КИФ-5 «Благотворительный». Том 4 (в двух частях) «Для мудрых», часть 2

– Ой, крылышки линяют! – пискнул кто-то из детишек.

Илона вся зарделась, но сказала:

– Наверно, это потому, что у меня будет ребёнок.

И посмотрела на Мирру, довольная.

Перья теперь осыпались каждый день, как листва у садовых деревьев по осени. Потом пожухли и отпали сами крылья. Обозначился животик. Посмуглело лицо. Илона тосковала – красота потеряна, не уйдёт ли с красотой и любовь Каина? Однако нет. Волосы её и голос оставались прекрасны, Каин окружал её такой заботой, какой только мог, и в положенный срок родился младенец. Девочка. Вылитая мама – белокожая, синеглазая и златокудрая уже от рождения. А на следующий год ещё одна такая же. И ещё. Илона совсем перестала бояться. Пропала и ревность Мирры.

И только Саваоф Яхве, несмотря на то, что жил и рассуждал в категориях вечности, никуда, следовательно, не спешил – иногда всё же недовольствовал. Так, слегка. Ну, где-то несильное землетрясение, где-то шторм баллов на шесть, на семь. В пределах обыденного. Почему никак не выходит на связь третье слева сопрано хора. Ни по обычному каналу связи, ни по срочному. Потребовал в чертоги херувима-регента:

– Что у нас сегодня в программе?

– «Слава в вышних богу» на двенадцать хроматических ладов.

– На сколько бы ни было. Недорабатываете! Нет у вас, маэстро, равновесия сопрано и теноров. Тенора перевешивают, как гири. Что отнюдь не ласкает слух. Мой слух! Будто одного сопрано не хватает.

– А таки не хватает, ваше вышество! Третье слева-то на задании. Доброволец-скаут.

– И что ж, вечность на выполнение нужна?

– Никак нет, вечность – ваша прерогатива, ваше вышество.

– Так доставьте её сюда, Люцифер разрази! Мой слух истосковался по равновесию!

Топнул домашней туфлёй – на Кавказе и в Альпах сошло несколько лавин – и выгнал маэстро жестом посоха. Херувимские закрылки раскрылись сами. Соприкоснулся с опорой прямо у караулки дежурного серафима:

– Сам на грани гнева, знаешь ли. Срочно нужно… скаута нужно обратно в хор.

– Что, не подобрать никого на замену?

– Ты, что ли, петь сопраном будешь?

Херувим-регент раскалился до поросяче-розового, и дежурный серафим понял, что дальше испытывать терпение собрата опасно. Оставалось одно. Личный розыск. Слава в вышних, район известен. Серафим раскрыл все шесть крыл и оттолкнулся.

На высоте семи миль стал невидим, сориентировался по местным предметам и пошёл на бреющем, проницая рентгеновским взором стены жалких построек. Низкая, длинная – внутри одни четвероногие. Нет, вот человек. Женщина. Человек? Со спины покрыта шерстью и черна, как люциферово порождение. Возраст – юный. Мужчину пока не знала. Ещё такая же. Третья… Одеты в плетёную из растительных волокон материю, намотанную на талию. Их же не должно быть столько, эксперимент прекращён на первой паре, женщина может быть только одна. А их пруд пруди. Собирают молоко четвероногих в сосуды из жжёного грунта. Серафим дал ещё круг. Каменные постройки – для обитания человека. Вот эта используется дольше прочих, крыша более серая от метеовоздействий. Внутри четыре человека. Одна женщина зрелых лет, знала мужчину, родила и выкормила более одного потомка. Две ещё растущие особи женского пола. Чёрная, шерсть на спине, и белокожая, светловолосая. И одна особь мужского пола, тоже белокожая, но глаза и волосы чёрные. Ещё не умеет передвигаться на двух конечностях. Лежит в долблёном деревянном лотке, устланном шкурами таких же животных, что живут в низкой постройке. Серафим ничего не понимал. Если это дети зрелой женщины, то почему одна особь чёрная? Меланизм? А те, с сосудами – тоже? Не согласуется с исходными данными эксперимента. Может быть, потому он и прекращён…

Серафим заглянул сквозь стены второй жилой постройки, более новой. Там находилась ещё одна женщина, белокожая и светловолосая, скручивавшая шерсть животных в нить. И на её спине чётко просматривался под одеждой след апоптоза крыльев! Серафим был её собратом. Он спикировал, в диффузном состоянии, методом «золотого дождя» пробил крышу и предстал перед ней.

– Если не ошибаюсь, третье слева сопрано ангельского хора?

– Было. Теперь у меня есть имя. Илона, – ответила она, слегка порозовев.

– Тебя ждёт твой долг. Во-первых, доклад Самому, во-вторых, возвращение в хор.

– Мой долг здесь. Я замужем. Если ты давно в земном облике – наверно, проголодался? – она пододвинула серафиму чашку с молоком и сдобную лепёшку.

– Ты воспитываешь чёрное люциферово отродье! – поперхнулся серафим от возмущения. И никак ему было не унять кашель. Он так раскашлялся, что взлетел и реактивной силой, спиной и всеми шестью крыльями вперёд, был вброшен в небесную канцелярию.

Донесение произвело взрыв. Ангел, отказавшийся от сверхчеловеческого среднего рода в пользу женского! Не Люцифер, жаждавший прав начальника проекта. А жена заурядного самца-гоминида, к тому же имеющего ещё одну жену, из этих, на «питек». В крайнем случае из неандертальцев. Не прошедшую ни эпиляции, ни геномодификации, ни гипнообучения. Ещё более опасный прецедент. Прекратить. Срочно. Но как?

Небесная канцелярия тоже живёт и мыслит в категориях вечности. Пока шла переписка между её подотделами и службами, Земля неутомимо наматывала обороты вокруг своей звезды, которую Адам назвал Шемеш – Солнце. А в семье его прибавилось ещё пяток внуков, и общее их число превысило два десятка. Наконец там, наверху, было принято решение. И однажды Глас Небес спросил Каина, где его брат Авель.

Брат был со стадом на пастбище. Каин так и ответил – мол, я своему брату не сторож.

Стадо пришло без пастуха. И не в полном числе. Потому и поняли: беда. Авеля искали три дня и нашли мёртвым, больше всего было похоже, что боднул баран – и очень уж неудачно. А потом началась жуть. И Адам, и Ева, и Мирра, и старшие дети – те, кому уже исполнилось тринадцать – видели пыльные смерчи и слышали голоса, вещающие из них. Про то, как братья решили принести жертвы богу. И когда Авель бросил в огонь кусок бараньего жира, пламя весело затрещало и рвануло ввысь, а когда Каин бросил горсть зерна – присело, порскнуло в стороны. После чего Каин вбил себе в голову, что, дескать, богу пришлась по душе жертва убоиной, но не зерном. Раззавидовался и убил брата.

Само собой, ни Адам, ни Ева в это не поверили. Во-первых, они никогда не приносили никому никаких жертв. Кому – Старику? Бок о бок прожили много лет. И за что? За то, что выгнал из Сада? И дети тоже – никогда и никому. Во-вторых, все знают, что если бросить в огонь жир, то будет лучше гореть. Скорее всего, Авель и хотел разжечь пламя посильнее. В-третьих, опять-таки все знают: хорошо горит только сухое. И конечно, Каину надо было узнать – готово ли зерно к уборке. Горсточку и поджёг: как будет гореть? А в-четвёртых, Илону видения не донимают. Значит, хитрая небесно-канцелярская братия знает: своего не проведёшь. И нечего на бобах разводить. Тем более что сам Каин твёрдо говорил: не было ничего. Ни обеда вдвоём в поле, ни жертвы, ни знака с небес, ни зависти, ни убийства.

Дежурный серафим, понукаемый принципалом первого ранга, рассылал стратисов – из хора отвлекать было больше нельзя, оставались только михайловы ребята:

– Во-первых, точную картину! Единственный ли прецедент. Или были ещё брачные связи между питеками и объектами эксперимента. Между объектами и нашими. Лётом марш!

Улетали с осиным жужжанием. Маховик принятого решения раскручивался.

Через пару-тройку дней, когда у Адама на усадьбе уже устали от смерчей, от голосов, от похоронных хлопот и разговоров, в ворота вошёл осёл, погоняемый женщиной. Женщина шла рядом и была закутана в плащ с головы до ног. А у осла по бокам были приторочены две корзины, и в них сидели два ребёнка. Такие маленькие, что ещё не умели говорить.

Её провели к огню, дали лепёшек и похлёбки. Малышам тоже. И она сказала:

– Я Белевира, жена Авеля. А это наши дети Ниссон и Шифра. Где мой муж?

– Случилось несчастье…

– Как будет с наследством? – и это было первое, что спросила Белевира после того, как главное и самое тяжёлое было рассказано.

Илона внимательно посмотрела ей в лицо. А потом, так же внимательно, на ребят. А потом попросила Еву помочь ей принести в дом воды.

– На неё дети не похожи. И всё время молчат. Да и есть не стали, – сказала она, когда они с Евой остались вдвоём. – А на Авеля?

– Нет, – помедлив, сказала Ева.

– Ты поняла, мам? Ей не нужно ни стадо, ни земля. Ей нужно наше горе. Это не человек, это посланница… из моих собратьев. Они, – и кивнула на небо, – хотят наказать нас всех за то, что мой муж живёт со мной и с Миррой, что у нас большая семья и все дружат.

Ева нахмурилась, а глаза блеснули так, как будто сейчас ударит молния. Но не успела ничего сказать. Илона продолжала:

– Если она сделает вам с папой что-нибудь плохое, я уйду.

– Ты с ума сошла? А как же Каин? На него и так клевещут – так теперь ещё и это на бедную голову!

– Мы уйдём вместе.

И лицо у Илоны стало такое, что Ева поняла: спорить бесполезно. Ангелов на своём веку навидалась во всех видах, и уж точно знала: если у ангела делается лицо, как блеск Луны или Солнца – разве что от дохлого осла уши получишь.

– Половина стада в любом случае ваша. Если что, если я к тебе приду такая же нищая, как сюда пришла из Сада…

– …то наш с Каином дом – ваш дом! – закончила Илона, и сверкали её глаза, как Луна в самую ясную ночь полнолуния.

И они ушли. Собрались в один день – Каин, Мирра, Илона, два с лишним десятка душ детворы, из которых четверо-пятеро были уже вполне помощники, навьючили семь ослов из полутора десятков имевшихся, и, гоня перед собой половину Адамовых овец и коз, затерялись в лиловатой шалфейной дали. Куда и когда исчезла Белевира с отпрысками – никто так и не заметил. Усадьба опустела.

В следующем году у Адама и Евы родился ещё один сын, его назвали Сиф. И Ева перестала бояться, что ещё раз навлекла проклятие на семью.

А спустя много-много лет, когда Земля обежала Шемеш-Солнце ещё не менее чем триста раз – так говорят древние, а скептики говорят: тридцать, но ведь и это много! – в ворота усадьбы постучал молодой, очень смуглый, чернобородый человек, одетый во всё кожаное, и кожа скрипела. Адам и Ева не умели так выделывать кожу. И тележка, с которой соскочил гость, странно позвякивала – ничто в адамовом хозяйстве не издавало таких звуков.

– Я внук Каина, – сказал гость. (Древние поправили бы: он сказал – праправнук, но не будем повторять небылиц.) – Вот вам подарки, – и стал выгружать из тележки топоры, вилы, мотыги, ножи, шилья, лемеха, подковы, всё из настоящего железа, даже настоящей стали. – Я кузнец, дедушка Адам.

Адам и Ева качали головами, пробовали остроту заточки.

– Там, где я живу, поговаривают: кузнецы все колдуны. Так вот, один из наших прочёл в пламени: кто работает с металлом и огнём, у того лишнее выгорит, а настоящее откуётся в адамант несокрушимый.

– Учёный у меня правнук, – сказал Адам. – А-да-мант… Там что, тоже люди по-своему болбочут, как моя старшая сноха?

– И руки, и ноги у них в шерсти, почти как у бабушки Мирры, – кивнул кузнец. – Бабушка Илона говорит, что они из питеков. Моя жена тоже местная.

– Кстати, Мирре с Илоной привет и всего лучшего, – сказала Ева.

– Да-да. И от Ниссона вам тоже привет. Помните, который вам внук, а мне двоюродный дядя. Ещё тот парень прочёл в пламени, – добавил кузнец и кивнул на небо, – что когда-нибудь нам оттуда спустят грамоту. Вбивать время и дела в бумагу, как я – в железо. И найдётся бродяга, который напишет, что мой дед кого-то там убил.

– А-а. Невидаль. Каждый день по козе или овну, – кивнула Ева, – на такую-то семью.

Саваоф Яхве топал ногами. По Тихому океану шли цунами, извергались одновременно Фудзияма, Плоский Толбачик и Оаху. Это даже не люциферовщина, это хуже. Михаил годен только внешний периметр стеречь, а Гавриил докладывает: даже операция «Клин клином» ничему не помогла, хотя удалась блестяще. Сын выбранной и оплодотворённой им самим девушки не только родился, не только прославился и стал в конце концов основоположником новой религии, не только свернул миссию запланированным образом, используя технику самоотключения, развитую на Индостане йогами, но и обеспечил наибольшую распространённость своего учения среди потомков этого проклятого эксперимента. Потомков объектов эксперимента! Заговариваюсь, старый уже, отметил про себя Саваоф Яхве и запустил левой туфлёй в дежурного ангела. Тот мызнул вон. Над побережьем Австралии – ффуть! – пролетел последний тайфун, и всё стихло. Вдвоём. Он и Гавриил.

– Говоришь, нигде больше нет девяти ступеней иерархии и двадцати одной комиссии по изучению праведности, чтоб по образу и подобию моего правления?

– Все так называемые государства, где удавалось это внедрить, либо разрушены, либо преобразуются. В Риме таким образом управляется территория тысяч в пять шагов по периметру. Византия захвачена бывшими пастухами, они даже не знают полного вашего титула, называют вас на своём жаргоне «аллах». Очень хорошо поначалу было в Китае, хотя там население тоже из питеков – но сейчас и там, как они это называют, социализм и интернационализм. То есть можно валять что хочешь и жениться на ком взбредёт. Женщины стругают железо и правят в советах старейших. Все читают так называемые книги – о своём происхождении из глины через плесень и питеков. Обосновывая численными расчётами на основании пифагорейских гармоний вашего хора. И спутники запускают. Несколько их уже уничтожены стратисами внешнего периметра.

– Вытеснят, выпрут и отсюда, люциферово отродье. Не наказанье ли – только расконсервируешь протоплазму, она разовьётся во что-нибудь такое непотребное, и опять ищи новую планету, – мотал большой седой головой Саваоф Яхве.

– Вы же сами всегда хотели – по образу и подобию… – начал было Гавриил.

– Да! Тыщу раз да! – яростно выкрикнул Саваоф Яхве, и в Андах отозвался грохот обвала. – Стройность пирамиды! Вечность расчётных параметров устройства! А им подай то эволюцию, то революцию! Вот он, истинный грех! Не яблока жалко! Как, ну вот как в голову могло прийти? Когда это ясно, ясно, ясно? Не сказано – можно яблоко, значит, нельзя! И сыниша взял от родителей, заметь, только самое дурное: женился на неровне, причём дважды, и даже моё третье слева сопрано соблазнил, опыты с огнём делал, внуков этим опытам научил – и завелась вся эта экологически гадкая промышленность с наукой в придачу, объявили его преступником – хоть плюй в глаза, всё моя роса! Не мой образ! Люциферов!

Придуманного и созданного этим взбалмошным стариком Люцифера, вздохнул про себя Гавриил, кланяясь, чтобы не летели в лицо брызги возмущения.

На Земле, в гидрометцентрах стран Европы, рассылали предупреждение об идущем с запада циклоне с ожидаемой скоростью ветра около тридцати метров в секунду, а в городах и на судах крепили всё по-штормовому.

Андрей Пучков

«Наследство»

Я стоял рядом с могилой и бездумно смотрел в её раззявленную пасть, одинаково равнодушно принимающую в своё тёмное нутро всех. И хороших людей и плохих, и гениев, и дураков, и трусов, и героев. Она уравнивает всех, не сортирует никого, укладывает всех рядком и успокаивает самую мятущуюся душу. Вот и сейчас, когда расторопные мужики перестанут размахивать лопатами, она сомкнёт свои челюсти над очень хорошим и добрым человеком. Мы прощались с бабой Машей, бабушкой моей жены, которую она очень любила. И я совершенно был уверен в том, что она любила бабушку больше чем своих родителей.

Послышался дробный стук земли по крышке гроба, и, очнувшись от невесёлых мыслей, я посмотрел в пасмурное небо. Тучи ползли низко и тяжело, с трудом перекатывая свои серые глыбы над кладбищем, и, казалось, что самой природе не нравилось то, что сейчас здесь происходило. Грустно усмехнувшись своим мыслям, подумал: «Наверно, баба Маша пообещала природе, что будет жить вечно, но обманула её! Взяла и умерла, перестала быть в этой жизни. Вот природа и хмурится, тучи гоняет, только почему-то не плачет несмотря на то, что всё к этому располагает».

Сообразив, что таким нелепым мыслям, в таком месте, и в такой час не место, я вздохнул и посмотрел на жену, стоящую чуть впереди меня возле самой могилы. Как будто почувствовав, мой взгляд, Марина повернулась, и я увидел, что она тоже не плакала, её и без того большие глаза, стали ещё больше, лицо заострилось и застыло словно маска. Марина несколько секунд смотрела мне в глаза, потом медленно отвернулась, и опять уставилась в яму.

Медленно тянулись минуты, могила становилась всё мельче и мельче, и наконец, превратилась в аккуратный холмик, который сиротливо возвышался над отведённым ему местом.

– Всё хозяйка. Мы закончили, – сказал, подходя к Марине, мужчина в униформе похоронного бюро, – может быть, Вам ещё какая-нибудь помощь нужна?

Марина перевела блестящие глаза на мужика и смотрела так, словно не понимала, почему он лезет к ней со своими глупыми вопросами в такой момент.

– Нет, спасибо. Всё в порядке. Помощь нам больше не нужна, – сказал я, вставая между женой и похоронным специалистом.

– Мы Вам что-то ещё должны? – уставился я в глаза мужику.

– Нет. Вы уже за всё рассчитались. Примите наши соболезнования.

И мужчина, коротко кивнув головой, пошёл по своим делам. Я ещё несколько секунд смотрел ему вслед, а потом, положил руку на плечи жене, и заставил пойти со мной, иначе, она будет тут торчать неизвестно как долго.

Родители Марины, её лысый старший брат с женой, её тётка, со своим мужем, терпеливо ждали нас возле машины. Когда мы подошли, тётка слезливо затараторила:

– Ох! Мариночка! Солнышко моё! Мне так жалко! Так жалко! Она была таким хорошим человеком!

Марина движением плеч освободилась от моей руки, и, подойдя к тётке почти вплотную хрипло спросила:

– Ты хочешь сказать, что после смерти бабушка перестала быть хорошим человеком?

Несчастная тётка стояла, открывая и закрывая рот, не зная, что ответить. Марина обвела своих родственников тяжёлым застывшим взглядом, и мне вдруг стало ясно. Они все её боятся! Значит, несколько лет назад, мне не показалось, что в её присутствии, и её мама, и папа, да и прочие родственники, ведут себя как пришибленные. А вот теперь, я в этом точно убедился. Вон, как они назад подались, когда она на них посмотрела.

К слову сказать, этих людей, можно было понять. Характер у Марины был не то, что железный. Он у неё был титановый! И она всегда добивалась того, чего хотела. Она, собственно, и меня-то, на себе, можно сказать, силой женила! Хотя, если посмотреть на меня, а я гораздо выше среднего роста, и с весом в центнер. В это не очень-то и верилось, так как Марина в своё время вплотную занималась танцами и имела тонкую и гибкую фигуру. Но, тем не менее это так! Она, не шибко-то интересуясь моим мнением, и тем более, мнением окружавших её родственников, взяла меня за шиворот и притащила в загс. А я, и не сопротивлялся. И не потому, что она была богатым человеком, а по вполне банальной причине. Я её люблю!

– Доченька! Хорошая моя! Нам всем очень жаль, но, нам надо о многом поговорить – заискивающе защебетала моя тёща, промокая платочком сухие глаза.

Ни для кого не было секретом, что со своей свекровью они не ладили изначально, а безвольный сынок, ничего не мог с этим поделать.

– Давай моя хорошая завтра соберёмся дома у мамы и всё обсудим.

Марина коротко взглянула на мать, и, кивнув головой, пошла к своей машине.

– Приезжайте часов в одиннадцать, – сказал я, подходя к тестю и протягивая ему руку прощаясь. – Думаю, за ночь она сможет прийти в себя.

Тесть кивнул, пожал мне руку, и, подхватив под руку жену, повёл её к машинам. Они сейчас поедут в кафе и будут поминать бабу Машу там. А мы с Мариной, поедем к бабе Маше домой, и будем вспоминать её там, вдвоём.

Я с Мариной познакомился лет пять назад, совершенно случайно. Возвращался после обеда пешком в отдел – и вдруг услышал крики и визг из какого-то административного здания, и тут же увидел, как из распахнувшихся дверей выскакивают служащие и разбегаются в разные стороны. Как работнику полиции, тем более оперу, мне стало чрезвычайно интересно, кто там буянит. Поднявшись на крыльцо, открыл солидную дверь из резного дерева, вошёл в большой холл. В этом красивом, просторном помещении, на мраморном полу, лежали человек шесть мужчин и женщин, и слушали, что им орал стоящий возле них мужик. Мужик был как мужик, если не учитывать того, что у него в руках был нехилый такой нож.

Я тяжело вздохнул: всё как всегда. Страна ждёт героев, а рождаются идиоты! Поэтому, пожав плечами, не задерживаясь, потопал к мужику. Дядька увидел меня, вытянул в мою сторону свой тесак и заверещал:

– Запорю, гад! Стой!

Но, на меня его вопли не произвели никакого впечатления, и тогда, он начал прыгать и размахивать ножом. Глядя на его ужимки, можно было безошибочно определить, что мужик в своей жизни ножом резал только колбасу, и то, варёную! Нож он держал неуклюже, и я не на шутку забеспокоился, как бы он сам себя не зарезал! Подойдя к мужику так, чтобы случайно не попасть под мельтешение лезвия, я спросил, придерживаясь самых лучших традиций фильма «Операция Ы»:

– Милейший! Вы не подскажете, как пройти в библиотЭку? Мужик перестал размахивать ножом и удивлённо спросил:

– Куда пройти?

– В библиотеку, – терпеливо повторил я и взял мужика за запястье руки, которая сжимала нож. Просто, быстро протянул свою руку и ухватил. Недоделанный террорист, сразу даже не понял, что произошло, он раз попробовал выдернуть руку, два, ничего не получилось, и когда он наконец-то осознал, что попался, я его ударил костяшками пальцев в шею. А когда, перевернув отключившегося мужика на живот, одевал на него наручники, послышался женский смех и голос:

– В библиотеку он собрался! С ума сойти!

Я посмотрел в ту сторону, и увидел, что с пола поднимается красивая молодая женщина. Поднявшись, женщина отряхнулась, и, подойдя ко мне, спросила:

– Вы полицейский?

Я, закончив валять мужика мордой по полу, встал и кивнул головой. Женщина постояла несколько секунд, разглядывая мою физиономию, а потом вдруг улыбнулась и сообщила:

– У меня сегодня работа закончится в шесть часов!

Я, всё так же ни слова не говоря, кивнул. Она постояла ещё несколько секунд, продолжая разглядывать меня, а потом, пошла в сторону лестницы ведущей на второй этаж. Однако, пройдя шагов пять, остановилась, и, обернувшись ко мне, проговорила:

– Вы ведь придёте?

Я кивнул.

Наша встреча закончилась в постели к общему удовлетворению! С тех пор мы уже не расставались. Я с удовольствием перебрался в Маринину квартиру, и с ещё большим удовольствием, ничуть не смущаясь, пользовался благами богатой женщины! А когда она спросила меня, возьму ли я её в жёны? Я, не задумываясь, кивнул, и не стал сопротивляться, когда Маринка, взвизгнув, вцепилась мне в руку, и не выпускала до тех пор, пока мы не добрались до самого страшного для мужиков места! Нас расписали сразу же, она договорилась, и я стал, на зависть окружающим, мужем «бизнес-леди», продукция предприятий которой пользуется бешеным спросом на государственном уровне.

Свою фирму организовал дед Марины ещё в «мутные» девяностые годы. Он, будучи довольно известным учёным, быстро просчитал все плюсы катастрофы, в которую вляпали стану тогдашние правители, и взялся за дело. Лет через двадцать, дела Маринкиного деда завершились созданием мощного предприятия, имеющего несколько филиалов по всей стране. И сразу же после того, как Марина поступила в университет, дед подтянул её к себе, и она одновременно с обучением, училась руководить и его фирмой. После того как Марина закончила обучение, дед практически отошёл от дел. А потом, у нас родился сын. Но дед недолго нянчился с ним, через год он умер.

Своих сына и дочь, дед к делам фирмы и близко не подпускал, обеспечил их более, менее приличной работой, платил хорошую зарплату, и на этом, всё. Разумеется, он любил своих детей, но, он также прекрасно осознавал, что сын из-за мягкости характера и слабовольности, развалит всё, что он столько лет создавал. Ну а дочь, точно так же всё уничтожит, но уже из-за вздорности и склочности натуры, и обыкновенного отсутствия образования, школу моя тёща закончила еле, еле. И вот теперь, через два года, мы похоронили уже и бабушку Марины. И остались, можно сказать, втроём: я, Марина и наш трёхлетний сын.

* * *

Родственники прибыли идеально, без пяти одиннадцать. Мы сидели на террасе и ждали их, сидели молча, говорить не хотелось. Марина тяжело пережила эту ночь, она, в конце концов, заплакала! Она сидела в бабушкиной комнате, в кресле, запрокинув вверх лицо, и смотрела в большое окно, а из её глаз катились слёзы. Так продолжалось несколько часов, потом я поднялся к ней, взял её на руки и унёс вниз, в холл, где положил на диване, укрыл одеялом, и она уснула.