Засраночка моя

ЛЮДМИЛ ФЕДОГРАНОВ

ЗАСРАНОЧКА МОЯ

ИГОРЮ ЛЕОНИДОВИЧУ КРЕТОВУ

с искренним восхищением его интеллектом и огромной благодарностью за неизменное «Мне нравится!», которым он встречал каждую новую «дозу» этой книги, и это заставляло меня работать над ней дальше… Спасибо, Игорь!

АВТОР

ЧАСТЬ I

…«Стоять! Стоять!!! Стой, скотина! Руки! Ручки держи!!! Давай, давай, выше! Выше!!! А теперь улыбочку! Подбородочек!..»

Все эти мысли, обрывки мыслей, просто ругательства, как обычно, вихрем пронеслись в сознании (или подсознании?), захлёстывая собой все нормальные человеческие ощущения. В эти мгновения Лариса опять – в который уже раз за всю свою жизнь! – порадовалась тому, что телекамера не может проникнуть в то, что творится сейчас в душе победительницы этапа Кубка мира по прыжкам на батуте Ларисы Сизовой.

На экранах телевизоров зрители видят сейчас симпатичную девичью мордашку с навсегда приклеенной улыбкой: голова, как это и должно быть, высоко поднята, а косички «а-ля Корбут» задорно торчат вверх. И всё. Больше ничего им, зрителям, и не положено видеть сейчас, после того как Лариса закончила головоломную, суперсложную комбинацию, которую мало кто из мужчин-батутистов мог бы повторить так же чистенько и красиво…

Осторожно переведя дух, Лариса медленно и грациозно подошла к краю батута, привычно опёрлась на крепкую руку Валерича и легко спрыгнула, словно сошла, на маты.

Зал бесновался: Лариса Сизова, как и полагается лидеру соревнований, выступала последней, и сейчас, после безукоризненно выполненной русской спортсменкой комбинации, стало понятно, что она так и осталась лидером, никому не дала себя обойти. Она победила… Поэтому зрители приветствовали чемпионку, выражая, кто как умел, свои эмоции.

Лариса знала, что сейчас, когда она медленно идёт от батута к сектору для участников, камера берёт её крупно, и поэтому зрители в зале (на огромном табло под крышей) и телезрители могут увидеть малейшие изменения в выражении её лица. Когда-то давно, совсем ещё девчонкой, она, выиграв, летела к Валеричу, и на лице её было только счастье, больше ничего не выражали эти широко открытые глаза и растянутые в неудержимой улыбке – «Рот до ушей – хоть завязочки пришей!» – губы…

Сейчас всё было по-другому: спокойное, слегка утомлённое лицо человека, хорошо выполнившего свою работу. Несколько отрешённое выражение этого лица, отрешённое и даже загадочное.

Этот её нынешний облик безумно нравился зрителям и журналистам, уже давно окрестившим её «русской загадкой». Она не спорила: загадка так загадка…

Она не играла, не строила сама себя, свой имидж, просто с возрастом, с опытом к ней пришло понимание того, что человек, которого какое-то мгновение имеет возможность видеть на своих телеэкранах чуть ли не весь мир, просто не может себе позволить быть «открытым». Он уже не имеет права быть собой, впускать кого-то к себе в душу, поэтому лучше всего – уйти в себя, не выплёскивать свои эмоции… А остальные пусть понимают тебя так, как хотят и могут тебя понять, это их право…

Сейчас ей было до безумия жаль тщеславную дурочку Корбут, которая рыдала перед телекамерами, став в одно мгновение кумиром миллионов, и сгорела в огне испепеляющей жажды всеобщего поклонения.

И всё-таки сегодня Лариса позволила себе небольшую вольность: глядя немного вверх, она улыбнулась. Там, вверху, почти под самым потолком зала, сидел Жак, и Лариса улыбалась ему. Ему, мужчине, без которого, как оказалось, и её жизнь, и её многочисленные победы, которые слишком долго составляли суть этой жизни, не имели никакого смысла…

Она знала, что сейчас Жак смотрит именно туда – на экран под потолком зала, который был почти вровень с его лицом, и он, Жак, не может не понять, кому так радостно улыбается загадочная русская чемпионка…

…А фотографы, которые все дни соревнований неутомимо «обстреливали» участников, стараясь сделать как можно более удачный кадр и не ожидавшие такого подарка от чемпионки, обрадовано защёлкали своей дорогостоящей техникой: ещё бы, в кои-то веки «русская загадка» улыбнулась! Завтра эти фотографии станут украшением номера!

* * *

Примерно в то же самое время, когда в Париже один из руководителей международной федерации по прыжкам на батуте награждал победителей и призёров этапа Кубка мира, проходившего в этой столице мира, среди которых была и заслуженный мастер спорта Лариса Сизова, за тысячи километров от этого залитого светом зала, на родине чемпионки, в небольшом, но очень богато отделанном рабочем кабинете, собрались несколько мужчин, одетых, впрочем, как и престарелый вице-президент, проводивший награждение, в строгие деловые костюмы.

Правда, вице-президент, носивший одну из самых почтенных и древних в своей стране – оплоте демократии к Европе – фамилий, не мог себе позволить эксклюзивные костюмы от Армани и Версаче, тогда как собравшиеся в кабинете Валерия Игоревича Маслова (носившего, по вполне очевидной даже для непосвящённых, причине кличку «Масёл») мужчины средних лет на такие мелочи, как цена костюма, давно уже перестали обращать внимание.

Они были «упакованы» так, как полагалось одеваться людям их ранга.

Ранг же собравшихся в кабинете господ был чрезвычайно высоким; при этом можно было смело утверждать, что это были люди, добившиеся, если можно так выразиться, официально-неофициального признания.

В мире легального бизнеса собравшиеся числились преуспевающими бизнесменами, финансовая деятельность которых осуществлялась строго в рамках современного российского законодательства, ни на йоту не нарушая его – за этим бдительно следили квалифицированные и высокооплачиваемые юристы.

Бизнесмены исправно платили налоги, а один из них даже был удостоен «сертификата честности», которые выдавала местная налоговая власть наиболее образцовым из налогоплательщиков.

В мире же, так сказать, противоправном каждый из собравшихся господ давно и благополучно занимал почётное место, заслуженное многими подвигами, совершёнными как самолично, так и в качестве руководителя более или менее крупных групп преступных элементов.

Никто бы не ошибся, если бы назвал данных господ подлинными хозяевами города, в руках которых была сосредоточена как официальная, так и неофициальная власть. Хотя, собственно, именно в отношениях с официальной властью сейчас как раз и возникли проблемы, над разрешением которых трудились светлые умы процветающих бизнесменов.

Если конкретизировать ситуацию, то проблема была всего одна: мэр города.

Сначала он, избранный на деньги бизнесменов, вёл себя «правильно», и все были довольны. Но мэр был умным и хитрым деятелем, прошедшим школу советской и партийной работы. Он презирал полуграмотных уголовников, но отлично понимал, что, не предприняв определённых профилактических мер, открыто выступать против них было невозможно – уж лучше сразу же заказать себе «гроб с музыкой» за счёт налогоплательщиков. Поэтому экс-уголовники и экс-партбосс заключили «джентльменское соглашение», и финансовые возможности первых вкупе с личным обаянием и блестяще развитыми демагогическими способностями последнего привели его к власти.

Достигнув власти, мэр не стал ставить телегу впереди лошади, он не форсировал события, а терпеливо ждал. Он накапливал силы, приобретал нужные связи в городе, области и столице – и ждал.

Своего часа он дождался тогда, когда правительство России выставило на приватизацию гордость области: крупнейший в Европе комбинат по производству алюминия. Это был лакомый кусок, это были огромные деньги, и вот тут-то мэр и сыграл в свою игру.

Когда те, кто сделал мэра – мэром, обоснованно рассудили, что именно они имеют все основания для того, чтобы стать первыми и единственными при делёжке пирога, и предъявили свои претензии, выяснилось, что их, мягко говоря, обошли – в народе об этом говорят короче и злее: «кинули». Мэр и его новые друзья, «выполняя решение правительства», заботливо разыскали так называемого «стратегического инвестора», готового вложить солидные суммы в производство, и отыскали его… во Франции. Местными средствами массовой информации это подавалось как выдающееся достижение лично руководителя города и отечественной власти в целом, поскольку в России инвесторы из «дальнего зарубежья» считались чем-то вроде панацеи для больной пережитками социализма экономики.

Конечно, в действительности всё обстояло не так, как об этом писали в газетах и орали по телевидению: французские деньги оказались… советского происхождения, они были своевременно украдены и переведены за границу бывшими ответственными работниками партии и органов. Теперь люди, считавшие себя их законными хозяевами, на белом коне возвращались в покинутую когда-то страну: они рассчитывали, живя во Франции, получать сверхприбыли на полуисторической родине…

В настоящий момент мэр находился в Париже, решая вопросы, связанные с окончательным завершением сделки, а кинутые им уголовники-бизнесмены предпринимали отчаянные шаги, конечной целью которых были возвращение утраченных позиций и примерное наказание того, кто посмел их «опустить».

Именно поэтому в домашнем кабинете «Масла» и собрались сейчас колоритные фигуры представителей новой элиты новой страны.

Люди собрались разные, но печать пребывания их в местах не столь отдалённых объединяла их в некое сообщество равных, хотя и здесь, разумеется, была своя иерархия.

Несомненно, что лидером среди них был сам хозяин кабинета. Странно, но чисто внешне Валерий Игоревич Маслов, сорокапятилетний худощавый мужчина с благородной сединой и удлинённым породистым лицом, напоминал скорее почтеннейшего университетского преподавателя, чем рецидивиста с тремя «ходками»…

Между тем, статьи, по которым «чалился Масёл», были в уголовном мире статьями «уважаемыми», и его авторитет в этом же мире был большим, причём не купленным за деньги, как это нередко случалось в последнее время, а саморучно заработанным.

Помимо серьёзных статей, Масла отличала патологическая жестокость, которая вгоняла в дрожь даже отморозков из отморозков. Так, во время последней «ходки» он лично забил до смерти безответного «мужика», который не изъявил желания сразу же стать его «Марусей».

…Масёл заставил всех своих «шестёрок» жесточайшим образом «опустить» ослушника, после чего заперся с ним в кочегарке. Что он с ним делал – никто не знал, но «мужика» нашли на следующее утро в яме с углём, синего от побоев, голого и со связанными за спиной руками, а из «садильника» у него торчало донышко забитой туда до упора ярко-зелёной бутылки из-под немецкого пива…

Гости, бывшие под стать хозяину по части «ходок» и нравственных качеств, привыкли безропотно подчиняться его властному негромкому голосу. Кроме того, он и на самом деле был среди присутствующих наиболее быстро соображающим, хватким и увёртливым хищником, бравшим своё не столько умом, сколько хитростью и нахрапом.

– Сядь и не мельтеши, Рубильник! – негромко и мелодично посоветовал Масёл одному из гостей, нервному мужичонке лет пятидесяти, который и в самом деле мельтешил, то есть безостановочно крутился по кабинету.

– Сядь, сядь… – недовольно проворчал тот, кто откликался на прозвище Рубильник. – Хватит, насиделся… Ты вот что скажи, Масёл: мы тут у тебя битый час сидим, чего ждём?

– Чего ждём? Нужную вещь ждём!

– Какую же такую нужную вещь? – саркастически поинтересовался Рубильник.

– Масёл, в натуре, объясни по-человечески, не бери на понт, – вмешался в разговор Владислав Георгиевич Леженцев, вице-президент фирмы «Форвард», снабжающей область нефтепродуктами.

Президент этой же фирмы, Сергей Григорьевич Поликарпов, он же «Карп», сидевший в дорогом кожаном кресле, лениво поддержал своего подчинённого: «Давай, дорогой, раскалывайся». Карп имел полное право говорить с хозяином так, как считал нужным это делать, поскольку он ни в чем не уступал ему: ни в авторитете, ни в свирепости, ни в богатстве.

– Ладно-ладно… Ждём факс из Парижа. Наш дорогой Владимир Иванович, как вам известно, в столице мира наши с вами бабки отдаёт другим. За свои проценты. Мы с вами малость лопухнулись, может, зашакалили малость, может, ещё чем его не уважили, а он, гарант конституции в отдельно взятом городе, нашёл тех, кто ему эти проценты отстегнёт. Это он так считает, что отстегнёт. Сейчас они все там заняты: обговаривают детали, расписывают всё, делят… Помешать им в этом мы никак не можем, руки коротки. Наоборот, мы им должны помочь. И мы им поможем! – пообещал жизнерадостно Масёл. – Мы им уже помогли! Пусть люди порадуются, что мы оказались лохами и отдали им свои бабки… Пусть подписывают себе… После этого – обмыть это дело! Надо? Надо! Вот они и поедут обмывать…

– Слышь, ты чо, в натуре, к ним в долю подписался? Тебе об этом в кайф базарить! – голос Рубильника сорвался на визг.

Маслов тяжёлым взглядом посмотрел на щуплого Рубильника, и тот занервничал ещё больше.

– Нам надо этого мэра х…ва к ногтю прижать, заставить, чтобы он всё переиграл, а ты «поможем», – крикнул он.

– Конечно, поможем, – голос Маслова был невозмутимым. – У тебя память дырявая, Рубик. Ты вспомни, где мы с тобой в Париже водяру жрали и с тёлками кайфовали? Где нам хорошо было, где нас прямо как дома все понимали, хотя по-французски мы с тобой ни в зуб ногой?

– Где-где? Да чо я не помню, что ли… Кабак классный, даром, что в Париже. Всё как у нас…

– Вот-вот. И мы им поможем, чтобы они попали в этом самый классный кабак, и пусть они там клёво оттянутся после трудов праведных. А там их, и гарантика нашего сраного, в три камеры на видик снимут, понял? Как по-твоему, Рубик, после того, как мы ему эту кассету на память подарим, станет наш Вовка сговорчивее?

– Масёл, это круто! – солидно и веско произнёс почти всё время до этого молчавший Поликарпов. – С такой картинкой в прикупе он у нас в руках. Здесь его, суку, не подловишь, он, гад, осторожный, а там расслабится, вдали от родных пенат… Это ты клёво придумал!

Маслов недовольно поморщился, но всё-таки сказал правду: «Да не я это… Я это дело не просёк бы… так… Это всё он: Босс»…

После этих слов Маслова в комнате установилась достаточно напряжённая тишина. Мужчины молчали, но это молчание было весьма красноречивым. Похоже, что прозвучавшее только что имя было для них чем-то, что выходило за рамки нормального восприятия и вызывало какие-то сложные чувства: смесь страха, злости, восхищения и покорности обстоятельствам…

– Он мне прислал письмо, там всё расписано в деталях, что и как нам нужно делать. Нужно было подключить Француза и ещё кое-кого. Короче, всё как обычно: конкретнейший план, осталось только его точно выполнить. И, конечно, указание, куда и какой процент ему отстегнуть… Говорю же, что всё, как обычно!

Помолчали.

– Откуда он только на нас упал, пидор! – неожиданно взорвался всегда спокойный Карп. – Сосёт и сосёт бабки, всё знает, ничего от него не укроешь, гниды…

– Откуда?… – иронически спросил Масёл. – А Бог послал! Сами виноваты: нечего было тогда крысятничать! Государство опускать – это дело святое, на то оно, государство, и существует, чтобы его фартовые люди делали – как фрайера… А вот лавьё из общака тянуть – тут уж да! Тут мы с вами в дерьме по уши, и нет для нас другого выхода, кроме как сопеть в две дырки и делать всё, что этот трижды долбанный Босс скажет… Его сила, а мы у него в руках – со всеми нашими потрохами! Сами знаете – понятия они и есть понятия, и за крысятничество наше с вами люди с нас по понятиям спросят…

В дверь постучали, и после того, как хозяин благосклонно разрешил, в кабинет вошёл интеллигентного вида парень в очках «Наполеон».

– Валерий Игоревич, на ваше имя факс из Парижа, так там… всего одно слово…

– И какое же это слово? – спокойно поинтересовался Валерий Игоревич Маслов.

– «Поехали!»…

– Одно слово? Вот и хорошо, Саша, что оно всего одно, зачем нам больше?… Спасибо, дорогой, теперь можешь быть свободным. До завтра, Саша!

Парень вежливо попрощался с присутствующими и аккуратно прикрыл за собой дверь.

– Значит, так. Подарок прибудет завтра вечером, канал тот же. Пусть Рослый съездит и всё получит. Как обычно: после этого молнией назад! Как только картинка оказывается у нас, собираемся снова… Посмотрим, – Маслов хохотнул, – и решим, как нам дальше со слугой народа поступать!

* * *

Человек, которого Валерий Игоревич Маслов и его соратники называли Боссом и одно только упоминание имени которого испортило настроение совсем даже не впечатлительным по жизни людям, сидел на чистенькой кухоньке однокомнатной панельной «хрущобы», которая находилась буквально в двухстах метрах от роскошного особняка авторитета-бизнесмена и совсем рядом с городским кладбищем – такими были причуды плановой застройки города…

На стандартном кухонном столе из белого пластика, поражавшем стерильной чистотой, стояла большая глиняная кружка, в которой заваривался чай «Липтон», рядом с ней примостилась плетёная конфетница с печеньем и конфетами «Батончики киевские» (или «Киевские батончики», это кому как нравится…).

Несмотря на то, что финансовое положение этого человека позволяло ему без особых душевных мук питаться в приличных ресторанах, он ел дома, на своей небольшой, если не сказать крохотной – «хрущоба» есть «хрущоба»! – кухне, а «батончики» были его любимыми конфетами с детства. Когда эти конфеты были одними из самых дешёвых и потому доступных ему конфет…

Сейчас хозяин «хрущобы» внимательно разглядывал глиняную кружку, в которой плавали, залитые крутым кипятком, два пакетика «Липтона».

Зрелище это его завораживало: он не мог оторвать взгляд от того, как от пакетиков с заваркой отделяются причудливые потоки густо-коричневого цвета, которые проникают в недавно ещё однородную по цвету кипячёную воду, промывая в ней реки, речки и каналы… В кружке возникал какой-то причудливый мир, и в нём переплетались реальность и фантазия, цветовая гамма становилась всё более сложной и изысканной, и тут… хозяин резким движением чайной ложки перемешал содержимое кружки, превратившееся из загадочной картины в однородную водную массу тёмно-коричневого цвета, приятного на вид и источавшего густой аромат хорошего чая…

* * *

Евгений Воропаев по кличке «Женя Рослый» или просто «Рослый» имел рост сто шестьдесят один сантиметр при весе семьдесят килограммов. При этом на его удивительно изящно сложенном теле не было ни капли жира, а если учесть, что воинскую службу он проходил в элитных частях специального назначения, то становилось понятно: кажущаяся миниатюрность Женьки Рослого могла обмануть только тех, кто не был с ним знаком, а человек, познакомившийся с этим парнем, сразу же понимал, что лучше, если он станет твоим другом, а не врагом.

Кличку свою Женька получил в секции прыжков на батуте. Так уж получилось, что на фоне остальных коротышек он оказался самым высоким, а начитанная пигалица Лариска Сизова, тогда ещё не чемпионка из чемпионок, а просто «Лариска-Крыска», носившаяся в зале с синим толстым томом стихотворений получокнутого (как считал Женька) поэта Пастернака, какое-то время постоянно талдычила себе под нос: «Рослый стрелок, осторожный охотник… Не добирай меня сотым до сотни…»…

Женьке это надоело, и он попробовал было закрыть малявке рот, но Лариса уже тогда могла дать сдачи – и давала, мало не казалось! – кому угодно, поэтому всё закончилось тем, что Женьку стали дразнить «Рослым стрелком», а после – «Женей Рослым»…

В конце концов, надо же, чтобы человек отличался чем-то от себе подобных? Со временем Женька стал находить в своей кличке даже что-то приятное, особенно после того, как благодаря ей очутился в вожделенном спецназе.

Понятно, что при таком росте мастеру спорта по прыжкам на батуте Воропаеву спецназ мог отломиться только при фантастическом стечении обстоятельств, каковое стечение и не заставило себя ждать в нужный момент.

В огромном «обезьяннике», как называли в городе сборный пункт призывников, было собрано перед отправкой к месту прохождения службы много людей – «хороших и разных».

Больше – «разных».

Если же учесть, что почти все будущие защитники Родины попадали в «обезьянник» мертвецки пьяными – «Последний нонешний денёчек…» – , то не стоило удивляться и тому, что драки на территории «обезьянника» возникали регулярно, с лёгкостью необыкновенной и отличались большим количеством участников.

Типичные «махаловки», когда много крика, шума, а драки как таковой нет – пьяный народ… раскоординирован до безобразия, и понять, кто-кого-почему-за-что – просто невозможно…

«Рослого» зацепил один из бугаёв, гордившихся тем, что их отобрали в спецназ и потому «гонявших» всех подряд. Огромный полупьяный парень, конечно, и думать не думал, что шпингалет, которому он походя «сотворил шмазь», осмелится выражать недовольство, поэтому он просто прошёл себе дальше, не останавливаясь и не оглядываясь.

А зря.

Потому что не успел он сделать и двух шагов, как оказался на земле: Женька сбил его с ног задней подсечкой.

С трудом вскочив, амбал кинулся на наглого «мелкого», но вместо Женьки ему удалось лишь схватить руками воздух. Зато он получил очень болезненный хлёсткий удар ногой по причинному месту, от чего его согнуло пополам.

Пока он пытался сообразить, что же произошло, и унять боль, Женька, разбежавшись, врезал ему коленом в толстый зад, отчего парень пропахал носом борозду в грязном утрамбованном песке, представлявшем собой покрытие спортплощадки…

Вопль жестоко обиженного Женькой амбала «Спецназ бьют!» сорвал с мест многих, и скоро «махалась» разношерстная толпа полупьяных будущих верных защитников Отечества. В этой толпе Женька чувствовал себя как рыба в воде, нанося удары направо и налево и c подчёркнутой лёгкостью уворачиваясь от размашистых ударов будущих спецназовцев. Впрочем, в этом клубке тел трудно было разобрать, «кто есть ху»…

За потасовкой спокойно, но с интересом наблюдал невысокий жилистый майор, дочерна загорелый, «покупатель» из спецназа, «товар» которого сейчас пытался показать себя лицом в деле…

После того, как будущих вояк утихомирили, майор подошёл к Женьке: «Фамилия?». Женька поначалу ляпнул: «Рослый…», но майор засмеялся, и Женька назвал свою фамилию.

Майор выстроил своё пострадавшее в схватке войско и отвёл его за гаражи, где внятно, хотя и сиплым, сорванным голосом, сказал: «Вы, говнюки, опозорили войска, в которых будете служить. Вам набили морды как последним серунам, и теперь все могут говорить, что спецназ – это фуфло! Один из вас – боец. Вот этот пацан, – он ткнул пальцем в Женьку, которого поставил перед строем рядом с собой, – этот шплинт – он из вас один… боец! В части у вас будет полгода, чтобы я мог забыть о том, как вам били морды…»

А ночью в поезде, слегка подвыпив, майор Крохмалюк, у которого было четыре боевых ордена за Афган, так объяснил Женьке, почему он взял его в команду: «Ты – наш… Тот, кто получил в рыло и думает, бить в ответ или нет, – это не наш. Наш – не думает. Око за око, зуб за зуб – так мы живём! А ты – наш! Я не говорю, что те, кто думает, плохие, слабаки или ещё что-то, ничего подобного!.. Но они – не наши…».

После службы в армии Женька малость помыкался, и стал работать на «хозяина». Сам себя он не считал бандитом, но… приходилось делать всякое…

Зато теперь он имел двухкомнатную классную хату и «Тойоту», мог позволить себе почти всё, чего душа желала.

Правда, после того, как Лерка вышла замуж и уехала во Францию, Женька как-то надломился, и особых желаний у него уже как бы и не было…

Была у него любовь: Лерка! Старше их всех, красавица-батутистка, чемпионка из чемпионок! Женька пришёл из армии и хотел, чтобы она стала его женой, и Лерка его вроде бы любила, но тут появился Франсуа, фирмач-француз, и увёз её в свой Париж, где открыл скоро шикарнейший русский ресторан «Мамины обеды»…

И стала Лерка француженкой, а Женька остался дома, и ему было всё равно, что с ним будет и чем заниматься, потому что человеку, душа которого покинула тело, не так уж и важно, что теперь с этим самым телом происходит…

Одним только сейчас и жил Женька: нечастыми телефонными разговорами с Леркой да столь же нечастыми письмами, которые она передавала ему через Лариску или другими какими-то способами: писать по почте она боялась, потому что её Франсуа был диким ревнивцем…

Сейчас Женька сидел у себя дома в глубоком кресле, пил крепкий чай и… мечтал.

Только что ему позвонил «хозяин» и сообщил, что завтра вечером Женьке нужно будет встретить в аэропорту Лариску. Кое-что из передачи нужно было сразу же доставить хозяину, но Женька предвкушал, как Лариска по дороге домой расскажет ему о Лерке, а может, и кассету с Леркиным «звуковым письмом» привезёт…

Хорошо было Женьке!..

* * *

ИЗ ПРЕСС-РЕЛИЗА IV ЭТАПА КУБКА МИРА ПО ПРЫЖКАМ НА БАТУТЕ

(Париж, Франция; 24–26 августа 199… г.)