по размеру, пристально всматриваясь, ища изъяны, присущие только этому полену, а потом: раскладывал каждое в свою кучку, согласно только ему понятным внешним признакам. И, когда все поленья разобраны по схожести, то самые мелкие, тонкие и неказистые: он их называл «уродцы», откладывал отдельно. Именно их-то и начинал укладывать в топку для розжига камина: когда колодцем, когда шатром. Сегодня − так, завтра – этак: по настроению. А иногда и от поленьев зависело: много тонких и одинаковых по длине − шатром ставил, ну а если разные и всякие, то колодцем. Оставшиеся дрова складывал рядом, в специальную подставку для дров, согласно их переборки: самые крупные попадут в топку камина самыми последними. А потом, выбирал самое ровное полено и стругал его ножом, на тонкие лучины, приготовив их для розжига камина. А когда всё готово: дрова в топке, лучины приготовлены, то подметал пол, наводил порядок. Ритуал подготовки дров и закладки их в топку камина окончен.

Вот и сейчас уложив дрова, подмёл пол около камина и осмотрелся: ища нож. И, не обнаружив его поблизости, зацепился взглядом за книгу, лежащую рядом со стойкой для дров, специально сделанной из чугунного кручёного прутка. «Ладно», − махнул рукой, да и не охота было опять сорить. Решил сегодня поджечь бумагу, хотя он не любил разжигать камин бумагой. Только лучиной, и только не спеша: настругать, поджечь и как «длинной спичкой» подержать лучину пока не схватятся огнём нижние тонкие лучинки, кора и другой древесный мусор и огонёк медленно не начнёт растекаться по всему очагу.

Когда и кто положил книгу, он не знал, так как купил этот дом только недавно – этой осенью. Поэтому, практически всё, что его окружало, было не его, а досталось ему от прежних хозяев. Что случилось с ними, он не знал, да и не видел их ни когда, а дом купил у риэлтора, практически задаром. Соответственно и книга, которую он обнаружил в очаге камина, была ни им положена и не им использована не по назначению, а именно для розжига камина.

А нашёл он её так:

***

Когда, поздней осенью, Акасин купил этот дом, то первым делом решил проверить камин.

Предыдущие хозяева редко пользовались камином. Дом отапливался газовой колонкой, и им этого хватало. А для души они любили посмотреть телевизор, и этого им было достаточно. Именно такой ответ он услышал от соседки, когда спросил и про камин, и про хозяев, которых она не видела с тех пор, как они уехали в гости к родственникам, и так и не вернулись. Так что камин, в основном, нёс функцию, как предмет интерьера, и служил скорее для антуража, чем непосредственно для того, для чего он и был сделан.

Принёс пару тройку поленьев и принялся их укладывать в камин. Но, к сожалению, был сильно удивлён запущенностью топки, её засорённостью. Пришлось дрова вынуть и вычистить от накопившейся золы и обугленных до конца не сгоревших огарков дров. И когда, в очередной раз, он зачерпнул лопатой приличную дозу остатков очагового топлива, то, под золой, оголился угол книжной обложки. Аккуратно потянул за него и, из кучи золы показалась книга. Золу с лопаты вывалил в ведро, а книгу отложил в сторону.

Так она и оказалась у него. И всё это время спокойно лежала у камина, рядом со стойкой для дров.

***

Дотянулся до книги, взял её и открыл. Обложка оторвана от титульного листа и висела на внутренней сшивки, а практически трети книги отсутствовало. Полистал, пытаясь всмотреться в текст, прогнав веером листы от корки до корки. «Начала нет. Да и темно. Ладно, разжигать пора…», − смирился Акасин. Зацепил несколько листов и рванул их все вместе: книга хрустнула. Он снова дёрнул…, и снова…. И только с третьего раза книга поддалась. В одной руке оказалась «разорванная книга», а в другой − вырванные листы. Он, когда рвал листы, удивился крепости « жизнестойкости» книги, качеством её сборки: сшивки, склейки. Откинул книгу на то место, где она лежала, и стал тщательно, каждый лист, отдельно мять в бесформенные комки и прокладывать их между поленьями.

Брал лист, осматривал: есть ли какая картинка, и если есть, то смотрел на картинку, потом мял и в топку. Вот и очередной лист, машинально сминая, заметил, что на нём картинка, разгладил и рассмотрел её. На картинке изображён старинный огромный камин, в помещении, похожем на средневековый замок, в очаге которого просматривался огонь. И два шикарных кресла, похожих на Царский трон, стоявших напротив камина, на которых кто-то сидел. Акасин присмотрелся: вроде как женщина, судя по видимому платью и мужчина: судя по сапогам, вроде ботфорты. И как показалось ему, что от камина исходило мерцание, огонь был «живой», а мужчина и женщина, скорее всего, беседовали, жестикулируя руками, держа бокалы. Картинка была очень в плохом состоянии, да ещё исполнена в графике. Акасин не поверил своим глазам, так как такого не могло быть; обвинив во всём освещение, только чуть обозначавшее своё присутствие в комнате: так как люстра «горела» на кухне, рядом, но через коридор и налево. Скомкал лист и уложил его рядом с другими. Наконец, проделав все подготовительные манипуляции, зажёг спичку и поднёс к бумаге. Бумага вспыхнула, и зарево от пламени осветило комнату.

Задёрнул тяжёлые гобеленовые шторы, оставив небольшую щель. Он всегда так делал. Осмотрел комнату, словно проверяя: всё ли в порядке. И убедившись, что всё, вроде, хорошо, вышел из комнаты в коридор. Разделся, сняв с себя уличную одежду и переоделся в домашнюю. И, как последний штрих к гардеробу, влез в свой любимый вязаный свитер, из чистой овечьей шерсти; который был ему чуть великоват по длине. Это была его домашняя «пижама», любимый свитер: дополнение к каминному ритуалу. Одевал он свитер только тогда, когда сидел в кресле перед горящим камином или когда приходили гости, что было крайне редко, так как в округе он ни кого не знал, кроме соседки, которая была у него один раз, в день заезда. А из города он ни кого не ждал – надоели все. Мог же он, в конце концов, отпуск провести в одиночестве, отдохнув от всех и, наконец, дописать книгу.

Мужчина поудобнее устроился в кресле, перед камином: укутав ноги пледом. В камине потрескивали и пощёлкивали дрова. Озорные языки, в страшном танце смерти, облизывали поленья, поглощали и пожирали их. Комната, постепенно, оживала: становилось тепло и уютно, а воздух наполнялся запахами очаговых ароматов, с солирующей ноткой берёзового дёгтя.

Плеснул себе чуток крепкого алкоголя. Погонял напиток по дну бокала, рассматривая янтарно-коричневую жидкость на просвет огня и, вдохнув пряные ароматы, сделал небольшой глоток. Задержав жидкость во рту и, немного подержав её, наслаждаясь шоколадным вкусом, начал маленькими глоточками, по чуть-чуть, постепенно проглатывать напиток, чувствуя, как по всему телу, медленно, расползалось вкусное тепло, А когда вся порция была проглочена, то дождался фруктового послевкусия. А дождавшись, заглянул вновь вовнутрь бокала, где на дне ещё оставалось немного алкоголя, и опять, смакуя, сделал глоток.

Когда алкоголь был допит и бокал опустел, он продолжил наслаждаться послевкусием, растворившимся внутри его тела, а хмельные ароматы бесцеремонно лезли в голову и, не боясь заблудиться в мозговых извилинах, бродили весёлой компанией, мешая ему собрать мысли, валявшиеся по всей голове в пьяном угаре. Акасин расслабился, купаясь в наслаждении вкусов и сбывшейся мечты его жизни. Дом…, хороший рубленый дом! И вечерние посиделки у камина в отпуске. И когда всё получилось, то он счастливый сидел в кресле, перед камином в своём рубленом доме, с бокалом в руке, понимая, что мечты сбываются и, что ради таких моментов и стоит жить….

Медленно текло время. Акасин «растёкся» в кресле, дрова горели в камине, а его глаза безразлично осматривали кирпичную кладку камина, какие-то безделушки, стоявшие на каминной полке. И, постепенно, его скучающий, хмельной взгляд переполз на чугунную декоративную решётку, прикрывающую топку, а с неё на дрова, аккуратно сложенные рядом с камином. Дрова показались ему идеальным дополнением к стеллажу с книгами, вмонтированному в стену, между камином и окном. Так, взгляд, основательно погулявший по камину и стеллажу с книгами, постепенно сполз вниз и запнулся за книгу, лежавшую на деревянном полу, рядом с дровами. «Надо ей место найти. А то лежит на полу…. Не место ей там…. Может в дрова воткнуть и пусть стоит…. Всё не на полу…, − рассуждал он, смотря на лежавшую, на полу, книгу. − Интересно, что за книга, хоть и начала нет? Взять посмотреть, может что путное…, а то сожгу и не узнаю: о чём она», − призадумался он.

Вернул пустой бокал к бутылке и встал с кресла. Подошёл к камину, присел, взял пару поленьев и подбросил в очаг. Посмотрел на книгу и дотянулся до неё. Провёл пальцем по обложке и обнаружил на кончике указательного пальца след пыли. « Ладно, в другой раз, не охота руки марать», − решил он. Приподнялся и хотел уже вернуться обратно и опять залезть под плед в кресло но…, почувствовал, как будто кто-то вцепился в него глазами. Обернулся…, и у него возникло сумасшедшее желание – любопытство; взять книгу, открыть её и прочитать: о чём она. Наклонился, не понимая самого себя и свои действия, и ту тягу, что он испытывает к книге, и взял её в руки. Тряпкой обтёр обложку от пыли и обратно залез в кресло, под плед.

Странное это бессознательное стремление посмотреть, потрогать, попробовать. Именно на стремлении познать неопознанное и зиждиться цивилизационное развитие разумности, в совокупности с химико-биологическими процессами. Но есть и другая сторона медали: любопытной Варваре на базаре нос оторвали. И вот тут нужно призадуматься и ответить на один вопрос: А стоит лишний раз искушать судьбу? Лежит себе около камина, ну и пусть лежит, для розжига. Зачем читать-то…, зачем?

Не торопясь, бережно принялся Акасин рассматривать обложку книги. Но название и автора не смог разглядеть, не было заметно: всё от времени стёрлось; и оттиски практически не просматривались. Обложка показалась ему необычной. Он присмотрелся к ней внимательнее: обложка обтянута кожей, видны были или скорее прощупывались теснения непонятных знаков и плохо просматриваемых рисунков. Покрутив книгу в руках, открыл её.

Удручающее состояние книги и не могло быть иным, зная её судьбу или, по крайней мере, понимая, откуда она к нему попала – из топки камина. Следы ожогов, по всему её «телу», не удивили его. А то, что огонь не тронул книгу фатально, а только, скажем, «облизал» обложку, совсем не тронув листы, заставили его призадуматься. Как так: «Горела и не сгорела? Если учесть, что когда чистил очаг, то зола была практически вся мелкая, как пыль. И только не большое количество не прогоревших головёшек. При такой температуре вряд ли смогла уцелеть и не сгореть, − рассуждал Акасин, разглядывая книгу, – и как ему эта мысль раньше не приходила в голову», − удивился он сам себе и этой мысли. Ну и рваный вид сшивки, и отсутствие части листов, дополняло общую картину о ненадлежащем отношении к ней и непростой её судьбе.

Глава2

Продолжая просматривать книгу, Акасин взглянул на часы, а было 22.22. «Интересное сочетание цифр», − изумился он, и несколько цифрами, а сколько попаданием момента взгляда на их сочетание. Не то что цифры одинаковые, а то, что взглянул именно тогда, когда они одинаковы. Вернулся опять к рассматриванию книги и, его словно пронзила молния: « А кошка где?!». Осмотрел комнату, закрыл книгу и отложил её рядом на столик. «Странно…». Встал с кресла и отправился по дому искать кошку. И мяукал, и звал её по имени, обойдя весь дом, заглядывая всюду, но кошки так и не увидел: её нигде не было. В состоянии озабоченности вернулся в комнату и обратно залез в кресло и укутался пледом. «Где падла лохматая?» − удивлённо спрашивал сам себя. Обычно она с порога начинала донимать его своим нудным мяуканьем; если вдруг день оказался бестрофейным и она, попросту, хотела жрать. А жрать она обычно хотела: как «стадо мамонтов», − сколько не давай, съест всё…. Сегодня на удивление её не было видно. Это означало: или охота получилась удачной, и она спала у себя в койке (ну вы понимаете где), или?.. Опять окинул комнату взглядом, в надежде увидеть её. Но её не было в комнате, и на его кровати она не спала, и корм на кухне был не тронут.

Акасин очень любил её: и не только за её бестолковость и тупость, но и за её особую преданность. Только она могла смешить, радовать и огорчать одновременно, развлекая его долгими зимними вечерами, принося мышей и складывая их в рядок, на кухне. А когда он, делая вид, что ему её подарок не интересен и уходил в комнату, садился в кресло перед камином, то «падла» перетаскивала мышей в комнату и складывала их опять в рядок перед ним, давая понять, что он здесь хозяин и право первого «куса» принадлежит ему.

Что-то щемящее ощутил внутри себя. «Это тоска»,− понял он. Ему, как ни когда захотелось взять её в руки, усадить себе на колени и гладить её пушистую спину, под довольное мурлыкание.

Акасин дотянулся до бокала, плеснул в него алкоголь и, устроившись поудобнее в кресле, углубился в воспоминания, попивая напиток.

***

Вы меня извините, но буду сразу резок, иначе с ними нельзя, да и времени у вас я много не займу.

Долго я думал, взвешивал все плюсы и минусы – минусов, скажу честно, было больше и на много больше, чем плюсов. А уж если совсем честно, то плюсов совсем нет, одни минусы. Так вот: думал, думал и надумал. Решился. Нашёл в интернете объявление и, в назначенное время и день, нарисовался перед дверью продавца; взяв с собою старую вязанную спортивную шапочку, так как дело было в ноябре. Немного помявшись перед дверью и набравшись храбрости, как мне тогда казалось, а на самом деле просто поборол стеснение, я нажал на кнопочку дверного звонка. За дверью, что-то пропиликало, напомнив мне мелодию из моего пионерского детства. Помните: Бери ложку, бери хлеб и садись-ка за обед. Или: Вставай, вставай кровати заправляй. И, буквально сразу, я услышал душераздирающий крик: «Звонят. Дверь открой!» За дверью, вроде как, послышались шаги или мне показалось. А когда прислушался, то точно понял, что не показалось, и кто-то подошёл к двери, и притаился. Выждал, скорее всего, прислушивался, и начал её открывать. Специфический скрежет открывающегося замка доносился с той стороны, но дверь так и не открывалась. Стало понятно, что кто-то борется с замком, а замок сопротивляется, в нежелании сдаваться: так как основная задача замка – быть запертым, и ни кому не открывать. Слышно было, как кто-то крутит ручку замка: туда-сюда, а замок, так и не хочет ни кого впускать. В конце концов, после не продолжительного поединка кого-то с замком, последний сдался, и дверь: железная, тяжёлая медленно приоткрылась и передо мной явилась девочка.

– Здрасти, вы к кому? − спросила она, довольно внимательно, с неким недоверием и некой опаской осмотрев меня с ног до головы, заглянув, скорее всего и во все мои потроха, оценив своим юным девичьим взглядом успешность и платёжность столь раннего гостя.

– Я по объявлению.

– Мам, по объявлению! − крикнул ребёнок.

– Пусти. Сейчас выйду! − услышал я голос от куда-то от туда.

– Проходите, − нехотя произнесла девочка и я вошёл.

Девочка дождалась, когда я, наконец, войду к ним в квартиру, закрыла за мною дверь и, облокотившись об стену, стала бесцеремонно меня разглядывать. Шли минуты, мгновения летели, а та, что звалась «мама», всё ни как не появлялась. Я, стоял в коридоре, а дочь всё так же бесцеремонно продолжала меня разглядывать, да так, что я ощутил себя в роли медведя, на цыганском представлении: когда нужен ты для усмешек и веселья. Постепенно всё это мне стало надоедать и я начал переминаться с ноги на ногу, показывая тем самым, что времени у меня в обрез; состроив при этом физиономию вечно скучающего балбеса, есть такая, я узнавал. Девочка видимо это поняла, не знаю откуда. Может все её друзья, именно с такими физиономиями и, ещё немного посмотрев на меня, крикнула:

– Мам, тебя ждут!

– Иду, иду, − и в след за словами появилась дама, довольно приятной наружности, в чуть тесноватом халате; по крайней мере, мне так показалось. Она посмотрела на меня, я на неё, девочка на нас обоих.

– Вы по поводу велосипеда? – мягким, постельным тоном спросила женщина.

Я не успел толком сообразить и как-то ответить и мы, то есть я и женщина услышали вопль ребёнка:

– Ты продаёшь мой велосипед!? – речитативом, медленно и очень твёрдо проговорила девочка и её лицо, от полного равнодушия переплыло в физиономию, как у меня, но только с кислым, но очень кислым вкусом.

– Да, продаю. Толком не катаешься, он стоит, мне постоянно мешает. Я тебя предупреждала: если не будешь кататься и мыть велосипед, то я его продам, − резко и утвердительно ответила мамаша.

Девочка фыркнула, её губы что-то проговорили без звука, но все мы можем понять что. И она выпрыгнула из коридора и пропала в глубине квартиры.

– Он у нас на балконе, − произнесла женщина, сделав вид, что ни чего не произошло. − Вы не поможете достать, − мгновение помолчала, − а-а давайте пройдите на балкон и там посмотрите. Хорошо? − сказав это, она замолчала и вытаращилась на меня.

Лицо моё, из скучающего, постепенно перевоплотилось в физиономию недоумения.

– Вы меня не так поняли, − начал я, − я за котёнком, – произнёс это и как – то выпрямился и даже немного подрос.

– А-а-а, − протянула она. Извините, пожалуйста, − она извиняющее пропела и продолжила. − У меня так много объявлений, что просто сразу не поняла. Ещё раз извините. Одну минуточку.

– Распродаётесь помаленьку, − успел я вставить ехидную нотку в диалог. На что женщина не отреагировала, а может, сделала вид, что не услышала и исчезла, выйдя из коридора. Я опять остался в коридоре, но уже один.

«Дверь открой, слышишь!? Мужчина за котёнком пришёл. Он у тебя? – доносился из глубины квартиры монолог женщины с дверью. Наступила тишина. Послышался стук костяшками пальцев по двери и уже более настойчивый, вопросительный голос: − Открой дверь. Мы не одни. Ты меня слышишь». Сколько это могло продолжаться я не знаю, но мне это стало надоедать и, немного выйдя из коридора, я увидел женщину, которая стояла перед закрытой дверью в комнату и одним ухом, прислонив его к двери, видимо прислушивалась к звукам за дверью, произнёс: « Мне на работу нужно, можно…». И я не успел договорить, так как меня прервал звонок в дверь. « Кого ещё принесло!?» – посмотрев на меня немного смущаясь, произнесла женщина и проплыла, довольно таки с неплохим люфтом бёдер, мимо меня открывать дверь.

– Привет, − услышал я и, обернувшись, увидел мужчину, вошедшего в квартиру на полу согнутых ногах, с мешком на плече. Посмотрев на меня взглядом хищника, оберегающего свою территорию, он сбросил мешок на пол, с выдохом паровозной трубы, разогнул, с хрустом, поясницу и принял вертикальное положение.