Одноклассники бывшими не бывают

Поэтому спину прямо! Грудь, губы, томный взгляд! И не оглядываться как селянка на ярмарке, а задумчиво встать посреди холла с видом обнаженной Мэрилин Монро, доставшей сигарету неизвестно откуда. Сейчас мир выйдет из ступора, и со всех сторон поднесут зажигалки.

Сработало.

– Вы какого года выпуска? – тут же прилетел мне вопрос, оглянуться не успела.

А вот теперь успела. Красивый мальчик в белой рубашке и очках, одиннадцатиклассник, видимо. Вопрос задал, правда, не мне, а моей груди. Но это ничего, в таком возрасте стои́т даже на линолеум, ожидать, что он оценит мой изысканный стиль, было бы преждевременно.

В руках у него был планшет, в который он тыкал, не глядя, пока я медленно мерила его взглядом. Наклонилась к его уху и с придыханием спросила:

– Года выпуска? Как «Жигули»?

– В смысле… – он мгновенно растерялся и покраснел. – В каком году…

Он совсем смутился и опустил глаза. А там у меня – ноги!

Вот эти, которые стройные и от ушей. Моя гордость, одноклассниками еще не виденная, даже круче груди.

Совсем засмущала парня. Молодец, монстра первого уровня победила, перехожу на следующий.

На котором уже без попыток флирта быстренько назвала свой год выпуска, и мальчик охнул.

Я удивленно подняла бровь. Одну. И руки на груди скрестила. Взгляд его тут же метнулся от ног обратно, до моих глаз так и не добравшись.

– Я думал, вы лет пять назад выпустились… – забормотало несчастное создание, отмечая меня в списках.

Что еще нужно девушке для счастья? Юное создание лихо скостило мне десяток годиков! Такого комплимента хватит надолго.

Сколько времени прошло, а лифты в школе так и не сделали. Престарелой женщине тридцати с лишним лет и на каблуках пришлось карабкаться по выщербленным бетонным ступенькам аж на третий этаж, помахивая бейджиком с именем и буклетом о школе.

Наш тридцать третий кабинет находился в углу рекреации, и по пути я с любопытством рассматривала изменившуюся школу. На дверях других кабинетов были наклеены бумажки с надписями: «Выпуск 2003 года», «Выпуск 2011 года», «Выпуски 1975–85 годов». У последних, видать, совсем мало бойцов осталось.

Некоторые двери были распахнуты, и я заглядывала туда, где веселые люди разных возрастов пили и пели, сидя за столами, расслабив галстуки и скинув туфли, нагло курили прямо в распахнутое окно и рассматривали наваленные ворохом фотографии.

Другие были закрыты – и оттуда доносилась музыка самых разных поколений. Можно было без табличек угадать десятилетие выпуска.

Мимо двери, где звенела гитара, я проскочила побыстрее. Голос нашего физика, любителя походов и авторской песни, я узнаю даже в старческом маразме.

А мимо следующей прошла на цыпочках – рефлекторно. За полтора десятка лет ремонт наверняка делали не раз, но дверь учительской осталась такой же жуткой, обитой черной кожей и с острыми металлическими заклепками.

В родной тридцать третий кабинет я заходила уверенной в себе звездой – но, едва переступив через порог, мгновенно провалилась в прошлое.

Вроде там было все новое: интерактивная доска, пластиковые окна, кулер, портрет президента над учительским столом, – а запах и атмосфера остались все те же. Будто и не было тех пятнадцати лет. Будто бы мне приснился и выпускной в роскошном платье, и студенческие пьянки, и свадьба в районном загсе, и работа, на которой меня, как взрослую, называли Маргаритой Борисовной…

Как бы я ни ненавидела школу, а десять лет моей жизни она была мне вторым домом. И сейчас я почувствовала именно это – что я вернулась домой. Пусть меня тут не особенно любили и ценили, все равно – дом.

И сегодня в нем праздник.

На сдвинутых столах стоят бутылки «Советского шампанского», дешевые соки в картонных упаковках, горками навалены бутерброды с колбасой, в пластиковые стаканчики разлита водка.

Не выходя из образа, я с кривой улыбкой осмотрела угощение и наконец перевела взгляд на собравшихся.

Как говорится, попала в ад, а тут все свои!

* * *

Хотя на секунду мне показалось, что я не туда попала.

Кто эти тетки и мужики с раскрасневшимися лицами? Разве на двери был написан не наш год выпуска?

– Кондратьева! Ты ли это? – раздался возглас, и я прозрела.

Моргнула – и вдруг увидела перед собой тех, с кем мы расстались на рассвете в выпускной. Большинство я с тех пор и не видела. Но сразу узнала, хотя они все чудовищно изменились. Надеюсь, и я тоже. Но в другую сторону.

Дом домом, но как бы мне ни хотелось размякнуть и кинуться всем на шею, нельзя забывать, что у меня есть план! Глобальный план!

А тут передо мной настоящий второй шанс произвести первое впечатление. Которое у меня не удалось при первой встрече, когда я – маленькая, лопоухая, испуганная, с букетом гладиолусов больше себя самой – пришла на школьный двор и моментально потерялась. Попыталась прибиться к третьему классу, откуда меня шугнули, потом ко второму – там начали смеяться над «мелочью», и когда меня наконец отловила моя будущая первая учительница, я уже почти ревела.

Когда нас завели в класс и все стали занимать места, я выбрала себе сначала первую парту посередине, бабушка говорила, там сидят отличники. Но кто-то сказал: «Это мое место!» – и я послушно ушла, потому что подумала, что опять ошиблась. И ушла с первой парты у окна – по той же причине. А вот на третью никто не претендовал, так что я забилась там в угол и испуганно отгородилась букетом. Который, конечно, надо было отдать учительнице!

Так с тех пор и пошло, что Кондратьева – бестолковая мямля.

А уж когда в третьем классе мне выписали очки, тут-то и появился законный повод для дразнилок, а то на весь класс не было никого толстого или маленького. Здоровому детскому коллективу всегда нужен аутсайдер.

Если сейчас я дам слабину, меня тут же запихают обратно в мою экологическую нишу мямли и неудачницы. Нет уж.

Под сканирующими взглядами полутора десятков человек я прошла к своему месту у окна. Оно тянуло меня как магнитом. Теперь-то мне казалось, что это идеальная позиция: можно смотреть на школьный двор, можно повернуться спиной и видеть весь класс, и при желании штора скрывает от орлиного взора учительницы.

На мгновение заколебалась перед тем, как сесть. Школьные стулья всегда цепляют колготки, это закон. Со времен моей учебы финансирование стало лучше, но закон есть закон – неровные края стула щерили зубы, готовые наставить мне зацепок.

Звезда я или кто?

Развернулась, бросила сумку и буклет на хищный стул, а сама уселась прямо на парту, закинув ногу на ногу. Платье тут же поползло вверх, еще больше открывая бедра, но я ослепительно улыбнулась и сама обвела всех оценивающим взглядом:

– Привет!

Их пристальное внимание ощущалось как щекотка. Хотелось елозить и почесываться. Внутри нарастала паника, и кто-то маленький и испуганный бегал кругами в моей голове и верещал: «АААААА!»

Но снаружи я держала улыбку на идеально накрашенных глянцевых губах.

К счастью, большинство никак не могло оторваться от разглядывания моих ног. Зато теперь я могла сканировать их критическим взглядом и изображать строгую комиссию по оценке успешности жизни.

Это у кого тут животик через ремень переваливается и проплешинка на макушке отражает свет ламп?

Женя Протасов, наш плейбой! Был таким кудрявым светленьким мальчиком с голубыми глазами как с картинки из детской книжки. В третьем классе все девчонки были в него влюблены! Я тоже, разумеется. До Ильи я добралась чуть позже.

Память потихоньку распаковывает архивы, и плоские черно-белые фото обретают цвет и объем, над ними шуршит неумолчный шепот историй, случившихся за десять лет, а за ними встают в очередь на воспоминания тени тех, кого пока здесь нет.

Вот этот сутулый усталый мужчина с кудлатой черной бородой, спускающейся на грудь, был когда-то худым высоким растрепанным парнем с горящими глазами безумного ученого. Обожал теоретическую физику! Называл нас всех тупыми и недалекими, делая исключение только для тех, кто любил математику. Потому что физика, повторял он, это единственный язык, на котором с нами говорит мир. Если не учить физику, то рано или поздно скатишься во тьму Средневековья и будешь думать, что гроза гремит из-за того, что пророк Илья ездит по небу на колеснице.

Коля. Коля Денисов, я вспомнила!

– Коль, а чего ты такой бородатый как моджахед? – я решила первой перейти в атаку. Раньше, чем кто-нибудь спросит, как у меня с мужем и детьми. – Или ты модный хипстер из барбершопа?

– Я священник, – пробурчал он.

– Да ладно?! – я так изумилась, что моя идеальная маска треснула.

– Рит, будешь шампанское? – тут же засуетилась Дашка Новикова, цапнув со стола бутылку. Она всегда была главной примирительницей, остро чувствовала, когда кто-то на грани ссоры, и разряжала обстановку. В этом она не изменилась. – Мы тут уже все познакомились и рассказали о себе, ты немножко опоздала…

Я сверкнула глазами, и она тут же исправилась:

– Но можем быстренько повторить, а потом про тебя послушать!

Мой внутренний компас, указывающий на цель, повернулся, стрелка задрожала – и мы с ним согласились, что отчет бывших одноклассников перед звездой будет выглядеть достойно.

Только все испортил Соболев.

* * *

– Никакого шампанского! – раздалось от входа громко и пафосно. – Мы принесли вам благую весть!

Все обернулись – на входе стоял Соболев с ворохом набитых пакетов, и за ним пытался протиснуться еще Вася Морозов, с таким же набором.

– Весть о том, что мы будем пить нормальное итальянское «ламбруско», а не эту дрянь, – пропыхтел он. – Ну и жратву заодно принесли.

Он все же вломился в кабинет мимо застывшего в дверях Ильи и принялся доставать из своих сумок разнокалиберные бутылки, шуршащие упаковки с мясом и сыром, какие-то фрукты в разноцветных сеточках, коробки с шоколадом.

Я отметила это краем глаза, потому что не отрываясь смотрела на Соболева.

А он смотрел на меня.

Хотя нет, сначала он смотрел на мои ноги. Очень внимательно рассматривал, начиная с кончиков туфель – увы, не Маноло Бланик, не Джимми Чу и совсем не «Лабутены». Вот что мне стоило в тучные годы их купить?

Он скользнул взглядом выше, обвил им лодыжки, погладил колени и так надолго задержался на бедрах, что захотелось натянуть подол платья пониже. Дальше случилась опасная зона с моей грудью, но он ее, в отличие от того одиннадцатиклассника, мужественно преодолел. Все-таки взрослый и опытный мужчина.

И наконец добрался до глаз.

Я встретила его взгляд с прохладной полуулыбкой, хотя внутри то самое испуганное существо пялилось на него, умирая от своей смелости: я впервые в жизни так прямо смотрела ему в лицо!

Все рванули распаковывать пакеты с таким энтузиазмом, словно получили подарки от Деда Мороза. Или очень большие и взрослые «Киндер-сюрпризы». Сюрприз, игрушка, шоколад – как в рекламе нашего детства. Всегда интересно, что будет в пластиковой коробочке внутри шоколадного яйца. Нынешние дети, которым достались «киндеры», поделенные по содержимому для мальчиков и девочек, для любителей динозавров или собирающих коллекции игрушек из мультиков, такого наслаждения от настоящего сюрприза не получат уже никогда!

На меня больше никто не обращал внимания. Доставали бутылки, разливали, раскладывали по тарелкам треугольные сэндвичи, умело резали на квадратики сочащиеся соком желтые тайские манго, вылавливали из банок огурцы, ломали плитки шоколада.

Илья в этом участия не принимал. Он подошел, встал рядом, оперевшись на парту, и, глядя на бывших одноклассников, вполголоса, словно по большому секрету, сообщил мне:

– Ты потрясающе выглядишь. Я тебя даже не узнал сначала. Не поздоровался – не был уверен, что правда ты. Даже мелькнула мысль, что у тебя такая взрослая дочь. А я наброшусь с объятиями: «Привет, Ритка!» Не так поймет.

В лицо будто кипятком плеснули, я даже задохнулась от жара и захотелось прислонить мгновенно заледеневшие ладони к пылающим щекам. Во рту пересохло, и я сразу не нашлась, что ответить, и только загадочно улыбнулась, стрельнув в него глазами из-под прикрытых ресниц.

– Давай я расскажу про всех, пока они заняты.

Он сложил руки на груди, и я быстрым взглядом пробежалась по его потертым голубым джинсам и белой рубашке с закатанными до локтя рукавами. Все-таки потрясающе выглядит. С годами стал не просто лучше, а неприлично лучше.

– Женька Протасов, – кивнул он на нашего плешивого плейбоя. – Владелец автомойки. Очень этим гордится, не вздумай усомниться, что это высшее достижение для человека. Морозову уже объяснил, что тот, изменник родины, сбежавший в Израиль, должен в ножки кланяться поднимающим экономику России.

И он хитро посмотрел на меня искрящимися от смеха глазами.

Это было так странно. Как будто мы с ним были и остаемся хорошими друзьями и у нас есть общие шуточки. Он меня точно ни с кем не перепутал?

– Таня Рикита, – Илья указал на стройную, даже тощую, очень загорелую белокурую девицу с явно силиконовым бюстом. – Вышла замуж за доктора и живет с ним в Германии.

– Это Рикита? – удивилась я.

Ее совсем не узнать. Была такой скромной пухлой девочкой с косой ниже попы и бездонными славянскими глазами, воплощением истинно русской красоты. Как и когда она превратилась в сушеную фитоняшную звезду пластической хирургии? Нос ей, похоже, тоже подправили. И вообще перешили лицо так, что я с трудом уловила только знакомую бездну в глазах.

– Да, я тоже был сначала шокирован, – покачал он головой, снова говоря вполголоса и придвигаясь все ближе. – Но ей все нравится. Наоборот, говорила, что жалеет нас, неудачников. А это…

– Сплетничаете? – К нам подошла Оленька Синаева – вот уж кто совсем не изменился! Как была рыжей и веснушчатой, легко краснеющей, так и осталась, только раздалась в бедрах, погрузнела, и под глазами залегли круги.

– Конечно, – подмигнул ей Илья, а она бросила на него типично женский оценивающий взгляд. Оценила весьма высоко. – Это наша почетная мать-героиня. У нее пятеро прекрасных детишек, фотографии которых она тебе с удовольствием покажет. И расскажет обо всех их успехах. Особенно младшая у нее хорошо поет.

– Нет, младшая танцует, – поправила Оленька и полезла в телефон. – Сейчас покажу ее выступление. А поет у меня средняя.

– Вторая с конца, – серьезно кивнул Илья.

– Другая средняя лошадница, недавно выиграла соревнования по выездке, сейчас тоже фото покажу… Ой, а тут у меня старшенький в форме пограничника, хотите посмотреть?

– Не понимаю, зачем столько детей, – проворчал вроде бы вполголоса Протасов, но так, что его, сидящего за столом с бутербродом в руке, услышали даже здесь у окна. – Вечерами заняться нечем было? Сериал можно посмотреть.

– Вот из-за таких, как вы, у нас и проседает демография! – моментально взвилась Оленька, а я подумала: «Началось». – Вот у тебя есть дети? Есть?

– Двое! Оглоедов! Спиногрызов! Вандалов! Я свой долг выполнил! Вместо армии на памперсах оттрубил, теперь никому ничего не должен! – Он с каким-то наслаждением тщательно скрутил кукиши на обеих руках и продемонстрировал разом покрасневшей Оленьке.

– У Насти Шмидт одна дочка, зато она работает начальником в главной налоговой, – быстро попытался переключить тему Илья. – Представляете, какие среди нас люди?

– А я работаю мамой! – прошипела Оленька. – Лучше бы тоже помогали демографию улучшать! Кому нужна ваша карьера без детей?

Илья ловко поймал кинутую Морозовым пачку «рафаэлок», достал одну конфету и протянул ей.

– Мы будем стараться, – смеясь одними глазами, сказал он. – У нас еще вся жизнь впереди.

– А ты, Рит? Детишки есть? А то часики, сама знаешь! – Оленька зашуршала фантиком, но замерла, ожидая моего ответа.

Ух, как вспотели ладони… Пришла моя пора.

– Вась, разлей пока, – Илья кивнул на стол, где только у Протасова был налит виски. – Мы какие-то неприлично трезвые для встречи выпускников. Ты что будешь? – спросил он у меня и мягко толкнул плечом в плечо. Мол, держись.

* * *

Я дождалась, пока мне в руки попадет стаканчик с игристым розовым, малодушно надеясь, что, пока его донесут, меня что-нибудь спасет. Хотелось чего-нибудь покрепче, конечно. Но я знала, на что шла. Вообще в последние пять лет, я заметила, стало неприлично задавать вопросы: «А почему у вас ребеночка нет?», «А когда за вторым?», «Не хотите еще и девочку?», «На фига вы столько нарожали?».

Правда, только среди нормальных людей, а бывшие одноклассники – что-то вроде родственников, считают себя вправе интересоваться любыми интимными подробностями.

Хотя встречаться с теми, кто видел меня беременной, было намного хуже.

– А я… – небрежно откинулась, облокотившись о подоконник, – считаю, что Земля и так перенаселена. Восемь миллиардов, куда еще детей рожать?

– В смысле? – Оленька так округлила рот, что белоснежный шарик «рафаэлки» вошел бы туда как шар в лузу.

– Семь с половиной миллиардов, – зачем-то уточнил Морозов. Это, конечно, принципиально.

– Я решила жить для себя, – пояснила я. Пожалуй, про перенаселение – это слишком сложно. Упростим. Я отпила шампанское, собираясь с мыслями и вспоминая все то, в чем меня обвиняли, когда я говорила, что не готова снова рисковать. – Не портить фигуру беременностью, высыпаться по ночам, тратить деньги на курорты, а не на школьную форму.

– По Турциям катаешься? – нахмурил лоб и быстро, угрожающе надвинулся на меня высокий и лысый как колено мужик, которого я даже испугалась в первый момент.

Но через три суматошных удара сердца узнала Славу Першина, нашего школьного поэта. Очень талантливый. Был. Сейчас он выглядел как скинхед: лысый череп вместо есенинских кудрей, куртка-бомбер вместо бархатного пиджака и «говнодавы» с железными носами вместо лаковых туфель. Еще один претендент на приз в конкурсе на самые кардинальные перемены.

– Нравятся их мусульманские… – он шагнул вперед, сжимая кулаки.

– Эй, эй! – Илья перехватил его запястье и встретил порыв напряженным взглядом. – Мы же тут все хорошие друзья, правда?

Как он сам умудрился так сильно измениться? Из неловкого и забитого подростка превратиться в человека, который ловко рулит беседой в компании и сглаживает самые острые моменты.

– Олька, конечно, клуша, но права. Если не мы, то кто перерожает этих! – Протасов снова подал голос из-за стола и снова посреди откушенного бутерброда.

– Вам надо, вы и рожайте! – я демонстративно пожала плечами, стараясь унять испуганно бьющееся после атаки Першина сердце. – И нет, не по Турциям. Я предпочитаю активный отдых. Вулканы в Исландии, хайкинг в Новой Зеландии, изучение японской культуры…

Не думала, что это будет так тяжело. Казалось, что все давно отболело, заросло. Но, похоже, знакомые и друзья меня просто жалели. А тут бьют в самую мякоть, думая, что у меня там щит эгоистки. А у меня там едва наросшая тонкая кожица и неумело выстроенная поверх иллюзия благополучия.

– И ты светлые детские глазки и молочный запах волосиков променяла на эти свои вулканы? Тьфу! – Оленька даже такую милоту умудрилась сказать с презрением. – И не познала главное женское счастье – как под сердцем зажигается теплое солнышко!

Познала. И не только как зажигается. Еще – как гаснет. И как никто вокруг не верит, что беда уже случилась. Говорят, что все беременные мнительные. И только через несколько дней…

– Как растет паразит, питающийся моими соками, хочешь сказать? – я фыркнула. – И это еще здоровый! А если родится больной? Всю жизнь мучиться?

Ой, пережимаю. На меня уже все смотрят с ненавистью, а Илья с изумлением. Но стоит мне вообразить, что я рассказала бы им правду…

– Ой, Умная Эльза! – отмахнулась Оленька. – Надо просто быть хорошей мамой, ждать и любить ребеночка! Все болезни деточек оттого, что матери плохое думали!

– Бог наказывает за грехи родителей! – пробасил Денисов, дернув бородой.

Вот-вот-вот. Лучше бы не стало. Наоборот – хуже. У меня не было бы даже этой защитной бравады, этой наглой улыбки, с которой я сейчас смотрю на них, щуря глаза, чтобы их не так резало от сдерживаемых слез.

– А муж-то у тебя есть? – спросила вдруг Таня Рикита, словно спохватившись, что на меня вывалили еще не весь программный ад. – А то, может, просто не берет никто, вот и выеживаешься?

Илья, который после моих слов о паразите задумчиво вперился в окно, заинтересованно повернулся.

– Нет.

Я коварно улыбнулась, глядя на то, как Рикита с Синаевой переглядываются, вписывая мое имя в толстый фолиант: «Неудачницы нашей школы».

– А что так? – нежно пропела Рикита. – Твои смелые взгляды отталкивают нормальных мужиков?

– Развелась, – я протянула между делом опустевший стаканчик, чтобы Морозов налил еще. – Понимаете, после тридцати лет у женщин начинается такой период… подъема. А у мужчин, наоборот, спада. Один мужчина с таким темпераментом не справляется…

Илья рядом, кажется, чем-то подавился и закашлялся.

Я спрятала невольную улыбку за глотком вина.

– А живешь на что? Платья такие покупаешь? – Рикита смерила меня ревнивым взглядом. Не понимаю, чего она ко мне прицепилась-то? – Мужики твои многочисленные бабло дают? Ты просто называешь красивыми словами старое доброе…

Илья остановил ее одним взглядом.

– Нет. – Вот и еще одна заготовка пошла в работу. – Я художник-ювелир, делаю украшения. Зарабатываю достаточно, чтобы позволить себе хотя бы одно красивое платье в пятнадцать лет.

Я оглянулась на Соболева – только он мог оценить тонкую иронию моей фразы. Но он смотрел на меня все так же задумчиво.

– Ты окончательно разочаровалась в любви? – спросил он негромко. – Не веришь, что можешь встретить человека, который станет для тебя единственным?

А ему это зачем знать?

* * *

Так странно: когда ты совсем юная наивная девчонка и веришь в любовь, каждый встречный рассказывает тебе, что любви нет, есть хороший секс и общие интересы. Мужики в своих компаниях смеются над наивными дурочками, которые ждут принца. Те, что поумнее, пользуются их верой, получая себе с помощью букета цветов, парочки подарков и обещания жениться на все готовых любовниц.

Но стоит набить шишки, пару раз собрать осколки разбитого сердца и обзавестись хорошеньким колючим цинизмом – и тут же вокруг образовываются томно вздыхающие принцы, которые где-то между тридцатью и сорока очень хорошо оценили, какую пользу приносит женщина в доме. Но поздно.

– Романтическую любовь придумали средневековые трубадуры, чтобы за песенки лучше платили, – ответила я гораздо громче, чем Илья задал свой вопрос. – Взрослые люди руководствуются более прагматичными соображениями.

– И замуж не пойдешь, если позовет богатый-красивый? – ахнула Оленька. – Врешь ты все!

– Зачем мне замуж? Я там уже была. Женщине брак невыгоден, – продолжала я нести просвещение в массы.

Тут у меня хотя бы не болело.

Ушедшего мужа я отлично понимала и не винила. Особенно когда узнала, что там, на стороне, у него несколько месяцев как родилась дочь. Портить жизнь какому-нибудь богатому-красивому я точно не собиралась. Он ведь захочет общего ребенка, даже если у него уже баскетбольная команда наследников.

– Правильно раньше жен били… У баб никакого ума нет, – Денисов сказал это так мечтательно, что за его супругу стало тревожно.

– А я с Риткой согласен! – вдруг врезался в нашу беседу сидевший до сих пор тихо в углу Сашка Коваль. – Брак – это тюрьма, которую ты еще и не имеешь права проклинать!

Я его поначалу не узнала – только косилась на странного человека в темных очках в помещении. Но сейчас он их снял – и я сразу узнала эти высокие скулы. Про Коваля у нас все знали, что он снимается в российских сериалах для домохозяек. Из тех, что крутят днем на центральных каналах. Потому и надел очки, запоздало догадалась я. Не хотел, чтобы поклонницы признали.

– Ты же вроде женат? – аккуратно спросил Илья и кивнул на невзрачную девушку рядом с Ковалем. Та сидела вплотную к нему, сжав побелевшие губы, и старательно смотрела в сторону.

– Потому и говорю из личного опыта, – нагло ухмыльнулся Коваль. Девчонка рядом с ним вдруг молча встала и очень быстро, зажимая руками рот, вышла из класса. Он проводил жену взглядом: – Ну и пусть бежит, дура. Нефиг ревновать было: «Я тебя одного не отпущу!»

Семейные трудности Коваля с успехом перетянули на себя внимание одноклассников, и я воспользовалась передышкой, чтобы одним махом допить вино. Мои пальцы, держащие стаканчик, чуть дрожали, но острые пузырьки вспенили кровь и стало полегче.

Тем более что все отвлеклись на то, чтобы налить себе еще, подхватить пару фруктов или зажевать виски ломтиком мяса, и я перестала чувствовать себя будто на сцене в перекрестье прожекторов.

– Кого-нибудь еще ждем? – спросил Морозов.

– Наташку вроде, – неуверенно ответил Илья. – Она в «Фейсбуке» написала десяток восторженных комментариев, но я так и не уловил из них, приедет или нет.