Пока я спала

Глаза понемногу привыкают, открываются шире, перестают слезиться.

Я с интересом прохожусь взглядом по палате, в которой лежу. Наполовину выкрашенные в зеленый стены, коричневая плитка на полу, одеяло в цветочек на мне. Из сказки – в родные реалии. Да еще и с дырявой башкой. Круто.

Медленно перевожу взгляд на самый интересный объект в этой комнате. Колючий баритон. Даже с пеленой на глазах вижу, что мужчина и близко не похож на того, с кем я могла бы приятно провести время. Слишком тяжелый взгляд, слишком бородатый, слишком… обычный. Кто же ты?

– Ты еще что за хрен?! – выходит грубовато, но жизненно.

Угрюмый взгляд “не американца” становится еще более тяжелым, он открывает рот, желая, видимо, возмутиться моему эпитету “хрен”, но не успевает. В двери появляется медсестра с капельницей в руках.

– А вот и наша черепно-мозговая очнулась, – почему-то восторженно говорит она. – Рады, что муж приехал?

Она кидает взгляд на лохматого чувака, чувак смотрит на меня, а я в свое безрадостное настоящее.

Нет. Ну нет.

Верните повязку мне на лицо, все-таки я еще сплю.

***

– Это не мой муж, – тихо шепчу медсестре, когда она подходит менять мне капельницу.

Тихо, потому что итак мужика “хреном” назвала, неудобно продолжать тешиться над его эго. Кидаю взгляд на дверь, за которой он только что скрылся, бросив лаконичное “поговорю с доктором”. Пусть поговорит, да, разберется в этой дикой путанице с женой, детьми, Марсельезой, или что он там плел…

– Ну а чей же? – удивляется круглощекая женщина, даже не пытаясь шифроваться, как я.

– Не знаю, – устало откидываюсь на подушках и прикрываю глаза. – Ай! – руку обжигает очередной жгут.

– Потерпи девочка, – мягко продолжает медсестра свои болезненные манипуляции. – Вот так, – тычет в меня иглой. – Это я ему набрала. Ты сама попросила кому-нибудь позвонить, сил-то не было. Это ж как тебя так, молодую и красивую угораздило? Напал кто?

Приклеивает к руке пластырь, фиксируя иглу, смотрит на штатив с капельницей, проверяя, пошло ли лекарство.

– Не помню, – болезненно морщусь я. – Подождите, с моего телефона ему позвонили?

– А то как же. Сама его мне в руки дала. Я контакты родных поискала, нашла “муж” и позвонила.

Такая прекрасная женщина. И бредит.

– И что, прямо “муж” написано было? – скептически смотрю на нее.

– Так и было, – кивает тетенька. – Вон, как примчался. С доктором договорился, так-то тут в интенсивную терапию не пускают посетителей, – восхищается, собирая медицинские штучки от предыдущей капельницы.

Какого-то левого мужика ко мне в палату пускают. Вот счастье-то.

– А телефон мой где?

Наверняка там было написано что-то типа “муж на час” или “муж…ик Катьки”, а торопливая медсестра тыкнула не разобравшись.

– Так вот, – кивает на тумбочку. – Только он разрядился, – пожимает плечами. – А такой мудреной зарядки у нас нет, завтра новая смена выйдет, может у них будет.

– Спасибо, – благодарю, но не очень искренне. Устроила мне эта добрая женщина проблем на больную голову. Теперь разбирайся чей это лохматый лесник, и почему возле меня караулит.

Надо было звонить сестре, разве это не очевидно? Моя телефонная книга не так уж пестра на родственников!

– Ничего не жжет, не болит? – участливо интересуется.

– Нет, нормально, – чуть пододвигаю затекшую руку на кровати.

– Ты не шевелись, через двадцать минут приду, проверю. Если что – кричи.

Медсестра разворачивается и выходит из палаты, оставляя незабываемое послевкусие от российской медицины: если что, оказывается, надо кричать.

Я лежу на самой неудобной постели в мире с продавленным в районе поясницы матрасом и впервые критически анализирую сюр в котором оказалась. Я дома, вокруг зима, на мне пара приличных швов. Не был бы телефон разряжен, уже гуглила “необратимые повреждение мозга и их последствия”

Мне срочно нужен врач.

Словно по мановению волшебной палочки, в дверях появляется доктор. Высокий, красивый и темноволосый. Кажется, я только что нашла новый фетиш – белый халат и стетоскоп. Уф, если бы не швы и капельница… Я привычно цепляю соблазнительную улыбку и пытаюсь приподняться, выставив единственное богатство в районе декольте на свет. Но больничный халат создан совсем не для красочных романов в рамках белых стен. Черт.

Завороженно наблюдаю, как статный мужчина уверенно входит в палату, вытаскивает ручку из нагрудного кармана, снимает с шеи стетоскоп.

– Королёва Мария Сергеевна, – зачитывает он с бумажки и поднимает на меня глаза.

– Марина, – поправляю я, переведя дыхание.

Как это часто со мной бывает, я заворожена мужчиной. Это происходит как по щелчку – раз – и я уже вижу его в кадре. Конкретно этого – раздетым. Я купаюсь в мягком тембре, впитываю плавные движения его тела, подмечаю лучшие ракурсы для новой истории, которую я могу поведать миру с помощью одного единственного идеального кадра. Я настолько глубоко погружаюсь в это медитативное состояние, что мужчина напротив смущается моего прямого взгляда и откашливается, пытаясь переключить фокус внимания. Хотя темные, как земли Камбоджи, глаза выдают: ему льстит такое неприкрытое восхищение.

– Итак, Марина Сергеевна, рассказывайте, – присаживается на стул рядом, складывает папку с историей у себя на коленях. – Как самочувствие? – захватывает свободную от капельницы руку манжетой тонометра, вставляет под нее диафрагму стетоскопа.

– Как будто мне провели вскрытие черепа, а потом криво зашили, – усмехаюсь. – Что со мной?

– Сто на шестьдесят четыре, – переводит взгляд с табло прибора на меня.

– Это плохо?

– С учетом травмы – в пределах нормы, – берет ручку, делает пометку на листе поверх папки.

Я заглядываюсь на то, как под наклоном движется его рука во время письма, и в голове мгновенно вспыхивают картинки, что еще он мог бы делать вот этими волшебными руками. Где трогать и как. Азарт будоражит кровь. Даже мой диагноз сейчас не так интересен, как это завораживающее предвкушение.

– Так, а у меня… – оттягиваю ворот казенной ночнушки и пускаю немного воздуха к груди, обмахиваясь.

– Черепно-мозговая травма, сотрясение, – взгляд молодого доктора, наконец, останавливается на мне.

– Чудесно, – шепчу я.

– Нужна консультация невролога и нейрохирурга, чтобы исключить сопутствующие травме риски, – добавляет мягким тембром.

– Прекрасно.

– И психиатра, – приподнимает уголок тонких губ.

– Мне не помешает, да, – смеюсь в ответ.

Небольшой невинный флирт на основе моих травм ведь не выходит за рамки врачебной этики, да? А там я выпишусь…Давненько я не собирала такие экземпляры на просторах России-матушки.

– А скоро мне можно будет домой? – спрашиваю невинно.

– Когда получим результаты анализов, проведем полную диагностику.

– Знаете, я ведь фотограф, – вставляю фирменную фишку, пытаюсь еще немного приподняться, но мешает злополучный катетер. Не самая выигрышная поза. – Камера не сможет долго без меня. А я без нее. Если задержите меня здесь, придется брать в объектив вас.

– Я не фотогеничен, – усмехается доктор, снимая с моей руки манжету тонометра.

– У вас очень выразительные руки, так и просятся в кадр, – кладу ладонь поверх широкого мужского запястья. Легко прохожусь подушечками пальцев по теплой коже и тут же убираю.

Словно и не было. Крючок работает безотказно. Взгляд доктора прожигает во мне дыру, я уверенно отвечаю.

– Кхм, Жень, можно тебя? – раздается от двери.

Мы с очаровательным доктором вскидываем глаза на проем, я, к своему неудовольствию, обнаруживаю там чьего-то благородного мужа, которого я недавно одарила эпитетом “хрен”. Надо бы извиниться, поблагодарить, что рванул к несчастной едва знакомой женщине, и отпустить с миром. Чего он все еще здесь трется?

Почти пойманный в мои сети врач кивает, поднимается с места и направляется в сторону слишком рьяно взявшегося за меня незнакомца.

Потасканный жизнью мужик недобро сверлит меня взглядом, все больше напоминая лесоруба из американских триллеров. Словно сейчас вытащит из-за спины топор и…

Надеюсь, мой милый доктор будет жить?

Глава 4

Михаил

– Ну что, Жень? – складываю руки на груди, привычно пряча ладони.

– Не Женя, а Евгений Александрович, попрошу, – стучит ручкой по бейджу на груди. Приколист хренов.

– Да хорош. Что с ней? – киваю на дверь палаты, от которой мы отошли на несколько шагов.

– Как и говорил, черепно-мозговая, но сознание не спутанное, речь в норме, думаю обошлось, в порядке будет твоя благоверная, – щелкает ручкой и убирает ее в нагрудный карман.

Пропускаю мимо ушей это его “благоверная”, сосредотачиваясь на главном.

– Скоро выпишешь?

– Ты куда торопишься? Еще анализы не все пришли, обследование нужно сделать, нескольких врачей пройти.

– Мать долго с сыном сидеть не будет, ты же знаешь. А у меня крупный заказ сейчас, совсем без вариантов.

– Придется что-то придумать. Такие травмы несут сопутствующие риски, возможно проявление невидимой при первичном анализе симптоматики: внутричерепная гипертензия, гидроцефалия, ишемия, отек мозга…

– А нормальным языком ты сказать можешь, не для заучек с медицинского? – устало потираю лицо ладонью. Как это все не вовремя, боже.

– Нормальным языком: дай работать врачам, если не хочешь в итоге получить овощ.

– Она, вроде, ничего, – пожимаю плечами, снова бросая взгляд на дверь. Странная только. Но после такой травмы это нормально. Наверное.

– Ничего, – расплывается в своей классической улыбочке бывший одноклассник. Всю жизнь ему эта улыбка всё на блюдечке подносила. – Мне даже показалось, флиртовала со мной, – хмыкает.

Мне тоже так показалось. И это то, что я предпочел бы не видеть.

– Не обольщайся. Она занята, – кидаю на него прямой твердый взгляд, обозначая свою территорию. – Мне показалось, она не узнала меня, когда проснулась, – задаю интересующий меня вопрос.

Красноречивое “хрен” еще висит в воздухе.

– Ты б брился почаще, может, узнала бы, – Женька разворачивается в сторону своего кабинета и кивком приглашает двигаться за ним. – А вообще, легкая дезориентация после пробуждения – это норма. Сегодня придет невролог, протестирует ее по тесту комы Глазго, увидим, есть ли глубинные повреждения. К концу дня будет более подробная картина.

Открывает дверь кабинета, проходит к столу, заваленному папками.

– Ты мне напишешь? – опираюсь на косяк.

– Конечно. Повезло, что сюда привезли, иначе сидел бы ты за дверкой какой-нибудь приемной и скулил от неведения, – перекладывает бумажки на столе, отпуская остроты. – А ребенка в соцслужбу бы определили до установления родства. Это же надо навернуться на детской площадке, – снова хмыкает.

Самому интересно как это вышло.

– Да, спасибо за Марса, – говорю без уверток. – И ребятам своим дежурным передай благодарность, не уверен, что все бы так к ребенку отнеслись.

– Ты знаешь, какая нынче валюта благодарностей, – говорит старый друг, присаживаясь в кресло.

Я киваю, понимая все без лишних слов. Будут им благодарственные пакеты.

– Я зайду к ней перед уходом?

– Ненадолго. Скоро на МРТ повезут.

– Спасибо, – в это простое слово вкладываю искренние эмоции. Я на них скуп, Женька знает, но признательность всегда в чести.

По коридору проезжает тележка с тарелками, наполненными кашей, которую толкает дородная женщина в халате. Кидаю взгляд на часы, если уже время завтрака, значит, я опаздываю. Навстречу идет еще одна работница, раскрасневшаяся, с тарелкой в руке.

– Королеву подложили, – кривит лицо, обращаясь к коллеге. – Не будет она, видите ли, кашу на молоке.

– Ну пусть голодная сидит, – фыркает вторая, открывая двери соседней с Марусей палаты.

Знаю я эту королеву.

– Ты почему не ешь? – спрашиваю, входя в палату.

Маруся хмурится, смотря в одну точку на криво окрашенной стене напротив кровати. На мой голос оборачивается и одаривает меня скользящим взглядом.

– Я не употребляю коровье молоко, – кривит свой маленький носик. – Разобрались с врачом?

И все же да. Странная. Не пойму, что с ней не так, но нутро кричит, что где-то подвох.

– Придется полежать, – прохожу в палату. – С каких пор такая ненависть к молоку? – присаживаюсь на стул рядом. Надо обсудить, что будем делать с Марселем, он долго без нее не сможет, мама еле уложила его этой ночью. Но скидывать на нее эти проблемы с порога не хочется.

– Всю жизнь, – коротко отрезает.

Ну да. Семь пятниц на неделе. Сегодня пьет молоко – завтра нет, сегодня клянется в любви, а завтра…

Она опирается на кровать и приподнимается, откидываясь спиной на изголовье. В разрезе больничной рубашки мелькают острые ключицы, которые невольно притягивают взгляд. Я выпускаю задержавшийся в легких воздух.

Как давно это было.

– Что с волосами? – переключаюсь выше.

Не сразу понял, что в ее внешности так терзает глаз: привычные светлые локоны теперь отсвечивают сакурой. Думал, меня уже не удивить. Но она всегда умела.

– А что с ними? – дотрагивается кончиками пальцев до собранных на затылке волос.

– Они розовые.

– Да? Прикольно, – ее губ касается легкая улыбка.

И это тоже было давно. Я забыл, когда она улыбалась так мне.

– На работе не против?

– А почему они должны быть против? – отвечает вопросом на вопрос.

Значит, не хочет идти на контакт. Ладно. Я рассматриваю ее долгим взглядом. Нет, все же что-то не так. Вроде она, и всё её – прямой нос, яркие губы, плавная линия шеи и острые манящие ключицы, всё, что покорило меня при первой встрече – а чувство, словно вижу ее впервые.

Или это последствия наших необдуманных решений? Может, мы поспешили ставить нашу жизнь на паузу?

– Послушайте, – начинает она после непродолжительного молчания. Взгляд отводит к той самой невидимой точке на стене. – Спасибо за внимание, и за то, что приехали. Но не стоило, правда. Если вы знаете контакты кого-то из моих близких знакомых, свяжитесь с ними, пожалуйста. Этого будет более, чем достаточно.

Маруся возвращает взгляд мне и заглядывает своими светло-зелеными глазами прямо в душу. И только сейчас я понимаю, что на самом деле с ней не так. В ее взгляде нет узнавания. Он пустой и безразличный.

Там нет меня.

Глава 5

Марина

– Расскажите о последних события, которые вы помните до травмы, – милый доктор вернулся и снова весь мой. Жаль, не он один.

Угрюмый благодетель тоже тут. Сидит на стульчике, подпирает лоб ладонью. Угрюмо. Это же какое чувство ответственности надо иметь, чтобы не отходить от малознакомой, а может и вовсе незнакомой женщины? Я все склоняюсь к версии “мужа на час”, который решил поиграть в благородного рыцаря, когда ему позвонили. Или срубить бабла за функцию “посидеть у постели тяжело больной женщины”.

В любом случае, мне это не нравится. Я бы предпочла остаться со своим будущим арт-объектом наедине.

– Я была в Греции, – отвечаю уверенно несмотря на то, что врач светит мне в глаза каким-то фонариком, вызывая новый приступ головной боли. – Вы бывали на Санторини, доктор?

Прекрасный темноволосый мужчина переворачивает мою руку и ведет по чувствительной коже железным наконечником фонарика, я смеюсь от щекочущих ощущений.

– Нет, не доводилось, – отстраненно отвечает он. – И как там? – он бросает какой-то непонятный взгляд на мужика, издающего тяжкий вздох.

– Самые прекрасные сыр и вино, которые я пробовала, самые красивые закаты, что фотографировала. Вам стоит запланировать отпуск, доктор, я бы порекомендовала вам лучшие места и виды.

Губ касается легкая полуулыбка. Флиртовать с мужчиной в больничной палате, в халате в цветочек, на фоне левого мужика? Вызов принят!

– Что последнее помните? – игнорируя мое красноречивое предложение экскурсовода, врач переходит к моим ногам. Приподнимает одеяло, перехватывает ступню широкой ладонью. У меня в ответ перехватывает дыхание. Не только от вида его светлой кожи на моей загорелой, но и потому, что это одна их самых эрогенных зон в моем теле.

Металл снова скользит по коже, приливая кровь к низу живота. Да, продолжайте, доктор.

– Щекотно, – выдыхаю я. А сама заливаюсь жаром. Уф, с такими медицинскими процедурами я не прочь здесь задержаться. Что он там спрашивал?

– Хорошо, – вынимает из кармана ручку, щелкает стержнем, берет в руки неизменную папку, чтобы сделать пометки. – Так что последнее помните? – спрашивает, не поднимая головы.

– Эм, – напрягаю извилины. Наверное, про страстного грека упоминать не стоит? – Санторини, крепость святого Николаса, закат. Я упала. Точно. Честно говоря, понятия не имею, как оказалась на родине, – смеюсь, будто это такая мелочь.

Правда, ну мелочь же. Упала там в августе, очнулась тут зимой. Неожиданное понимание ситуации накатывает волной страха. Я успела уже попаниковать лежа в снегу с пробитой головой, но сейчас кажется, та паника была недостаточно объемной. Вот то, как перехватывает грудную клетку сейчас уже больше похоже на реакцию нормального человека.

Запоздалая ответка от нервной системы – это тоже последствия травмы?

– Когда она была в Греции? – мой прекрасный врач обращается к мужику, растирающему лоб с видом уставшего от жизни лесника. Ему-то откуда знать?

– Я не знаю, она много ездит, – тихо подтверждает мои слова.

Боже, мы же даже не были знакомы в тот период! Не уверена, что и сейчас знакомы достаточно близко. Допускаю, что он все-таки чей-то муж. Кто умудрился подцепить этого йети? Катька, моя единственная подружка с универа, с которой мы видимся ровно раз в год? Или моя странная соседка по лестничной клетке, что искренне считает нас подругами, когда стучит в полвторого ночи в дверь, спрашивая про презики? Больше я ни с кем на постоянной основе не пересекаюсь, а значит других общих знакомых у нас быть не может.

Я пытаюсь дышать глубже, не давая себе уходить далеко в размышления. Мне хорошо известно, как быстро я могу впасть в удушающее состояние полного отсутствия контроля над телом. Повышенная эмоциональность – не диагноз, но путь к постоянному дискомфорту в жизни. Поэтому я стараюсь ни на одной мысли не останавливаться долго и всегда идти куда-то вперед. Это помогает.

Но сейчас двигаться некуда.

Я в палате с дырой в башке, вокруг только мерзкие зелено-белые стены, а телефон – единственный источник информации – в отключке.

– Какой сейчас месяц? – спрашиваю, обращаясь к врачу.

– Февраль.

– Полгода, – едва выдыхаю я, прикрывая глаза.

Ладонью пытаюсь притормозить разогнавшееся сердцебиение. Вот это меня стукнуло.

– Но как? – голос хрипит. – Как это возможно, куда делись полгода? – распахиваю глаза и тут же натыкаюсь на два тяжелых взгляда.

– Ретроградная амнезия не такое уж редкое последствие черепно-мозговой травмы, – красивый безжалостный доктор присаживается на край больничной койки и смотрит мне прямо в глаза. Мягко и с жалостью. – Не стоит переживать. Как правило, при своевременной диагностике память удается вернуть за несколько дней интенсивной терапии.

– А если это не полгода? – хриплый мужской голос разносится в тишине палаты особенно устрашающе. – Не кратковременная потеря памяти?

В каком это смысле, йети?

– Сложно прогнозировать без подробных анализов, – хмурится темноволосый эскулап. – Какой сейчас год? – снова обращается ко мне.

– Две тысячи двадцатый, – выдыхаю, понимая, куда идет этот разговор.

Но этого же не может быть? Это же только в дешевых сериалах героиня теряет несколько лет своей жизни и приобретает новую личность. А где-то на фоне обязательно маячит злодей, что не преминет воспользоваться ситуацией. Ну что ж, Марина, ты хотела в Бразилию? Бразилия пришла сама. Со всем своим карнавалом и тупыми сценариями прямо тебе в голову.

– Сколько? – шепчу онемевшими губами.

Врач и мужик с кислой миной переглядываются. Я начинаю психовать. Машины уже летают? Мне сорок? Россию захватил Китай?

– Ну! – сажусь в кровати, не в силах больше лежать.

– Полтора года.

Ладно. Хорошо. Это не так страшно, как я себе представила. За полтора года мало, что могло поменяться. У некоторых людей – вообще ничего. У меня – волосы. Все нормально. Нормально.

– Ла-а-адно, – снова откидываюсь на подушку, смотря в успокаивающие омуты глаз красивого врача. Он касается моей руки, я улыбаюсь и решаю не истерить, падая в его глазах ниже плинтуса. – Это можно пережить.

Уверенно киваю, доктор кивает в ответ, мягко сжимая мою ладонь.

– Мы женаты, – нетерпеливо влезает в разговор бородатый. – У нас ребенок.

А вот это пережить уже сложнее.

***

– Хорошо, а где кольцо?! – победно вскидываю правую руку, демонстрируя полное отсутствие украшений.

Этот поединок в формате “вопрос-ответ” разгорается все сильнее. Потому что я ему не верю! Не верю! Засыпаю миллионами каверзных вопросов, но он на все находит ответ: и как звали бабушку, и какой институт я окончила, и сколько раз я умудрилась подхватить менингит. Словно выучил краткую инструкцию по моей жизни.

– Мы отказались от этой формальности, – устало говорит йети.

Черт, очень на меня похоже.

Я тяжело опускаю кисть руки на одеяло, полная отчаяния.

Мой свежеиспеченный муж в очередной раз громко выдыхает воздух и протирает лицо большой ладонью. Все его тело кричит о том, как ему некомфортно: и эта подрагивающая нога, закинутая на колено, и тяжелый немигающий взгляд исподлобья, и беспокойные пальцы, то и дело, теребящие бороду. Неаккуратную патлатую бороду.

Как будто мне легко!

Да я здесь самая настоящая жертва! Сначала коварного льда и металлического турника на детской площадке (но это все со слов бригады скорой помощи, что меня из-под него вытаскивала), а теперь наглого надувательства!

Какая я к черту мать? А жена? Глупость несусветная.

– А печать в паспорте – тоже формальность? – ехидно прищуриваюсь. Требую паспорт и немедленно!

– С прошлого года печати в паспортах ставятся по желанию, – он распутывает ноги и опирается на них локтями, исследуя потертый больничный пол пристальным взглядом.

– А у нас, очевидно, его не было? – расплываюсь в кровожадной улыбочке. – Я потеряла воспоминания, а не половину мозга! Мы в стране вековой бюрократии, здесь штамп штампом погоняет, – всплескиваю руками, радостная, что его подловила.

Йети, он же сибирский лесоруб, судя по мохнатой парке, которую он с себя не снимает, молча лезет в карман и достает оттуда телефон. Что-то быстро печатает, поднимается со стула и делает шаг ко мне, разворачивая смартфон экраном.

Читаю крупный заголовок: “Отмена штампов о браке, детях, ранее выданных паспортах…” Две тысячи двадцать первый год. Да чтоб его!

– А свидетельство о браке? – не устаю гнуть свою линию.

– Поищу, – коротко кивает, возвращаясь на свое место.

– И что, как это было? – наконец, сдаюсь.

Откидываюсь на подушку и в очередной раз прохожусь взглядом по незнакомому мужчине. Лесоруб, как он есть. Дать топор в руки и можно смело разжигать огонь. Грубые ботинки на толстой подошве, джинсы с каким-то пятном на колене, жуткого вида серый свитер, виднеющийся из распахнутой куртки. И конечно, заросли на лице. Абсолютное попадание в мой стоп-лист.

– Что именно?

– Свадьба.

– Просто роспись. Поужинали в ресторане.

И это тоже очень на меня похоже.

– А медовый месяц? – переворачиваюсь на бок, подкладывая руку под голову.

В моей голове рождается очень яркая картинка: огни Амстердама, ночные клубы, улица Красных фонарей. Разве что-то может быть романтичнее для молодоженов? Никогда не думала о свадьбе, но, если б захотела связать с кем-то жизнь – начали брак именно с этого приключения.

– Ты была не в состоянии на тот момент, мы отложили полет, – сверлит взглядом штукатурку над моей головой.

– Не в состоянии? – удивляюсь. Меня даже подозрение на аппендицит не остановил от переправы по Ла-маншу.

– Беременность, – очередное краткое пояснение.

Я издаю громкий стон. Успела забыть об этом факторе “Р”. Но в моей картине мира для ребенка просто нет места, я не могу представить себе, как он выглядит, что говорит, как я держу его на руках. Я вообще ничего о младенцах не знаю. Кроме того, что никогда о них не грезила.

– Марселю девять месяцев, – думает, я высчитываю, сколько ему может быть.

– Марсель? – удивляюсь. Я уже слышала из его уст это имя, но никак не связала с ребенком. – Кто так подставил пацана?

На секунду лицо йети преображается, становится мягче и интереснее. Я не сразу понимаю, что так на него повлияла легкая улыбка, коснувшаяся одного уголка губ, запрятанных под кустарником.

– Ты.

– Серьезно? – перебираю в голове всех мужчин, в честь кого могла бы так извратиться, но ни одного примера так и не нахожу. – Похоже, гормоны сыграли со мной злую шутку, – хмыкаю, упираясь носом в матрас. – Почему не образумил? – обращаюсь к мужу.