Детство без Интернета

Хоть солдаты и ругали, и гоняли нас, но в тоже время зорко смотрели, какими путями мы миновали их охрану и в следующий раз перекрывали и эти лазейки, возможные пути побега уголовников. А мы находили новые дырки в их охране и снова прорывались к своим знакомым дядям. И ведь нас никто из заключённых не обижал, даже самые отпетые блатные. Наоборот, увидев нас, у них теплели глаза и может что-то там, в их покрытых корыстью душах и шевелилось тенями добро.

В течение недели перезнакомился со всеми пацанами в посёлке. В том числе и со старшаками, которые с осени начинали уезжать учиться на Бубыл в восьмилетку и благосклонно был принят в коллектив детей посёлка, полностью погрузившись в новую жизнь.

Вскоре к нам на постоянное жительство приехал дед. Посмотрел на нашу разнокалиберную казённую мебель, собранную в посёлке «с бору по сосенке…». Сокрушённо поохал, поахал. А что тут поделать, это даже я соображал, проделав совсем недавно такой далёкий путь. С мебелью тогда было хреновато, да ещё в такой глуши, как наша. До ближайшей железнодорожной станции Соликамск 250 километров. Там-то и можно было что-то купить. Но потом всё это – мебель, надо везти на машине по разбитой в хлам дороге 150 км до районного центра Чердынь. От Чердыни до Ныроба, где было головное управления Учреждения Ш320 МВД СССР – по простому «Спец лес», а в определённых кругах диссидентов и уголовников «Ныроблаг»…. Ещё 50 километров. Потом семь километров до реки Колва, по ней уже на моторной лодке или барже ещё километров двенадцать до посёлка Бубыл. Здесь всё это с берега перетащить к узкоколейке и по ней ещё 32 километра. Так что мороки только с перевозкой было достаточно, чтобы напрочь отказаться от этой затеи. А у деда в плане столярки оказались золотые руки. Рубанок, лучковая пила, пару напильников, наждачная бумага и фанера от ящиков из-под продуктов, которую я таскал ему от магазина. Он облюбовал под мастерскую большую, светлую веранду в финском домике и у нас уже через пару месяцев в доме стояла необходимая мебель. Да…, она была по магазинным меркам не того товарного вида, но она полностью выполняла все свои эксплуатационные и функциональные обязанности.

Два оставшихся месяца лета, за которые я узнал, что такое оводы, слепни, комары или как это нудно собирать малину, когда тебе мать даёт в руки трёхлитровую банку и приказывает её собрать, пролетели быстро и я пошёл в третий класс. Саму учёбу почти не помнил. В классе было человек двенадцать и помню только Вовку Золина и рыжую Ирку – первую свою детскую и невинную любовь к ней.

Да и зиму помню тоже плохо и только отрывками. Как упало сразу много снега, о чём я даже не мог помыслить в Белоруссии, и как очень холодно на Урале. Мать заказала кому-то из местных лыжи и через неделю я их получил. Помню первый лыжный выход в жизни, как эти проклятые лыжи путались, на каждом шагу, перекрещиваясь в моих ногах, как они разъезжались в разные стороны и я падал в глубокий снег. Чёрт побери, эти проклятые и неудобные крепления. Короче.., один раз я так распсиховался, упав наверно в пятидесятый раз на ровном месте… Взял и сломал в психе одну лыжину. Вот тогда, впервые, меня очень здорово и сильно отлупила мать. А через месяц получил новые лыжи и ни с того, ни с сего вдруг стал на них нормально кататься и лыжные прогулки вместо психа, стали доставлять огромное удовольствие.

Запомнились английские комедийные фильмы в маленьком поселковом клубе «Мистер Питкин в больнице», «Мистер Питкин на фронте», «Стук почтальона», но вот ни одного советского фильма там не помню.

Вечерами мы с Вовкой Золиным пропадали в казарме у солдат, смотрели у них фильмы, которые крутили в Ленинской комнате на узкоплёночном киноаппарате «Украина».

Как-то раз, перед выходными, учителя предложили нам за следующую неделю что-то сделать своими руками и принести поделки в школу. Я целый день, забыв про гулянку и игры, слонялся по дому приглядываясь ко всему, выходил во двор к поленнице и долго перебирал без всякой мысли сосновые поленья, пытаясь придумать, что из них можно вырезать. Потом тихонько забрался в мастерскую деда и минут десять задумчиво рассматривал его инструменты. Но всё равно никак не мог решить – что же сделать? Вечером, моё отрешённое от всего шатанье не прошло мимо отца и он, остановив меня, спросил о причине. Пришлось покаянно признаться в своём бестолковизме и отсутствия всякой светлой мысли насчёт поделки. Отец слегка посмеялся, но потом тоже задумался и весьма крепко, а затем встрепенувшись весело предложил: – А давай-ка, Борька, мы нашу улицу сделаем…

Мой друг Володя Золин

Мой друг Вовка Золин на фоне школы

Я даже глаза вылупил в изумлении – Как это улицу сделать!?

А отец уже загорелся этой идеей: – Так… Сиди дома, я сейчас на работу сгоняю и будем делать улицу…, – накинул шинель, шапку и умчался в Зону.

А через час, запустив клубы морозного пара, влетел в дом, держа в руках несколько рулонов ватманских листов. Разделся и сразу за стол, куда позвал и меня: – Борька, смотри…, – начал карандашом чертить линии.

– Вот гляди…, рисую нашу улицу, – и провёл две линии, – вот наш дом, вот дом твоего другана Вовки, а вот соседский с нами дом…

На ватмане смелым росчерком появились три квадратика и отец на несколько секунд задумался, потом решительно взял стирательную резинку: – Нет…, дом соседей надо чуть дальше нарисовать, а то у нас огород не влезет. И вот следующий дом мы нарисуем вот здесь, а этот вот сюда…, – я с интересом наблюдал, как отец на ватман наносит всё новые и новые квадратики, прямоугольники, рисует дорожки и столбы. Это всё я понимал и даже ткнул в дом Танасейчуков пальцем и сказал, поправив его, – так он дальше должен быть и вот тут у них сзади ещё один сарай.

Отец критически посмотрел на рисунок, потом на меня и деда, который тихо присел рядом и с интересом наблюдал за нами. Снова глянул на рисунок и неуверенно буркнул: – Что-то сарайку я не помню у них вот именно здесь…, – на что дед тихо рассмеялся.

– Конечно, ты оттуда всегда под таким шафе выходишь…

Отец весело хмыкнул и решительно заявил, тряхнув головой: – Так… Одеваемся и пошли смотреть на этот сарай и мне вот этот дом тоже не нравиться. Как-то он не так у меня стоит.

Через десять минут, мы с отцом, с развёрнутым листом ватмана, шли вдоль улицы, останавливаясь около каждого дома и утыкались в эскиз. Тут же что-то зачёркивали или пытались стереть одеревенелой от холода стёркой и наносили новую деталь улицы, шли дальше и останавливались у следующего дома и опять пристально смотрели на дом и тут же утыкались в лист, решая – всё ли правильно нанесено? Ничего не упущено? Наша деятельность не прошла мимо соседских взглядов и нас периодически удивлённо окликали и озадаченно спрашивали о наших занятиях. А отец, деланно хмуря брови, сворачивал от любопытных взглядов ватман и солидно заявлял: – Да вот улицу надо строить, проект подправляем, – и мы шли дальше, провожаемые недоумёнными взглядами. А отец смеялся: – Вот уж завтра на меня все насядут на работе….

Вернувшись домой, мы вновь засели за большим круглым столом и отец уже тщательно вырисовал каждую деталь нашей улицы.

Тут я всё понимал, а дальше нет. Поэтому сидел молча, ожидая дальнейшее.

– Так…, – удовлетворённо протянул отец и критически, сверху, оглядел чертёж, после чего обратился к деду, – батя, у тебя такого размера найдётся фанера?

Дед прищурил глаз на ватман, достал из кармана складной металлический метр и тщательно замерил лист плотной бумаги, после чего, покряхтывая, встал со стула и довольно буркнул: – Ты пока завари хорошего чифирка, а фанерка будет, – и ушёл на веранду. Пока отец заваривал чифир на двоих, дед громко ширкал на веранде сначала ножовкой, потом тише наждачкой, после чего занёс ровный и аккуратный кусок фанеры и довольно хмыкнул, когда лист ватмана в точности совпал с фанерой.

Всё это тоже было понятно, но когда отец с дедом закончили пить крепчайший чай, я не утерпевшись спросил: – А дома как мы будем делать? Сараи, заборы…?

– Учись, сын, пока я живой, – назидательно щёлкнул меня по носу отец и снова обратился к деду, – батя, теперь нужен твой клей…

Пока дед ходил за клеем, отец на другом куске ватмана, с края, с помощью линейки нарисовал несколько прямоугольников, вырезал их и попытался сложить, но это получилось у него плохо.

– Дай-ка, Гена, я… Не так ты нарисовал. А клеить стены как ты будешь? – Теперь дед взялся за карандаш и линейку, – смотрите как надо, – и стал чертить.

Потом вырезал то, что начертил, ловко сложил в отмеченных местах и я разинул рот в удивлении – получился домик. А дед ещё проклеил по краям и поставил домик на квадратик нашего дома.

– Ага…, – воскликнул он удовлетворённо, – его надо сделать ещё меньше сантиметра на два.

И они с отцом начали рисовать, а вскоре подключился и я. Весь вечер кипела за столом интересная работа, мы увлечённо чертили, резали, клеили и расставляли готовые домики и сараи на свои места и уже поздно вечером у нас была готовая улица.

– Завтра мы сделаем из ваты снег и сугробы. И наверно ещё столбы. Да.., ещё заборы.., – прищурившись на макет улицы, сказал отец.

Поздно вечером следующего дня мы закончили макет и я просто влюбился в него, ревниво отгоняя от стола, где он стоял младшего брата. Заходил с разных сторон, глядел издалека, даже поставил две табуретки друг на друга и смотрел сверху, представляя, как будто лечу на самолёте. Чёрт побери, так увлёкся, что чуть туда не свалился. В школе я ходил напыжившись от гордости и важности, небрежно расспрашивая друзей – А что они принесут? И пренебрежительно фыркал на их простенькие ответы.

Утром, когда надо было нести макет в школу, я чуть не разрыдался. На улице бушевала вьюга и как только вынесу макет на улицу, все мои домики, сараи и бутафорский снег только так улетят в утреннюю темноту. Увидев моё не детское отчаяние, отец соорудил примитивный саркофаг и сам понёс макет в школу. В этот день я был героем школы. Важно пыжился у макета, стоявшего на столе в коридоре и уничижительно поглядывал на простенькие поделки остальных и ещё выше задирал нос, глядя как у моего стола восторженно толпились ученики всех классов. А когда задавали вопросы – Как всё это сделал? Небрежно, «через губу» рассказывал – как САМ чертил на листе ватмана сначала рисунок, потом два часа ходил по морозной улице и уточнял каждую деталь под лютым холодом, как резал заготовки и клеил, превращая их в домики, сараи, заборы и в остальное. Короче, это был мой день и я его использовал на полную катушку.

Правда, за чрезмерное хвастовство, вечером был жестоко наказан. Отказался оставлять макет в школе, под предлогом, что его тут сразу же поломают без моего присмотра. И…, забыв про вьюгу, бездумно вышел на крыльцо. Первым же порывом студёного ветра с жёстким снегом, все мои домики, сараи, заборы и даже бутафорский снег, безжалостно были снесены и улетели в вечерние сумерки, а следом улетел и ватман, на котором всё это было. Домой я пришёл зарёванный донельзя.

Конечно, я потом пытался всё это восстановить, но все мои потуги были лишь бледной тенью, того что было.

Среди зимы матери с отцом дают отпуск и они решили поехать в Кострому. Взяли с собой младшего брата, меня оставили на попечение деда и укатили на целый месяц. Времена тогда были такие, что за нами не нужен был какой-то особый пригляд, да и в еде мы были совершенно неприхотливые. Так что деду я особо не докучал. После школы уматывал на улицу и до одурения там гонял с друзьями, заявлялся домой поздно вечером, быстро делал уроки, которые в третьем классе были совершенно не обременительные, быстро кушал и падал носом на подушку. Проблема была только разбудить меня утром.

На всю жизнь запомнил как дед меня частенько кормил жаренной селёдкой. Вот уж не думал, что она в таком виде вкусная.

Ну и шкодил потихоньку. Ой блиннн… Как-то раз, когда на улице было около 40 градусов мороза, я сидел на табурете в спальне родителей и задумчиво рассматривал несколько разнокалиберных флаконов отцовского одеколона. Тут был зеленоватый «Шипр», круглый бутылёк желтоватого одеколона «Тройной». Просто незамысловатый флакон, где с этикетки смотрело лицо причёсанного, а может прилизанного мужчины, а внизу простенькая надпись «Одеколон для мужчин» и ещё один бутылёк просто – «Одеколон», а внизу профиль наверняка древнего грека с лавровым венком на башке. Открыл каждый флакончик и с чувством понюхал. Да…, разница есть. А если их слить в один – Какой запах будет?

Сказано, сделано. Слил всё это в одну водочную бутылку, помешал, понюхал. Хммм…! Да никакой разницы и вылил всё это в один круглый и пузатый флакон из-под «Тройного». Как раз под пробочку. И всё это вернул на полку.

Прошло несколько дней и до приезда родителей оставалось дней десять и как раз они приезжали на 8 Марта. Хммм! Теперь надо было подумать и сделать матери какой-нибудь подарок. Через полчаса копанья в глубине шкафа, я обнаружил отрез приличного материала. Вытащил его на середину комнаты. Критически осмотрел его и удовлетворённо покивал головой – А что!? Неплохой носовой платочек может получиться. Вооружившись большими ножницами и не долго думая, отклацал на мой взгляд квадратный кусок ткани и с досадой поморщился. Мой квадрат больше походил на слияние круглого с прямоугольным, с косым сторонами. Так…, а если повторим, но более аккуратно… Во… Уже лучше. Тогда учтём ошибки и ещё раз отрежем. Вот теперь – нормально. Так…, слегка крайчики подогнём и мелкими шовчиками подошьём. Через час старательного сопенья носом скептически осмотрел получившийся носовой платочек. Мда… Маловат что-то получился и вот тут шовчики кривоватые. Надо повторить. Таких повторных подходов было ещё несколько, но всё-таки добился своего и теперь был уверен, что порадую мать своим подарком.

Всё произошло, как я и думал. Родители заявились домой 8-го Марта под вечер и в течение часа в доме стояла радостная суматоха, когда распаковывались чемоданы и оттуда доставались привезённые с Большой Земли подарки. Я получил дежурный подарок новые штаны и рубашку, но ждал всё-таки настоящего подарка и наконец-то получил его – толстенную книгу сказок. Я как научился читать, так пристрастился к чтению именно сказок и был просто счастлив от такого подарка. В этом сборнике помимо русских народных сказок, было несколько современных сказок и сказочных повестей на фантастические приключения школьников. Но радость от подарка была притушена, когда в большую комнату из спальни шагнул отец с флаконом одеколона в руках, отчего я откровенно заскучал.

– Отец, а что ты делал с одеколоном? – Обратился он к деду, наблюдавшего за разбором багажа.

– Да ничего… А что?

– Да вот… Всё в одном флаконе…, – теперь он требовательно смотрел на меня.

Пришлось врать и я бухнул первое пришедшее на ум враньё: – А это было домашнее задание от Лидии Михайловны…., – и в этот момент открывает дверь и заходит Лидия Михайловна, просившая мать перед отпуском кое-что привезти из Костромы. Мне стало совсем тоскливо, когда отец, улыбнувшись на приход приятной женщины, непринуждённо мотнул флаконом в воздухе, задавая вопрос: – Лидия Михайловна, а что за опыты с одеколоном вы задаёте ученикам на дом?

Осторожно взяв в руки протянутый флакон, чуть-чуть, как умеют женщины, понюхала, посмотрела на меня, опустившего виновато голову, внимательным взглядом, потом на отца. Быстро прокачала в голове ситуацию и невинно прощебетала: – Да…, задавала такое задание. Справился, Борис, с этим…

Отец забрал круглую посудинку из её рук и весело усмехнулся: – Это хорошо, что он его ради опыта не употребил во внутрь….

Фууу….., слава богу, обстановка разрядилась и я с благодарностью посмотрел на учительницу. А когда она ушла, торжественно вручил матери подарочек и поздравил её с 8-м Мартом. Мать заулыбалась, когда я напыщенно пытался сказать поздравление, но её лицо мигом изменилось, когда она развернула корявенький носовой платочек.

– Ой.., Борька, ты что наделал!? – И стремительно кинулась под моим недоумённым взглядом к шкафу.

Аааа…, и тут я вспомнил. Ведь она эту ткань купила, чтобы сделать красивое покрывало на диван. Если у деда вся мебель получилась вполне нормально. Даже кухонный буфет он сделал лёгким и ажурным. То вот диван получился громоздким и неуклюжим на вид и все огрехи можно было скрыть только весёленьким покрывалом.

Мать сидела над раскинутой по полу тканью и чуть не плакала, глядя на грубо искромсанную ткань. Хорошо хоть те отрезанные и бракованные кусочки не выкинул, а всё сложил туда. А я стоял рядом, опустив голову и шмыргая покаянно носом, слушал про свою дурость и бестолковость. А когда мать в великом раздражении раскинула остатки ткани по дивану и уложила туда отрезанные кривые остатки, прикидывая как можно свести к минимуму мои огрехи, отец прямо укатывался от смеха, глядя на бесплодные попытки матери и сквозь смех выдавливал из себя: – Люся, не переживай. Это хорошо, что мы приехала сейчас, 8го Марта. Я представляю, если бы мы заявились на 23 февраля, тогда мне с Борькой пришлось бы пить на праздник одеколон. Не зря же он его слил в один бутылёк…, – и закатывался снова от смеха, наверно представляя такие посиделки. Рядом с ним посмеивался дробным смехом дед. А я получил хороший подзатыльник от матери. Впоследствии, мать сложила все кусочки, аккуратно прошила, но всё рано на долгие годы, покрывало дивана, своим лоскутным набором в левом верхнем углу, напоминало о моём несуразном подарке. И надо сказать, этот огрех не особенно бросался в глаза. А может быть, мы к этому пригляделись и уже не обращали внимание.

Зима пролетела быстро, наступила весна. В марте на получал двоек, Вовка Золин тоже и мы решил сбежать из дома в Москву. Почему туда, сейчас конечно не помню и что там будем делать – тоже крыто мраком далёкого прошлого. И план наш был по-детски дебильный и простой. Пешком, по узкоколейке, доходим до Бубыла, потом до Ныроба, а оттуда добираемся до Соликамска и поездом до Москвы. Как это будем делать – даже не задумывались. И вот мы, стащив с дома по банке сгущёнки, буханку хлеба и ещё чего-то чуть-чуть, решительно отправились в далёкое путешествие, обещавшее нам увлекательные приключения и яркое окончание в Москве. А раз по дебильному задумали, то и начало его выбрали самое бестолковое. Нет чтоб с утра удариться в побег, а мы вышли в путь в три часа дня, когда до темноты оставалось часа три. А идти ведь до Бубыла надо было 32 км. Но мы храбро двинулись в неизведанное, но такое интересное приключение. Сразу взяли быстрый темп, надеясь к десяти часам вечера оказаться на Бубыле, но уже через час пришлось сбавить темп и в наши глупые головы стали закрадываться некие сомнения в успешности не только данного предприятия, но и вот этого первого этапа. Ещё через полчаса, мы не сговариваясь, развернулись и помчались в сторону нашего такого родного и уютного посёлочка, пытаясь обогнать вечернюю темноту, периодически переходя на нешуточный бег. Что мы с успехом и совершили, под удивлёнными взглядами пассажиров мотодрезины, прошуровавшей мимо нас в километре от посёлка. Отдышавшись от долгого бега, мы тихо прокрались к нашим домам. Пошушукавшись, решили – наши запасы временно прячутся мною в нашем сарае. До поры до времени, когда возникнут новые благоприятные условия для побега. Спрятав сгущёнку, я заявился домой, где оказывается «дым стоял коромыслом» – как раз на обогнавшей нас мотодрезине приехал младший брат отца, дядя Юра и теперь он, отец, дед и мать сидели за хорошо накрытым столом и весело общались. Младший брат с воодушевлением возился с врученным ему гостинцем и мне тоже достался подарок.

– Держи, племянник… Это интересная деталь с вертолёта и состоит она из 200 деталек. Думаю, что тебе будет интересно её разбирать и собирать…, – и протянул изогнутую трубу, из которой действительно торчало куча мелких деталек.

Чёрт побери, действительно интересно и с великим любопытством стал раскручивать вертолётную деталь. Сначала раскрутил трубу, состоявшую из двух частей, а внутри на текстолитовых перегородках, крепились более мелкие детали, вставлявшиеся в маленькие отверстия и ещё там…. Пол вечера пролетели мгновенно за быстрой разборкой, а потом вдумчивой сборкой. Собрав деталь заново, я заинтересовался длинной и красивой коробочкой, лежавшей на комоде. Это был подарок дяди Юры моему отцу – опасная бритва. И ведь действительно опасная – пока её доставал из коробочки, вертел перед глазами любуясь полированной поверхностью, изрезал все свои пальцы и потом неделю ходил в повязках.

А через три дня, в одиночку, крадом, прикончил две банки сгущёнки, которые прямо притягивали меня своей заманчивой сладостью. А ведь я добросовестно боролся с этим соблазном, но… видать силы воли у меня ещё было маловато и обе банки были мгновенно высосаны. И так быстро, что даже здорово удивился. На следующий день Вовка сам предложил выдуть их и пришлось перед ним разыграть целый спектакль, только бы он не узнал, что я один всё выдул. Слава богу, поверил. Хотя, был бы он повзрослей, моё наивное враньё и невинное хлопанье глазами, просто не прошло. А вскоре наше желание уйти в побег совсем забылось.

На День Рождение Владимира Ильича Ленина, 22 апреля, меня приняли в пионеры и я стал носить красный галстук.

В конце апреля появились первые проталины без снега, а чуть более пригрело, на этих местах появились мясистые съедобные растения с местным названием – Пистики. И я, вместе с остальной детворой с удовольствием поедал их в приличных количествах, с лихвой восполняя пропавшие за долгую зиму, так нужные организму витамины.

Так как узкоколейка проходила в основном на высокой насыпной насыпи, то она первая освободилась на всём своём протяжении от снега и теперь стала излюбленным местом наших игр. Играли в геологов… Находили крупные и гладкие булыжники и колотили их об рельсы и с интересом разглядывали сколы, хвастаясь у кого лучше и красивее. Один раз я расколол большой камень на две части и мы долго любовались красивым и разноцветным кварцем.

Надоедало бить камни, тогда на рельсы выкладывали выпрошенные у родителей медяки и теперь мерились у кого тоньше и длиннее раскатались монетки от прошедшего паровоза.

Или же на ходу пытались заскочить на пустые платформы. Тут меня чуть не раздавило под колёсами. Все заскакивали с середины платформы, а я решил между платформ. И неудачно, свалился и прямо на рельсы и успел увидеть, как на меня накатывало огромное отполированное колесо. Но другие пацаны успели меня выдернуть за ноги и я лишь ободрал об острую насыпь лицо и ладони, и теперь вместе с остальными испуганно убегал от разъярённого машиниста.

И таких опасных развлечений было много. В один из солнечных дней конца весны, за окнами школы сильно загрохотало. Это недалеко, на стрельбище проходило метание боевых гранат и сразу после уроков мы помчались туда, боясь, что занятие у солдат закончиться, раньше, чем мы туда прибежим. Но разрывы продолжали грохотать, а нас остановило оцепление и нам оставалось только слышать совсем близкие оглушительные взрывы. Потолкавшись немного около солдат, мы решили – раз тут нас не пропускают, то мы к месту метания гранат просочимся вдоль берега речки и воочию увидим, как взрываются гранаты.

И через пятнадцать минут увидели: сначала гранату, летевшую через наши головы… А потом гулкий разрыв в воде в пяти метрах от нас, белый столб воды, поднявшийся, как нам показалось до самых небес. И с этих небес эта вся вода упала на нас обратно. Но мы даже её не почувствовали, потому что от величайшего испуга, сами попрыгали в воду и теперь по пояс в воде, под громкую ругань офицеров, захотевшие поглушить рыбу, мчались быстрее самых ловких пловцов.

Домой заявились только под вечер, обсохнув в лесу у жаркого костра, ожидая ругань и порку от родителей. Но всё прошло гладко, так как было не до нас – мама, дед и брат увлечённо вылавливали самодельным сачком картошку из воды, затопившей наш подвал. Складывали в ведро и выносили на веранду, для последующей сушки.

9 мая 1965 года, в воскресенье случилась тёплая и тихая погода для Урала. Даже непривычно было видеть своих родителей в такой праздничный день серьёзных и задумчивых. Отец с утра выпил только рюмку водки и что было тоже необычным, решительно отказался от следующей. Прослушав по радио праздничный репортаж с парада на Красной площади, всё взрослое население, а за ними и детвора собрались на пустыре за крошечным поселковым детским садиком и зажгли огромный костёр. Стояли вокруг него, смотрели в огонь и вспоминали своих родных погибших на войне. Пели в полголоса песни тех лет и снова, молча, смотрели в огромное и трескучее пламя. Даже мы, дети, тоже притихли и не шалили как обычно. Отец стоял с дядей Петей, машинистом крошечного паровозика нашей узкоколейной железной дорогой, связывающей отдалённые посёлки с «Большой землёй», от которой до настоящей «Большой земли» были ещё сотни километров либо по воде, либо по разбитым таёжным дорогам.