Повседневная жизнь языческой Руси

Известно, что огонь любви, воспламеняющий человека (прежде всего его тело), неоднократно упоминался в любовной магии. С помощью огня можно было «присушить» человека, то есть вызвать любовь к себе. В одной из берестяных грамот второй половины XIV века из Великого Новгорода сохранился отрывок заговора: «…так ся розгори сердце твое и тело твое и душа твоя до мене и до тела моего и до виду до моего…»

В древнерусских былинах отразился образ огненного «Летучего змея», превращавшегося на земле в человека. В этой ипостаси огонь выполнял две функции: либо приносил богатство хозяину дома, открывал клады, либо воплощал сугубо мужское начало, прилетая по ночам к девушкам, утратившим невинность, одиноким женщинам и вдовам и вступая с ними в связь. Последствия такой неестественной связи крайне печальны для женщин – они болеют, усыхают, гибнут либо рождают сына, превращающегося в змея или демона, черного, с копытами, без глазных век и т. п.

Вторая из первостихий с явным мужским началом – воздух, предстающий то в виде вихря, урагана, а то в виде легкого попутного ветерка или пара. С ним обращались столь же уважительно, как и с огнем, его тоже кормили, уговаривали и пр. Перед ветром нельзя кичиться, дразнить его, унижать каким-либо способом. Он, так же как огонь, может отомстить за непочтительное обращение, превратившись в ураган. О таком отношении к ветру свидетельствует народная пословица «Выше ветра головы не носи». Метод «разговора» с ветром типичен для язычников: заговоры, причитания, мольбы. Так, к примеру, в одном древнерусском заговоре к ветру обращались за помощью, начиная свою речь следующим образом: «Поклонюсе я, раб божий, ветряному мужу, златому телу, четырем ветрам, четырем братьям…»[30] Знаменитое обращение Ярославны к ветру в «Слове о полку Игореве» обретает в этой связи значение рядового, типичного заговора.

Бог ветра – Стрибог – вошел в языческий пантеон князя Владимира в 980 году как одно из важнейших языческих божеств. В качестве мифологического персонажа ветер почти всегда выступал в человеческом обличье, то как один человек (средовек, дед), то как четверо мужчин, дующих на четыре стороны света, то как глава семьи, где его сопровождали 12 сестер (месяцы годового цикла). Его характерными антропоморфными приметами были огромная голова, толстые губы, изодранная шапка и дырявый кожух.

Ветер разносил по миру и хорошее, и плохое. Воздух наполняли разные демонические существа (ведьмы, черти и другая нечисть) и болезни, поэтому в древнерусском языке заразная болезнь называлась «поветрием», то есть приносимой воздухом. В Сибири говорили: «Кто с ветру скажет – болезнь тут как тут». Чтобы обезопасить дом от плохого ветра, втыкали под крышу дома густой пучок прутьев (веник). Опасный для животных ветер, приносящий смерть, получал имена собственные. Так, в Псковской губернии северо-восточный ветер называли волкодавом или волкорезом. Помимо болезней ветер мог принести также и порчу, поэтому, в частности, в Архангельском крае девушке в период от рукобитья (то есть сговора) до сватовства запрещалось гулять на ветру.

Хороший добрый ветер – это попутный ветер, дующий в спину и помогающий во всех делах. Древние русичи, чтобы вызвать небольшой попутный ветер, необходимый для веяния жита, мореходства, рыболовства, работы мельниц и т. д., прибегали к свисту, пению, дули в нужном направлении, махали руками, произносили заговоры и призывы. Так, в Архангельской губернии моряки бросали в воду хлеб «на поветера», приглашая попутный ветер. А женщины обращались к морскому восточному ветру с мольбой: «В[о]стоку да обеднику каши наварю и блинов напеку, а западу шалонику спину оголю, в[о]стока жена хороша, а у запада шалоника жена померла»[31].

Опасность вызвать злой вихрь видели, прежде всего, в злых словах, обращенных к ветру, чего нельзя было делать ни в коем случае. Существовал еще целый ряд опасных занятий, способных вызвать смерч или ураган. Одно из таких занятий, например, – мотать нитки на закате солнца. Также смерч могли вызвать разорение муравейника, дутье на огонь в определенные моменты и тому подобные действия.

Женская половина первостихий – земля и вода – отличалась от мужской половины (огонь и воздух) менее выраженной амбивалентностью. Земля и вода не наделялись присущими им злостью или мстительностью. Они более пассивны: не вода виной высоким волнам на море, а ветер; не земля вызывает грозу, оплодотворяющую ее, а громовержец Перун.

«Мать сыра земля» – абсолют добра и чистоты, не просто почитаемый, а наиболее любимый образ. Согласно поверьям крестьян, земля есть мать всего человечества и отдельного человека: «Гой еси сырая, Земля матерая! Матерь нам еси родная, всех еси нас породила…» Антропоморфный характер земли близок образу макрокосма. Кости матери-земли составляют горы, скалы и камни, кровь ее – это вода, кровеносные сосуды – реки, жилы составляют древесные корни, волосы образуют травы и растения. Осенью земля засыпает («замыкается»), весной просыпается. Ее нельзя тревожить, нельзя обижать. Она часто страдает, плачет, скорбит по погибшим людям. Персонификация земли как женщины-матери дополнялась сравнением вдовы с высохшей, бесплодной землей. Только изредка земля могла гневаться на людей за их прегрешения и лишать их урожая.

Мифопоэтическое творчество всех первобытных народов наполнено описаниями исполнения землею своих гендерных телесных функций, в первую очередь плодородия, деторождения, а затем уже и всех остальных. Вера в землю как в божество сопровождала русский народ с языческих времен, как и другие народы, у которых порой проскальзывали отголоски представлений о Матери-прародительнице мира в целом. Так, например, в начале XII столетия в «Повести временных лет» обличаются верования русских, называющих землю матерью: «Паки же и землю глаголють матерью… Да аще им есть земля мати, то отец им есть небо». В этих словах отражено представление о супружестве неба и земли. Существовали также заговорные формулы: «Земля – мать, небо – отец», «небо – ключ, земля – замок». Землю в XIX веке старообрядцы приравнивали к Богу, отказываясь исповедоваться православному священнику и утверждая, что они исповедуются «Богу и матери сырой земле»[32]. И хотя старообрядцы данными словами скорее всего отвергали саму возможность исповедоваться священникам-«никонианам», значение «Матери сырой земли» здесь весьма показательно.

Главная миссия земли заключалась в очищении всего и вся. Землю могли использовать вместо воды для мытья рук или лица. У земли был непререкаемый авторитет очистителя, поэтому не просто словесно клялись землей, взяв в руки или положив ее за пазуху, на голову или спину, но и целовали землю, клали щепотку в рот, съедали кусочек земли. До XX столетия включительно сохранились клятва: «Чтоб мне землю есть, если совру» и требование к дающему клятву: «Ешь землю!» Истинность той или иной полевой межи доказывали проходом по полю с большим куском земли (дерна) на голове, при этом приговаривая, что если обманут, то пусть земля задавит клятвопреступника. Подобный способ приносить клятву на меже известен еще в XI веке из славянской вставки в «Слово Григория Богослова». Целование земли (иногда троекратное или многократное) было самым распространенным и практиковалось во всех губерниях Российской империи до начала XX века в самых разных ситуациях.

Все славянские народы признавали целебную силу земли. Для умножения этой силы землю брали на пространственных и временных границах. Особую магическую ценность имела земля, взятая с перекрестка дорог, из первой борозды, с трех или девяти полевых межей, из-под угла печи в своем доме, из-под человеческого следа, взятая при виде первой ласточки, аиста, во время первого кукования кукушки и т. п. Не обошлась без землицы и любовная магия. В новолуние девушки клали под подушку узелок с землей из-под своей правой ноги, что должно было помочь увидеть во сне суженого.

Поскольку земля служила «домом» для покойников, то кладбищенская земля считалась особенной. С одной стороны, ее использовали в магии, чтобы наслать порчу, болезни, смерть. С другой – земля с могилы родственников (так называемая «Родительская земля») считалась исцеляющей и использовалась в народной медицине. У всех восточных славян было поверье, что земля с могилы родственников освобождает от тоски по умершему, такую землю клали себе за пазуху или натирали ею грудь. Больного могли закапывать по шею в землю, протаскивать через земляной прокоп, могли прикладывать горсть земли к больному месту, натирать грудь, подмешивать землю больному в питье и др. Все эти действия могли сопровождаться заговорами типа: «Мать земля-сыра, родимая, от тебе берем и тебе отдаем: отними болезнь от такого-то»[33].

Вообще связь с потусторонним миром, осуществляемая через землю, играла огромную роль в жизни язычников. Могила – телесный дом мертвеца, земля отгораживает его от мира живых, поэтому с ее помощью всячески перекрывали покойнику путь назад, в мир живых. Перед смертью больного выносили в поле для прощания с землей; чтобы облегчить ему кончину, его клали на землю либо клали землю ему на грудь; у всех славян был обычай бросать горсть земли вслед похоронной процессии, так же как и обычай бросать горсти земли на гроб умершего в могилу при закапывании. Наши предки считали, что земля с семи могил умерших людей (или с семи разных кладбищ) может предотвратить любые беды и несчастья.

Таким образом, святая «Мать сыра земля» была главным божеством, адресатом древнерусских заговоров, заклинаний, гаданий, молитв и клятв даже в христианские времена, когда она стала ассоциироваться с Пресвятой Богородицей.

Наконец, последняя из первостихий – вода – была не менее значимой, чем все остальные. Вода считалась старше земли, так как она появилась раньше, в ее волнах плавал первозмей, ставший основанием, на котором возникла земная твердь. После этого вода ушла под землю и на небо, как бы окутывая собой мир. В Древней Руси люди верили, что небесные и подземные воды связаны друг с другом и эта связь проявляется в таких природных явлениях, как дождь, засуха, радуга.

Вода вездесуща и переносит по мировому телу всё, и хорошее, и плохое. Отсюда сама по себе она амбивалентна и знак плюс или минус, которым ее наделяли, зависел от других параметров, а не от нее самой. Вспомним хотя бы сказки о живой и мертвой воде, распространенные в любом из славянских фольклоров. Чистота воды, быстрота ее течения, прозрачность, свежесть («новая вода») и другие ее положительные качества использовались наравне с негативными характеристиками типа нечистоты, замутненности, стоячести, несвежести («старая вода») и пр.

Источники и колодцы следовало почитать и оберегать. Им приносили жертвы, возле них совершали многие обряды, в частности бракосочетания, приносили клятвы и т. п. В то же время набирать воду из колодцев или источников запрещалось людям, находящимся в «пограничном состоянии» (больным, беременным женщинам, роженицам, женщинам, обмывавшим мертвецов), потому что они могли испортить воду и даже иссушить источник. Свежая прозрачная вода сопровождалась пожеланием «Будь здоров, как вода».

Чистая проточная вода часто персонифицировалась и получала женские имена (Ульяна, Елена и др.); ее называли ласкательно «милой, матушкой, водицей». Очистительная функция проточной воды считалась безупречной, поэтому наиболее распространенными были обращения с просьбой унести зло и очистить человека, берега, луга, камни и всё вокруг. В быструю реку бросали всё то, от чего хотели избавиться (ненужные старые или опасные предметы и вещи, вредных насекомых и пр.). В то же время водную стихию (реки в том числе) подкармливали, бросая в нее хлеб, кашу, зерна, яйца, соль и другую пищу.

Считалось, что вода, набранная в нужный день (утро Рождества, Нового года, Великого четверга, дня Ивана Купала) и в нужное время (до восхода солнца), принесенная в полной тишине без единого слова («немая вода»), обладала особой силой. Ею поили больных, кропили скот, углы дома, амбары.

Чтобы использовать очистительную, продуцирующую силу воды, проводили обряды обливания и купания. К примеру, невесту, утратившую девственность до свадьбы, насильно купали в реке или обливали с ног до головы. Чтобы вызвать дождь, обливали двор, постройки во дворе, пастуха или беременную женщину. Прекращению засухи должны были способствовать обливания могил «заложных покойников», то есть «нечистых» мертвецов, лишенных упокоения в могилах и в виде мифологических существ постоянно возвращающихся на этот свет. Чтобы предотвратить засуху, обливали водой всех и вся.

Если же вода в виде грозы с градом была крайне нежелательна, то прибегали к особым ритуалам, проводимым особыми людьми – облакопрогонниками. О их существовании мы узнаем из Ефремовской Кормчей XII века, в которой говорится, что облакопрогонников надо отгонять от церкви вместе с волхователями и чаровниками. Обычные в другое время люди, облакопрогонники при угрозе грозы выходили на край селения, где произносили заговоры, размахивая руками или палкой. Когда у них не получалось прогнать тучи и отворотить град, то односельчане предполагали, что они это сделали намеренно, поэтому их задабривали различными дарами как «знающих людей».

Изменчивость воды делала ее излюбленной средой, используемой при гаданиях, в особенности в любовной магии. В воде можно было увидеть отражение будущего возлюбленного. Устойчивый оборот «Как в воду глядел» говорит о вере в способность воды показывать будущее.

В то же время близость воды к Хаосу, ее движение по «тому» и «этому» свету делали ее средой обитания злых духов, утопленников («заложных покойников»), чертей, водяных и русалок. Все они вредят человеку, заманивают его в омут, утаскивают на дно и т. д. В обращении с водной стихией требовалась особая осторожность, что проявилось в заговорах, заклинаниях, обрядах очищения и освящения воды. Люди избегали купаться или даже просто ходить к источнику в ночное время либо после Ильина дня (из-за поверья, что черти возвращаются в воду после длительного отсутствия). Русалки и водяные якобы практиковали выходы из воды после Крещения и пребывали на деревьях и растениях, а затем возвращались в дом родной – воду.

В целом все четыре главные стихии присутствовали в жизни древнерусских язычников постоянно. С ними надо было уметь ладить, изучить их повадки и возможности, чтобы сосуществовать безопасно и в настоящем, и в будущем.

Языческий пантеон

Как мы видели, весь мир древнерусских язычников представал в их глазах единым, постоянно меняющимся и колеблющимся смешением различных богов, чистых и нечистых сил. Буквально каждый элемент этого мира имел своего маленького или большого антропоморфного представителя, с которым приходилось либо мириться, либо каким-то образом избавляться от него, либо покупать его расположение многочисленными жертвоприношениями. Но эта масса божеств имела свою иерархию, соподчиненность и зависимость, которую отразил пантеон богов. Причем народный пантеон отнюдь не полностью совпадал с государственным пантеоном, созданным, согласно летописи Нестора, князем Владимиром.

Как известно из летописи, в 980 году, то есть за восемь лет до введения христианства, великий князь Владимир Святославич создал пантеон языческих богов в Киеве: «…постави кумиры на холму вне двора теремного. Перуна древяна, а главу его сребрену, а ус злат, и Хорса Дажьбога и Стрибога и Симаргла и Мокошь, жряху им наричюще я богы…»[34] Далее летописец-христианин называет этих языческих богов «бесами», что не меняет сути дела – пантеон действительно существовал, но, возможно, включал не только перечисленных «бесов», но и других. Если соотносить названных божеств с первостихиями, то становится ясным, что Перун и должен был числиться верховным божеством, что Мокошь, символизирующая мать сыру землю, обязательно должна была входить в пантеон, что бог ветра – Стрибог – не мог не быть причисленным к главным божествам, так же как и бог солнца Даждьбог. Что же касается Хорса и Симаргла, то с ними вопрос сложнее. Вполне возможно, что они попали в пантеон летописца Нестора случайно: ведь писал летописец в начале XII столетия, и сведения, донесенные устной традицией в течение примерно 130 лет, могли невольно исказиться. Кроме того, бог Хорс сродни Даждьбогу, оба связаны с солнцем, а значит, они могли дублировать друг друга.

Откуда же тогда взялся Хорс, имя которого имеет иранское происхождение? Хорс упоминается в русских апокрифах («Хождение Богородицы по мукам», «Беседа трех святителей»), в полемической церковной литературе, в «Слове о полку Игореве». Как предполагают исследователи, в частности В. Н. Топоров, присутствие Хорса в пантеоне языческих богов объясняется близостью иудейской Хазарии к Киеву и наличием ираноязычного населения в столице Киевской Руси. На мой взгляд, слова «Хорс» и «Даждьбог» могли быть просто синонимами. Возможно, что эти божества поставлены в тексте Нестора один за другим не случайно, а именно с целью пояснить для одних, что Даждьбог – это тот же бог, что и Хорс для других.

А вот Симаргл, имеющий также иранское происхождение и широко известный в Персии, попал в пантеон каким-то невообразимым путем. В славянских сказках Симарглом называли сказочную птицу или полуптицу-полусобаку, но более нигде этот персонаж в славянских источниках не отразился. Загадка появления Симаргла в пантеоне князя Владимира (вернее, в его интерпретации летописцем Нестором) остается по-прежнему нераскрытой.

Согласно свидетельству летописи, Перун как верховное божество наделен был серебряной головой и золотыми усами. Будучи богом грозы, молнии и небесного поражающего огня, он превосходил по своей мощи все остальные божества языческого мира. Он легко мог убить человека молнией, что отразила поговорка «Чтоб тебя Перун убил». Молнию называли «громовой стрелой» Перуна, а в ряде славянских диалектов удар совершала не молния, а каменная стрела (белемнит, окаменелость, называемая «перуновой стрелой»). Но с богом грозы связана не только смерть, но и жизнь, так как от него зависело наслать грозовые облака и оплодотворить землю дождем, несущим урожай.

Сохранились отголоски мифа о Перуне, в котором он сражался со змеевидным врагом (по мнению В. В. Иванова и В. Н. Топорова, в первоначальном варианте – с Волосом-Велесом, а в позднейших переработках – со сказочным Змиуланом)[35]. Враг прячется от Перуна, превращаясь в дерево, камень, человека, животных, воду. Победа Перуна освобождает небесные воды (либо скот, либо женщину с именами Додола, Марена, Мокошь), и проливается оплодотворяющий дождь. С этим мифом связан также и славянский ритуал вызывания дождя, сопровождающийся множеством табуистических и звукоподражательных вариаций типа «пеперуда, перперуга, преперуда, прпоруша, додола» и т. п. «Пеперуд» для ритуала вызывания дождя выбирали из незамужних девиц, которых обозначали как дочерей Перуна, призывающих небесного отца на помощь.

Грозовые облака язычники сравнивали со стадом белых коров, дающих «небесное молоко», кормящее посевы, поэтому утверждалось, что пожар от молнии можно затушить не водой, а только молоком или сывороткой.

Идолы Перуна ставились на возвышенности, поближе к небу. Если не было идолов, то Перуна олицетворял мощный дуб, возле которого совершались ритуалы. Днем поклонения Перуну считался четверг, о чем свидетельствует сохранившаяся до наших дней народная поговорка «После дождичка в четверг».

Связь Перуна с военной силой, князем и его дружиной обнаруживается за 70 с лишним лет до принятия христианства, когда в 911 году великий князь Олег вместе со своими воинами в договоре с византийцами в Константинополе клялся Перуном, а остальные русские – купцы и ремесленники – при подписании договора клялись не Перуном, а Велесом, «скотьим богом». Как свидетельствуют византийские хроники и Лаврентьевская летопись, Перун безусловно считался покровителем воинства: «кляшася оружием своим и Перуном богом своим». В «Повести временных лет» описано поклонение Перуну князя Игоря в 945 году: «Заутра призва Игорь послы, и приде на холм, где стояще Перун, и покладоша оружие свое и щит, и золото, и ходи Игорь роте (принес клятву. – Л. Ч.) и люди его…»[36] Неудивительно поэтому, что именно Перун возглавлял пантеон богов.

Как известно, после принятия новой, христианской веры и крещения в Корсуни князь Владимир прибыл в Киев и повелел «кумиры испроврещи, овы сечи, а другие огневи предати. Перуна же повеле привязати коневи ко хвосту и влещи с горы по Боричеву на Ручеи». Затем Перун поплыл по Днепру, и 12 человек по поручению князя отталкивали его от берега во время прохождения порогов, чтобы его не прибило к берегу и язычники не начали ему снова поклоняться: ведь, по свидетельству летописца, «плакахуся его невернии людье, еще бо не бяху прияли святаго крещенья»[37]. Но в Новгородской летописи мы встречаем намеренное принижение значимости Перуна в мировоззрении язычников: «Иде на реку… сице Перун приплы к берегу, и отрину и шестом: ты, рече… досыти еси пил и ял, а ныне поплови прочь. И плы со света в окромешное…»[38] На самом же деле язычники, только что обращенные в христиан, скорее всего, должны были по-прежнему почтительно и со страхом относиться к свергнутым идолам.

Дажьбог, или Даждьбог, аналог иранского Хорса, солнечное божество, наделяющее людей богатством. Об этом божестве мало что известно. Самый однозначный поясняющий текст о Дажьбоге содержится во вставке в славянский перевод греческой «Хроники Иоанна Малалы» под 1144 годом, где говорится: «…царствова сын его именем Солнце, его ж наричют Дажьбог». Там же указывается, что Дажьбог – сын бога огня Сварога, то есть «Сварожич». Тема богатства, заложенная в самом имени Дажьбога (переводимого как «Дай бог»), дважды проходит в «Слове о полку Игореве», где воины князя Игоря и он сам названы «Дажьбожими внуками».

Следующим в пантеоне князя Владимира 980 года назван Стрибог – бог ветра. Он тесно связан с громовержцем Перуном и Солнцем-Дажьбогом. В «Слове о полку Игореве» ветры названы «Стрибожьими внуками». В русских языческих представлениях были четыре основных ветра – в соответствии с четырьмя сторонами света.

Единственное божество женского рода – Мокошь, воплощавшая «мать сыру землю» – ценилось и почиталось едва ли не наравне с самим Перуном, женой которого она часто воспринималась в сознании язычников. Правда, после принятия христианства Мокошь часто отделялась от матери-земли и воспринималась как существо, связанное с водной стихией, сыростью, мокротой, низиной, болотом, темнотой. Тогда она приобретала негативные характеристики. Так, нельзя было оставлять кудель на ночь, потому что «Мокоша опрядет». Связь Мокоши с куделью, пряжей была, по-видимому, очень сильной, что следует из того факта, что в день Мокоши – пятницу – русские женщины бросали в колодцы именно пряжу и кудель. На Русском Севере устойчивым было представление об антропоморфном образе Мокоши в виде женщины с большой головой и длинными руками, прядущей по ночам.

Рассуждая о причинах неполного набора божеств в пантеоне князя Владимира, в частности об отсутствии в нем бога огня Сварога и скотьего бога Велеса, ученые не приходят к однозначному выводу. Сварог, скорее всего, оказался «лишним» рядом с Дажьбогом, знаменующим солнечный огонь. Сложнее ситуация с Велесом. Как уже упоминалось, Велес был крайне популярен у русичей, так что в договоре Руси с греками 911 года купцы скрепляли свою клятву именно его именем, а не именем Перуна, как князь Олег с дружиной. Возможно, что связь Волоса с низовой хозяйственной жизнью, со скотоводством прежде всего, делала его не особенно значимым божеством лично для князя, создававшего пантеон для себя и дружины, а не для всех жителей Киева. Кроме того, Велес, по мнению В. Н. Топорова, был тесно связан с первозмеем, а также со змеями как охранителями скота. Идол Велеса в Киеве, возможно, тоже имелся: он упоминался в пространной редакции Жития князя Владимира. Велес много значил для простого народа, и после принятия христианства его функции перешли к Николаю-угоднику, о чем свидетельствуют многочисленные исторические факты, собранные в книге Б. А. Успенского[39].

Как бы там ни было, но пантеон языческих божеств князя Владимира явно был неполным. Да и трудно себе представить, чтобы множество самых разных чистых и нечистых сил, окружавших язычников со всех сторон, на всех уровнях, во всех ситуациях и моментах бытия, можно было бы в одночасье организовать и выстроить по иерархической лестнице. Достаточно уже и того, что Перун был явно выделен из массы богов и поставлен над всеми как верховное божество. Скорее всего, правы те исследователи, которые видят в создании пантеона ограниченного числа богов не что иное, как проявление тенденции к монотеизму, единобожию, пример которого был уже сравнительно давно перед глазами княжеской семьи после принятия христианства княгиней Ольгой, частью варяжской дружины, русскими купцами, торговавшими в Константинополе, а также некоторыми жителями Киева.

Исторические источники свидетельствуют о существовании целого ряда богов и божков, не вошедших в пантеон князя Владимира, но от этого не утративших своего значения в народных верованиях. Самый древний в мире деревянный идол – Шигирский, обнаруженный в 1890 году на Среднем Урале и датированный 9 тысячелетием до н. э., – представлял собой символическое изображение мира: на теле идола обнаружены семь личин (три спереди, четыре сзади), олицетворявшие, по мнению специалистов, четыре стихии, мужское и женское начала. Конечно, толкование столь поврежденных и условных изображений крайне затруднительно, но предположить подобную интерпретацию вполне закономерно.