Дикое поле

Яростно крича, он, как безумный, бросался на сабли и заставлял врагов отступать. Наносил страшные, быстрые, неотразимые удары. Приседал, отпрыгивал, поспевал отогнать норовивших зайти со спины. Через несколько мгновений вокруг него образовалось свободное пространство: татары боялись приближаться к ужасному черному человеку с окровавленной тряпкой на голове.

– Шайтан! – крикнул кто-то из них.

Тимофея попробовали достать копьем, но он молниеносно отрубил его наконечник, оставив в руках незадачливого стражника кусок древка. И тут же прыгнул вперед, грозя саблей. Враги попятились.

– Не стрелять! – повелительно крикнули из темноты.

В напряженной тишине было слышно, как позвякивает уздечка коня и сердито щелкает плеть.

– Не стрелять! – повторил всадник, и стражники нехотя опустили ружья. – Живым взять! Огня!

Тимофей заметался в кругу копий, щитов, выставленных навстречу ему клинков и жадно ловивших каждое движение казака узких глаз. На него пока больше не нападали, но и не давали вырваться из круга, тревожа сзади и заставляя постоянно кидаться из стороны в сторону.

Зажгли несколько факелов. Вернулись успевшие спуститься к морю стражники и сообщили, что не нашли там никаких следов. Услышав это, Головин презрительно засмеялся и полоснул концом сабли не в меру ретивого татарина, вздумавшего ударить его краем щита. Тот с воплем зажал разрубленное плечо и, шатаясь, ушел в темноту.

– Не дайте ему умереть! – гремел из темноты все тот же повелительный голос. – Взять живым!

Неведомым чувством Тимофей уловил новую опасность и успел упасть на колени – над плечом чиркнула стрела. На границе света и мрака взобрались на валуны татарские лучники и начали метать в него стрелу за стрелой с тупыми наконечниками, целясь в голову, грудь и правое плечо, чтобы заставить выронить оружие. Несколько стрел он отбил саблей, от других ловко увернулся, но сзади тоже появились лучники, а стражники, подбадриваемые бранью начальника, принялись тыкать в казака древками копий, размахивая ими, как палками. Головин понял, что это начало конца: он долго не сможет одновременно успевать уворачиваться от стрел, отбивать удары и держать на расстоянии нападающих. Даже у хорошо натренированного, опытного бойца есть предел возможного. Слишком много врагов против него одного, и он ранен. Оставалось попробовать прорваться или умереть! Главное уже сделано – струг ушел в море, увозя похищенного мурзу.

Вращая перед собой клинок, Тимофей ринулся на выставленные навстречу ему острия копий, но тут тупая стрела ударила его сзади в голову, а спереди достала другая, угодив в правое плечо. Почти ослепший от боли, он все же успел сделать еще шаг, прежде чем упал, сбитый с ног подкравшимся стражником.

Сразу же навалились другие: били каблуками по пальцам, сжимавшим рукоять сабли, выламывали за спину руки, пинали ногами, стараясь злобно отомстить за пережитый ужас. Еще бы, только что каждый из них с содроганием ждал молниеносного разящего удара его клинка, а теперь, когда противник повержен, им казалось, что, добивая его, они уничтожают свой страх…

* * *

Освободившись от седоков, выносливые кони помчались еще быстрее. Ивко, как опытный табунщик, гнал их к проселочной дороге, уходившей от берега моря к предгорьям. Скорее это была даже не дорога, а широкая каменистая тропа, начинавшаяся за студеным, сбегавшим с гор ручьем и проходившая через густой лес.

Он не знал, что татары разделились и за ним бросилась в погоню только часть преследователей, поэтому решил не торопиться, а подольше водить их за нос. Но и затягивать смертельно опасную игру не имело смысла: настигнут – не помилуют! Выстрел в упор или удар острой сабли покажутся счастливым избавлением от тех мук, которые ожидают в случае плена: ордынцы изобретательны на жестокие, нечеловеческие пытки и не остановятся ни перед чем, чтобы до конца проникнуть в тайну серба и его хозяина. Открытого боя Ивко тоже не выдержать: у него только два пистолета и широкий длинный кинжал. Впрочем, он больше надеялся не на оружие, а на собственную хитрость и удачливость. Главное – дотянуть до леса! И он тянул изо всех сил, гортанными криками подгоняя распаленных скачкой лошадей.

Погоня не отставала. Ордынцы упрямо стремились настичь похитителей мурзы. Утешало одно: здесь татары не могли кинуться наперерез – мешали камни. Зная местность, они не станут рисковать, боясь в темноте покалечить ноги коней. Однако враги мчались что есть мочи и пусть медленно, но приближались. Если так пойдет и дальше, то скоро они уже начнут дышать в спину Ивко.

Серб пожалел, что у него нет «чеснока». Как бы сейчас пригодилось это древнее, простое, но безотказное средство, способное надолго задержать любую конницу. Умелые кузнецы издревле выковывали толстые острые шипы примерно в половину пальца длиной и соединяли их по четыре таким образом, что, как ни брось маленького железного ежа на дорогу, всегда один шип торчал острием вверх, а три других служили упором. Впиваясь в копыта, раздирая шкуру и ломая кости на ногах лошадей, «чеснок» всегда был надежным помощником уходящих от погони. Естественно, возить его приходилось в мешке из сыромятной кожи, а на руку, которой бросали на дорогу «чеснок», надевать толстую рукавицу. Да и вес у «чеснока» немалый – ведь нужно несколько десятков стальных «ежей». Но только попробуй заказать их кузнецу-татарину! Он тут же донесет стражникам, что неверный, по милости хана живущий на благословенной земле орды, просит изготовить страшное оружие против конницы. Нет, такой риск не оправдан. И что теперь жалеть о том, чего не имеешь?

Ивко никогда не жалел о том, чего нет, или о том, что уже сделано. Минувшего не воротишь! В юности он участвовал в восстании против турецкого владычества и после его поражения покинул родные края, спасаясь от палачей. Ветер странствий долго носил его по свету, пока серб не познакомился с купцом Спиридоном и, после долгих проверок, не был посвящен в тайну дела освобождения славян. Не колеблясь Ивко начал активно помогать греку и поехал вместе с ним в Крым. Он прекрасно понимал, что ежедневно рискует головой и рано или поздно попадет в застенки Азис-мурзы, но старался быть хитрым и изворотливым, чтобы этого не случилось.

Какой прок сидеть сложа руки? Турки и татары только и жаждут, чтобы ты покорился, чтобы тобой овладело тупое безразличие и душа стремилась к одному – лишь бы сохранить свой тесный мирок в неприкосновенности. Тогда иго будет вечным: угаснет у покоренных народов боевой дух и никто не захочет жертвовать собой ради освобождения. А уж отдавать жизнь ради свободы других и подавно…

Оглянувшись, серб увидел, что погоня уже приблизилась на расстояние полета стрелы. Почему же не натягивают луки? Боятся в темноте поразить похищенного мурзу? Или надеются взять отчаянных смельчаков живыми, загнав их в ловушку среди скал?

Дорога стала забирать в гору, скоро кони долетят до ручья, а за ним начнется заветный лес. Отсюда до дома Спиридона путь не близкий, и, может быть, придется бежать, чтобы успеть до рассвета. Но это Ивко не пугало: не отличавшийся богатырским сложением, серб на самом деле был очень вынослив, ловок и обладал завидным умением не поддаваться унынию.

Шумно разбрызгивая ледяную воду быстрого пенистого ручья, лошади выскочили на противоположный берег, к долгожданному спасительному лесу. Ивко выхватил из-за пояса пистолет и, не целясь, выстрелил в сторону приближавшейся погони. Он не надеялся, что пуля достанет хоть кого-то из врагов или свалит чужого коня. Просто ему хотелось немного отпугнуть татар и одновременно разжечь в них злость, заставить сломя голову кинуться следом. Улюлюкая и по-волчьи подвывая, серб погнал свой небольшой табун по тропе, убегавшей все дальше в чащу. Татары не обратили на его выстрел никакого внимания: они перешли через ручей и, от излишней торопливости мешая друг другу, втянулись на тропу, с обеих сторон зажатую вплотную подступавшими деревьями.

Ивко решил больше не медлить: ударами плети заставил лошадей рвануть вперед, а сам на полном скаку спрыгнул с седла и метнулся в темноту леса. Опасаясь выдать себя треском сучьев под ногами, лег на землю и быстро пополз, обдирая руки о колючую траву и мелкие камни. Он решил убраться подальше от тропы, чтобы переждать, пока погоня пролетит мимо. Наткнувшись на высокое толстое дерево, серб вскочил, обхватил ствол и начал карабкаться наверх, цепляясь ногтями за трещины коры и упираясь носками сапог в наросты. Вскоре попалась первая крепкая ветка, и он ухватился за нее руками. Дело пошло значительно легче. Через несколько минут Ивко уже сидел верхом на толстом суку, спрятавшись среди густой листвы.

Едва затих топот копыт отпущенных им на произвол судьбы лошадей, как тут же по тропе пронеслась погоня. Волной прокатились лязг оружия, сердитые выкрики, щелканье плетей и бряцание сбруи. Выглянувшая луна осветила пеструю толпу татар, мчавшихся через лес. Еще несколько минут, и все стихло.

Немного выждав – вдруг появится отставший всадник или погоня завернет обратно, – Ивко слез с дерева и начал пробираться через чащобу, намереваясь выйти к проселочной дороге с другой стороны леса. Оттуда уже рукой подать до усадьбы Спиридона: нужно успеть вернуться, пока не рассветет, тенью проскользнуть в калитку задних ворот, шмыгнуть мышью через двор и подняться к себе. Вычистить одежду, вымыть грязные сапоги и хоть ненадолго лечь вздремнуть. А утром как ни в чем не бывало заняться обычными делами. И пусть потом кто-нибудь попробует сказать, что его в эту тревожную ночь не было дома.

Как, украли мурзу Иляса? Какое страшное несчастье! Алтын-карга так мудр и справедлив, все соседи молились за его здоровье и благоденствие. Какие нечестивцы осмелились посягнуть на уважаемого и заслуженного человека?..

Серб хитро усмехнулся и хотел продолжить путь, но, услышав шум, остановился: татары возвращались! Похоже, они быстро настигли табун и теперь гонят его к ручью, крикливо переговариваясь и не скрывая досады: им были нужны ускользнувшие из западни люди, а не лошади!

Хорошо бы узнать, о чем говорят татары, но расстояние и топот копыт мешают разобрать слова. Впрочем, и так ясно: нужно торопиться. Казаки наверняка уже уплыли, пропавших лошадей не вернуть, погоня потеряла драгоценное время, но зато будет теперь рыскать по округе, отыскивая, куда подевались всадники. Сейчас ордынцы начнут окружать лес, чтобы не дать никому выбраться из него, и если замешкаешься, как раз угадаешь встретить татарские заставы на опушке. Пора исчезать, пока не захлопнулась мышеловка.

Ивко припустился бежать, не обращая внимания на треск сучьев под ногами и хлеставшие по лицу ветви. Только бы не сбиться с направления и не угодить в темноте в глубокую яму. Спотыкаясь о камни и вылезшие из земли корни, серб ломился через кусты, падал, вскакивал на ноги и снова бежал.

На опушке он остановился и прислушался, пытаясь уловить посторонний шум, выдающий близкое присутствие людей. Но, на его счастье, вокруг было тихо. Тогда Ивко осторожно раздвинул ветви и до рези в глазах всмотрелся в сумрак: не притаился ли кто неподалеку? Убедившись, что он здесь один, серб выскочил на проселок и побежал к садам. Там он наконец будет в безопасности…

Когда Ивко добрался до усадьбы Спиридона, небо на востоке уже отливало перламутром, возвещая о скором наступлении рассвета. Звезды заметно померкли и теперь казались уже не такими близкими, как в середине ночи. Луна давно спряталась, и временами приходилось пробираться чуть ли не на ощупь. Но дорога была хорошо знакомой, а дом совсем рядом, поэтому серб уверенно шагал, надеясь незамеченным проскользнуть в калитку задних ворот. Теперь Ивко повеселел: не хотелось заранее радоваться, но все же – тьфу-тьфу, чтоб не сглазить удачу – он опять сумел уйти целым и невредимым. Теперь, до возвращения хозяина, нужно вести себя тихо: принимать и отправлять товар, ездить на пристань, заниматься домашними делами и постараться как можно реже высовывать нос за ворота. А с первым же кораблем, уходящим в Турцию, передать Спиридону известие о случившемся за время его отсутствия.

Еще стоит поразмыслить, почему татары так быстро бросились в погоню? О готовящемся похищении знали всего несколько человек. Спиридон и Куприян вне подозрений. Прятавшиеся в подвале казаки не разговаривали ни с кем, кроме самого Ивко. Мало того, они почти все время оставались в подполе, а если и выходили, то вместе с сербом. И с ним же возвращались. За исключением поездки на арбе, русские покидали подвал лишь ночью. Даже съестные припасы были приготовлены заранее.

Конечно, все можно объяснить случайным стечением обстоятельств. Если ордынцы заранее знали о готовящемся похищении, они постарались бы его не допустить. Кто им мешал напасть на дом Спиридона и взять казаков в подвале или устроить засаду в имении Алтын-карги? И все же мысль о том, что люди Азис-мурзы не зря в последнее время шастали по округе, не давала покоя…

Вот и дом купца. Ивко прокрался вдоль стены, подошел к задним воротам и прислушался. До сих пор ему везло: никто не встретился на дороге – сейчас тем более не хотелось попасться кому-нибудь на глаза. Если он сам бродит по ночам, то почему не могут бродить другие? Но вокруг царила сонная тишина. Нигде ни огонька, пригород мирно почивал, погруженный в сладкий предутренний сон. Скоро блеснут первые лучи солнца, гнусавыми голосами завопят муэдзины, призывая правоверных на молитву, начнется новый день, полный трудов и забот.

Успокоившись, серб вытащил ключ от калитки и открыл ее. Шагнул через порог, успел краем глаза уловить сбоку какую-то неясную тень, хотел выхватить кинжал, но страшный удар обрушился ему на голову и в один миг погасил сознание, бросив в душную немую темноту…

– Пришел, собака! – Над бесчувственным Ивко склонился стражник, сжимая в руках обтянутую войлоком толстую палку.

– Жив? – С другой стороны подошел второй стражник, опустился на колени и приложил ухо к груди серба. – Кажется, дышит.

– Не копайся, – поторопил его первый, вытаскивая из-за пояса Ивко пистолеты и кинжал. – Вовремя я его, не успел выстрелить. Берись!

Он засунул за свой кушак оружие серба и подхватил его за ноги. Второй стражник взял Ивко за руки и помог взвалить на арбу.

– Я не зря вызвался караулить у задних ворот, – связывая пленника, похвалил себя первый стражник. – Теперь мы получим награду, а тем, кто караулил со стороны улицы, ничего не достанется…

* * *

Тимофей с трудом поднял тяжелые, словно налитые свинцом веки. Перед глазами расплывались неясные пятна, как будто мир застилали горькие слезы. Но вот одно из темных пятен зашевелилось, выросло, и в лицо неожиданно ударила струя холодной воды. Отфыркиваясь и мотая головой, казак слизнул с разбитых губ соленые капли: наверно, он в море, поэтому все плывет и качается? Что-то мешается во рту: жесткое, с острыми краями, царапающими язык? Выплюнуть? И почему нет сил пошевелиться, что с ним, отчего не удается встать?

Он вновь осторожно приоткрыл глаза, моргнул, и неясные пятна понемногу начали приобретать очертания стоявших вокруг татар. Руки ощутили узлы стягивающей их веревки, а колеблющийся в голове туман стал рассеиваться, нехотя возвращая память.

– Принести еще? – спросил низкорослый ордынец с кожаным ведром в руках. – Море большое, не жалко. – Он хрипло рассмеялся, показав острые белые зубы, и выплеснул остатки воды на грудь Тимофея.

– Не надо, – остановил его богато одетый молодой татарин с длинными черными усами на бледном красивом лице. – Он очнулся. Огня!

Головин уперся связанными ногами в землю и попробовал приподняться. Тут же чьи-то руки подхватили его за плечи и помогли сесть, привалив спиной к большому камню. Тихо потрескивали зажженные по приказу черноусого факелы, далеко внизу, под обрывом, шумело невидимое в ночной темноте море, неустанно вылизывая берег соленым языком волн.

Тупо болела голова. Впивались в тело узлы веревок, противно ныло правое плечо, как будто в нем завелся червяк и прогрызал ходы в живой плоти, стремясь добраться до костей. Но Тимофей уже вспомнил все, что с ним случилось, и ужаснулся тому, что ждет впереди; лучше было бы сразу проглотить знак тайного братства, а потом перерезать себе горло саблей, чем попасть в плен.

Но пока он жив, может, еще не все потеряно? Или он напрасно тешит себя надеждами и его начнут пытать прямо здесь, на берегу? Если ордынцы уже знают, что мурза похищен, то им интересно знать, куда его увезли, зачем украли и кто украл. Наверняка, чтобы размотать клубок до конца, они захотят услышать имена тех, кто помог подготовить похищение. Ну нет, от него ничего не смогут добиться – когда умрет последняя надежда, умрет и Тимофей, унося тайну с собой. Есть множество способов оставить в руках врага только бездыханное тело, даже когда у тебя связаны руки и ноги. Разве смогут ему помешать откусить собственный язык и захлебнуться кровью? Или разбить голову о камни? Господь простит ему этот грех.

Подошел плотный широколицый татарин с факелом. Осветил им пленника и прищелкнул языком:

– Ранен в голову.

– Ничего, – усмехнулся черноусый. – Если сумел сам перевязать себя, рана не смертельна. Кто ты?

Он слегка ткнул казака носком мягкого сапога и склонил голову набок, ожидая ответа. Головин молчал.

– Не понимает, – сделал вывод широколицый. И заорал прямо в лицо пленнику: – Ты знаешь татарский? Отвечай, собака!

– Отойди, Ахмет, – приказал черноусый. – Криком тут ничего не добьешься. И даже плеть не поможет.

– Тогда помогут огонь и железо!

Ахмет быстро поднес факел к лицу Тимофея, но черноусый неожиданно и с такой силой оттолкнул его, что чуть не сбил с ног.

– Отойди! Он нужен мне зрячим! Или ты хочешь убить его, чтобы он ничего не успел сказать?

Побледневший Ахмет испуганно сжался и отступил в темноту, бормоча извинения за то, что вызвал гнев мурзы излишней старательностью.

– Я поторопился, высокородный, – заискивающе улыбаясь, кланялся он.

– Лучше бы ты торопился вчера вечером, – зло процедил черноусый и обернулся к пленнику: – Меня зовут Азис-мурза. Наверняка ты слышал мое имя.

Да, Головин слышал это имя от Паршина, предупреждавшего о хитрости начальника ханской стражи, и от Спиридона, давшего мурзе нелестную характеристику жестокого и коварного человека. Вот, значит, в чьи руки угораздило его попасть. Оказывается, Азис молод, а Тимофею он представлялся сморщенным, желчным седым стариком, но не полным сил красивым мужчиной с длинными черными усами и тщательно подбритой бородой.

Начальник ханской стражи собирался в погоню явно не впопыхах: на нем тонкая кольчуга и легкий шлем. На кольчугу наброшен дорогой халат, перетянутый в талии пестрой шалью. На боку кривая сабля в ножнах из красного сафьяна. Глаза у мурзы умные, внимательные, смотрят цепко, но холодно. Такого не задурить пустыми речами. Лучше молчать.

– Я уважаю храбрость, – продолжал Азис. – Ты отважный воин, но еще никто не сумел обмануть судьбу. Что предначертано, то и сбудется. Сегодня ты проиграл и скоро предстанешь перед своим Богом, чтобы держать ответ за все, что сделал на земле. Пока в твоей воле выбрать долгий или короткий путь на небеса. Потом это буду решать только я.

Головин молчал, глядя в темное небо. И почему отец Зосима не колдун? Научил бы его оборачиваться птицей или зверем. Шепнуть бы теперь заветные слова, стряхнуть путы и улететь чайкой вослед стругу, свободно паря над волнами. Да только, пожалуй, скоро одна душа свободно полетит куда захочет, а тело навсегда останется здесь.

Не дождавшись ответа, Азис присел на корточки рядом с пленником и зашептал ему почти в самое ухо:

– Ты же прекрасно понимаешь, что я говорю. Это видно по твоим глазам: не зря ты нарядился татарином. Что толку в чужой одежде, если не знаешь языка? Никто не услышит наш разговор. Если ты связан клятвой молчания, можешь только кивать в ответ на мои вопросы, и на твоей душе не будет греха клятвопреступления. Потом наступит легкая смерть. Тебя послал сюда Паршин? Ты приплыл из Азова?

Пораженный Тимофей внутренне вздрогнул: слова мурзы обожгли хуже каленого железа. Откуда татарин так много знает? Неужели их предали и поэтому настигла погоня? Но кто предатель и под какой личиной он скрывается? Вдруг он плывет сейчас на струге или сидит за одним столом с Федором Паршиным, который, не зная, с кем имеет дело, доверит ему свои мысли? Или их предал серб? А того хуже, если изменник плывет в Царьград!

Господи, дай силы! Как горько будет уйти из жизни, не передав своим того, что узнал!

– Молчишь. – Азис разочарованно вздохнул, поднялся и хлопнул в ладоши. – Ахмет! Пусть калят железо!

Кривоногий Ахмет словно с нетерпением ждал этого приказа. Немедленно выложили из камней грубое подобие походного очага и притащили несколько охапок хвороста. Развели огонь.

– Мы вобьем в землю колья и растянем его, как шкуру, – подойдя к мурзе, деловито сообщил сотник.

Азис равнодушно кивнул и опустился на седло, поданное услужливым стражником. Не обращая больше внимания на пленника, мурза смотрел, как пляшут языки пламени, в которое сунули наконечник копья убитого в схватке с казаками татарина.

Расчистив небольшой участок земли от камней, стражники вбили в него четыре колышка и подтащили к ним связанного Тимофея. Уложили его лицом вверх, накинули на ноги веревочные петли, разрезали путы и одновременно натянули веревки. С треском лопнули шаровары, и Головин едва сдержал стон от боли, пронизавшей его бедра.

– Снимите сапоги, – суетился вокруг Ахмет. – Не догадались сами, ослы!

Сдвинув веревочные петли выше, с Тимофея стянули сапоги и закрепили петли на щиколотках босых ног. Весело оскалив зубы, сотник стукнул ножнами сабли по голой пятке казака.

– Ну, урус-шайтан! Напялил на себя татарское платье, а обрезание сделать забыл? Ничего, сейчас мы это исправим.

– Копаетесь, – не оборачиваясь, процедил мурза.

Неожиданно раздался топот копыт и бряцание оружия – к месту недавней стычки приближался большой конный отряд.

– Кто там еще? – Азис недовольно вскинул голову.

– Я узнаю, высокородный, – поклонился Ахмет и убежал.

«Это начальник стражи распорядился не убивать меня», – услышав в голосе мурзы знакомые повелительные нотки, понял Головин. Появление неизвестного отряда не вызвало у него никаких чувств: здесь некому помочь пленнику, разве только случится чудо. Скорее всего это приехали татары, погнавшиеся за Ивко. Хорошо, если они его не поймали. Впрочем, ответа ждать недолго, сейчас все станет ясно. Второго пленника тоже непременно притащат к мурзе.

Стражники посадили Тимофея и начали прилаживать петли веревок на его запястьях. Затянув узлы, снова опрокинули казака на спину, но тут кто-то громко закричал:

– Где он? Где?

Стражники рывком натянули веревки и подняли пленника. Увидев стоявшего перед ним человека, Тимофей решил, что сходит с ума: это же Алтын-карга! Весь покрытый пылью, с потемневшим лицом, в низко надвинутой на глаза красной шапке, отороченной мехом степной лисицы. В правой руке он сжимал тяжелую плеть, а левую положил на рукоять сабли. Уж не призрак ли похищенного мурзы явился к Тимофею перед смертью? Святые угодники! Ведь он сам несколько часов назад врезал мурзе в ухо и закатал его в ковер, а потом скакал к морю, бросив Иляса поперек седла. Каргу унесли на струг, который должен сейчас плыть к Азову. Неужели его перехватил турецкий корабль и мурза поспел сюда, чтобы рассчитаться? Да нет, не может быть! Господи, что же творится?

– Где он?

Коротко свистнув, плеть мурзы обожгла ребра казака. Удар был настолько силен, что лопнула куртка, а на рубахе выступила кровь.

– Ты мне скажешь, где он?

Новый удар, опять ожог опоясывающей боли, но в третий раз ударить Илясу не дал начальник стражи – он перехватил руку Алтын-карги и крепко сжал ему запястье. Иляс-мурза гневно обернулся. Зеленым пламенем полыхнули на шапке глаза лисицы, прижавшей острыми зубами свой хвост.

– Здесь распоряжаюсь я, – не выпуская запястья Иляса, тихо сказал начальник ханской стражи.

Алтын-карга вырвал руку, отступил на шаг и быстро выхватил саблю. Булатный клинок блеснул багровым отсветом костра, словно по нему уже стекала горячая дымящаяся кровь.

– Этот человек принадлежит мне!

– Ошибаешься, – не обращая внимания на клинок в его руке, усмехнулся Азис-мурза. – Это мои люди взяли его в бою, поэтому он принадлежит мне.

– Забирайте его! – не оборачиваясь, приказал Иляс, и несколько его слуг бросились к связанному Тимофею. Но стражники выставили навстречу им копья и закрылись щитами. Слуги нерешительно остановились, не зная, что делать.

– Ты осмелишься противиться власти хана? – Начальник стражи в притворном испуге всплеснул руками. – Я здесь распоряжаюсь его именем и приказываю тебе подчиниться! Неужели ты поднимешь оружие на верного слугу нашего повелителя?

– Этот шайтан разбойничал в моем доме. – Алтын-карга приставил острие сабли к горлу Азис-мурзы и угрожающе понизил голос. – Я заберу его даже через твой труп. А утром сам пойду к хану! Прикажи своим псам убраться с дороги.