Автонизм

В холл энергично и пружинисто вошла девушка с планшетом. Она повела крупными плечами, осмотрела зал. На ней был оранжевый, похожий на лётный, комбинезон, талию крепко стягивал пояс, превращая пышную фигуру в песочные часы. Она напоминала Нетту Барзилай: два объёмных пучка на живо вертящейся голове, кислотные пряди в чёрных волосах.

Девушка глянула на планшет и позвала:

– Никитин?

Ефим толкнул Максима в сторону девушки, та улыбнулась, повела за собой.

– Ты такая жёлтама тюльпанэ! – пропел Ефим ей вслед.

– Обосранец, – процедила Гульбез за углом.

Максим переспросил:

– Что?

– Говносёрка твой водитель. Терпеть ненавижу.

Она вдруг заливисто засмеялась, прижав к шее круглый мягкий подбородок.

В бокс вошла с улыбкой.

– Цветографическая схема, да? Освобождай правую руку. – Гульбез указала на вешалку. Максим снял олимпийку, взялся за рукав футболки и растерянно замер.

Гульбез порхала по кабинету, выуживая из ящиков какие-то склянки, привинчивая к аппарату в руках, похожему на пистолет, гаечки и провода.

– Не переживай, мне нужно только плечо, – успокоила она. Он подвернул рукав футболки и прошёл в кресло, глядя вниз и немного в бок, уточнил:

– Винилография или наклейка?

– Стикер из внематерии. – Гульбез подсела рядом, прижалась круглым коленом к его бедру. – Татушка, дорогой.

– В смысле татушка? – Максим отдёрнул руку: – Её можно будет свести?

– А чё так?

– Я уйду скоро, мне это зачем?

Гульбез улыбалась, округлив пышные щёчки. Её чёрные глаза, казалось, не имели зрачков.

– Из-за Ефима?

Максим замялся:

– Нет. Нот онли.

Он вернул культю на подлокотник. Гульбез мягко обхватила её свободной рукой, погладила большим пальцем:

– Если придёшь ко мне, я её сведу тебе, обещаю.

Максим промолчал, и Гульбез расценила это как смирение с участью. Аппарат загудел и поддёрнул проводок.

– Какие мышцы тут, – заметила Гульбез игриво. – Как ты её качаешь?

Он посмотрел с изумлением:

– Лентой… Эспандером…

Пухлой тёплой ладонью девушка прощупала бицепс Максима. Он потянул руку на себя, но она её удержала. Живо нанесла синий квадрат стикера, приподняла расслабленную руку Максима, потрогала точечно собранную кожу на месте завершения плечевой кости, сказала нежно:

– У тебя тут такой пупочек…

Скулы Максима заалели, он даже забыл убрать руку. Гульбез смотрела по-доброму, чуть наклонив голову. Её взгляд перешёл с глаз на его губы, на волосы, потом снова на глаза.

– Пойдём на платформу, проверим? – позвала она.

Краска на стенах бокса облупилась и местами шла трещинами, но платформа блестела, как фольга от шоколадки, разглаженная ногтем. Вокруг пульсировали лампочки, что-то ритмично пикало.

– А как угадать, куда ставить стикер? Всё же перемешивается потом…

– Всё, да не всё. Правая рука – это точно правый бок кузова.

– У меня вмятина на боку из-за… ну…

Максим лёг на платформу, она внезапно оказалась тёплой.

– Теперь будет замятая синяя полоса с «Полицией». А правая рука – точно правый бок, учёные в том году установили.

– Я читал только… Ну, что тело собирается в сгусток материи, а потом из него формируется машина. Что конечности не колёса, а мотор не сердце.

– Это-то давно известно. Ты где читаешь?

– У блогеров.

– Заливалы. Ладно, готов?

Гульбез нажала на кнопку, но… ничего не произошло. Максим повернул голову, она улыбалась:

– Пульс. Кто-то разволновался. Ну-ка, подыши. Или по этой хрени уже помойка плачет…

Пара глубоких вдохов – и темнота обрушилась.

Очнувшись, Максим с трудом раскрыл глаза. Гульбез стояла рядом, заглядывала в лицо:

– Эй, ты как?

Она выглядела напуганной. Оказалось, что Максим долго не возвращался, Гульбез даже пришлось задействовать экстренную систему возврата.

– Что это ещё за дела, – она прикоснулась к его груди, – мистер Крутая Тачка? Чувствовал, как я глажу кузов?

Максим слабо улыбнулся:

– Разве это возможно?

Гульбез засновала по кабинету в поисках чего-то. Она бормотала что-то про плохие показатели и аномальные реакции, потом подала Максиму нечто похожее на наручные часы – подержала их в протянутой руке, а затем сама надела Максиму на запястье.

– Эта штука считает калории. За один приём пищи – не меньше тысячи. А перед платформой смотри: вот здесь должна быть зелёненькая…

Максим грустно хмыкнул. Но Гульбез стукнула кулаком ему в плечо:

– Я серьёзно. Авто качает твои силы, чтобы быть наготове. Хочешь остаться машиной? Обратишься из последних сил и простоишь на колёсах, пока не сдохнешь.

Максим мотнул головой:

– Хочу быть человеком.

Надев олимпийку, он вышел в коридор. Гульбез выбежала за ним, спросила:

– Ты идёшь завтра на митинг?

Максим ничего про митинг не знал.

– Вас метить собрались, как собак уличных. Встречаемся у второго выхода из «Гагаринской» завтра в десять, окей? И зови меня Гуля.

Ефим ждал Максима на крыльце техконторы, курил. За обедом он пообещал найти бананку, а вечером, обратив Максима на платформе участка, действительно вернул ему сумку.

Впереди было два выходных. Максиму навязчиво помнились мягкие руки Гули.

***

Гуля ждала у выхода из метро. В свете ламп вестибюля её лимонный пуховик сиял, как сигнальный фонарь.

Пошли в сторону Соборной площади. Народ стекался туда по двое – пятеро, тормозил у рамочных детекторов и уверенно сочился дальше. На площади уже собралось несколько тысяч: люди стояли на газонах, бордюрах и лавочках, многие держали плакаты с надписями «ЯМЫ автонизмы», «Я просто гуляю», «Такие же люди», «Нет маркировке!» и что-то в таком же духе. Кто-то разливал из термосов горячий чай и раздавал стаканчики.

Гуля тоже развернула плакат, её взгляд резко стал строгим. Красные буквы умоляли: «Остановите автогеноцид».

– Держи тоже, – приказала она Максиму. Он нерасторопно встал рядом, заправил пустой рукав в карман, подхватил край плаката.

– Выше, выше, – командовала Гуля. Она вздёрнула руки, её пуховик поднялся куполом, взметнулся аромат духов – цитрусовых, терпких.

– Почему ты против маркировки? – спросил Максим. Гуля вскипела:

– А ты, что ли, за? Сколько будет угонов и насилия!

– Я раньше не думал…

Люди прибывали. Кричали отдельные лозунги, потом толпа скандировала вместе. Сколько вокруг было автонизмов? Сколько простых людей пришло поддержать их? Стоять плечом к плечу было тепло, комфортно и словно бы безопасно…

– Ты крепко спишь, пока не знают, кто ты, – сказала Гуля тихо и добавила уже громче: – Нет маркировке! Нет маркировке!

Максим смотрел на неё восхищённо. Она была прекрасна в своём протесте: красные щёки, острый взгляд, сжатые, ярко накрашенные губы.

К скандированию прибавились отдельные выкрики. Голоса резали воздух: «Клеймить мутантов!», «Не заражайте наших детей!», «Закрыть и лечить!».

Какие-то люди кидались на толпу митингующих, пытались отобрать и порвать плакаты, столкнуть с лавочек.

– Что они несут? – поразился Максим. Он оттолкнул парня, который потянул к Гуле руки, но сам попался – его стащили с лавочки за куртку, пнули по ноге, но он устоял.

Внезапно крики усилились. Люди бросились врассыпную. Полицейские в шлемах окружали митингующих и теснили к автозакам. Снова и снова они вгрызались в толпу, откусывая от общей массы, как от пирога, по одному. Перебивая друг друга, выли автосигнализации.

– Валим, – Гуля схватила Максима за руку и побежала. Тут же за правую руку его попытался схватить полицейский, но пустой рукав выскользнул из кулака.

Бежали через площадь: сталкивались с кем-то плечами, в кого-то врезались, кто-то бежал навстречу, а кто-то мимо, вперёд. Слышались крики.

Наконец выбрались с площади. Гуля не отпускала руку Максима.

– Пошли ко мне, – предложила она дерзко.

– Пошли, – удивился Максим.

Двигались быстрым шагом, иногда перебежками, Гуля тянула за руку. Она не оборачивалась, но крепко сжимала и тёрла его ладонь. Шуршал её пуховик, духи почти рассеялись.

Зашли в подъезд кирпичной многоэтажки, шмыгнули в лифт. Его двери ещё не успели закрыться, когда Гуля начала целовать Максима. Он ответил на поцелуй, она гладила его по голове, бёдрам, между ног.

– Давно не было секса? – спросила шёпотом.

– Никогда, – ответил он честно.

Когда начали раздеваться в квартире, он снова смущённо замедлился. И Гуля снова всё поняла:

– Значит так, – сказала она, – ты стыдишься руки, я стесняюсь жира, но если продолжим в этом духе, у нас ничего не получится.

Максим улыбнулся и кивнул.

***

Стоял промозглый день, изо рта шёл бледный пар.

Максим сел в пустой пазик и задумался о том, что грудь Гули ощущается в ладони так же нежно, как завиток пены для бритья.

Он вышел на своей остановке, предстояло только перейти дорогу. В районе снова пахло серой. Светофор зажёгся красным прямо перед Максимом. Он остановился, качнувшись на бордюре, поправил наушники.

Внезапно ощутил, как от ступней по телу поднимается странный холод. Максим подумал, что встал в лужу и промочил ноги, но холод быстро перемещался всё выше, а джинсы оставались сухими. Волна прошла до самого лба и вниз.

Ощущения были странными, Максим насторожился. Светофор зажёг жёлтый фонарь. Максим оглянулся по сторонам.

Киоски. Две женщины на остановке. Тёмные окна девятиэтажек. На дороге – камаз и парочка легковушек.

Прямо перед зеброй – зелёная иномарка. Коренастый мужик на её пассажирском сиденье держал металлическую коробку размером с тостер, направляя объектив коробки прямо на Максима.

Максим глянул на номер машины. Загорелся зелёный, и Максим поспешил перейти улицу.

Он не был уверен, что объектив из машины действительно смотрел на него, не знал, действительно ли стоило переживать из-за волны странных ощущений, но ускорил шаг и свернул не в сторону дома, а к ближайшему супермаркету. Там он встал за стеллажом с фруктами и уставился на улицу через стекло. Зелёная иномарка не появлялась, но Максим не мог успокоиться.

Он пытался позвонить Ефиму, но через пару звонков батарея телефона села. Ефим так и не взял трубку.

Максим подхватил со стеллажа яблоко, нервно покрутил в руке. Затем бросил его по ошибке в кучу апельсинов и подошёл к девушке в фирменной футболке:

– Можно от вас позвонить?

Девушка осмотрела его, подобно коробке с объективом, с ног до головы, ответила безучастно:

– А что случилось? В полицию можно, да.

Она проводила к телефону. Максим некоторое время мешкал, но потом дозвонился и объяснил, зажав трубку:

– Меня хотят угнать.

– С чего вы взяли?

– За мной следят.

Голос в трубке рассмеялся:

– Ну, знаешь ли… Вот угонят, тогда набери.

Звонок сбросили.

Иномарки не было видно из магазина. Максим вышел на крыльцо, осмотрелся. И всё-таки решил не идти домой, а доехать до участка и сообщить номер машины, который запомнил. Озираясь, он вернулся на остановку, снова влез в чихающий пазик, встал у поручня задней площадки.

Если бы не работа в участке, Максим не узнал, что автонизмов иногда угоняют. Никто не в курсе, что происходит после. Вечные сон и рабство? Пересадка запчастей? Шантаж? Ефим говорил, ещё ни одно подобное дело не раскрыли.

Хорошо, что Максим оказался в людном месте.

Через две остановки на дорогу позади пазика снова выехала зелёная иномарка. Она тащилась метрах в ста, прячась за другими машинами. Ползла, как змея, пристально следя за жертвой неморгающими фарами.

Максим смотрел на иномарку и не знал, что делать.

Пазик вдруг задрожал, взвыл и остановился.

– Мы едем в гараж, выходи, – погнала кондуктор под дождь.

В окне было видно – слева и справа пустырь, впереди маячит не то рынок, не то что… Максим вышел, надел обе лямки рюкзака и побежал.

Сзади приближался гул мотора. Максим обернулся – мелькнуло размытое зелёное пятно.

Рынок оказался кучей гаражей, бараков и СТО-шек. Кровля, фасады, ритуалка – везде был глухой забор и закрытые на замки двери. Максим заскочил в первую открытую.

Внутри ютилась тесная станция техобслуживания. Единственный механик, чумазый и толстый, стоя посреди гаража, вытирал об себя руки. Максим, запыхавшись, не смог ничего сказать.

Следом за ним в гараж вбежали двое мужчин.

– Ну ты бегун! – Один из них пошёл на Максима. Второй выудил из кармана купюры, отсчитал, отдал часть механику и выставил его за дверь. Максим попытался прорваться к двери, но его ударили в живот и затащили на платформу. Он кашлял, согнувшись пополам, его рука и ноги не лежали в пазах, но мужик нажал на кнопку обращения, и Максим потерял сознание.

Очнулся так же – лежащим на боку, механик бил его по щеке:

– Полиция, вставай!

Максим сел на платформе. На полу перед ним лежали клочья его куртки и рюкзак с оторванными лямками. Мужик махал рукой на выход, выставляя:

– Полиция, иди, иди! Полиция не надо!

Максим встал, держась за ноющий живот, поднял вещи, вышел из СТО, и мужик закрыл за ним дверь на ключ.

***

– А ты не хотел татушку делать. – Гуля программировала техосмотр.

Ефим стоял над распятым на платформе Максимом и записывал его рассказ: про коробку с объективом, про иномарку, про СТО, про всё.

– Сканером посмотрели модель да позарились. Научились, твари, делать…

– Ума не приложу, – беспокоилась Гуля, – как у них получилось тебя обратить… Может, платформа мощная?

– А на куртку-то мощности не хватило… Только купил, блин.

Номер зелёной иномарки Максим вспомнить не смог.

Гуля нажала кнопку обращения и, как только появился «Макларен», зло сказала Ефиму:

– Хорошо бы ты брал трубку.

Ефим сначала нахмурился, потом поводил глазами, соединяя что-то в голове, потом выдавил улыбку:

– И что он в тебе нашёл… Жируха.

Гуля тоже ответила улыбкой:

– Интересно, а твоя девушка может обхватить грудью член и подрочить?

Ефим посмотрел на её грудь, шмыгнул носом и вышел.

Гуля распечатывала результаты осмотра с победным видом. Максим потягивался, сидя на платформе.

– Нравится тебе возиться с машинами? – спросил он.

– Прикинь, – ответила Гуля. – Хочу быть как Кортни Хансен или Настя Туман. Да, мужчины всё ещё часто отказываются доверить работу с их машиной женщине, просят дать им «нормального мастера», но мир меняется.

За панорамным окном снова стучал дождь.

– Я бы хотел не иметь отношения к миру машин, – сказал Максим с сожалением. – Когда первый раз, в пятнадцать, я пришёл в Автоцентр, был уверен, что забракуют. Приглашения получили двое из класса… Я был уверен, что забракуют, и дальше буду жить свою обычную жизнь. Надеялся, что дело даже до платформы не дойдёт, сразу будет всё ясно. Но врачиха меня уложила. Сердце колотилось, и мы ещё ждали, пока успокоюсь… Потом провалился на эти пробные минуты. Очнулся. Казалось, разучился дышать.

– Некоторые сходят с ума проснувшись. – Гуля села рядом.

– Правда?

– Да. Или просыпаются полуобращённые. Погибают или остаются калеками. Я сначала подумала, что у тебя как раз рука не вернулась.

Максим продолжил:

– Я подскочил, а врачиха меня укладывает, спрашивает, не болит ли что, слышу её или нет. Потом накрыла одеялом, ушла. Я думал: ну, теперь-то всё видно было, точно отпустят. Даже задремал. Но она вернулась и снова обратила меня, на эти пару часов техосмотра. Когда оделся и вышел, выдала мне документы… И пожелала удачи на дорогах.

Гуля и Максим помолчали.

– Как представлю, что этот… делает внутри машины… Топчется грязными ногами…

– Хорошо, что дуга выжигает мелкую грязь.

– Я все эти восемь лет не пользовался способностью…

Гуля потянулась к щеке Максима ладонью:

– Так, может, поискать что-то другое?

Он обнял её, чтобы Гуля не видела его глаз.

***

Вернувшись с техосмотра, Максим сразу спустился к Ефиму в гараж.

Кнопка. Дуга. Темнота.

Секунды четыре забытья и буквально сразу – гомон прохожих, серо-голубое небо, свет фонаря. Максим узнал улицу рядом с участком. Ефим подал ему горячую сухую руку.

– Всё, работа кончитос. Прости, не довёз до платформы, не хочу заходить.

Ефим был каким-то весёлым, пританцовывал одной ногой. Максим поднялся, сделал шаг и вдруг задержал дыхание. В животе вздрогнула и разлилась резкая боль. Дыхание и движение усиливали её.

– Курить мы будем, но пить не бросим! – похлопал Ефим по пустым карманам. – А где мои сигареты?

Максим сразу понял, где.

– Во мне, – прошептал он.

До Ефима долго не доходило. Он переспрашивал, дёргал Максима за руку, тот стонал, кратко хватал воздух и указывал на живот:

– Скорую, – просил шёпотом. Но, вопреки просьбам, Ефим выбежал на дорогу и стал ловить попутку.

– Скорую, скорую… – просил Максим.

– Не надо нам скорую, – подбежал к нему Ефим. У обочины остановилась белая легковушка, Ефим подхватил Максима на руки, свернув пополам, тот закричал от боли. Заднее сиденье, прокуренный салон, спор мужских голосов. Всё смешалось: мелькало блестящее от пота лицо Ефима, фонари в окне, силуэт за рулём постоянно оборачивался к заднему сиденью.

– Не надо нам скорую, – уговаривал Ефим над ухом, – меня ж уволят, ты чего, не надо скорую, сейчас всё решим, у меня такие ребята есть…

Машину трясло, боль разрезала. Максиму казалось, что он чувствует, как уголки картонной пачки «Винстона» колются изнутри, как скрипит полиэтилен упаковки, как рассыпаются сигареты, плывут по венам, во рту появляется сладко-горький вкус табака…

Резкое торможение. Хлопок закрытой автомобильной двери. Максим снова на руках у Ефима. Вокруг – бетонные конструкции, бесконечные грузовые контейнеры и бесконечные фонари. Ефим бежал, и каждый его тяжёлый шаг отзывался у Максима болью внутри.

Бег прекратился, света стало больше. Вокруг собрались мужчины в робах с грязными лицами, смотрели на Максима сверху вниз, как на новорождённого. Живот горел, и в какой-то момент жар поглотил всё.

***

Первой из темноты появилась большая лампа-колпак. Максим повернул голову: он лежал на столе в большом ангаре. Было чисто, пахло машинным маслом и чем-то сладким, вроде дезодоранта для салонов авто. Футболки на теле не было, на животе белели бинты.

– Всё передолбалось в доме Облонских, – подошёл Ефим. – Ты жив?

Конечно, жив. Пачка вот тут была, ничего толком не задела… Хорошо, что она не распределилась куда-нибудь в сердце или лёгкие, но лучше бы, конечно, в ногу…

Его голос дрожал и брал иногда высокие ноты.

– Отвези меня домой, – попросил Максим.

В такси Ефим не затыкался:

– Эти мастера, они глухие. Вернее, слабослышащие, но говорящие. По вибрациям они, что ли, ремонтируют, как Бетховен музыку писал… «Слушают» машину. Кладут руку на панель и ловят ритмы… Как китайские врачи по пульсу… Гениальные инженеры! Рядом там прессуют металл, звук долбит в самую маковку. Я пару часов шлялся…

Максим молчал. Он полулежал на заднем сиденье, привалившись к стеклу. Смотрел в одну точку, пытаясь игнорировать боль, крутил между влажных пальцев тесьму на чехле сиденья, поправлял сползающую с плеч олимпийку.

– Они говорят, мотор бы тебе. Слышь, – наклонился к нему Ефим, – встроить можно не всем моделям, тебе можно. Хоть на пару часов, а?

Максим остановил такси посреди панельных девятиэтажек. Ефим подхватил его и помог идти.

Лифт полз медленно, скрипел. В квартире было темно. Зажжённая лампочка высветила примерно двадцать квадратов с щепоткой мебели – кухня да комната. В советском серванте стояло несколько фотографий с чёрной лентой на уголке.

Ефим усадил Максима на диван.

– Я всё рассчитал, – продолжил он. – Мы заменим мотор…

– Ты пьяный? – оттолкнул его Максим.

– Каждый мент должен иметь свой мечт! Я всю жизнь гонками брежу!

– Пошёл ты! Псих!

– Не спорткарный у тебя характер, Мак!

– Я гранд-турер, а не гоночная. М-м-м, – Максим схватился за перебинтованный живот, затем медленно скинул обувь и постарался лечь. – Найди себе тачку и гоняй, сколько влезет…

Ефим обтирал обильно потеющий лоб:

– Где ж я тебе тачку найду? Поправишься через пару недель, и…

– Пошёл ты! Меня разорвёт к чертям этим мотором!

– Мы успеем вытащить, ты чего! Знаешь, какие это бабки? – Ефим оглядел комнату. – Тебе же нужны деньги. Всем нужны деньги. Купишь себе протез крутой! Хату побольше в ипотеку возьмёшь. И я возьму… Ты же видел, где я живу, Мак!

– За одну гонку? На ипотеку? Долбанулся?

– Ну не за одну, за пару.

– Пошёл ты! Уходи! Уходи!!!

Максим кинул мелкую подушку в Ефима. Тот выставил вперёд ладони и, под стоны Максима, попятился. Добавил в дверях:

– Только врача не вызывай, ладно?

***

Максим медленно открыл дверь квартиры. Сделав слабый шаг, выставил круглый мусорный мешок в подъезд, разогнулся, втянув воздух, и в страхе уставился на Гулю: та поднималась на его площадку.

– Привет, – сердито сказала она. – Ефим говорит, отпустил тебя по семейным, ты пишешь, что на работе…

Максим отступил в темноту прихожей, и Гуля напористо зашла следом.

– Ты что, Никитин, прячешься от меня?

Она нашарила выключатель и зажгла свет. Максим в одних трусах стоял, облокотившись на стену, смотрел растерянно.

– Что с тобой? – Гуля разглядывала его бледное лицо и белые губы. – А шов откуда?

Она уронила рюкзак с плеча, протянула ладонь к животу Максима, но не коснулась, остановила руку рядом с залитой зелёнкой кожей. Он молчал: никак не получалось придумать, что сказать.

– Максим?! – потребовала Гуля. Он молчал. На её лице гнев сменился ужасом:

– Ты что, орган какой продал? Тебя кто-то порезал? Что?

– Ефим забыл во мне сигареты, – сказал Максим тихо, и Гуля взорвалась:

– Что, прости? Что?!

Она проморгалась, потом спешно разулась, взяла Максима под руку, потащила в комнату, на диван. Усадила его, попутно задев стоящую рядом табуретку: с неё упала раскрытая «Повесть о жизни» Паустовского и чуть не упала пустая кружка. Гуля нервно подняла книгу:

– На хера ты мне врёшь в ватсапе? А где резали, в областной? Почему тебя так быстро отпустили? Почему нет повязки?

Максим молчал, и Гуля снова уставилась на него возмущённо и зло.

– Я не знаю, где резали… – сказал он, перейдя на шёпот.

– В смысле ты не знаешь?

– Ефим возил куда-то к своим, на набережной…

Гуля посмотрела на Максима ошалело. Затем перевела взгляд на шов и зелёные потёки под ним, долго молчала.

– Можешь сделать укол? – попросил Максим.

Гуля прерывисто вдохнула, осмотрела табуретку у дивана, заметила на полке шприцы и коробку с ампулами, взяла их:

– Обезболивающие… А где антибиотики? Бинты свежие?

– Нет ничё…

– Ясно.

Гуля бросила коробку на табуретку – из неё, звеня, посыпались пустые ампулы, – тяжёлым шагом промаршировала на кухню, изучила открытый холодильник, сказала ещё раз:

– Ясно. – Затем ушла в прихожую обуваться. – Собирался тихонечко помереть? Такой был план?

Максим осторожно крикнул:

– А укол?

Гуля ответила:

– Помучайся, полежи, – и вышла из квартиры, хлопнув дверью.

Она вернулась минут через двадцать, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, сбросила ботинки один на другой, протащила на кухню пакеты с ярким логотипом продуктового. Вымыв руки, села на край дивана и стала выуживать из рюкзака медикаменты: шуршащее и звенящее разных форм.

– Я знал, что ты расстроишься… – начал Максим.

Гуля никак не реагировала, вскрыла ампулу, набрала шприц, спросила грубо:

– Рука или жопа?

Максим протянул руку.

– Эти дни сам ставил?

Максим кивнул.

– Куда?

– В ногу.

Гуля заметила тёмно-красные точки, рассыпанные по его тощим бёдрам.

– Сейчас поможет, – смягчилась Гуля. – Манную кашу ешь? Я только манную умею…

– Обожаю, – прошептал Максим.

– Как дам! – пригрозила Гуля игриво, но тут же вскинулась: – А заявление ты писал?

– Какое?

– В смысле какое?!

Гуля засуетилась: подняла рюкзак на колени, стала что-то искать.

– Так, я сейчас опишу травму, имею полномочия. На работе поставлю печать. Где-то был чистый А-четыре…

– Погоди, – начал Максим осторожно, – надо обдумать…

– Кого думать? Чего ты его жалеешь?! До хрена здоровья? Отстранят, но не посадят же. Будет внимательнее. Переживёт.

– Погоди, Гуль, правда…

Девушка присела перед Максимом на пол, взяла его ладонь в свои, зачастила:

– А если бы пачка попала в другое место? Ему нужно задуматься, это серьёзно.

Максим отводил глаза, нервно гладил руку Гули, та продолжала:

– Пусть оплатят компенсацию, потом уволишься…

– Я не могу уволиться.

– Почему это?

– Не могу, и всё. Ещё полгода не могу.