Дезертир

На радостях я купил всю коробку и с удовольствием сделал первую затяжку. Выходит, такому, как я, все-таки кое-что может доставить удовольствие. Похоже, привычки не умирают вместе с человеком. Мне даже показалось, что табачный дым напоминает мне о чем-то давнем. Я пристрастился к папелиткам не здесь, во Франции, но и не в Испании. Там, где я впервые закурил, было полно трубочного табака, самого лучшего, виргинского, но я стал курить именно папелитки. Кажется, я даже спорил на эту тему с моим другом… Нет, с моим бывшим другом, с которым мы потом почему-то поссорились. Я говорил ему, что здесь, в Виргинии, курят даже барышни, а он усмехался и пытался доказывать дикую нелепицу, будто курение вредно для здоровья. Эту чушь ему поведал некий докторишка из Бреста, где мой друг когда-то командовал полком. Да, он усмехался и уверял меня… «Через пять лет вы пожелтеете, как китаец, Франсуа! И не жалко вам легких!..»

Я вспомнил! Франсуа. Мое имя! Не Жан Франсуа, как написано в сложенной вчетверо бумаге, а просто Франсуа! Нет, не просто! За Франсуа должен был следовать долгий шлейф имен – второе, третье, четвертое, даже, кажется, пятое. Как у моего друга, которого звали Мари Жозеф Поль Ив Рок Жильбер дю Матье де Ла Файет. Маркиз де Ла Файет, с которым мы вместе пили дрянное виски в штате Виргиния, недалеко от деревни Маунт-Вернон…

Да, я вспомнил. Мой бывший друг Мари Жильбер де Ла Файет четыре года назад предал Родину и Короля, перейдя на сторону мятежников и убийц. Наверно, я ненавидел его, но теперь ненависть ушла, и я горько пожалел, что его сейчас нет рядом. Он бы помог – ведь там, в Америке, мы помогали друг другу во всем. Под Йорктауном, где мы обложили лорда Корнуэллиса, Мари Жильбер командовал дивизией, а я…

Но тут источник памяти, столь щедро напоивший меня в этот вечер, иссяк. Наверно, это к лучшему, поскольку и того, что я вспомнил, было более чем достаточно. Меня звали Франсуа. Франсуа… Именно так должен был позвать меня Всевышний после того, как я встретился со смертью по имени Бротто. Но меня не позвали. Тот, кто носил когда-то имя Франсуа, не сделал того, что должен, в чем поклялся…

Да, поклялся! Даже странно, что я понял это только сейчас. Там, в оставшейся позади жизни, я в чем-то поклялся, и эта клятва не исполнена до сих пор. Но я не могу ее нарушить, хотя и не помню, какой я дал обет. Ясно одно – это как-то связано с «Синим циферблатом». Клятва не отпускает меня, она сильнее смерти, важнее вечного блаженства…

Я попытался успокоиться. Может, это все было именно так. А может, это всего лишь догадка, такая же смутная, как тени, что обступили меня, загораживая близкое – такое близкое! – небо.

На площади, куда я все-таки завернул, произошли немалые перемены. Столы исчезли, толпа потеснилась в стороны, а в центре, неподалеку от Дерева Свободы, собралась небольшая группа людей, весьма несходных друг с другом.

В центре стоял толстяк в распахнутой офицерской шинели – командир эскадрона. Рядом с ним терся блеклого вида худощавый субъект в черном английском пальто и криво сидевшей шляпе. А за ними трое здоровяков с палашами наголо охраняли двоих – связанных, с черными повязками на глазах. Подсказки не требовалось. Я уже успел услыхать, что в скоротечном бою удалось взять двоих пленных. Очевидно, славные драгуны Западной армии решили завершить праздник достойно, по-якобински.

Поискав глазами, я нашел лейтенанта Дюкло, стоявшего в первом ряду, и поспешил отойти подальше. Того и гляди, этот сын мебельщика не вовремя вспомнит, что я национальный агент, и предложит стать поближе. И тут я впервые по-настоящему пожалел, что мертв. Будь я жив, будь я не один, будь у меня хотя бы пистолет! Но пистолет, конечно, не поможет. Мне скрутят за спиной руки и поставят рядом с этими двумя. Конечно, убить меня не смогут, но смерть, которая сейчас навестит эту площадь, – не моя смерть. Ее не зовут Бротто…

Худощавый субъект махнул рукой. Постепенно толпа стихла, и тип в английском пальто, достав из-за пазухи внушительного вида бумагу, принялся что-то выкрикивать. Я не стал вслушиваться. Все и так ясно: Республика Единая и Неделимая… Враги нации, схваченные с оружием в руках… Впрочем, что-то в этой страшной сцене было не так. Да, я видел такое – совсем недавно, когда был еще жив, но видел не совсем то или не совсем так. Обычно эти разбойники используют гильотину. Ее даже таскают с собой – «бритва», как я помнил, полагается каждому полку, а то и батальону. Но сейчас ее не оказалась, и на этих пленных ребят придется тратить свинец… Да, гильотины не было, но мне показалось, что я видел и такое – но как-то иначе. Сейчас этот мерзавец дочитает свою бумагу, кивнет толстяку в шинели…

Толстяк что-то приказал – впрочем, что именно, я понял, хотя и не слышал слов. Конвоиры отошли в сторону, и шеренга солдат с мушкетами шагнула вперед. Да, что-то в этой сцене было не так. Конечно! Драгунам мушкеты не полагаются, и те, что сейчас будут стрелять, вовсе не драгуны, а знакомые ребята из роты Лепелетье. Похоже, победители решили сделать небольшой подарок лейтенанту Дюкло. Они разбили врага, но честь расстрелять безоружных предоставлена их братьям-патриотам из Внутренней армии. А может, этот толстяк-капитан и его люди просто не хотят пачкать руки. В конце концов, они солдаты, а не каратели…

Те двое стояли неподвижно, и на груди у одного я разглядел небольшое пятнышко, похожее на кровь. Но это не кровь. Даже издалека я догадался – вырезанное из красного шелка изображение сердца с королевским вензелем в центре. Когда-то и я носил такое. Святое Сердце, знак армии, оборонявшей Лион…

Я затаил дыхание. Да, все так и было! На моей груди – знак Святого Сердца, я стою перед шеренгой солдат, правда, глаза мои не завязаны, и я вижу красные от водки лица с безумными вытаращенными глазами. Офицер в синей шинели командует: «Огонь!»…

Тот, что стоял слева, внезапно поднял голову. Его крик: «Да здравствует Король!» слился с воплем толстяка. В уши ударил грохот…

Я закрыл глаза. Нет, мне нельзя видеть такое. Я вновь пережил свою смерть, только прежде видел ее совсем по-другому. Не со стороны, не из безопасного далека, а лицом к лицу, и вспышки выстрелов ослепили меня, бросив на землю. Да, так я встретил смерть. Смерть по имени Бротто…

– Гражданин Шалье! Гражданин Шалье!

Я открыл глаза и понял, что лежу на знакомой повозке, укрытый двумя синими шинелями, а рядом со мной – кому же еще быть? – лейтенант Дюкло.

– Вы слышите меня? Гражданин Шалье!

– Слышу…

Я приподнялся и обнаружил, что уже утро и мы вновь не торопясь двигаемся по дороге. Оставалось поинтересоваться, что со мной приключилось, но лейтенант поспешил внести ясность:

– Вы всю ночь без сознания пролежали. И весь вечер. Мы уже не знали, что делать…

Весь вечер? Значит, меня не было на площади? Я пошарил рукой и нащупал знакомую деревянную коробку. По крайней мере, испанские папелитки мне не привиделись…

– А что было вчера?

– Праздник, – Дюкло пожал плечами. – Погуляли с гражданами драгунами! Жаль, вас не было, гражданин Шалье!

Вчера был праздник… Значит, расстрел мне привиделся? Или для этого санкюлота праздника без казни не бывает?

– Они… Драгуны разбили… какой-то отряд, – неуверенно начал я, и лейтенант согласно закивал:

– Да! Этих – из Святого Сердца. Но они уже не опасны! С тех пор, как мы Руаньяка «побрили»…

Фамилия внезапно показалась знакомой. Или это тот, кто подсказывает мне, поспешил внести ясность?

– Маркиз де Руаньяк, генерал-майор армии Его Величества, был гильотинирован в Лионе…

– Точно! – Дюкло рассмеялся. – Жаль, что увидеть не пришлось! Мы как раз его шайку добивали! «Побрили» маркиза! Теперь его армии конец! Говорят, гордый был – страх! На эшафоте чуть ли не целую речь произнес! Ну ничего, теперь пусть сколько хочет болтает со святым Петром!

– Нет… – Я помолчал и вдруг понял, что знаю об этом. – Маркиз де Руаньяк ничего не говорил на эшафоте. На нем был белый солдатский мундир и знак Святого Сердца. Говорил его друг, виконт Пелисье…

Слова замерли на языке. Почему-то вдруг стало страшно, хотя я ничего не помнил – ни эшафота, ни красного знака на белом мундире. Тот, оставшийся вдалеке, в очередной раз подсказал мне, но от этой подсказки стало не по себе. Наверно, я знал маркиза. Или по крайней мере видел его – на мне ведь тоже когда-то был знак Святого Сердца…

– А-а-а! – охотно подхватил Дюкло. – Вы, наверно, гражданин Шалье, тогда в Лионе были! Вам ведь по должности положено!

Я не очень помнил, что положено по должности национальному агенту, но на всякий случай кивнул.

– Хотел бы я посмотреть, как этого белоручку «брили»! – Лейтенант вздохнул. – Мы же с ним два месяца воевали! Ни дня покоя! Пресси[12] – тот в городе отсиживался, а Руаньяк – то здесь, то там! Все в спину ударить норовил! Сколько раз за ним гонялись, а он – словно привидение! Ночью здесь, а наутро – в двадцати лье! Наши уже шутить начали, что он не человек, а призрак. Его так и звали – Оборотень!

Я постарался усмехнуться. Это, похоже, задело гражданина Дюкло, и он обиженно хмыкнул:

– А как еще сказать? Я ведь сам видел! Прижали мы его однажды к самой Луаре. У Понт-де-Веля это было, в начале октября…

Похоже, в горячке спора гражданин Дюкло внезапно вспомнил, как правильно называть месяцы.

– Два дня с ним возились, а он таки прорвался, мерзавец! Мы в Лион вернулись… Ну не в Лион, там еще «белые» были, а к Тарантану, это в двух лье… Так в ту самую ночь, когда мы под Понт-де-Велем дрались, Руаньяк лично наших под Лионом атаковал! Его все узнали – он без шляпы был… Оборотень! Говорят, один патриот его выследил и святым крестом припечатал, а то бы ушел…

Я мысленно пожалел, что, пока был жив, не добрался до этого, столь догадливого «патриота». Впрочем, заинтересовало другое.

– Гражданин Дюкло, честно говоря, странно слышать! Оборотни, привидения, святой крест…

– Оборотень! – упрямо повторил лейтенант. – Это уж точно!

И вдруг мне стало не по себе. Этот молодой парень с кашей в бестолковой башке не так и ошибается. Я не встречал оборотней, но знал, что по земле бродит неупокоенный мертвец. Мертвец, которому почему-то очень надо найти какой-то «Синий циферблат»…

– Я и не скрываю, что верующий, – продолжал Дюкло, немного сбавив тон. – Да разве я один? В каждой деревне все верят, и даже в нашей роте, считай, половина! А как же иначе? Вот гражданин Робеспьер правильно говорит: атеизм дворяне придумали, чтобы распутству предаваться и народ обманывать!

Робеспьер… Четкая, ясная подпись на сложенном вчетверо документе… Я понял, что когда-то ненавидел этого человека. Но не просто ненавидел. Почему-то он меня очень интересовал. Нет, не так! Тому, кем я был раньше, этот якобинец был нужен, даже очень нужен!

– Если священник присягу принял, то пусть служит. – Похоже, эта тема явно волновала лейтенанта. – Все зло от тех попов, что присягать не хотят. Недаром гражданин Робеспьер говорит, что надо принять закон о свободе совести…

И тут я понял, почему интересовался тем, кто первый расписался на моем документе. Робеспьер – самый умный и самый опасный из всей шайки, захватившей власть во Франции. Этот осла с митрой между ушами по улице водить не будет! Он прекрасно понимает, как дорог Бог простым людям – и вандейским крестьянам, и лионским мастеровым, и даже лейтенанту Дюкло из Сен-Марсо…

– Ну вот, – подытожил мой собеседник, – ежели выходит, что Бог есть, значит, и Дьявол имеется. И такие, как Руаньяк, с Дьяволом спутались, потому что иначе им Республику не победить. Ну да теперь уже все в порядке! Тому патриоту, что маркиза этого на эшафот притащил, надо памятник из золота ставить!

Развивать эту тему дальше я не стал, а лейтенанта отвлек кто-то из его орлов, в очередной раз обнаруживший, что колесо у одной из телег вот-вот слетит. Жалко лишь, что не удалось повернуть этот странный разговор в столь нужном мне направлении – к «Синему циферблату»…

Ближе к вечеру рота внезапно остановилась. Где-то впереди послышались громкие голоса, крики, и тут грянул выстрел. Я даже не открыл глаза, привычно отметив, что стреляли не из пистолета, но и не из мушкета, а из чего-то другого, не иначе охотничьего ружья. Крик повторился, затем голоса, пошумев, постепенно стихли. И тут все-таки глаза пришлось открыть. Подоспевший сержант передал мне просьбу гражданина Дюкло – лейтенант просил подойти в голову колонны.

Вначале я ничего не понял. Колонна уперлась в небольшой мостик, который оказался перегорожен двумя опрокинутыми телегами. За телегами толпились странного вида личности, которых я вначале принял за разбойников. Причем не нынешних, а за тех, что описываются в детских книжках. Бородатые, в чем-то напоминающем черные трико, в жутких красных колпаках, которые обычно носят каторжники. Солдаты роты Лепелетье по сравнению с ними смотрелись истинными гвардейцами.

Дюкло был тут же, наскоро объяснив ситуацию. Оказывается, я не очень ошибся. Перед нами были все-таки разбойники, правда не книжные, а самые обыкновенные – отряд из предместья Сент-Антуан в полной санкюлотской амуниции. Приглядевшись, я понял, что уже видел подобные чучела. Трико назывались «карманьолой», а красный каторжный колпак – «колпаком Свободы». Перегороженная же телегами дорога объяснялась совсем просто. Два дня назад в одной из газет (лейтенант Дюкло тут же уточнил – в «Отце Дюшене», издававшемся гражданином Эбером[13]) кто-то, чуть ли не сам гражданин Эбер, тиснул статью о том, что отряд роялистов из армии Святого Сердца переоделся в «синюю» форму и идет прямо на Париж. Прочитав сие откровение, в Сент-Антуане ударили в набат, поспешив послать несколько отрядов в красных колпаках наперехват. Попытки объясниться с красными колпаками оказались на редкость неудачны. В том же номере газеты было напечатано, что рота Лепелетье – краса и гордость санкюлотов из Сен-Марсо – возвращается в Нант, дабы добить проклятых шуанов. Посему вождь красных колпаков решил проявить бдительность, и дело дошло, как я и слышал, до пальбы – правда, покуда в воздух.

История меня позабавила, и я мысленно поздравил гражданина Эбера. Хорошая вышла статья! Жаль, что все рано или поздно разъяснится. Для разъяснения меня и пригласили – лейтенант вовремя вспомнил о бумаге со страшными подписями.

Менее всего хотелось вмешиваться, но стало ясно – деваться некуда. Тем более гражданин Дюкло уже успел оповестить вождя красных колпаков, что с ротой следует «сам» национальный агент Шалье. Я вздохнул и достал из внутреннего кармана бумагу.

Меня подвели к Главному Колпаку: краснорожему верзиле, по виду – типичному мяснику. Вождь смерил меня крайне подозрительным взглядом, скривился и с явным недоверием уткнулся в документ. Шли секунды, и я не без злорадства подумал, что грамотностью Главный Колпак не отличается. Наконец красная рожа вновь скривилась.

– Не так составлено…

Этого я не ожидал, как, впрочем, и гражданин Дюкло. Он попытался было возмутиться, но краснорожий вождь покачал головой:

– Не так, говорю! Ежели гражданин Шалье от Комитета безопасности послан, то первым должен гражданин Вадье расписаться, потому как он председатель, а не гражданин Робеспьер.

Я не испугался – пугаться мне нечего. Напротив, такая бдительность позабавила, тем более я понял – Красный Колпак прав. Документ составлен не совсем по форме. Но в то же время тот, кем я был прежде, твердо знал – бумага настоящая. А подпись гражданина Робеспьера оказалась первой по какой-то важной причине.

– Вот чего, – рассудил вождь. – Я сам с гражданином национальным агентом поговорю. Наедине.

И вновь лейтенант пытался возразить, но я тут же согласился. Мне все равно – почему бы и не поговорить с мясником из Сент-Антуана?

Синие шинели и красные колпаки отошли на несколько шагов. Мы остались вдвоем. Вождь оглянулся и неожиданно подмигнул:

– Так что, отряд в твоем распоряжении, гражданин Шалье. Какие приказания будут?

Похоже, я все-таки растерялся, но вовремя вспомнил, что молчание – золото.

– Ищут тебя, гражданин Шалье. Мне гражданин Шометт так и передал: встретишь, мол, гражданина национального агента – в его распоряжение переходишь. Так сам гражданин Робеспьер приказал.

– А переодетые роялисты? – не удержался я.

Красная рожа расплылась в усмешке:

– Ну то гражданину Эберу виднее! А тебе, гражданин Шалье, в Париж возвращаться надо. Ищут тебя. Волнуются сильно.

Наконец все стало ясно. Тот, чье удостоверение оказалось у меня в кармане, – важная персона. Настолько важная, что кое у кого не хватило терпения дождаться его возвращения…

– Ежели надо, мы с тобой в Париж вернемся, – заключил Главный Колпак. – А нет – дальше пойдем. Тут неподалеку целое кубло «белых» – добрые патриоты рассказали. Мы уже одного попа взяли, как раз неподалеку…

Мяснику явно не хотелось возвращаться в Париж. Его ждала охота – и куда более интересная, чем травля зайцев. Конечно, можно было вернуть этих каторжников в Париж, но тогда придется возвращаться вместе…

– Можете идти дальше, – решил я. – Попа передадите лейтенанту Дюкло…

– Ага! – Красная рожа понимающе кивнула. – Только вы его – попа этого – прежде чем «брить», поспрошайте. Он не из простых, чего-то явно знает. Будет упираться – двиньте пару раз…

Дальше слушать я не стал и повернулся, чтобы подозвать гражданина Дюкло.

Окончание этой истории можно было не смотреть. Я вернулся к повозке, решив на привале поговорить с лейтенантом о пленном священнике. В конце концов, этот сын мебельщика – верующий…

Все оказалось даже проще, чем я думал. Как только солдаты начали раскладывать костры – на этот раз рота заночевала прямо в поле, – Дюкло отозвал меня в сторону.

– Не знаю, чего и делать, гражданин Шалье. Священник этот…

– А что священник? – самым равнодушным тоном поинтересовался я.

– Странный он какой-то… Вы бы с ним сами поговорили.

Признаться, этого я не хотел. Не знаю почему, но разговаривать с несчастным не тянуло. Однако отказываться было нельзя.

– Хорошо. Так, говорите, странный?..

Священник сидел у костра, обхватив руками худые колени. Он и на священника был не очень похож. В мохнатой пастушеской куртке, деревянных башмаках, в странной войлочной шапке. Только волосы подстрижены не по-крестьянски. Наверно, на этом бедняга и попался. Красные колпаки – народ внимательный.

Я подошел поближе, не решаясь начать разговор. Почему-то меня охватила странная робость. Мне уже нечего бояться – тем более этого несчастного. Но что-то останавливало, не давало заговорить.

Сидящий у огня поднял голову, и наши глаза встретились. Не больше мгновения мы смотрели друг на друга – и вдруг случилось то, чего я никак не ожидал. Священник отшатнулся, вскочил, рука поднялась вверх.

– Изыди!

– Святой отец! – растерялся я. – Мне надо с вами…

– Изыди! – Большие темные глаза блеснули. – Изыди, откуда пришел, посланец ада!

Я облегченно вздохнул. Бояться нечего. Кем, кроме посланца ада, может быть для неприсягнувшего священника национальный агент Шалье?

– Святой отец, – повторил я, – мы должны разобраться. Может… Вероятно, вы арестованы незаконно…

– Я не верил… – священник медленно провел ладонью по лицу. – Прости мне неверие мое, Господи… Ты, мертвец, притворившийся живым, ты, посланец Сатаны, уйди! Vade retro!

Я похолодел. На миг темная фигура у костра исчезла, превратившись в неясный колышущийся силуэт. И вдруг мне почудилось, что это я стою у костра, на мне косматая пастушеская куртка, а передо мною в неясном свете огня – жуткая нелепая фигура, словно сошедшая с фрески Страшного суда. Вздутое посиневшее лицо, покрытое трупными пятнами, скрюченные руки с искривленными отросшими ногтями, лопнувшая на груди рубашка, покрытая почерневшей кровью. Ноздри ощутили омерзительный запах разложения. «Господи! Уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе…»[14]

Ничего не соображая, я зажмурил глаза и быстро перекрестился. Когда я вновь осмелился взглянуть, все вернулось на свои места. Костер, испуганный человек в пастушеской куртке…

– Ты не обманешь меня крестным знамением, нелюдь! – голос священника звучал хрипло и тихо. – Уйди прочь! Вернись к тому, кто прислал тебя…

Странно, я досадовал, что бравые ребята из роты Лепелетье никак не могут понять, кого они нашли возле лионской дороги. Но теперь, когда передо мною наконец был зрячий, меня объял ужас.

– Отче! – в отчаянии воскликнул я. – Я добрый католик! Я… я был добрым католиком! Я не виноват! Я сам не знаю, что происходит!

Священник упрямо потряс головой. Я рванул рубашку, чтобы показать крест, который, как я хорошо помнил, должен висеть на груди, – серебряный крестик с чернью на тонкой цепочке, – но пальцы поймали пустоту. Креста не было. И тут я сообразил, что его не было и прежде – с того момента, как меня окликнул лейтенант Дюкло. Этот крестик принадлежал тому, кем я был раньше…

– Святой отец! – Я с трудом перевел дыхание. – Кем бы я ни был, я хочу вам помочь. Я хочу помочь…

Но ответа я не дождался. Священник медленно опустился на колени и закрыл глаза. Я понял – он беседует с Тем, Кто не пустил меня на такое близкое небо…

– Что с вами? – озадаченно поинтересовался лейтенант Дюкло. – Вы, гражданин Шалье, извиняюсь, белый весь!

– Белый? – грустно усмехнулся я. – Не синий?

– Все мы «синие»! – рассмеялся лейтенант. – Мне этот поп так и сказал – мертвец ты, мол, лицо у тебя синее… Или черное, уже не помню. Я потому вас и позвал…

– Так он… И вам такое говорил?

– Ну да! – Гражданин Дюкло покачал головой. – Я представился, а он: мертвец ты, и рота твоя – мертвецы. Уйди, мол, в ад, откуда пришел…

Внезапно я почувствовал облегчение – невиданное, невероятное. Несчастный просто сошел с ума! Он ничего не понял! В его глазах я обычный «синий», которых его больной разум посчитал – всех, скопом – синерожими упырями.

– Наверно, те, из Сент-Антуана, с ним переусердствовали, – осторожно заметил я.

– Они могут! – охотно согласился лейтенант. – Так чего с попом делать будем? Его в Биссетр[15] надо – там таких и держат!

– Если он действительно неприсягнувший, – напомнил я, – его отправят не в Биссетр, а на гильотину.

– Да всем им, неприсягнувшим, туда дорога, – неуверенно начал лейтенант. – Хотя жалко – он ведь больной, за себя не отвечает… Но я ведь не могу его отпустить!

Да, отпустить пленного гражданин Дюкло не имел права. Расстрелять – мог, а вот отпустить – нет. Лейтенант задумался, а потом махнул рукой:

– А, чего мы все о такой ерунде! Гражданин Шалье, бледный вы какой-то… Выпить бы вам!

– Лекарства? – начал было я, но по усмешке гражданина Дюкло понял, что речь идет не о лекарстве. Точнее, не о том, что мог бы прописать ротный лекарь гражданин Леруа.

Лекарство оказалось в огромной бутыли из темно-синего стекла. Сержант Посье, которому была доверена борьба с пробкой, возился подозрительно долго, но наконец одержал-таки победу над непокорным сургучом. Гражданин Дюкло нетерпеливо хмыкнул, подставил кружку и протянул мне:

– Вы первый, гражданин национальный агент! Пять ливров против одного, что не угадаете…

– Состав лекарства? – уточнил я, покосившись на гражданина Леруа, нетерпеливо поглядывавшего то на кружку, то на бутыль. Я решил никого не томить и поднес кружку ко рту.

– Осторожней! – запоздало предупредил доктор. – Это не вино, это…

– Овернский грапп! – Я выдохнул воздух и несколько секунд ждал, пока успокоится огонь, вспыхнувший у меня в желудке.

– Угадали, – разочарованно вздохнул лейтенант. – Видать, повидали вы свет, гражданин Шалье! Эх, пропали пять ливров!

Я только хмыкнул, сообразив, что действительно знаю, что это – овернский грапп, причем не самый лучший, поскольку настоящий грапп никогда не дерет так горло. Значит, этот скорее всего не из южной Оверни, а с севера, да и виноград не самого удачного урожая.

Тем временем кружка пошла по кругу, причем гражданин Леруа так и не решился выпить полную, заявив, будто медицина давно установила, что вина если и полезны для здоровья, то только в небольших дозах, а грапп – даже не вино, а просто издевательство над виноградом. Он же предпочитает помар, в крайнем случае кло-де-вужо, но исключительно из Бургундии. Тут уж не выдержал сержант Посье, с возмущением заявивший, что помар пусть пьют монашки в обители Святой Цецилии, а кло-де-вужо из Бургундии годится исключительно в качестве уксуса. Кло-де-вужо можно пить лишь то, что изготовлено на западе Шампани, а лучше и его не пить, а пить светлое воллене из той же Шампани. Если же употреблять что-нибудь из бургундских, то исключительно нюи, но не всякого урожая, а лучше всего 1779 и 1783 годов.

Этот выпад привел гражданина Леруа в изрядное волнение, и он решил прибегнуть к авторитету науки, сославшись на мнение какого-то Себастьяна Мерсье,[16] а уж Себастьян Мерсье лучше знает, какие вина во Франции стоит пить, а какие – нет…