Букет нарциссов для Нади

Руки и память не подвели. Ошибок не было. Надя, счастливая, поклонилась и ушла со сцены в зал. Мама сидела спокойно и ровно, положив руки на сумочку на коленях. Надя знала, что шуметь нельзя, поэтому очень тихонечко спросила маму, хорошо ли она сыграла?

Мама не сразу ответила. Потом она повернулась к Наде, немного наклонив голову и сказала:

– Да, Надюш, хорошо.

У Нади сердце екнуло и упало в пятки! По лицу поплыла улыбка. Какой-то звонкий бубенчик весело задребезжал в животе, и ей захотелось запрыгать мелкой дробью.

– Только ты в некоторых местах торопилась и смазала, – продолжила мама шепотом, глядя куда-то в сторону, – а в финале Софья Ароновна говорила играть громче, торжественнее. Аня Егорова сыграла получше.

Бубенчик еще раз дзынькнул и затих.

Конкурс подошел к концу и стали объявлять победителей по школам. В конце должны были назвать имя победителя всего конкурса. Надя сидела рядом с мамой, ела печенье, тихонько болтала ногами и смотрела, как блестящие бантики на туфлях по очереди, на музыкальный размер четыре четверти, исчезают и появляются из-под пышной юбки.

Ведущая конкурса, статная нарядная дама, объявляла победителей.

– Школа номер 7, возрастная категория 3-4 класс, педагог Лифшиц Софья Ароновна. Победитель Васильева Надежда!

Мама тряхнула Надю, поскольку сама девочка давно мыслями была где-то далеко. Надя вздрогнула и встревоженным взглядом посмотрела на маму.

– Иди же! Ты победила по школе, Надюш! – радостно сказала мама.

Надя суетливо, цепляясь за колени родителей и маленьких конкурсантов, стала пробираться к проходу. Родители вжимались в кресла и руками помогали ей пройти. Одернув платьице Надя прошла на сцену. Торжественная дама вручила ей приз, поздравила и все захлопали. Надя была смущена и счастлива. Но почему-то хотелось поскорее убежать со сцены. Она всегда смущалась, когда на нее обращали особое внимание. Всегда хотелось спрятаться за маму.

Первое место в конкурсе школ заняла не Надя, но ей вполне хватало той победы, которую она уже имела. Выходить еще раз на сцену совсем не хотелось. Было тревожно думать о том, что скажет мама, когда они придут домой. Но дома их ждал отчим и бабушка, и Надя переключила свои мысли на то, как они посидят вместе, отметят ее успех и поедят чего-нибудь вкусненького. Надя обожала пирожки и булочки, которые пекла бабушка.

– Вот, мам, стараюсь, стараюсь, а все никак. Три года как проклятая, в школу, из школы. Уроки, гаммы, пьесы. Взяли программу четвертого класса! Часами сижу с ней, про себя забыла. Муж дома голодный, а я с ней за фано торчу, да Юр? – обернулась она к мужу за поддержкой, – а первое место видимо так и не светит!

– Ну что ты, дочь, Надюша умница, победить по школе ведь тоже хорошо. Все-таки лучшая из почти двадцати человек. И некоторые старшее нее.

– Так я сколько с ней сидела! Не заставляла бы, она бы вообще ничего не сыграла. Можно сказать, это моя победа, – и мама торжествующе улыбнулась.

– Мама, я, когда пошла на сцену, так волновалась! – вступила в общий разговор Надя, – а еще я боялась упасть и еще я подумала…

– Юр, слушай, вчера Сизова звонила, сказала продает шубу недорого, пару раз одевала. Но она ей стала мала. Сам знаешь, – и мама захихикала, – ее последнее время что-то понесло во все стороны. Давай из денег на машину возьмем? Хорошая шуба, мам, светленькая такая, – повернулась она к матери за одобрением идеи. – Хочешь пойдем посмотрим?

Надя покорно замолчала, понимая, что мамины дела важнее ее дел. Они взрослые, они для нее стараются и знают, как надо поступать и о чем говорить.

Надя прижалась к маме, обвив своими музыкальными ручками ее надежную руку и ласково посмотрела на бабушку. Она была очень благодарна и бабушке, которая ею гордилась, и маме, которая в нее вложила столько своих сил, и папе Юре, который, как только встречались их взгляды, обязательно корчил какую-нибудь смешную рожицу или просто подмигивал. Наде было хорошо и тепло. Страшный конкурс позади, дома все свои-родные, вкусно пахнет выпечкой, а завтра выходной и можно будет выспаться. Только привычное легкое чувство вины ковырялось где-то в глубине Надиной души. Вины за то, что маме так с ней трудно, что она никак не может сделать все идеально, как надо, что мама из-за нее устает, тратит на нее силы и время. И еще что-то непонятное тихонько поламывало где-то глубоко, немного похожее на боль от ушиба. Надя пообещала себе, что будет еще больше стараться и села есть пирог.

Через четыре года родилась Верка. Чудное щекастое пухлое существо, которое смешно кряхтело, беспорядочно дрыгало ножками и забавно беззубо улыбалось. Все время и все силы родителей были направлены на беспокойство и заботу об этом чудо-пупсе, к тому же мама носила беременность тяжело, и Надя старалась не доставлять ей хлопот. В это время мама часто кричала и плакала, потому что, то плохо себя чувствовала, то ее что-то раздражало. Надя с папой старались не связываться и во всем угождать.

В тот вечер Надя сидела на кухне и ужинала. Бабушка только что ушла, приготовив на всех еду. Поговорить с ней не получилось, так как Надя до ужина часа два просидела за фортепьяно. Мама несколько раз принималась кричать на Надю, что та все играет не так и конфликта удалось избежать только благодаря отцу, который переводил все удары на себя. Состояние было отвратительное и подавленное. Руки не слушались, мозг не мог вспомнить ни одной пьесы, ноты плыли перед глазами. Тому были и другие очень серьезные причины. Только игра на фортепьяно, не сразу, а постепенно увлекая ее в потоки гармонии, смогла немного отвлечь Надю от того, что произошло этим днем.

Последний год Надя стала быстро расти. Тонкие ножки с воробьиными коленками торчали из-под школьной юбки, девичьи формы еще и не думали развиваться, лоб покрыла россыпь прыщиков. Бойкости характера для контратаки у Нади не хватало, и она на некоторое время превратилась в объект насмешек мальчишек из класса. Только всегда готовая встать на защиту Ирка гоняла негодяев то портфелем, то чем под руку попало, то просто аргументированной речью и не стесняясь в выражениях сообщая им своем мнение об их личностях. В тот день в школе Ирки не было. Она растянула на тренировке ногу и ее оставили дома.

В классе было тихо. Шел урок литературы, и все писали изложение. Надя училась хорошо и без особого напряжения. В целом в классе, у нее были хорошие отношения, насколько это вообще возможно в таком возрасте. То дружили, то расставались, то создавали коалиции одни против других, то все перемешивалось и перетасовывалось, то все фанатично увлекались одними, то другими персонажами, вокалистами, стилями, идеями. Надя была как бы со всеми в этих бурных волнах подростковых поисков, но все же и немного в стороне. С кем она действительно была близка, так это друг Сережа и подруга Ирка. С ними ей было ничего не страшно. Сережа и Надя занимались фортепьяно в одной музыкальной школе у одного педагога, а Ирка занималась, не много не мало, борьбой!  Поэтому она была защитницей им обоим. Мальчишки в классе не решались с ней связываться всерьёз. Сереже, конечно, иногда от них доставалось. Он был спокойный, интеллигентный мальчик, не замеченный ни в драках, ни в хулиганствах, свойственных мальчишкам его возраста. Да и лишнего времени у него не было. Семья его готовила к консерватории. И это особо цепляло и раззадоривало «братву» класса. Но от Ирки им «прилетало» и за него.

Пару лет назад Сережа попытался сделать в сторону Нади шаг к «особой» дружбе. Как он сам объяснил, она нравилась ему с первого класса, но он думал, что у него нет шансов, так как, по его мнению, она самая красивая девочка в классе. В знак своего «особого» отношения он, стесняясь, преподнес ей букетик нарциссов с привязанной к нему махонькой открыточкой, в которой был написано: «Букет нарциссов для Нади от Сережи с любовью». Надю тогда это и растрогало, и смутило, и немного рассмешило. Растрогало потому, что она почувствовала ту искренность, которую вложил в свой шаг Сережа, смутило потому, что она не верила, что может вызывать у мальчиков такой к себе интерес, да и не знала, что с ним потом делать, а рассмешило потому, что сделал он это так неловко, как будто специально играл неуклюжего человечка в каком-то детском спектакле. Но играл от всей души. Надя букет приняла, но отвечать не стала. Она не знала, как и что надо говорить в таких случаях. Девочка смогла лишь вымолвить скромное «спасибо» и найти повод побыстрее уйти. Сережа больше эту тему не поднимал, но по-прежнему всегда был рядом и готовый к любому общению.

Класс сидел и писал изложение. Учительница сначала прохаживалась между рядами, а потом присела за свой стол и застыла взглядом в окне. Тут кто-то сзади тихонько ткнул Надю в плече. Она медленно обернулась, чтобы не привлечь внимание учительницы. Девочка, сидевшая за ней, передала ей записку, листочек, аккуратно сложенный в несколько раз. Надя развернула. Это была записка от одноклассника, который только в этом году к ним пришел, но уже успел составить себе репутацию лидера, крутого парня и красавчика. Как потом поняла Надя, такая репутация требовала особой поддержки со стороны обладателя. Надя начала читать. Там грамотно и складно говорилась о том, что он хочет с ней встретиться после уроков в уютном уголке пришкольного сада. Что она давно ему нравится. Что он не такой плохой, как она может подумать и очень просит ее с ним поговорить.

Надя сначала растерялась и некоторое время сидела, просто глядя в стол. Встретиться с ним взглядом не представлялось возможным, так как для этого надо было развернуться на 180 градусов к последнему ряду. Надя сначала не поверила, поскольку не могла припомнить ни одного эпизода, где бы он проявлял к ней симпатию. Скорее наоборот. Да и вряд ли такое вообще возможно. Она, такая нескладная, вся занятая уроками, музыкой, помощью маме с малышкой… Что в ней смогло его привлечь? Но перечитав записку еще несколько раз, помедлив, она взяла ручку и написала под текстом одно слово: «хорошо».

Уроки закончились, и все дети сокрушительным громогласным облаком выстрелили из школы, как конфетти из хлопушки. Надя переждала какое-то время и вышла позднее остальных, уже одна. До того самого места, где была назначена встреча, было несколько шагов между акациями. Она направилась в тот уголок, который все знали, как «местечко». Там творилось все тайное и самое главное, что могло быть во «взрослой» школьной жизни. Там мальчишки пробовали курить, там признавались в любви, там впервые после школьного вечера пробовали алкоголь, там обсуждались самые секретные секреты… За зеленью ничего не было видно, но стоило подойти ближе, как открывалось что-то вроде небольшой полянки или естественной беседки, сформированной ветвями деревьев и кустов. Девочка шла медленно, так как быстро не получалось, ноги не очень слушались. Волнение и страх перед неведомым накрывал ее с каждым шагом. Несколько раз проскакивала мысль развернуться и уйти, поддавшись своим опасениям. Но путь был не долгий и Надя не успела принять решение ретироваться. Она вынырнула между кустами в «беседку» и вдруг ее оглушила какофония из страшного пронзительного свиста, свирепого хохота, визга и крика! На простор «местечка» вывалилась толпа пацанов, человек 10, все кривлялись, орали, хохотали и махали руками. Надя замерла от ужаса и неожиданности. Всегда немного погруженная в себя она особенно не была готова к такому повороту событий. Пацаны окружили ее и продолжали кривляться и орать. Что-то из выкрикиваемого ими она расслышала из общего рокота, но это были отдельные слова или фразы про то, что «Васька» дура глупая, поверила, да кому ты нужна, курица, ха-ха-ха и что-то еще подобное.

Все сжалось внутри у Нади до такой степени, что стало больно в желудке, ноги размякли, будто не свои, в глазах и во всей голове стало темно и пропала резкость. Это слезы наполнили глаза Нади. И сквозь них, как сквозь кривое мокрое стекло, за толпой самых активных мерзавцев она увидела лицо Сережи… Он стоял в сторонке, опустив руки вдоль тела, не кривляясь и не прыгая, он не орал и не свистел, он просто стоял и смотрел на нее напряженным застывшим взглядом, словно молящим или стыдливым… Было видно, что ему хотелось провалиться сквозь землю, но он не мог сделать даже этого. Наде сложно было потом вспомнить подробности, но ей показалось, что в его взгляде звучало «прости, я не смог отказаться» …

Уйти Наде никто не помешал, но еще долго ей в спину летел свист и отдельные выкрики, которые окутав ее гулким облаком не отставали по мере удаления, а как-бы летели рядом. Она шла медленно, но не от достоинства королевы, а от бессилия и ужаса. Выйдя из сада Надя почувствовала себя более-менее в безопасности, зашла в школу попить, подождать чего-то, наверное, успокоения вихря чувств, и пошла домой. Плакать пока она не могла…

Позднее Ирка, узнав о произошедшем страшно негодовала и напала на Сережу с обвинениями в трусости и предательстве. Сережа выслушал все стоически, не пытаясь ни словом оправдаться. Он просто сидел, опустив голову и на все тихонько кивал. Когда Ирка, высказав свое презрение и разочарование в нем, как в друге, перешла к финалу, где она отказывалась иметь с ним впредь дело, вмешалась Надя. Она просила не осуждать Сережу так строго, ведь, по всей видимости, парни заставили его пойти с ними, чтобы проверить на пригодность к мужской дружбе. Что ему было делать одному против десятерых? Эта версия Сережу всколыхнула и было заметно, с какой благодарностью и надеждой он был готов за нее уцепиться. Но тут Ирка, еще полная гнева, обрушилась и на Надю, сказав ей, что предателей прощать нельзя, и в качестве точки в сказанном хлопнула кулаком по столу.

Чему научилась Надя за свои двенадцать лет, кроме школы, музыки и английского, так это прощать, оправдывать и соглашаться. Она простила предательство, оправдала трусость и согласилась иметь такого друга рядом и дальше. Тройка распалась. Теперь они дружили по отдельности, Надя с Иркой и иногда Сережа с Надей. Они просто разговаривали на переменках в музыкальной школе. Сережа был готов на большее, но что-то теплое, открытое и искренне постепенно закрывалось в Надиной душе. Не только по отношению к Сереже, а по отношению к миру. А Ирка с тех пор решила для себя, что ее миссия не оставлять Надю одну ни на минуту. Она очень любила Надю за ее тепло, верность, беззащитность, честность и за то, что с ней невозможно было поссориться. И за то, что чувствовала себя нужной. А может быть просто любила.

В тот вечер бабушка, приготовив ужин ушла, так и не узнав о пережитом Надей. Надя ужинала на кухне одна, папа спал в дальней комнате, а мама, уложив Верку, болтала по телефону с подругой. Она громко рассказывала, как прорезывался первый зуб, и она не спала неделю ни одной ночи, как скучно дома без работы и как она мечтает вернуться в отдел, как мало зарабатывает муж и вечно приходится залезать в долги, как она все сама и сама. Надя ждала, когда все важные вопросы будут обсуждены и они посидят на кухне вместе. Волнение клокотало и билось в ее груди. Мысли то выстраивались в повествование, то снова сваливались в кучу. Она не знала с чего начать…

Наконец мама пришла. Она нажала кнопку чайника и села рядом за стол.

– Устала, сил нет, – сказала мама, тряхнув головой, откидывая густые темно-медовые волосы, –  все одно и то же каждый день. Ты выучила к экзамену пьесу, Надь?

– Да, я занималась. Я готова, все нормально, – ровным голосом ответила Надя. Ей очень хотелось сменить тему и выложить маме все о том, что с ней сегодня произошло. Но у нее не было привычки жаловаться маме. Да и вообще делиться чем-либо. Не то, чтобы она этого не хотела. Она не позволяла себе этого хотеть. Мама никогда не слушала ее так, как вожделела ее детская душа. Надя много раз пробовала, но реакция оставляла какую-то острую боль. Боль и стыд за попытку. А еще злость, почувствовав которую у Нади, и так к тяжкому клубку чувств приплеталось еще и чувство вины. Как же можно злиться на маму? Поэтому она просто перестала пытаться найти в маме того слушателя, которого ей бы хотелось. Чем больше она взрослела, тем более горько ей было думать об этом. Надежда, попытка, разочарование, стыд, злость, вина. Мучительная последовательность замкнутого круга… Сейчас то, что переживала Надя было сильнее страха очередного непонимания. Ей хотелось, чтобы ее защитили и пожалели, чтобы волшебные руки всемогущей матери превратили ситуацию из адской в обычную или просто стерли из истории, чтобы ее обняли и погладили по голове, чтобы скорее пришло не завтра, а послепослезавтра, когда все всё забудут, ей хотелось чудом повзрослеть и войти в мир сильных взрослых, где никто так не поступает, ей хотелось нырнуть в тишину и пустоту, где просто нет людей. Ей хотелось сочувствия. Или хотя бы чего-то одного… Но она боялась начать, подспудно ожидая привычного непонимания и невнимания к своим чувствам, привычного ощущения своей не ценности и такого же привычного горького разочарования. Но каждый раз с детским доверием она надеялась, что вот сейчас у мамы найдутся для нее те важные теплые слова, которые она ждала всю жизнь.

 И она решилась, сказав себе, что сейчас мама ее услышит, пожалеет и поддержит.

– Мама, со мной сегодня очень плохо поступили в школе, – чуть хрипловато и глядя в тарелку выдавила из себя Надя. И подняла на маму глаза.

– Да? Оценку плохую поставили? – с «невинным» ехидством спросила мама, наливая себе чай.

– Нет.

Тут Наде вдруг стало стыдно рассказывать, как ее обманули мальчишки, как она поверила, что кому-то понравилась и она замолчала, не зная, как теперь выпутаться.

– Ну так что случилось то? – продолжила диалог мама. – Мне не будет стыдно за то, что вы там натворили?

– Мам, – пропустила ее вопрос о себе Надя, – мам… сегодня надо мной смеялись 10 мальчишек сразу. В нашем саду около школы. Они орали и свистели, а я не знала, куда деваться.

– Ну и что? Что ты мне ерунду какую-то рассказываешь? Лучше скажи, что ты получила по истории за контрольную?

– Мам, они орали, что я дура, что я никому не нравлюсь, что я глупая и страшная. Они смеялись надо мной. А Сережка… – Надя не смогла закончить эту фразу, у нее перехватило дыхание.

– Да ну! Подумаешь! Не обращай внимания на всякую ерунду. Они сами дураки. Слушай, у меня сегодня ужасно болит голова и я устала. Можешь Верочку покормить, когда она проснется?

– Мам! – крикнула Надя, – я тебе говорю, меня сегодня унижали! Я стояла как дура! Мне плохо! Как я завтра в школу пойду!? – и слезы брызнули из ее глаз во все стороны.

– А чего ты орешь? – рассерженно огрызнулась мама, – и чего ты мне все это рассказываешь? Мне то ты зачем об этом говоришь!? Это твои школьные дела, поссорились, помиритесь. Не ори, Верочку разбудишь. Нашла повод, тоже мне!

– А кому мне говорить? Тут больше нет никого! Ты же моя мама! – крикнула Надя сквозь слезы.

Тут зазвонил мамин мобильный и она замахала руками на Надю, чтобы та замолчала. Надя вскочила и выбежала с кухни, хлопнув дверью.

– Вот хамка растет! – гневно высказалась мама в трубку, – орет на мать, дверями хлопает! И пофигу, что мать устала! Сколько сил и денег вложила, костьми легла, пашу на них как лошадь, и вот тебе благодарность! Ужас!

Надя убежала в свою комнату, нырнула лицом в кровать и быстро затихла. В этот момент она первый раз почувствовала такую острую обиду и отчаяние, которые больше походила на ненависть. Но как это возможно? И от этой мысли, ударившей в центр груди с силой выстрела, все Надино хрупкое тело передернуло. Минут через несколько подкатила и накрыла очередная волна чувства вины. Оно всегда шло попятам за обидой. Подлое, мучительное, мерзкое, уничтожающее, парализующее волю, проклятое чувство вины. Но вскоре вина стала отступать и начало подкрадываться что-то незнакомое, холодное и тяжелое, как железо, что-то страшное, но могущественное, будто освобождающее… Надя лежала и ждала, когда это чувство станет ей понятно. И дождалась. Вот оно, то самое облегчение! Вот тот новокаин в рану, вот тот лед на ушибленное место, вот глубокий сон-забвение, отключающий от тяжких мыслей. Вот та холодная железная крышка люка, которая закрывает от любого удара в сердце. Нелюбовь! Да, Надя с каким-то злым опустошением поняла, что больше не любит мать! И больше не больно. Ненависть и… свобода…

Глава 3. Хирург

Надю разбудил звонок в дверь. Проснувшись она обнаружила себя не в спальне, а на диване, там, где вчера прилегла после происшествия с порезом и травмпунктом. От неудобной позы немного затекла шея и побаливала кисть левой руки, но в целом Надя чувствовала себя нормально.

Девушка встала и босиком пошла открывать. В дверь ввалилась Верка, в куртке и спортивном костюме, вся в снегу, розовощекая и пышущая морозцем. Сестры были чем-то похожи. Обе высокие и стройные, но Веркины формы были по девичьи более округлые. Обе дочери унаследовали от мамы густые каштановые волосы, чуть в рыжину, пышные и блестящие, у обоих на лице была мелкая россыпь веснушек.

– Приветик! Вчера позвонила твоя Ира, сказала, что у тебя травма случилась, просила зайти. Мама не смогла, у нее давление. Меня попросила. Ну ты как? Покажи руку. Большой шов?

– Проходи, – сонно сказала Надя, пропуская сестру в квартиру. – Я сейчас умоюсь и приду. Иди чайник поставь. А сколько время?

– Девять! – бодро ответила Верка, разуваясь. – Я бегала и вот к тебе решила зайти. Сегодня в школе какая-то комиссия. Не пойду. Попрошу папу, чтобы справку для меня выписал у своего этого… как его… ну, школьного друга.

Надя позвонила на работу сообщить о больничном и сестры сели на кухне позавтракать и обсудить вчерашнее событие. Не сказать, что они были очень близки, все-таки разница в возрасте 12 лет. Но все же относились друг у другу искренне и тепло. Надя часто сидела с Веркой, когда та была маленькой, потом делала за нее уроки, прикрывала от маминого гнева за проступки, сидела у постели, когда Верка болела, подменяя уставших родителей. Верка же, в свою очередь, за это сестре не дерзила, что ей давалось как подвиг, иногда слушалась, иногда советовалась и рассказывала свои секретики. Общих дел у них почти не было, но это и не мешало. Шел последний Веркин школьный год и вся семья была озабочена темой выбора ВУЗа. Согласия не было. Папа настаивал на медицинском, мама считала, что лучшее образование – это как у нее, экономика, финансы, бухгалтерский учет. Она называла это вечной профессией, так как деньги будут всегда. На что папа говорил, что болеть тоже будут всегда, но маму это не убеждало. Сама Верка хотела на режиссерский факультет, что приводило в ужас и папу и маму. Верка аргументировала тем, что сейчас вся жизнь в сети, и делать рекламные ролики, интересные короткометражки или полноценные фильмы – это тоже надо уметь, это востребовано и круто. Поэтому Верка занималась с репетиторами сразу химией, математикой и литературой.

Надиного мнения особо не спрашивали, да ей и самой не особо хотелось вникать в ситуацию. Иногда, за нечастым семейным столом, могла зайти об этом речь, но все равно в итоге все съезжало на тему маминого самочувствия и страшной нагрузки, которую она несет из-за необходимости обеспечить младшей дочери будущее. Мама добавляла, что не получилось сделать из старшей дочери достойного профессионала, хоть она и пахала, как известно кто, так пусть хоть младшая станет хорошим специалистом.

Надя давно научилась относиться ко всему, сказанному мамой спокойно, нейтрально и поверхностно, поскольку любая реакция лишь только разжигала мамину словесную активность и давало ей повод для смещения акцентов на себя. Что бы ни было сказано, все возбуждало маму к сокрушениям о несбывшихся надеждах, которые никто не оправдал, о ее адских трудах, о вьючных лошадях, о других лошадях, загнанных, которых пристреливают и к подобным опостылевшим клеше, которых можно было избежать только молчанием. Лишнего шума Наде не хотелось. Да и все это давно перестало иметь для Нади значение. Ей самой казалось, что она смотрит на мать как будто с крыши соседнего дома. Надя была за взаимопомощь и мир в семье, но в пределах политкорректности, целесообразности и необходимости. Папа тоже научился взаимодействовать с наименьшими потерями. Он мог высказать свое мнение, но потом просто соглашался. Так что, было понятно, что Верка, в итоге, пойдет в финансовый ВУЗ.

Младшая сестра упорхнула по своим делам, и Надя осталась одна, наедине с мыслями о вчерашнем. Почему именно под новый год, или сразу после него с ней всегда какие-то катаклизмы? Что за критическая точка такая? Вот, интересно, произойдет еще что-нибудь катастрофическое за эти пару недель? И тут она вспомнила о глазах! Сердце почему-то забилось чуть быстрее и все остальные мысли, вращающиеся в сознании Нади растворились как облако пара. Ей вдруг захотелось пройти через эту ситуацию еще раз, правда без боли. Просто оказаться там и попытаться понять еще раз, что ее так зацепило в этом хирурге, да еще в такой обстановке. Надя за год привыкла к мысли, что она ни в кого не влюблена, ни о ком не грезит, ни к кому ее не тянет и никто ее не волнует. Кроме Андрея, при мыслях о котором начинало щемить в сердце. Ей было одиноко одной. Даже порой страшно. Но здравый смысл ей говорил, что это грезы ради грез, что это тоска по прошлой любви, что это не любовь, а одиночество, что ситуация бесперспективная и давно пора ее отпустить. Тем более, если бы кто-то спросил рациональную часть Нади, хотела бы она пройти через такие отношения еще раз, она бы уверенно сказала, что нет. Эмоциональная часть, конечно, поскуливала тихонечко, частенько пропуская удары, выстреливающие из воспоминаний, но Надя привыкла и к этому.