Рабица, ограждавшая футбольный стадион Средней школы Линкольна, тряслась, пока он карабкался вверх. Металлическая сетка похрустывала да позвякивала – каждый ее звук казался дьявольски громким в безмолвии ноябрьского вечера. Но, как полагал Хансон, услышать этот шум здесь было определенно некому. Ближайшие дома были вне поля зрения, за трибунами в дальней части стадиона. А за спиной – пустое поле, вытянулось вдаль аж до корпусов школы. Сам стадион тоже выглядел пустынно. Так что, как забор ни трясись, как ни звякай – услышать некому. И Хансон это понимал… но звуки все равно как-то подспудно заставляли нервничать. Как заставлял бы нервничать шепот палой листвы под ногами одинокого путника, идущего глубокой ночью через кладбище. Сердце колотилось в груди. Пот, казалось, тек сразу из всех пор. Руки и ноги сотрясала дрожь.

Залезть на забор было просто. Удержаться – куда сложнее. Добравшись до самого верха, он перевалился за край, пролетел два с лишним метра до земли, приземлился на полусогнутые колени – дабы хоть как-то уменьшить силу удара. Пояс с кобурой врезался в живот, недовольно скрипнула форменная куртка-кожанка, звякнула мелочь в карманах и наручники в чехле. Выпрямившись, Хансон подтянул штаны. Вытер потные руки о перед рубашки.

Что ж, добрался, – подумал он. Стоило ли добираться, впрочем – тот еще вопрос.

Он медленно пошел по траве, глядя на северные ворота – прямо впереди. Надо быть наивным простачком, чтобы всерьез надеяться на то, что здесь нарисуется что-то новенькое. Тут все тщательно прочесали прошлой ночью, а потом еще разок – днем. Сфотографировали, подобрали, пометили и вынесли все: и самого бедолагу, и его одежку, спички, окурки, жбан из-под бензина, обертки, прочий сор – словом, все, до чего добрались загребущие ручонки, даже то, что, возможно, никакого отношения к преступлению и вовсе не имело. Сняли весь дерн вокруг перекладины, к которой парня привязали, – шутка ли! Хотели и саму воротную стойку унести, но шериф решил – оно того не стоит. Пришлось ограничиться горелой травушкой – само по себе хорошее доказательство.

Ловить тут было категорически нечего.

Но Хансон, раскатывавший на патрульной машине по окрестностям, вдруг осознал, что нет-нет да и свернет в сторону школы, нет-нет да и замедлит ход у стадиона – и начнет высматривать эти чертовы ворота. В конце концов он припарковался неподалеку и покинул служебный автомобиль – даже не отрапортовав перед этим по радио куда следует. Чистое безумие.

Вышагивая по гаревой дорожке, он корил себя. Хоть Люси бы позвонил. Ведь ничего сложного – наврал бы, что свернул туда-то и туда-то перекурить чуть пораньше. Хотя врать, конечно, нехорошо. Он ведь на ней жениться собирался. А любимых женщин уж точно водить за нос не стоит.

Даже лучше, что все сложилось вот так вот, – подумал он. – В любом случае она меня прикроет, если что-то тут случится.

Трава под ногами была сухая и пружинистая. Он шел через конечную зону. Ворота как-то забавно расплывались перед глазами. Встал Хансон аккурат у круга срезанного дерна. Посмотрел.

Снова захотелось задать самому себе вопрос – какого черта это место его так манит? Видеть жертв убийств ему уже приходилось. Впрочем, не так уж их было и много. И из них только Дженнифер Сэйерс кончила по-настоящему плохо. Ее не сожгли, как этого паренька. Изнасиловали – и запытали до смерти. Вид ее обезображенного тела подарил Хансону не одну беспокойную ночь, но прогуляться в лесную чащу, где ее нашли, его как-то не тянуло. А тут – почему-то – совсем иной случай.

Вот-вот, – подумал он. – Почему-то.

Максвелл Чайди был из черных. Вот, наверное, причина. Лежит на поверхности.

Чем отличается ниггер от лука? Когда режешь лук – на глазах слезы.

Обычно Хансон смеялся над подобными остротками. Да чего уж таить, бывало, сам их выдавал.

Вот почему я здесь, – дошло до него. – Подспудное чувство вины.

Они сделали это с парнем, потому что он был черный. Белые люди. Раздобыли себе черномазика.

Черт, это всего лишь догадка, версия. Возможно, дело было совсем не в этом. Мы же не в Алабаме, в конце концов. Мотив мог быть банальнейшим. Зависть, жадность. Может, парень толкал травку, прослыл в школе буржуем, и…

Ну конечно же. Раз черный – так непременно толкач.

Все по накатанной.

Прожекторы стадиона вспыхнули.

Хансон вздрогнул, сделал судорожный вдох. Господи. Застукали.

Он обернулся. Оглядел трибуны по обе стороны поля. Никого.

Сохраняй спокойствие, – приказал он себе.

Надо полагать, просто завхоз дозором обходит. Может, и вовсе не знает, что я здесь. И все же…

Черт. Я полицейский. У меня здесь – свои дела.

По-прежнему никого не было видно.

Но кто-то же включил свет.

Дух Максвелла.

Ну да, ну да, КОНЕЧНО.

Но по коже побежали мурашки, едва он представил себе мертвого мальчика, что, пошатываясь, бредет через ворота стадиона к полю. Черная фигура, скрытая сумерками, шаркает при ходьбе. Изломанное тело, протянутые вперед руки, пальцы – скрючены. Лица нет. Один лишь обугленный ком над плечами – только с зубов копоть сошла, и они знай себе сверкают…

Ему казалось, что он почти слышит, как обгоревшие ноги Максвелла неспешно загребают землю, как хрустит его запекшаяся кожа, хрустит – и слетает черными хлопьями вниз, будто мертвая опаль.

Вот прихвачу-то я тебя сейчас, белый законник.

Так, хорош, велел самому себе Хансон, прекрасно зная: снятое с предохранителей воображение уже не так-то просто остановить. Он огляделся. Пересчитал глазами проходы под трибунами. По три – с каждой стороны. Темные дыры. Туннели, ведущие вглубь, к автоматам с прохладительными напитками и туалетам, и дальше – к воротам и забору.

Будет тебе. Пугаешь себя почем зря. Максвелл – в морге, а не…

Через поле, у ближайшей дорожки, появилась чья-то фигура.

Человек. Белый. В болотно-зеленом комбинезоне.

Завхоз?

Хансон вздохнул. Он чувствовал себя, как если бы все его силы вдруг иссякли. Стоять прямо – и то без дрожи не выходило.

Человек поднял руку в приветствии, затем поднялся на забор и спрыгнул вниз, на траву у конца бегового трека. Встав на обе ноги, он пошел к Хансону, хромая.

– Добрый вечер, офицер, – поприветствовал он.

Хансон кивнул.

Волосы человека поблескивали под огнями стадиона. У ушей они топорщились седой щеткой. Его худое лицо было обветрено, и выглядел он жилистым и крепким. Каждый его шаг сопровождало позвякиванье ключей.

– Тоби Барнс, – представился он, протягивая навстречу руку.

Хансон пожал ее.

– Боб Хансон.

– Только-только притопал сюда, Боб. Увидел твою машину снаружи. Не возражаешь, коли спрошу, как сюда пробрался?

– Перелез через забор.

Тоби, казалось, повеселел.

– Здорово. Я-то боялся, какой-то идиот оставил ворота незапертыми. Прости, что меня поблизости не случилось, – я б нормально пустил.

– Да никаких проблем.

– Ну, я подумал, в любом случае свет тебе не помешает. Я глава техобслуживания, знаешь же? Слежу за командой уборщиков. Почти вся орава – шалтаи-болтаи ленивые, – Тоби отвел глаза от Хансона, уставился на стойку ворот и нахмурился. – Жуть-то какая, – тихо произнес он. – Есть идеи, чьих это рук было дело?

– Мы работаем над версиями. Мне просто вдруг захотелось побыть здесь, и… ощутить ситуацию, что ли. Подумать над всем.

– Ты, наверное, и прошлой ночью здесь был.

– Так точно.

– Невеселое то было зрелище, наверное. Уж я-то навидался за жизнь зажаренных… Пожарным был, в Бейкерсфилдском департаменте – пока с крыши однажды не навернулся, – он хлопнул по правой ноге. Хлопок вышел странный – как будто под брючиной скрывалось что-то, что человеческой кожей явно не являлось. – Не сильно-то и хочется на такие вещи смотреть. И не привыкнешь ни в жисть. Такая уж работа – подвяжешься, и вскоре все сам смекнешь.

Хансон, решивший не выказывать преждевременных симпатий, все же почувствовал некое мрачное восхищение.

– Они не смогли завлечь меня зарплатой, – ответил он. – Вот и не стал я огнеборцем.

Тоби, ухмыльнувшись, кивнул. Его глаза все еще были прикованы к воротам.

– Думаешь, это дети учинили?

– Не знаю. Но, похоже, да.

– У нас здесь, насколько знаю, нет всяких банд.

– Банд?

– Ну да, такие делишки обычно обстряпывают банды. Расправы с огоньком.

– Вы знали того парня? – спросил Хансон.

– Видал у школы, – Тоби обратился к нему, чуть поникнув. – У нас не так уж и много было цветных, сам знаешь. Этот Чайди, он был не такой, как остальные. Высокий парняга, вроде и красавчик немного, говорил забавно. Думаю, с островов явился – Ямайка, Гаити, откуда-нибудь оттуда. Никогда от него не слышал этих «эй, беляш, братюня, мазафака». Говорил он так, будто был из толковых да родовитых, чуешь?

– Какие у него были отношения с другими учащимися?

– Ну, как я ведал, так он с другими черными не особо водился. Остальные – они кучковались всегда, и это, думаю, в них природой заложено, а он гулял сам по себе. Или с белыми. С девчонками, как правило. Ему, похоже, беленькие были больше любы.

В сердце Хансона родились подозрения.

– У него, выходит, была белая девушка?

– Ну что-то вроде. Я ее имя-то знать не знаю, но выяснить для тебя, Боб, смогу. В последние недельки они знай себе парочкой ходили. Надо думать, любили друг друга.

– Что ж, вот оно как, – пробормотал Хансон.

– Ну да, я теперь и сам смекаю – такие дела не всем могли по душе прийтись, с какой стороны ни глянь – с черной ли, с белой.

– Да, я об этом и…

Они оба подскочили и запрокинули головы – небо над ними, казалось, взорвалось. На мгновение Хансон решил, что прямо над стадионом произошло столкновение в воздухе. Но то, что он увидел, было лишь жгучей, яркой вспышкой молнии, ветвистой, как гигантское дерево, прорезавшей сверху вниз темный мусс большой тучи. Грохот уже затихал, но в ушах до сих пор жили отголоски.

– Бог ты мой…

Хлынул дождь.

Как будто саван, сотканный из мутной воды, укутал стадион, обратив горящие софиты в тусклые желтые лампочки. Едва свет померк, дождь окатил Хансона. Большие горячие капли забарабанили по его плечам и лицу. От них кожу покалывало. Они, казалось, мгновенно впитывались… и согревали изнутри. Его вдруг охватило необъяснимое, диковатое волнение.

– Срань господня, – произнес Тоби.

Полицейский и завхоз глянули друг на друга – сквозь стены темной воды и облачка невесть откуда взявшегося пара, дрейфующие кругом. Горячие струи рассеивали мягкую ноябрьскую прохладу. Тоби выглядел так, будто кто-то опорожнил чернильницу ему на макушку. Только глаза и зубы остались белыми.

А зубы были так хорошо видны, потому что Тоби недобро скалился.

Хансон выхватил револьвер из кобуры, едва Тоби бросился на него, глухо рыча. Его руки метнулись к шее Хансона, пальцы впились в гортань. Уперев дуло табельного револьвера тридцать восьмого калибра в живот Тоби, Хансон трижды быстро спустил курок. Выстрелы больно ударили по ушам. Тоби отшатнулся, сложившись пополам. Четвертая пуля ударила в его лысеющую макушку, замаранную черным. Школьный завхоз тяжело опустился на землю, да так и остался сидеть, протянув ноги.

Хансон, отступив на шаг, ударил ногой по тому, что осталось от головы врага. Он надеялся на то, что голова оторвется и полетит над полем, как хороший такой футбольный мяч, но, несмотря на усилие, все, что он смог сделать – опрокинуть тело навзничь.

Левая нога вдруг заскользила по мокрой траве, и, замахав руками и крикнув, Хансон плюхнулся на спину рядом с Тоби. Застигнутый падением врасплох, он некоторое время лежал неподвижно. Теплый дождь воспринимался кожей на ура. Как хороший душ… впрочем, даже лучше. Выпустив из рук револьвер, Хансон раскинул руки и ноги в стороны. Содрогнулся от удовольствия и застонал.

Повернув голову, он увидел тело Тоби рядом с собой.

Ничего себе, – пронеслась мыслишка. – Грохнул я этого выродка.

Он рассмеялся. Чувствуя, как дождевые капли шлепаются на зубы и стекают вниз, в глотку, он раскрыл рот пошире и вывалил язык.

Дождь на вкус мало походил на воду.

Распробовав его получше, Хансон решил, что чем-то дождевая вода напоминала кровь.

Не сильно. Совсем чуть-чуть.

Мягкий, пряный вкус. С очень тонкой медной ноткой. Очень тонкой.

Казалось, он мог пить этот благостный нектар небес вечно.

Хансон перевернулся, приподнялся и пополз на локтях и коленях. Ухватив Тоби за уши, он притянул голову завхоза к себе. Прижал рот к тому месту, куда вошла пуля, – и принялся жадно лакать.

Будет неласковый дождь

Ранее в тот же вечер, в то время как полицейский Боб Хансон все еще курсировал по улицам вокруг Средней школы Линкольна, четыре пули все еще покоились в обойме, ну а Тоби Барнс был все еще жив, Франсина Уолтерс сидела на диване в гостиной, подвинув пульт от телевизора поближе, и выжидала местные шестичасовые новости.

Когда заиграла музыкальная заставка, она залила в себя остатки виски со дна бокала.

– Добрый вечер, – сказала телеведущая Кристина Доннер. – К новостям последнего часа: следователи продолжают искать подозреваемых в жестоком убийстве семнадцатилетнего Максвелла Чайди, учащегося Средней школы Линкольна. Тело было обнаружено прошлой ночью на недавно отреставрированном школьном стадионе…

– Помяни мое слово, – изрекла Франсина, – парень нарвался и получил по заслугам. Видит Бог, ни за что его бы не прижали.

– Херня чистой воды, – пробормотала Лиза.

Франсина повернула голову к девушке.

– Что? Что ты сказала?

Лиза посмотрела на нее из недр кресла-качалки.

– Херня это чистой воды, вот что я сказала. Ты его не знала – так что не говори.

– Я прекрасно знаю, о чем говорю, юная леди, и не стоит вам общаться со мной в таком тоне. Что вообще с тобой такое? С самого утра – будто не с той ноги встала.

Недовольство потихоньку ушло из взгляда Лизы. Она открыла рот, будто намереваясь что-то сказать, но слова так и остались непроизнесенными. Губы девушки сомкнулись снова. Их уголки дрожали. Бледный подбородок мелко ходил вверх-вниз. Ее глаза наполнились слезами.

– Лиза?..

– Просто оставь меня в покое.

Она откинулась в кресле. То резко качнулось назад, и колени девушки, подброшенные вверх, врезались в край обеденного стола. Не так чтобы сильно, но бокальчик, стоявший на краю, подбросило вверх, и он сначала опрокинулся, выплеснув свое содержимое из кубиков льда и воды, а затем и вовсе скатился со стола, мягко ударившись о ковер.

– Глянь, что ты натворила! – всполошилась Франсина.

Шмыгнув носом, девушка подскочила и выбежала из комнаты.

Да какой же комар ее укусил?

Осторожно поставив свой стакан, Франсина встала. Услышала, как хлопнула дверь и звякнул язычок замка. Близковато для спальни Лизы. Наверное, ванная – ближе к коридору.

Она прошла мимо кресла Лизы, аккуратно присела на корточки, подняла стакан и собрала в него кубики льда с бежевого ковра.

Слава богу, в нем была только вода, – подумалось ей. Лиза бросала лед в стакан, даже если пила молоко или содовую. Остается благодарить все счастливые звезды на небосводе, что что-нибудь из этого не оказалось сегодня на полу.

Франсина поставила стакан в раковину и отправилась на поиски Лизы.

Затянувшийся переходный возраст дочери начинал ей потихоньку досаждать, но сегодняшний эпизод не укладывался в картину типичных истерик Лизы, как правило, спровоцированных месячными. Нет, тут что-то посерьезнее. Может быть, связанное со смертью этого черного парня.

Надо было мне догадаться, – подумала она.

Как она и подозревала, дверь ванной была заперта.

– Дорогая?..

– Оставь меня в покое.

По высокому, надломленному голосу девушки было очевидно, что она все еще плакала.

– Ты в порядке?

– Нет!

– Этот стакан – пустяк, милая. Выйди, пожалуйста. Тебе ведь к Фоксвортам через час, а ты…

– Я не поеду.

– Они рассчитывают на тебя. Выходи, и пойдем обратно за стол.

Спустя несколько секунд замок щелкнул, и дверь распахнулась. Лицо Лизы было красным-красно, глаза налиты кровью, на щеках – блестящие дорожки слез. К носу прижата салфетка.

Видя дочь в таком виде, Франсина поняла, что сама вот-вот разрыдается.

– Что с тобой, милая? – спросила она.

– О, мама! – Лиза рванулась вперед, обняла Франсину и крепко-крепко к себе прижала. Рыдания сотрясали ее плечи. – Я любила его! – выпалила она. – Я так любила его, а они его убили!

Покончив с бутербродом, Дениз Гундерсон согнула бумажную тарелочку пополам и бросила в мусорную корзину. Достав из охладителя печенье в шоколадной глазури, она надкусила его, предусмотрительно подставив ладошку на случай крошек, и, жуя, пошла в зал.

– Ну, фто у нас стесь? – спросила она с набитым ртом.

Ей было прекрасно известно что – пакет с тремя видеокассетами, что она взяла в прокате этим утром. Просто, оставаясь дома одна, она любила говорить сама с собой – хоть как-то нарушалась тишина.

Усевшись на пол по-турецки, она забросила в рот остатки печенья, вытерла пальцы о колготки и вытряхнула кассеты из пакета. «Соглядатаи», «Почти стемнело» и «Техасская резня бензопилой». Покачав головой, тихонько хихикнула и пробормотала:

– Отличненько. Самое то для беззаботного семейного просмотра.

Тому – точно понравится. Может, он их уже и видел, но разве это его колышет? Подобное он может крутить без остановки, и каждый раз будет ловить тот же кайф – что от первого раза, что от всех последующих.

Интересно, хватит ли ей духу позвать его?

Часы на плеере-кассетнике показывали 6:11 вечера.

Если собираешься вызванивать его, – подумала Дениз, – то самое время. Пока он куда-нибудь не намылился.

Стараясь игнорировать взволнованное трепыхание сердца, она поднялась на ноги. Пройдя на кухню, уставилась на телефон, висящий на стене, чувствуя себя чертовски неуверенной. Капли пота стекали по лопаткам.

– О ужас, – пробормотала она.

Если предки узнают, что я его сюда притащила…

У них было одно строгое, непреклонное правило: никаких парней в доме, если их самих дома нет.

И пока что Дениз его не нарушала. Искушение не уходило, но страх быть пойманной, пусть даже за невинным просмотром ужастиков с парнем, всегда преобладал.

Сегодня, однако, шанс, что родители ее застукают, приближался к абсолютному нулю. Предки должны были заночевать у друзей в Тибуроне, а тот был в двух часах езды от Биксби. Они позвонили ей в 5:30, просто убедиться, что у нее все в порядке. И папа, который ненавидел поездки в ночное время, явно не собирался поспеть домой до рассвета. Он с мамой планировал уехать из Тибурона в середине дня.

Тем не менее что-то всегда может пойти не так. Соседи могут увидеть, как Том приходит или уходит. Или его тачка сломается прямо на подъездной дорожке и проторчит там до тех самых пор, пока предки не вернутся. Может случиться землетрясение, и они окажутся с Томом зажатыми на пару в доме.

– Это было бы даже романтично, – вслух сказала она с ухмылкой. – К черту все, позвоню ему.

Она вытерла липкие руки о колготки, глубоко вдохнула и потянулась к трубке. Но тут телефон зазвонил сам, и она вздрогнула всем телом, растеряв все дыхание.

Это Том, – подумала она. – Так и знала – он чертов телепат.

Она подняла трубку.

– Слушаю?

– Дениз?

Не он. Женский голос, смутно знакомый.

– Да, я.

– Это Лин Фоксворт. Ты же была у нас сиделкой пару месяцев назад?

– Да-да. – О нет, – подумала она, но в голос напустила веселости. – Вы – мать Кары.

– Мне очень стыдно, что я вот так тебя без предупреждения беспокою… я вообще себя весь вечер ужасно чувствую. Если у тебя уже есть планы на сегодня – все нормально, я подыщу кого-нибудь еще. Мы в ужасном цейтноте. На семь назначен ужин, а мне только что звонила Франсина Уолтерс – мама Лизы, да, я просила Лизу посидеть с Карой, но Франсина чем-то сильно расстроена, кажется узнала, что Лиза горюет из-за этого убитого мальчика, они ведь дружили, ты знаешь? Ну и, в общем, Лиза вроде как знает, кто это сделал, и Франсина хочет свезти ее в полицию – жуть какая, представляешь? – ну и вот, Лиза не сможет посидеть с Карой, и это, наверное, к лучшему, вдруг эти убийцы захотят и с ней разделаться – жуть, как есть тебе говорю! Но что хуже, мы ведь теперь без сиделки остались, такой цейтнот, такой цейтнот, и вдруг у тебя уже есть планы?! Кара так тебя любит, я знаю, и я подумала, вдруг ты сможешь посидеть с ней еще разок – что думаешь?

Дениз зажмурилась. Слегка качнула головой влево-вправо. Особая манера миссис Фоксворт тараторить без умолку, перескакивая с темы на тему, всегда несколько выбивала ее из колеи. Надо было не брать трубку, – подумалось ей.

– У меня тут вроде как встреча намечалась, – сказала она.

– Ну так бери его с собой и иди сюда! – выдала миссис Фоксворт. – Боже, что я несу! О, ни за что бы не предложила такой выход Лизе, но – я ведь знаю, какая ты надежная, ответственная, умная девочка! Развлечений тут у нас, конечно, не особо сыщется – еда разве что да газировка, но, в конце концов, поиграете с Карой, почитаете ей что-нибудь…

Да, – подумала Дениз, – отчаянная у этой женщины ситуация, раз она на такое готова. Или я взаправду страдаю избытком надежности и благоразумности.

– Мы вернемся не очень поздно. В десять или в одиннадцать.

– Ну, хорошо, не знаю, как мой друг, но я буду точно. Во сколько мне подойти?

– Нам нужно выйти не позднее без десяти семь, так что – в любое время до этого.

Дениз взглянула на кухонные часы. 6:14.

– Если ты еще не кушала…

– Да только что закончила.

– …я накрою тебе, вот что хочу сказать, и… О, Дениз, ты меня просто выручишь. За мной должок. Спасибо большое.

– Рада помочь. Скоро буду.

– Хочешь, Джон за тобой заскочит?

– Нет, в этом нет необходимости. Но спасибо.

– О, не благодари меня! Ты меня спасла, на самом деле.

– Ладно, я пойду собираться.

– О, хорошо, хорошо. Отлично! Буду ждать тебя.

– До свидания, миссис Фоксворт.

Дениз повесила трубку. Подумала о взятых кассетах. О Томе.

Сразу сделалось грустно.

– Это еще не конец света, – пробормотала она.

Может быть, нет худа без добра, – думала она, идя в свою комнату, чтобы переодеться. – Не буду нарушать правила предков. Нет искушения – нет беды.

Может быть, я ХОЧУ беду на свою голову.

Эх, да только вот опять с носом останусь.

Дениз еще не знала, что в этот вечер беды не миновать ну никак.

Паттерсон, убиравший стол, наклонился вперед и ухмыльнулся, когда Тревор Хадсон вошел внутрь полицейского участка.

– Когда ты начнешь жить своей собственной жизнью, Хадсон?

– Я просто не мог оставить тебя одного, – сказал Трев. – Уж я-то знаю, как сильно ты меня хочешь.

– Ай, чмокни меня в жопу, дружище.

– Все ради тебя, сладкий.

Трев пролез за перегородку, приветственно улыбнулся Люси и был уже в двух шагах от стола, когда Паттерсон отворотился, насупившись.

– Эй, это только фигура речи!

– Да? Ладно-ладно. – Он придвинул вращающееся кресло на колесиках и сел.

– А так-то – вечер субботы, парень, субботы, сечешь? Тебе сейчас не со мной зависать нужно, а с какой-нибудь бабой.

– Я бы предпочел зависнуть с тобой, – сказал он, подмигивая дородному сержанту.

Люси за диспетчерским постом, расположившимся в углу, посмотрела на него и улыбнулась.

– Следи за языком, Трев, а то Пат – мужик чувственный, возьмет да и перескочит к тебе на коленочки.

1 2 3...6 >

На страницу:

Перейти

1 из 6

Другие книги автора

Странствующий Цирк Вампиров

Richard Laymon

Луна-парк

Richard Laymon

Одной дождливой ночью

Richard Laymon