Известно, что человеческая память работает избирательно. В работе с источником историку тоже приходится отбирать отдельные детали исторических событий. И хорошо, когда историку удается добросовестно передать содержание обнаруженного им документа, ничего не утаивая, объясняя не слишком «выгодные» для его исследования свидетельства. Бывает и так, что, поддавшись соблазну или просто в увлечении какой-то идеей, авторы исторических трудов забывают классический принцип историографии: писать «без гнева и пристрастия» – и приводят только те известия, которые «работают» на их представления о прошлом, не рассказывая об остальном. Есть и просто умолчания исторических источников, а умение «считывать» такую «непрямую» информацию и составляет один из важных навыков профессии историка.

Конечно, одна фраза из «Нового летописца» мало что говорит о нескольких годах жизни князя Ивана Борисовича Черкасского, проведенных в ссылке вместе с Романовыми. Тем более что речь идет о тексте, записанном примерно тридцать лет спустя после событий. Кто именно запомнил и рассказал автору летописи о пытках боярина Федора Никитича Романова и его молодого племянника стольника князя Ивана Борисовича Черкасского, мы уже никогда не узнаем. Хотя участники событий были еще живы, а патриарх Филарет, как говорилось, вполне вероятно, являлся заказчиком рукописи. Не он ли сам и рассказал автору летописи некоторые детали происшествий далеких времен? Или, по крайней мере, «отредактировал» текст летописца?

«Новый летописец» все-таки не единственный и даже не главный источник о временах ссылки Романовых. Текст летописи можно перепроверить, изучив подлинное дело, раскрывающее рутину работы приставов, связанную с организацией преследования бывших бояр и стольников, их содержанием под стражей. И тогда многие детали событий будут выглядеть по-другому.

Цель опалы на Романовых и их родственников, как говорилось выше, состояла в первую очередь в устранении их возможных претензий на трон и влияния при дворе Годуновых. Поэтому боярин Федор Никитич Романов вынужденно принял постриг и находился «под началом» в Антониевом-Сийском монастыре, его жена и даже теща также были пострижены в монахини и разосланы по отдаленным монастырям. Первые месяцы опалы были самыми тяжелыми. Из жалованной грамоты 1620-х годов, выданной князю Ивану Борисовичу Черкасскому, можно узнать детали того, как все члены семьи князей Черкасских – отец Борис Канбулатович, мать Марфа Никитична и их сын «терпели многие беды и сидели… за розными приставами в чепи и железах болши полугода»[29]. После этого семья была разделена, родителей отправили в ссылку на Белоозеро, а князь Иван Борисович Черкасский разделил свое заключение с еще одним дядей – Иваном Никитичем Романовым.

«Дело о ссылке Романовых» давно опубликовано[30]. Как заметил Владимир Николаевич Бенешевич, автор биографической статьи о князе Черкасском в «Русском биографическом словаре», «боярский приговор, состоявшийся в июне 1601 года, определил князю Ивану Черкасскому самую высшую меру наказания, какая только была применена в этом процессе: имение его было отписано на государя, а самого его было решено сослать в Сибирь на житье». Показательно, что подобная мера была применена еще только к двум «выдающимся представителям рода Романовых – Ивану и Василию Никитичу»[31]. Братьев Романовых действительно привезли в Пелым, в то время как пристав князя Ивана Борисовича Черкасского получил предписание оставаться «до указу» со ссыльным стольником в Малмыже, расположенном между Казанью и Вяткой. Позже, в 1620-х, об этом вспоминали так: «…а он болярин наш князь Иван Борисович сослан был на Низ, в Казанской пригородок в Малмыж, и сидел в тюрме ж, и живот свой мучил, и всякия нужи и тесноты за нас великих государей при царе Борисе терпел лет с пять»[32].

Василия Никитича Романова, вопреки наказу (или из-за его намеренно расплывчатых и общих формулировок), везли в ссылку «оковав» и привезли едва живого. Из последовавшей переписки выясняется, что от приставов добивались изощренного тюремного баланса: содержавшихся под стражей людей предписывалось не доводить до голода, не применять излишних ограничений, но при этом они не должны были забывать о длящейся опале. «Изменник» Василий Романов, как называли опальных, все-таки умер в ссылке в Пелыме. В разных местах в ссылке погибли и другие братья Романовы – Александр Никитич и Михаила Никитич. Иван Никитич был серьезно болен, мать князя Ивана Борисовича Черкасского болела «камчюгом», или ломотой (от этой болезни страдал и его умерший в ссылке на Белоозере в апреле 1602 года отец князь Борис Канбулатович Черкасский[33]).

Смерть Василия Никитича Романова напрямую повлияла на положение находившегося с ним в ссылке брата Ивана Никитича и других ссыльных, включая князя Ивана Борисовича Черкасского и его мать – княгиню Марфу Никитичну. Потеряв мужа, разлученная с сыном, она жила на Белоозере вместе с сестрой Анастасией Никитичной, женой Александра Никитича Романова Ульянией Семеновной и детьми брата Федора Никитича Татьяной и Михаилом. Вдова княгиня Марфа Никитична Черкасская приняла на себя, как окажется, историческую роль в сохранении жизни детей брата и наследника рода Романовых.

28 мая 1602 года, после многомесячного пребывания в Малмыже, была выдана указная грамота о переводе князя Ивана Борисовича Черкасского в Нижний Новгород, где он должен был жить вместе с дядей Иваном Никитичем. Согласно полученному 15 июня наказу приставам, ссыльных должны были «беречи, чтоб им ни в чем нужи никоторые не было». Князя Ивана должны были везти «простого, а не сковав» (такой прямой запрет был, как показывает судьба Василия Романова, совсем не лишним). И дальше приставы должны были наблюдать, чтобы оба ссыльных «жили» и «ходили просты», следя за тем, чтобы к ним «никто не подходил, и не розговаривал с ними ни о чем, и писма б никакого не поднес». Перевод «на службу в Нижний Новгород» князя Черкасского назывался в наказе приставу Василию Михайловичу Хлопову «государевым жалованьем».

Дальнейшая хронология событий выясняется из переписки с воеводами. 23 июня ссыльные проехали Казань, а уже 1 июля остановились на подворье Троице-Сергиева монастыря в Нижнем Новгороде (вместе с князем ехал какой-то «детина его Олешка»). 25 июля 1602 года в Нижний Новгород привезли и больного Ивана Никитича Романова. «Корму князю Ивану и Ивану с людьми их» велено было давать достаточно, в «постные дни» – рыбу, в «мясные дни» – «боранину» и говядину, «а хлеб велено давати как им мочно сытым быть без нужи, а пити велено им давать квас житной». К этому разрешалось добавлять кое-что и по запросу, если ссыльные сами «учнут просити», например, «пиво и мед с кабака». Для их обеспечения выдавались кормовые деньги, и еще раз подчеркивалось, чтобы «князю Ивану и Ивану ни в чем нужи никоторые не было».

На сходных условиях содержали и мать князя Ивана Борисовича – вдову княгиню Марфу Никитичну Черкасскую, жившую с женской частью семьи Романовых и детьми на Белоозере. Правда, когда их пристав Давыд Жеребцов попытался дать больной княгине Черкасской «сверх корму, чего попросят, не от велика», его немедленно одернули и наказали за «самодеятельность». Оказывается, формула наказа, «чтоб им всем в естве, и в питье, и в платье никоторыя нужи не было», не предусматривала таких добавок. «Что писал преж сего, что яиц с молоком даешь не от велика; то ты делал своим воровством и хитростью, – грозили приставу, – по нашему указу велено тебе давать им еству и питье во всем доволно, чего не похотят».

Почти два года спустя после начала дела, когда братья Романовы стали умирать в ссылке, исполнители воли царя Бориса Годунова и их главные тюремщики боярин Семен Никитич Годунов и дьяк Елизарий Вылузгин озаботились уже другим. Им стало выгоднее сохранить жизни опальных. 17 сентября 1602 года состоялось распоряжение о переводе Ивана Никитича Романова и князя Ивана Борисовича Черкасского из Нижнего Новгорода в Москву. Особо оговаривалось, чтобы приставы сначала расспросили ссыльных, «а будет они болны, и вы бы с ними ехали, как они выздоровеют». Точно так же поступили с семьями Черкасских-Романовых, отправленными из Белоозера «в Юрьевской уезд, в Федоровскую вотчину Романова» (это путешествие из Белоозера в село Клины Юрьев-Польского уезда совершит и шестилетний сын Федора Никитича Михаил, будущий царь). Княгиня Марфа Никитична, несмотря на болезнь, на радостях согласилась ехать немедленно. Пристав передавал ее слова: «…так жадна де я царской милости, ехати готова хоти ужже, а болезни моей гораздо легчи перед старым, ехати мне мочно».

Князь Иван Черкасский и Иван Романов выехали на нанятых для них подводах из Нижнего Новгорода в Москву 12 октября 1602 года. Дорога лежала через Владимир, где приставы должны были остановиться и известить о своем приезде судей Приказа Казанского дворца дьяков Афанасия Власьева и Нечая Федорова. Такие предосторожности требовались для того, чтобы успеть приготовиться к приезду ссыльных в Москву, выбрать им место пребывания, назначить новых приставов и охрану. До Владимира добирались долго и были там только 29 октября. Новая остановка «за полосмадесят верст» (то есть 75 верст) от Москвы была «в Покровской слободке, за пять верст до Киржацкого яму». Челобитная приставов об указе по поводу их дальнейших действий была доставлена в Москву только 17 ноября. Даже учитывая передвижение ссыльных такими медленными темпами, можно предположить, что возвращение князя Ивана Борисовича Черкасского в столицу состоялось в декабре 1602 года. Правда, он всё равно оставался опальным до самого конца царствования Бориса Годунова: ни чины, ни поместья, ни дворы ему не возвращали и на службу тоже больше не назначали. Скорее всего, в это время он жил вместе с матерью и остальным семейством Романовых в ссылке в селе Клины Юрьев-Польского уезда.

Зная о совместных испытаниях Романовых и князей Черкасских во времена годуновской опалы, можно понять, почему после возвращения патриарха Филарета из польского плена в 1619 году именно князь Иван Борисович Черкасский становится одним из первых «ближних людей» и своеобразным главой московского правительства.

Стольник Смутного времени

Поворотом в судьбе Романовых и Черкасских стало появление самозваного царевича Дмитрия – Григория Отрепьева, а затем и воцарение в Москве царя Дмитрия Ивановича в июне 1605 года. Самозванец вернул из годуновской ссылки опальных «родственников» и наградил их чинами. Стольник князь Иван Борисович Черкасский тоже был возвращен ко двору; вероятно, тогда же он получил чин кравчего («без пути»), что могло его сразу выделить среди представителей других аристократических родов. Кравчий, или чашник, – придворный чин; такими чинами награждались самые доверенные лица, становившиеся виночерпиями на царских пирах. Но настоящим кравчим, «с путем», то есть с правом распоряжения во дворце, был другой приближенный самозванца – князь Иван Андреевич Хворостинин. У князя Ивана Борисовича было мало шансов «подвинуть» соперника, да он к этому и не должен был стремиться, довольствуясь новым почетным положением при дворе.

Возможно, имели значение и другие обстоятельства. Назначение кравчим приходится на последние месяцы правления Лжедмитрия I или даже на самое начало царствования Василия Шуйского. С этим чином князь Иван Борисович Черкасский записан в боярском списке 1606/07 года[34], в отличие от не случайно «пропущенного» в перечне лиц, служивших в Государеве дворе, князя Ивана Андреевича Хворостинина. Имеет значение и место, на котором князь Иван Борисович записан в списке стольников. Оно оказалось… в самом низу, даже ниже, чем другие князья Черкасские, не говоря о многих других родах знати. Обычно при формировании списка какого-то вновь назначенного придворного записывали на свободное место и лишь впоследствии расставляли все имена по принятому местническому счету родов, отдавая должное первенству тех аристократов, кто раньше других начал служить в том или ином чине. Следовательно, всё говорит о недавней записи князя Ивана Борисовича Черкасского в списке стольников, точнее, о только что состоявшемся возвращении его в Государев двор.

Кравчий князь Иван Борисович Черкасский был послан царем Василием Ивановичем наградить войско золотыми за победу над восставшими болотниковцами «на Вырке речке» недалеко от Калуги[35]. Во главе этой рати был боярин Иван Никитич Романов. В 1607 году мы видим полную «реабилитацию» Романовых и князей Черкасских при дворе Василия Шуйского. И в дальнейшем карьера дяди и племянника развивалась с учетом их родственной близости, конечно, с соблюдением старшинства боярина. Еще одна заметная служба – упоминание имени стольника князя Ивана Борисовича Черкасского в разряде свадьбы царя Василия Шуйского с княжной Марией Петровной Буйносовой-Ростовской в январе 1608 года. Согласно своему чину чашника князь Черкасский у «стола смотрел» во время свадебных пиров[36].

В мае 1608 года Москва готовилась к осаде от наступавшего к столице войска нового самозванца – Лжедмитрия II. 29 мая назначение на службу «против литовских людей» получили боярин Иван Никитич Романов (в товарищах у главы войска боярина князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского) и поставленный командовать сторожевым полком стольник князь Иван Борисович Черкасский[37]. Подошедшее к Москве войско Лжедмитрия II при поддержке польско-литовских отрядов обосновалось под Москвой в Тушине. Созданные в Тушине параллельные органы управления уездами, присягнувшими на верность царю Дмитрию Ивановичу, стали притягивать к себе всех недовольных правлением царя Василия Шуйского. А таких оказалось немало; князья Шуйские тоже давали преимущество в службе при дворе и в войске своим родственникам, ничем не отличаясь ни от Годуновых, ни позже от Романовых.

В рати князя Скопина-Шуйского, встретившего самозваного царя под Москвой, началась какая-то «шатость». Она привела к отъезду из Москвы членов Государева двора, которые, по словам «Нового летописца», «хотяху царю Василью изменити»[38]. И среди них оказались заметные люди романовского круга, включая князя Ивана Михайловича Катырева-Ростовского, женатого на Татьяне Федоровне, урожденной Романовой, родной сестре будущего царя Михаила Романова, а также ярославского князя Ивана Федоровича Троекурова. В первом браке князь Троекуров был женат на Анне Никитичне Романовой, еще одной сестре (правда, рано умершей) Федора Никитича и Ивана Никитича Романовых. Как давно заметил автор классического труда о Смуте Сергей Федорович Платонов, после такой «шатости» у царя Василия Шуйского появились основания подозревать Романовых в измене[39]. Царь Василий Иванович, вопреки обещаниям при вступлении не престол не казнить и не ссылать в опалу «всем родом», ударил по зачинщикам мятежа. Одни «изменники» были разосланы по тюрьмам, а другие, по известию летописи, всё же были казнены.

Особое подозрение должна была вызвать история ростовского и ярославского митрополита Филарета. Царь Василий Шуйский венчался на царство, отослав митрополита Филарета из Москвы в Углич, чтобы привезти в столицу тело «убиенного» царевича Дмитрия. И в дальнейшем Филарета держали в отдалении от Москвы, на его кафедре в Ростове. Там он был захвачен тушинцами в плен и привезен под Москву. В тушинских документах о Филарете писали как о «нареченном» патриархе, хотя свидетельства о том, что он сам принимал этот чин, нет. После исторического противостояния Годуновых и Романовых началось новое соперничество – князей Шуйских и Романовых, опиравшихся на серьезную поддержку родственного круга, куда, конечно, входил и князь Иван Борисович Черкасский. Кстати, в разгар боев с тушинцами под Москвой во второй половине 1608 года чин чашника был передан от князя Черкасского другому придворному царя Василия Шуйского.

Во время московской осады войском царя Лжедмитрия II князь Иван Борисович Черкасский возглавлял третий по значению сторожевой полк рати царя Василия Шуйского, оборонявшей столицу. Сначала полки стояли на Пресне, но после неудачной битвы у деревни Рахманцево 23 сентября 1608 года войско стало разбегаться. Произошли изменения и в составе воеводского корпуса. Как отмечают разряды, именно в это время князь Иван Борисович Черкасский начал местнический спор со стоявшим выше его – во главе передового полка – одним из первых московских бояр и столпов царствования Василия Шуйского князем Иваном Михайловичем Воротынским. И хотя местничаться было совсем не ко времени из-за находившегося под столицей врага, князь Иван Борисович всё равно начал тяжбу. И даже получил «невместную грамоту» (в некоторых списках разрядных книг было даже подчеркнуто его происхождение добавлением после «Борисович» второго отчества «Кайбулатович» в напоминание о выезде отца на русскую службу)[40]. Такая грамота была залогом высокого положения рода: в дальнейшем никто из его потомков не должен был находиться в прямом подчинении у князей Воротынских.

Местническое дело князей Черкасских и Воротынских стало плохим предзнаменованием дальнейших событий, связанных с обороной Москвы. Как известно, когда в воеводах «согласья нет», тогда не приходится ожидать ничего хорошего. 18 октября был сменен второй воевода сторожевого полка окольничий Федор Васильевич Головин, и его место занял князь Мирон Шаховской. Основные силы оставались под Москвой вплоть до «Николы зимнего», то есть до 6 декабря 1608 года, и только после этого полки вошли в столицу на зимние квартиры. Пока царское войско находилось в Москве, тушинцы сделали основной упор на подчинение уездов, организацию присяги Лжедмитрию II и попытались захватить Троице-Сергиев монастырь. Царь Василий Шуйский надеялся на помощь шведов и отправил главу своей армии боярина князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского в Новгород Великий для заключения договора о найме вспомогательного иноземного войска. Остальные воеводы Большого, передового и сторожевого полков сидели в осаде по башням и воротам Белого города. Полки царя Василия Шуйского охраняли укрепления Москвы до прихода в столицу рати князя Скопина-Шуйского в марте – апреле 1610 года.

Сторожевой полк стольника князя Ивана Борисовича Черкасского и второго воеводы князя Мирона Шаховского всё это время защищал Арбатские ворота[41]. Именно с этой стороны шла дорога, по которой после начала осады Смоленска королем Сигизмундом III в сентябре 1609 года можно было ожидать прихода польско-литовских сил. «Осадное московское сиденье» оказалось одним из самых тяжелых испытаний Смуты. Большинство городов вокруг Москвы, за исключением Рязани и Нижнего Новгорода, на время присягнули Лжедмитрию II. Города и уезды разделились на сторонников и противников возвращения трона «царю Дмитрию». И было непонятно, куда может повернуть «колесо фортуны» (этот образ использовался уже тогда среди польско-литовских сторонников самозванца). Именно поэтому появились знаменитые «тушинские перелеты» – например, покинувшие столицу и входившие в Думу самозванца представители московских боярских родов: Годуновы, Нагие, Салтыковы, князья Засекины, Сицкие, Троекуровы, Трубецкие и даже один из князей Черкасских – князь Дмитрий Мамстрюкович. Князь же Иван Борисович Черкасский, напротив, остался в Москве, командуя одним из главных полков рати царя Василия Шуйского.

События 1610 года, если судить по молчанию источников, прошли почти мимо князя Ивана Борисовича. Но это молчание обманчиво, вывод о его неучастии в событиях будет неверным. После внезапной смерти в апреле 1610 года в Москве князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского князьям Шуйским (и особенно князю Дмитрию) приходилось доказывать свое первенство. Но вышло так, что именно бездарные действия царского брата около смоленского селения Клушино привели к разгрому армии царя Василия Шуйского в конце июня 1610 года и триумфу польского гетмана Станислава Жолкевского. Шуйские сразу потеряли всё: и войско, и поддержку иноземцев во главе с Якобом Делагарди, и, как итог, сам царский трон.

Происходившие перемены снова выдвигали на первый план Романовых и их родственников. Тушинский «патриарх» Филарет после распада подмосковного лагеря самозванца и бегства Лжедмитрия II в Калугу встал во главе политического кружка знати, договаривавшегося о принятии на престол королевича Владислава. Первые переговоры с королем Сигизмундом III происходили еще в феврале 1610 года, за несколько месяцев до сведеˊния с престола царя Василия Шуйского. Если допустить, что Шуйскому донесли о переговорах под Смоленском, то понятно, что эти сведения могли стать основой для настороженного отношения к людям романовского круга. Однако точных сведений об отношении стольника и воеводы князя Черкасского к перевороту в Москве 17 июля 1610 года и устранению от власти царя Василия Шуйского нет.

Сразу после свержения Шуйского князь Иван Борисович Черкасский вместе с Иваном Никитичем Романовым поддержал митрополита Филарета. Все они стали активными участниками заключения договора с гетманом Станиславом Жолкевским о призвании на царский престол королевича Владислава в августе 1610 года. Стольник князь Иван Борисович Черкасский, как писал автор статьи в «Русском биографическом словаре», «приходил к гетману со многими людьми бить челом от всей земли о том, чтобы был уничтожен тот особенно ненавистный дворянам и детям боярским пункт в договоре с Владиславом, который определял, что для успокоения Московского государства в приказах на порубежных городах должны были сидеть и польские и литовские люди»[42].

Князь Черкасский, несмотря на обсуждавшийся союз, протестовал против временного назначения на службу для управления приграничными городами выходцев из соседнего государства. Известие об этом сохранилось в грамоте послов митрополита Филарета и боярина князя Василия Васильевича Голицына из-под Смоленска. Они отправились туда в сентябре 1610 года для подтверждения статей договора с королем Сигизмундом III, но столкнулись с тем, что в королевской ставке стремились не подтвердить, а, напротив, отменить многие статьи этого договора, чтобы московская корона оказалась в руках не королевича, а самого короля Сигизмунда III. Более того, московских послов стали вынуждать согласиться на сдачу осажденного войсками короля Смоленска, и «рать пустити» в город (под предлогом того, что династическая уния уже почти заключена). Митрополит Филарет и боярин князь Василий Васильевич Голицын наотрез отказались сдавать Смоленск «без московские обсылки», справедливо полагая, что в этом случае им «ото всее земли быти в ненависти и в проклятье». Отстаивать эту позицию помогало воспоминание о летнем «шуме», когда при обсуждении разных статей договора с гетманом Станиславом Жолкевским шло в буквальном смысле дипломатическое сражение за каждый спорный пункт. Именно тогда впервые князь Иван Борисович Черкасский выступил во главе разных чинов, и даже шире, «ото всее земли». Он возглавил протест против одной из статей договора, разрешавшей «полским и литовским людям быти в приказех на порубежных городех, до достаточного успокоенья Московского государства». И хотя такая статья и была внесена в договор с гетманом, фактически она свидетельствовала о несогласии московских чинов на допуск к власти при царе Владиславе Сигизмундовиче сенаторов и шляхты из Польши и Литвы. Чтобы она вступила в силу, требовался еще совместный приговор будущего царя и Боярской думы. Только тогда мог поменяться существовавший порядок управления на границе с Литвой и появился бы прецедент управления пограничными городами представителями короля или королевича. Но и в этом случае в договоре упоминалось о челобитье «всех чинов людей» Московского государства, «чтоб того не было, кроме дела». Позиция князя Ивана Борисовича Черкасского (который, скорее всего, должен был согласовывать свои действия с митрополитом Филаретом) позднее помогла московским послам. Они ссылались на действия стольника князя Черкасского, говоря: «…и за одного де за приказного человека, или за дву сколко было шуму и челобитья», – отказываясь обсуждать сдачу Смоленска[43].

Карьера князя Ивана Борисовича во времена «междуцарствия» пошла вверх. В боярском списке 1610/11 года его имя упомянуто уже в самом начале перечня стольников[44]. Выше были только князь Юрий Никитич Трубецкой, тогда же пожалованный в бояре, а также зять митрополита Филарета князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский. Но князь Катырев-Ростовский, выступивший когда-то против царя Василия Шуйского, находился в отдалении от Москвы. Рядом с его именем сделана помета «в Сибири». А следом за этими двумя именами в списке самых привилегированных представителей знати стояло имя князя Ивана Борисовича Черкасского. Фактически в этот момент он оказался первым из стольников, присутствовавших в Москве. Всего же в этом чину служило около ста человек, и где-то в середине их перечня оказалось имя совсем юного, даже не вступившего по-настоящему в службу четырнадцатилетнего стольника Михаила Федоровича Романова…

Весь груз ответственности за недальновидное решение о призвании королевича Владислава и последующее вхождение в столицу иноземного гарнизона чаще всего возлагают на так называемую «семибоярщину». Но это было общее решение всех оставшихся без царя чинов, как двора, так и московского посада. В исследованиях историков можно встретить и обвинения Боярской думы в измене или в «антинациональных действиях». Такие оценки совершенно не учитывают контекст текущей политической борьбы с самозваным царем Дмитрием Ивановичем – Лжедмитрием II. Королевич Владислав был альтернативой ему и обладал настоящей, а не выдуманной, как у самозванцев, «прирожденностью», являясь представителем правящей династии соседнего государства. По сути состоявшегося договора подданные короля Сигизмунда III, отца королевича Владислава, уже были не врагами, а союзниками. Лжедмитрий II, воевавший около Москвы в августе 1610 года, напротив, был сильным врагом, угрожавшим полностью сместить Боярскую думу. И сторонников царя Дмитрия по-прежнему оставалось очень много как в столице, так и в уездах Русского государства. Даже отойдя от Москвы в Калугу, самозванец продолжал представлять опасность. Поэтому Боярская дума решила справиться с «калужским Вором» с помощью польско-литовских сил, впущенных «на время» в столицу перед решающими боями. В итоге такой поход не состоялся из-за гибели самозванца в Калуге в декабре 1610 года. Временное же решение о призвании иноземцев, спасавшее Боярскую думу, оказалось, как и предупреждал патриарх Гермоген, губительным для всего Русского государства. Но выяснилось это не сразу, а постепенно, в течение нескольких месяцев в конце 1610 – начала 1611 года.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

3 из 4