Жемчужное ожерелье

Любовь Новгородцева

Жемчужное ожерелье

В конференц-зале библиотеки собралось много народа. От гула, стоявшего в помещении, у Лили заложило уши, словно она не в зал вошла, а нырнула в воду. Пробравшись в ряд к своим коллегам, музейным работникам, она села в синее кресло с бархатистой, приятно тёплой обивкой. В открытые окна с улицы затекал горячий воздух, но Лилю морозило, кожу рук и плеч облепили холодные мурашки. Стараясь выглядеть спокойной, она пробороздила по собравшимся взглядом: солидные люди из администрации города и отдела культуры, уважаемые старички из Совета ветеранов, местные газетчики, телевизионщики, директор музея Иван Васильевич – бравый, подтянутый, с аккуратной бородкой, ни за что не дашь ему шестидесяти… Того лица, которое она надеялась увидеть, не было.

Когда Лилю пригласили на презентацию книги по истории города, она сразу вспомнила про Кротова. Хотя «вспомнила» – не совсем верное слово. Чтобы вспомнить, надо сначала забыть, а она не забывала. Просто не думала о нём.

Виктор Кротов – один из авторов книги, бывший учитель географии, одержимый краеведением, и несчастная Лилина любовь. Чувства к нему давно угасли, осталось лишь горьковатое любопытство. Хотелось посмотреть трезвыми глазами на человека, из-за которого столько безответно страдала, понять, что нашла в нём особенного.

Это сумасшествие приключилось с ней пять лет назад. Ей было тридцать. Ладно бы пятнадцать или двадцать, но тридцать, когда уже двое детей, должность старшего научного сотрудника, репутация серьёзной, деловой женщины… Оно, сумасшествие, не спрашивало разрешения, просто случилось и всё, как случаются стихийные бедствия – нежданно и неотвратимо… Тогда только-только наладились отношения с Кириллом, бывшим мужем, он наконец созрел для отцовства, попросился обратно в семью. Лиля, видя, как он старается загладить свою вину и как рады его возвращению мальчишки, согласилась дать ему второй шанс. Она даже успела почувствовать что-то похожее на счастье, и вдруг – катастрофа по фамилии Кротов…

Каждую встречу с ним, случайную и не случайную, каждый взгляд, каждое слово Лиля берегла в памяти, будто это были невиданной красоты и неведомой ценности жемчужинки. Бессонными ночами перебирала их, рассматривала, нанизывала одну к одной на воображаемую нить, а когда «жемчужинок» накопилось достаточно, сплела ожерелье и стала носить его не снимая. Ожерелье вело себя по-разному: то сияло, радужно переливаясь, так, что сердце замирало от его красоты, то раскалялось и жгло, и тогда Лиля не знала, куда деться от боли. Ложилась на диван, как истерзанная рабыня, и покорно ждала смерти…

…К микрофонам вышли ведущие, две сотрудницы библиотеки, и шум постепенно стих. Презентация началась. На сцену поднимались мэр, депутаты, директор отдела культуры, уважаемые старички… Лиля напряжённо слушала, но слова выступавших, будто пузырьки воздуха под водой, всплывали куда-то под потолок и исчезали там вместе с наполнявшим их смыслом.

Сидевшая рядом экскурсовод Анжела, молоденькая, недавно пришедшая в музей девушка, наклонилась к Лиле и что-то спросила. Вопрос Анжелы тоже ускользнул вверх.

– Что, прости?

– Это же он подарил музею коллекцию старинных вещей? – повторила девушка, протягивая буклет и указывая пальцем на портрет человека с бородкой. Буклеты бесплатно раздавали на входе, в сумочке у Лили лежал такой же.

Ей потребовалось время, чтобы вникнуть в суть вопроса, определить, в чьё лицо уткнулся розовый ноготь Анжелы, сообразить, о какой коллекции идёт речь. А когда ответ был выужен из памяти и взгляд возвратился от буклета к выступавшим, Лилю прострелила маленькая короткая молния: у микрофона стоял Кротов.

Нет, ничто не вспыхнуло. Укололо и разошлось спокойным, благодарным теплом: всё-таки приехал.

Первое, что Лиля принялась отыскивать в нём «трезвыми» глазами, – изменился ли. Про себя она знала, что изменилась. Длинные, вьющиеся от природы каштановые волосы она обрезала до плеч. В одежде стала отдавать предпочтение платьям, хотя раньше признавала только брюки. Возможно, и постарела немножко.

Кротов был абсолютно таким же, каким она его помнила: не располнел, не постарел, то же молодое, чисто выбритое лицо, та же стрижка с редкой, короткой чёлочкой, тот же мягкий голос, то же смущение не любящего находиться на публике человека. Даже его чёрный костюм и сиреневая рубашка, казалось, были теми же, что он носил, когда ещё жил в их городке и работал в школе.

Теперь Кротов занимал важную должность в отделе по развитию туризма в областной администрации. Лиля знала это по дошедшим до неё скупым слухам. Знала она и о том, что он женился. Первому искренне радовалась, второе её никак не трогало. Женатый или нет, желая того или нет, он всё равно был её прошлым. Он всё равно у неё был.

Она разглядывала его «по чуть-чуть», «порциями», не позволяла себе смотреть слишком пристально, опасаясь, как бы он не заметил на себе её взгляд. А когда он договорил и сел на своё место в первом ряду, исчезнув за плечами и головами других зрителей, стало вдруг жаль, что не заметил.

После презентации расходиться не спешили, толпились в холле, обменивались приветствиями. Караулили возможность переговорить с влиятельными гостями. Лиле не хотелось ни с кем разговаривать, но и уйти она не могла. Директор Иван Васильевич попросил задержаться, а сам исчез куда-то вместе с чиновником из Министерства культуры. Лиля пряталась от всех за спиной методиста Лёши Пудова (за его спиной можно было прятаться, как за шкафом), изредка выглядывая. Если уж судьба так распорядилась, что ей велено остаться, то, может, она даст ещё один шанс увидеть Кротова? Самый последний. Самый крохотный. Увидеть – это же такая малость… Она посмотрит на Кротова ещё раз и больше ничего никогда не будет просить о нём у судьбы. Честное слово.

И вдруг Кротов как-то образовался перед ними. Лилины коллеги-музейщики с восторгом его окружили, осыпали вопросами, будто конфетти. Он всем улыбался, даже Анжеле, хоть и не был с ней знаком. Лиля осмелилась выдвинуться из-за «шкафа», встала с краю: может, и ей улыбнётся. А она ему. Заодно со всеми – это же ничего такого.

Кротов, весело жестикулируя, отвечал на вопросы, перешучивался с Лёшей Пудовым, человеком юмористического склада ума, как сам же его охарактеризовал, а Лилю почему-то не замечал, словно она была невидимой.

«Я для него пустое место, – вспомнила Лиля. – Нечему удивляться и нечего больше ждать. Всё, что могло сегодня исполниться, уже исполнилось».

– В музей-то зайдёшь к нам? – спросил Кротова Лёша.

В оттопыренном кармане кротовских брюк требовательно загудел телефон.

– Сегодня не получится, а завтра постараюсь, – Кротов вынул телефон и, взглянув на экран, заторопился. – Пойду, а то меня потеряли, – невидящим взглядом он скользнул по Лиле и вдруг замер, вскинул взгляд обратно. Ей показалось даже, что она услышала, как он вскрикнул внутри себя.

«Что? – спросила она без слов, одними глазами. – Что ты так на меня смотришь?»

Он стоял и смотрел. Лиля видела: он рад бы пошевелиться, но не может. И все, наверное, видели.

«Что с тобой?» – растерялась она.

В его глазах не было ответа. В них не было ничего, кроме боли.

Но откуда – боль? Почему – боль? Разве она когда-то сделала ему больно? Наоборот, больно делал только он ей…

Наконец, Кротов смог взять себя в руки, кивнул Лиле и направился туда, где его потеряли.

Она думала, её чувство умерло, а то, что от него осталось – лишь конвульсии памяти, однако этих нескольких секунд, пока они с Кротовым смотрели друг на друга, хватило, чтобы любовь воскресла. Лиля обрадовалась ей, как радуются родному человеку, которого не видели много лет и не надеялись больше увидеть. Которому все обиды прощают за одно только то, что он жив. Радоваться своей мучительнице – глупо и неправильно, но происходившее с Лилей, не поддавалось разумным объяснениям. Могучая, великая сила подхватила её и понесла в какое-то иное пространство, где не существовало таких понятий, как правильно или неправильно, хорошо или плохо. Там существовало только одно понятие и один закон. И ему было невозможно сопротивляться.

…Вечером Лиля села перебирать свои сокровища – жемчужинки. Нашла в ноутбуке старый дневник, который вела во времена сумасшествия, спрятанный в компьютерных папках вдесятеро надёжнее, чем Кощей прятал свою смерть. Записей в нём хватило бы на целую повесть. Многое из написанного тогда болезной женщиной с помутнённым рассудком теперешней Лиле виделось иначе, настолько иначе, что хотелось биться головой о стены от того, какие они с Кротовым были дураки.

***

Самой первой жемчужинкой стал день, когда Виктор Кротов, точнее Витёк, как пренебрежительно называли его школьники и родители, появился на пороге её квартиры.

– Здравствуйте, – сказал он, смущаясь. – Мне нужно задать вам несколько вопросов.

Лиля тогда ещё не знала, что этот день окажется для неё особенным. Это потом она вспомнит о нём, отыщет в памяти, вплетёт в ожерелье. А тогда визит Витька возмутил: ему видите ли нужно! Заявился в выходной день прямо домой, как будто нельзя было прийти со своими вопросами на работу. Да и вообще с чего вдруг у него к ней возникли вопросы? Она почему-то решила, что речь пойдёт о школе и пятом «а», в котором учился её старший сын Ярослав. Недавно на собрании вышедшие из терпения родительницы пятого «а» потребовали, чтобы новый учитель географии предстал пред их горящими праведным гневом очами и объяснил, за что наставил детям троек и двоек и почему задаёт на дом такие непосильно сложные задания, которые и родителям нелегко сделать, не говоря о пятиклассниках. Он пришёл, встал у доски, как провинившийся ученик, мямлил, что дети не знают элементарных вещей, что задания он задаёт в соответствии с образовательной программой, сам ничего специально не выдумывает.

«Ну и что это за учитель?» – думала Лиля, глядя на него, робеющего и невзрачного. Белобрысый, бесцветные ресницы и брови, голова вроде большая, но глаза, серые, со скошенными вниз уголками, нос картошкой и маленький рот будто собраны на лице в кучу… Ни симпатии, ни уважения она к нему не испытывала.

… Витёк топтался на коврике в прихожей, не решаясь разуться. Видел, что Лиля ему не рада. Теребил в руках чёрную папку.

– Проходите, – негостеприимно буркнула она.

– Да нет, я быстро… – он вынул из папки листок, положил его сверху и, опершись о стену, приготовился писать на весу. – Ваша фамилия Кудряшова?

Лиля удивилась вопросу.

– Да.

– Может быть, вы знаете, был ли в вашем роду человек по имени Степан Кудряшов?

Лиля как-то занималась изучением родословной, помогала Ярославу делать школьный проект. Но линия Кудряшовых её особо не интересовала, потому что эта фамилия досталась ей от мужа, в то время в семью ещё не вернувшегося.

– К сожалению, не знаю, – не испытывая ничего похожего на сожаление, металлически вежливо сказала она.

Витёк хоть и робел, но уходить не спешил.

– Может быть, вы хоть что-то касающееся Кудряшовых помните?

Лиля вспомнила несколько имён. Витёк записал. Странно, но ей почему-то понравилось смотреть, как он пишет, как скользит рука по листу, как держат ручку пальцы с широкими, аккуратно подстриженными ногтями.

Кто такой Степан Кудряшов и зачем он Витьку, она, научный сотрудник краеведческого музея, к своему стыду, даже не спросила. Позже узнала, что Витёк напал на след дочери купца Масленникова, которая с началом революционных событий куда-то исчезла. На антресолях доставшейся ему по наследству квартиры он нашёл два старых, загадочных письма, жёлтых, стёршихся на сгибах до дыр, написанных ещё дореформенным языком. В адресатах значилась неизвестная «милая сестрица», подписаны они были Дарьей Кудряшовой, но по упомянутым в письмах фактам Витёк предположил, что это и есть Дарья Масленникова, против воли отца сбежавшая замуж за простолюдина Степана.

Каким-то образом Витёк сдружился с директором и стал периодически наведываться в музей. Лиля удивлялась их дружбе: такой энергичный, волевой Иван Васильевич, всегда знающий конкретно, чего хочет и что для этого нужно сделать, – и ни рыба ни мясо Витёк.

Раиса Степановна, тоже научный сотрудник, с которой у Лили был один на двоих кабинет, их дружбы боялась. Ей казалось, Витёк метит на её место. Она была уже на пенсии, хоть по виду никто и не сказал бы: ухоженная, аккуратная, стройная, всегда намакияженная и наманикюренная. В тайне Лиля завидовала её умению ухаживать за собой и красиво одеваться.

– Иван Васильевич ведь не дурак, он никогда вас на этого географа не променяет! – успокаивала она Раису Степановну, но та словно помешалась на своих нафантазированных страхах, даже стареть начала, появились мешки под глазами.

Витёк стал для Раисы Степановны чем-то вроде объекта пристального изучения. Именно от неё Лиля узнала, что ему двадцать восемь лет, что он не женат и никогда не был, что родом он из их городка, но ещё ребёнком мать после развода с мужем увезла его в деревню к своим родителям. Там он вырос, перебрался в областной центр, выучился в педагогическом, однако в школе не работал, устроился менеджером в туристическую фирму. Здесь, в их городке, у него остались отец и бабушка. У отца больше не родилось детей, и сам он умер рано. Витёк оказался единственным наследником бабушкиной квартиры, куда и перебрался прошедшим летом, перед началом учебного года. В школу идти работать не хотел, но ничего более подходящего для него не нашлось.

Иногда Лиля сталкивалась с ним в вестибюле или в коридоре музея, здоровалась и тут же забывала о его существовании. Вспоминала, когда Ярослав получал по географии плохую оценку, злилась, но, как только учебник захлопывался, снова забывала. Она забыла даже случай, когда Витёк сфотографировал её на телефон, – настолько он ничего для неё не значил. А потом тот случай стал второй найденной в тёмных закоулках памяти жемчужинкой, и, разглядывая её, Лиля недоумевала, как могла забыть, не придать этому значения!

Она тогда стояла в вестибюле и сквозь стекло пластиковой двери высматривала машину Кирилла, он должен был забрать её с работы. На улице шёл дождь, поэтому она ждала внутри. Ни шагов, ни звука камеры не услышала. Неосознанно почувствовав что-то, обернулась и увидела Витька и нацеленный на неё телефон.

– Это зачем? – возмущённо вытаращила глаза.

Он ничего не ответил. Нахально, как ей почему-то показалось, улыбнулся, вышел под дождь и исчез для неё во всех смыслах этого слова.

Третья жемчужинка появилась благодаря сломавшемуся ключу. Рабочий день закончился, Лиля захлопнула дверь кабинета, и тут же вспомнила, что оставила на столе телефон. Вставила ключ в замок, торопливо повернула его, а тот вдруг застрял. Она поднажала, ключ сухо щёлкнул и обломился.

– Блин! – с досадой вырвалось у неё.

– Что случилось? – поинтересовался Иван Васильевич, закрывавший в тот момент свою, соседнюю, дверь.

– Вот, – Лиля растеряно протянула на ладошке отломившийся кругляшок ключа.

– Завтра вызовем мастера, – пообещал директор.

– У меня там телефон… – жалобно проронила она, почувствовав себя без гаджета такой беспомощной.

– Я могу попробовать открыть! – высунулся из-за спины директора Витёк. – Сейчас только инструменты из машины принесу!

– Ну попробуйте, – вяло разрешила Лиля. Она совсем не верила в Витька.

Он кинулся вниз по лестнице и вернулся с металлическим чемоданчиком, раскрыл его на полу, опустившись на одно колено. Лиля наблюдала, как Витёк ковыряется в замке, и снова поймала себя на мысли, что ей нравится смотреть на его руки. Вроде бы ничего особенного в них не было, обычные мужские руки: крепкие, с широкими ладошками, со средней длины пальцами, с бесцветными волосками на тыльной стороне ладони…

Через несколько минут замок был побеждён. А вместе с ним и сердце Лили. Нет, она ещё не влюбилась, но из «ни рыбы ни мяса» Витёк возрос в её глазах почти до героя.

…А потом в музее проходила двухдневная региональная конференция, на которую съехались школьники и студенты с педагогами со всей области. Хлопот было много: встретить, приветить, разместить, накормить, провести культурную программу, затем основную, отжюрить, наградить, проводить… Работы хватило всем, даже Витьку.

– Видишь, как старается? – расстраивалась Раиса Степановна. – Хочет шефу показать, что готов хоть бесплатно работать.

А Лиля была уже и не против, чтобы шеф взял его на работу. Раису Степановну жалко, конечно, но ведь она и в самом деле уже пенсионерка. Положено идти на пенсию – значит надо идти, уступать место молодым.

Лилю и Витька, будто две лодочки, болтало, качало на волнах суеты и постоянно сталкивало друг с другом. Каждый раз, как он оказывался рядом, у неё что-то приятно замирало внутри, и она удивлялась самой себе: почему это он казался ей раньше некрасивым? Нормальное у него лицо, и ничего на нём в кучу не собрано, и нос не картошкой… Не успела она опомниться и поразмышлять над причинами такой разительной перемены, как они уже пили вместе чай, обсуждая работы участников и нарочно не соглашаясь друг с другом. Возникшая между ними игра в спор напоминала пинг-понг: с весёлым азартом они бросались друг в друга фразами и отбивали их. Чай закончился, а игра продолжалась. Они шли по коридору – и спорили, спускались по лестнице – и спорили. Лиля вдруг неуклюже споткнулась на ступеньках, Витёк тут же галантным движением подал ей руку. Лиля, преодолевая смущение, протянула ему свою… и, будто две лёгких лодочки, её и Кротова неотвратимо повлекло, понесло течением куда-то в открытое море…

«Нельзя! Вернись! Это опасно! Будет больно!» – кричал с берега разум.

«Я согласна! – прощально махала ему опьяневшая от счастья Лиля. – Согласна на всё, что придётся вытерпеть потом, только бы сейчас это не заканчивалось!»

Присутствие Витька заряжало её энергией, оба дня она кружила по музею, будто заведённая, и только к концу второго почувствовала, как на самом деле устала. Ноги, привыкшие к балеткам, зверски гудели от каблуков.

Проводив последних участников, коллеги тут же, не удаляясь от выхода, собрали «экстренное совещание», решали, кого командировать в магазин, а Лиля села за пустующий столик регистрации. Витёк прохаживался вдоль окон, пытаясь напустить на себя равнодушный вид, но в его движениях проскальзывало что-то выжидательно-нервное, и Лиля догадывалась, что это из-за неё. Вдруг он оторвался от окон, быстро прошагал через коридор к столу, за которым она отдыхала. Решительно развернув спинкой вперёд стоявший у стола стул, сел, на пару мгновений вонзил в Лилю честный, полный отчаяния взгляд и уронил голову на руки. Было в этом что-то похожее на то, как собака кладёт голову у ног хозяина. Лиля простонала внутри себя: так хотелось коснуться пальцами его волос, узнать, какие они на ощупь… Но, к счастью, она не до конца распрощалась с разумом: рядом люди, нельзя, чтобы они что-то заподозрили. Поэтому на её лицо наползло недовольное выражение, дескать, разлёгся тут, и руки крепко-накрепко скрестились на груди в замок. Она даже отодвинулась от стола подальше.

Сзади неслышно подошёл директор. Его рука по-отечески потрепала Лилю по плечу. Он всегда относился к ней теплее, благосклоннее, чем к остальным сотрудникам. Лиле было жутко неудобно из-за этого перед коллегами, но сейчас вниманию шефа она обрадовалась: поняла, что он хочет выручить её из неловкой ситуации.

– Устали, Виктор Михайлович? – спросил шеф с усмешкой.

– Есть немного, – глухо ответил Витёк, медленно поднял голову, зевнул в ладошки, потёр глаза, будто и правда его сморила усталость.

Лиля изо всех сил продолжала изображать на лице недовольство, а сердце в это время подпрыгивало от радостного предчувствия: что-то будет, обязательно будет!

То, что было потом, оказалось совсем не таким, как хотелось сердцу. Полтора года пустых надежд, глупых ожиданий, выворачивающей на изнанку тоски… Может, протяни она руку – и всё сложилось бы иначе. Ведь не голову тогда он принёс ей, всего себя принёс, а она, получается, отказалась. А может, дело в другом. Наверняка он поразмыслил о последствиях, понял, что не готов к ним, и передумал плыть с Лилей в открытый океан. Может, уже следующим утром он проснулся, стряхнул с себя наваждение и зажил спокойно. А она не смогла.

Кротов стал реже приходить в музей. Раиса Степановна торжествовала:

– Видно, дал ему шеф от ворот поворот!

– Угу, – соглашалась с ней страдающая Лиля. Каждый день без него казался прожитым впустую. А таких дней было много, очень много, и она порой недоумевала: что подогревает её чувства, что питает их, если ничего не происходит? Даже в те дни, когда судьба решала сжалиться над ней и подстраивала встречу, ничего толком не происходило. Обычно они с Кротовым сталкивались где-нибудь в коридоре, на секунду-две крепко прилипали друг к другу взглядами, затем с треском отдирали их друг от друга и расходились каждый в своём направлении.

Любовь отнимала все силы. Лиля барахталась в ней, тонула, захлёбывалась ею. Не могла выплыть. Не могла работать. Смотрела в монитор – и проваливалась в мысли о Кротове. Вытаскивала себя и проваливалась снова. Вытаскивала и проваливалась. С утра до вечера.

Вечером приезжал Кирилл, вёз её полуживую домой. Она не хотела видеть Кирилла, не хотела домой, и если бы не Ярослав с Егоркой, два её якоря, то однажды точно вышла бы из музея с чёрного хода и убрела куда глаза глядят. Она жила тогда на одном материнском инстинкте, как на автопилоте. В полубессознательном состоянии покупала продукты, готовила еду, делала уроки с младшим, второклассником, помогала с географией старшему, гладила рубашки, чистила брюки… Разговаривала о чём-то с Кириллом, но не потому, что интересно было разговаривать, а потому, что так должно быть в семье. Улыбалась сыновьям и мужу, даже смеялась вместе с ними, однако видела и слышала их только наполовину, словно через толщу океанской воды.

Если бы Лилю спросили, она не смогла бы объяснить, зачем ей Кротов. Рушить семью, травмировать детей, однажды уже переживших уход отца и осчастливленных его возвращением, она не собиралась. Их семья напоминала судёнышко с залатанным днищем, но всё же это судёнышко браво держалось на плаву, и рисковать им Лиля не имела права. Случись что – Кротов не справится с ролью капитана. А скорее всего даже не попытается им стать, струсит.

Она не знала, что стала бы она делать, если бы он вдруг пришёл и сказал: «Я не могу без тебя». Встречаться тайно? В их маленьком городке, где все всё видят и всё друг про друга знают, это невозможно. Она прекрасно понимала: у них нет будущего, – но всё равно ждала, что он однажды придёт и скажет эти слова. Злилась на себя, ругала себя – и ждала.

Когда ожидание становилось невыносимым, Лиля начинала делать глупости, за которые потом хотелось сгореть от стыда. Вытаскивала у Ярослава из сумки спортивную форму или тетради с домашним заданием, а потом несла их ему, якобы забытые, в школу, угадывая аккурат к уроку географии. Добывала жемчужинки. В самое последнее мгновение перед тем как заглянуть в класс, её охватывал ужас: а вдруг Кротов сейчас обо всём догадается? И она делала каменное лицо, всеми силами изображая равнодушие, отдавала Ярославу «забытую» вещь и стремительно уходила прочь.

Долго боролась с искушением написать Кротову. «Он же тебе не пишет! Хотел бы – давно бы уже написал! – убеждала себя и принималась сама с собой спорить: – А может он хочет, но боится? Так же, как я, боится ошибиться, оказаться в дурацком положении? Нет, ему ещё страшнее, чем мне, ведь я не свободна. Я должна как-то падать ему сигнал!»

В конце концов искушение победило, трусливое сообщение из одного слова «Привет!» было отправлено «на разведку». Лиля с перепугу захлопнула ноутбук и долго не могла насмелиться открыть его. «Дура! Дура! – ругала себя. – Стыдно-то как! Никогда больше не зайду в интернет!»

На душе стало немного спокойнее, когда придумала, как выкрутиться: «Скажу, дети баловались».

Кротов ответил. Лилю словно кипятком ошпарило, когда она увидела, что её дожидается сообщение от него.

«Привет! Что нового в музее?» – интересовался он.

Это могло бы стать началом переписки, но тогда она так измучилась от переживаний и стыда, что хотела только одного: поскорее исправить содеянную глупость.

«Извини, это не я, это мальчишки», – исправив одну глупость, она тут же сотворила другую. Тоненькая, слабенькая, только-только образовавшаяся между ними ниточка лопнула. Лиля какое-то время ждала, не напишет ли он ещё что-нибудь. Потом поняла: ничего не напишет. Как писать, зная, что к её страничке имеет доступ вся семья?

Месяц тянулся за месяцем. Закончилась осень, прошла зима. Лиле нисколько не легчало. Она сетовала на то, что от любви до сих пор не изобрели лекарств, и пыталась «лечиться» советами психологов из интернета. «Настоящая любовь бескорыстна, – говорилось там. – Не нужно путать её со страстью. Любящий настоящей любовью счастлив одним тем, что любит. Не любовь причиняет боль, а желание обладать».