Принцесса из борделя

Его слова, словно ударили меня наотмашь по лицу – от этого взрыва чувств у меня даже зашумело в ушах… он сказал, что чар нет?!

– Но… но как же… – растерянно заверещала я. – Вы явились с королем, мол девственницу подавай. Ага! Девственницу вам в борделе среди ночи, как же… Мадам сказала надеть амулет, который из меня, горбуньи, красавицу… да так и получилось! Это же чары, как есть чары! Проверьте еще раз! Я – горбунья, у меня бровь вот так вот в верх от рождения, – живо изобразила я, – ноздря вывернута и заячья губа вот так, аж рот не закрывается! – Доказывала я ему, отчаянно краснея от напряжения и чувствуя, что еще чуть и точно шлепнусь в обморок!

Колдун на секунду нахмурился, но сразу же следом улыбнулся.

– Теперь мне понятно, о чем вы думали при той нашей встрече в кабинете. О, теперь мне все совершенно ясно! Роза наложила на вас чары, чтобы скрыть дар до поры до времени… ну, конечно! Она же хотела, чтобы вы смогли пожить нормальной жизнью… но ее смерть, и ваша ушлая мадам… пожалуй, здесь имел место магический эффект обратного противодействия. Его применяют для нейтрализации чар, накладывая схожие, но с обратным эффектом – и магическая материя распадается, не найдя другого выхода из этого конфликта энергий.

Со мной происходило нечто невообразимое – руки тряслись, мысли путались… пожалуй, все это… было слишком для меня. Как он сказал? «Конфликт энергий» – вот, именно это и бушевало сейчас в моем сердце, в моих мыслях… вибрировало в каждой клеточке тела.

– Я должен извиниться перед вами, Лобелия. – Колдун поднялся и, аккуратно взяв из моих трясущихся рук опустевший кубок, заглянул прямо в глаза. – Я очень виноват. – Искренне сказал он и на секунду взял мою руку в свою, остановив эту нервную дрожь.

Наполнив кубок ароматным горячим вином, мужчина протянул его мне и погрузился обратно в обитое красным бархатом кресло. Мне показалось, что он сожалеет искренне, хотя я все еще не до конца понимала о чем.

– Еще тогда, на входе в «Лиловую Розу» я почувствовал ваше присутствие. Из темноты на меня взирала прожигающая сила. В начале я решил, что вы амадеум – сущность, нерастраченная энергия, оставшаяся от раньше времени почившего сильного мага или плохо рассеянного мощного заклинания. Таких много здесь, в горах вокруг замка, но встретить столь опасное существо в Миле, таком большом городе, сотни лет населенном множеством людей… Это было так глупо с моей стороны! Ведь любой амадеум в таких условиях рассеялся бы сам, если бы до того не был уничтожен придворными колдунами вашего короля. – Луций на мгновение задумался, вертя перстень с большим ониксом на своем указательном пальце. Кажется, он нервничал. – Я чувствовал это присутствие, но не мог понять, что вы, пока мадам Кардамон не разлучила нас с Генрихом. Это был настоящий взрыв! Я никогда прежде не чувствовал такой силы, меня словно опоили магией! Я ощущал, как она струится мимо, обтекая меня своими потоками и растворяется в мире вокруг. Признаюсь, меня охватил гнев, когда я, глупец, наконец понял, что произошло. Это было такое расточительство! Генрих… даже несмотря на то, что древняя королевская кровь и его тело питает магией… он всего лишь человек… Такие, как он не в силах понять то, что вы предлагаете и уж тем более не смогут справиться – организм слишком слаб. Для существ не способных усваивать и перенаправлять магию, вы… все равно что яд, который в малых дозах дает небывалый подъем жизненной энергии, а в больших может просто разорвать на части. – Луций как-то странно, криво улыбнулся, сказав это. – Он был так счастлив тогда, покидая вашу спальню. Я коснулся его сознания, чтобы понять каково это, быть с вами – мысли моего друга прояснились, в голове сложились сотни планов, а энергия, бушевавшая внутри, не давала и минуты покоя, заставляла браться и делать. Я знаю короля еще с тех пор, когда он с легкостью помещался под отцовский трон, но таким воодушевленным видел его впервые. За месяц минувший с тех пор он сильно изменился. Столько всего дивного сотворил в своем королевстве…

– Он… – Я открыла рот для себя совершенно неожиданно…

– Он? – Переспросил колдун, глядя на меня растерянно, словно я не перебила его, а ворвалась в сновидение.

– Генрих… он говорил обо мне? Тогда… или… может потом? – Последние слова из себя пришлось почти выдавить. Мое другое отношение к королю было личным, я ведь никогда и ни с кем не обсуждала свои чувства… о, Боги! Да я даже наедине с собой отшучивалась и ёрничала, когда речь заходила о чем-то столь откровенном, что начинало щемить в груди.

Луций смотрел на меня внимательно, изучающе и долго молчал. Что в этот момент творилось там, в его седой голове, прямо за ярко-голубыми глазами? Осуждал ли он меня или сочувствовал глупой Лобелии, влюбившейся в не сказочного, а самого настоящего короля… Наконец, мужчина ответил:

– Генрих не говорил о вас с той ночи и… меня просил не распространяться. Видите ли, несколько дней назад он сочетался браком с Келией, Лантийской принцессой и откровенно боялся, что его визит в Миль мог навредить этому союзу.

Видимо, мне не удалось скрыть чувств, потому что колдун вдруг смущенно отвел взгляд и не придумав ничего лучше, для того чтобы сменить тему, спросил:

– Вы голодны?

Голодна? Нет… Я была не голодна, а… разбита, потеряна, ошеломлена всем, что он вывалил на меня за последние полчаса и в особенности тем, что Генрих… мой ласковый, нежный Генрих…

– Нет. – Бросила я, едва сдерживаясь. Мне хотелось расплакаться от усталости, обиды и злости. На себя саму, конечно, и не на короля или колдуна. Ну, что за нелепицу я себе напридумывала! Я и Генрих… да это же просто курам на смех… – Вы кажется за что-то извинялись?

Наши глаза встретились, и я постаралась вложить в свой взгляд всю твердость духа, что еще можно было соскрести с разрушенных стен моего самообладания.

– Да, вы правы, я должен объясниться. – Ровным тоном отозвался Луций. Теперь он смотрел на меня иначе. С какой-то осторожностью, будто я могла ни с того ни с сего кинуться на него… хотя кто знает, может и могла. Кому дано предугадать на что способна брошенная женщина, придумавшая себе отношения с королем в воздушном замке и мысленно уже родившая ему четверых детей. – Тогда, после произошедшего в «Лиловой Розе», я провел утро в раздумьях. Такая, как вы и в борделе – это было что-то невероятное. Немыслимое… Я должен был убедиться, что вы ни в чем не нуждаетесь и то – ваш сознательный выбор… ведь… вы должны понять, для меня, для любого из тех, кто посвящен в истинную суть «алой ночи в крепости Беккен», вы – это нечто бесценное. Эльфы назвали бы вас «филиам», священный источник, и ни за что не отпустили бы за пределы своих владений. Дракон Банагор – он горы свернет, как только поймет, что вы ускользнули от него… да даже наш общий знакомый, Сомерайт Барджузи Гроуд, посули вы ему свою благосклонность, нашел бы способ выйти из моего подчинения. – Неожиданно бесстрастного колдуна захлестнули чувства, он говорил с жаром, подавшись вперед, жестикулируя. Стал не похож на себя! – И тогда, после нашего разговора в кабинете «Лиловой Розы» я просто попрощался с вами. Нет, просто взял – и попрощался! Даже не потрудившись проверить правдивость ваших слов. Вы же просто запутались… вы были в лапах обманщицы и только глубже увязали в ее сети, а я просто отошел в сторону, потому что вы были… были… – он не договорил, порывисто встал и отошел прочь, чтобы справиться с чем-то, что словно разрывало его изнутри… затем так же скоро вернулся и совершенно неожиданно опустился возле меня на колени – я испугалась! Несмотря на то, что былые противоречия были исчерпаны, я все еще боялась его и оттого вжалась в спинку кресла, едва Луций приблизился ко мне.

Словно и не заметив этого, он схватил мою ладонь и прижался к ней слегка колючей щекой. Его дыхание было частым, руки холодными, словно он был болен и только мое прикосновение способно было унять боль.

– Простите меня. – Прошептал он, не отнимая мою руку от своего лица, – Если бы я просто проверил, не случилось бы ничего из того, что вам пришлось пережить. – Колдун поднял на меня взгляд. Чистые голубые глаза, казалось, видели меня насквозь… в этот момент я поняла истинную причину своего страха – я не понимала его, как бы не старалась не могла «прочесть» его эмоции, мысли. Луций весь был соткан из противоречий – молодое лицо и седые волосы, глубокий, низкий голос и мальчишеская улыбка, эльфийская благородная стать и руки человека, не боящегося тяжелой работы. Все, кого я знала и видела до сих пор, были мне понятны… даже Банагор был не такой уж и большой загадкой – им управляла ярость и желание быть властелином всего, до чего могли дотянуться его лапы… но что управляло колдуном?

Я смотрела на него, боясь пошевелиться и не зная, что сказать… Что же он так убивается? Не слишком ли много на себя берет… и вообще все это подобострастие с падением на колени и обниманием моей руки…

Словно прочтя мои мысли, он наконец и поднялся, и задумчиво опустился в кресло. Мне показалось, что ему было стыдно за минувший порыв.

– Вы просто еще не поняли, вот в чем дело. – Сказал он скорее себе, чем мне. – Моя вина в том, что я своим безрассудством привел к вам самого опасного врага. Банагор не отстанет от вас, если мы что-то не придумаем и очень скоро настигнет. Даже здесь. – Добавил он, вернув тону и взгляду былую твердость. – Дракон Варлейских гор живет слишком долго… он все откладывал момент, предпочитая завоевания и кровавые подвиги продолжению рода, и теперь достиг такого могущества, такой силы, что ни одна смертная женщина не сможет выносить ему сына. Он бы мог украсть себе эльфийку, но после того, что этот дракон сотворил с Ильсуром, любая из них скорее предпочтет сгореть заживо, чем ляжет с ним и понесет. – Луций сжал переносицу и зажмурился, словно спасаясь от приступа мигрени. Его голос стал тише, в нем сквозила испепеляющая горечь. – Банагор явился к той крепости за слезами Ашаллы. Это реликвия эльфийского дома Манамат, ожерелье, состоящее из пятидесяти двух чистейших алмазов. Древние чары, наложенные на него, позволяют исцелять даже тяжелые болезни, а здоровый человек с таким украшением на шее, смог бы кубками пить чистый яд и даже не почувствовать слабости. Банагор, разумеется, не получил бы его по требованию… но страшно то, что он даже не потрудился заявить о намерениях. Его войско было слишком велико, словно неповоротливый, обожравшийся хищный зверь, и, думается мне, он пришел к северной границе Чернолесья намереваясь это исправить… город-крепость Ильсур пала на исходе второго дня. Это было настоящее побоище: наступление не прекращалось ни на минуту – его солдаты умирали, сброшенные со стен или поймавшие стрелу и падали к ногам новых – те шли им на замену снова и снова. Эльфы на стенах умирали на своих постах, от истощения, не имея возможности даже смениться, отдохнуть. Думаю, Банагор потерял у Ильсура около трети приведенных людей, но то вовсе его не печалило. Мне рассказывали, как он довольно улыбаясь, поднимался к стенам наступая на трупы своих солдат, как шел по улицам завоеванного города, не требуя, чтобы перед ним расчищали дорогу. Сломив сопротивление, дракон велел брать всех жителей крепости живьем – практически все мужчины к тому времени погибли на стенах, в городе остались женщины, старики и дети, так что это не составило труда… Дракон велел собрать их на центральной площади и устроил игру. – Луций замолчал, оценивающе смерив меня взглядом. Я поняла, что он размышляет над тем, готова ли я услышать, что было дальше. – Банагор… подозвал одного юношу и сказал ему, что позволит выбрать среди всех выживших десять эльфов. Пообещал, что отпустит их вместе с ним самим, снабдив необходимым в дорогу… но только если тот юноша лично вскроет всем оставшимся животы и подаст ему их печени на серебряном блюде, сдобренными лимонным соком… – Мне стало дурно и я откинулась в кресло, прикрыв рот ладонью. Да, это известное лакомство драконов. Но совсем одно – читать об этом традиционном пиру победителя в книге и совсем другое услышать в канве реальной истории… тем более, что я знала, что изымать этот элемент драконьего меню следовало из еще живого тела. – С рассветом в крепости осталось лишь одиннадцать эльфов. – Продолжил Луций. – Банагор, нажравшийся до отвала, как и обещал, пощадил мальчишку, но едва выжившие покинули город, юноша вскрыл себе горло тем самым ножом, что спас остатки его дома… Теперь… теперь вы понимаете, чего я боюсь? Банагор, ужас Ильсура, считает, что вы, благодаря своей силе, единственная сможете подарить ему наследника. И он не остановится ни перед чем чтобы вернуть вас себе.

Я не знала, что сказать ему в ответ. Да и стоило тут что-то говорить? Мой мир в одно мгновение перевернулся и, словно стал еще мрачнее, чем был прежде. Эту новую сторону своей жизни мне еще предстояло обдумать, пережить, принять… но для того требовалось время!

– Мы обязательно найдем выход, Лобелия. Теперь я не оставлю вас. – Сказал он наконец, поднимаясь из кресла.

– Почему? – Спросила я, поднявшись следом.

– Простите?

– Почему вы это… вы все это… – В моих легких не хватало воздуха, а в памяти слов для того чтобы выразить все то, что сейчас творилось во мне, в одном лаконичном и исчерпывающем вопросе. – Вы спасли меня, зачем-то рассказали правду, ведете себя так, будто действительно в чем-то виноваты… Что я буду должна вам за это? Поймите, Луций, сегодня я узнала, что в моей жизни не было ни дня без того, чтобы меня не использовали в каких-то собственных целях… и теперь я по крайней мере желаю знать все как есть! Зачем вы носитесь со мной? Почему даже Банагору готовы перейти дорогу? Судя по всему, он не из тех, с кем можно играть в игры.

Колдун смотрел на меня внимательно и не торопился с ответом. В его бесстрастных красивых чертах нельзя было прочесть ни единой мысли и только в ярко голубых глазах, словно клубилась и перекатывалась неведомая сила. Была ли то ярость или иная эмоция – мне сложно сказать, но вот он подошел ко мне и положил руки на плечи, наклонившись близко… так, что я почувствовала его запах, глубокий и манящий аромат – так могло бы пахнуть в чаще хвойного леса, если бы там зацвел цветок папоротника и распустились белые лилии…

– Ты филиам, Лобелия. Ты – источник магии этого мира. Для меня ты значишь больше, чем, можешь себе представить. Ты – солнце, которое согревает все, что я люблю и дарует жизнь. Смотря на тебя, я вижу, как много утраченного можно вернуть, но для этого ты должна принадлежать только себе. Ты должна любить себя и этот мир. И потому я сделаю все, чтобы ты наконец обрела свободу. Это все, чего я желаю.

***

Все чего я желала – это минута безмолвия.

Всего лишь мгновение без тех мыслей, что сейчас разрывали мою голову! Без страха, из-за которого сердце колотилось как бешенное, словно стремилось вырваться из груди. Этой минуты мне бы с лихвой хватило, чтобы наконец заснуть, отпустить все и забыться. Чтобы найти силы все это пережить…

Но только где же ее взять?

После нашего разговора, Луций настоял, чтобы я легла спать в его кабинете. По словам колдуна, это было единственное обустроенное место во всем замке и к тому же самое защищенное. На мой вопрос, где он в таком случае расположится сам, мужчина улыбнулся и сказал странное: что как бы он не старался, не сможет уснуть, пока я буду рядом, а потому потратит время с большей пользой.

Правда, что в его понимании было этой «большей пользой» – умолчал.

Я лежала на жестком диване, укутавшись в теплое одеяло, точно в кокон и почти не моргая смотрела на угли, что догорали в камине. Я дрожала, но нет, мне не было холодно.

Мне было страшно.

Вот, мгновение назад криворожая горбунья Либи, что магическим образом превратилась в невероятную красавицу и успела побыть любовницей короля, триединого демона, могущественного дракона… Та самая простушка, что была жестоко обманута всеми, кому доверяла, но готова смириться с судьбой и строить планы на то, что будет после… Она была здесь, в этом кабинете, сидела в этом кресле, пила глинтвейн из того бокала, но в мгновение ока растаяла, словно мираж…

А на месте ее оказалась синеглазая девушка, что от рождения наделена особым даром, который наложен на весь ее род, как проклятье. Прекрасная, притягательная красавица, девятнадцать лет носившая на себе защитные чары, оберегавшие ее от жестокого мира вокруг… но вот, та магия рассыпалась и вся грязь, что обходила девушку стороной, точно бурный поток огромный камень, хлынула на нее с удвоенной силой. Предательство, жестокость самых близких и в довершение всего, чудовище в обличии человека, жестокое, неудержимое в своих темных стремлениях, внушающее хтонический ужас… желает ее в свои невесты.

Мне хотелось плакать, но на то не было сил. Мне хотелось бежать, но разве можно было убежать от себя? Каково было бы вам узнать, что вся ваша жизнь, оставшаяся позади, всего-то надуманная ложь… она и есть – мираж, магический туман… Но видят Боги, лучше бы он не рассеивался… Лучше бы все было, как прежде!

Моя прежняя жизнь была беззаботной, что не говори, а в ней не было никакой ответственности. Мир должен был мне, а не наоборот! От того можно было плакать в подушку, сетуя на несправедливость и свое уродство. Плевать в кофе непонравившимся гостям, пакостить в ответ язвительным сестрам, без страха выходить ночью в город… самой наводить страх, если на то пошло!

И видеть свое будущее, спокойное, пусть и одинокое. А что же теперь?

Я не умею быть красивой! Я не желаю быть что-то должной этому миру! Рассеивать магию? Что имел ввиду этот колдун?! Что я должна завести кучу любовников и жить, как все мои прародительницы? Он сказал, что моя мать не была куртизанкой, но позвольте, чем же это лучше?

И снова все к одному, пепел и безысходность – куда не глянь. Ради чего жить?

Я задумалась… а выходит было ради чего?

Когда была одинокой уродиной было. Когда заключила с мадам договор было… и даже когда меня предали сестры. Было. Так почему я теперь не могу найти ориентир?

Быть может, нужно себя принять… прекратить наконец эту истерику и попробовать найти светлые стороны…

Да. Что бы не случалось со мной за всю жизнь, именно это помогало видеть в ней смысл, даже когда в небе сгущались самые темные тучи – оптимизм, кажется так это называется. Эта странная не логичная субстанция, которая делает из меня не какой-нибудь там цветочек, а твердый минерал, не раз зажигала свет в конце темного туннеля. Так от чего же сейчас так сложно найти в себе его хоть чайную ложку…

И я заставила себя подумать о том, как далеко я сейчас от «Лиловой Розы» и тем более драконьего логова. О том, что мадам ни за что не догадается, что мне помогли сбежать… ведь она-то думает, что у меня нет друзей. Я и сама так думала… Стоит ли верить Луцию? Как знать… но он, пожалуй, на данный момент из всех мужчин встреченных мной на жизненном пути не сделал ничего такого… Может он и прочит меня себе в любовницы, но, если верить его словам, по крайней мере не собирался заточать меня в какой-нибудь башне или подвале, не хочет чтобы я заработала ему денег, оказывая благосклонность состоятельным извращенцам и даже не требует от меня выносить ему наследника.

Странный тип этот Луций, неужто такие и правда существуют в нашем мире…

15. Добавляю в правила исключения

Я никак не могла понять, что же меня раздражает. Внутри все аж переворачивалось, и я, не открывая глаз, зло спихнула с себя одеяло, запинав его ногами за подлокотник дивана.

Муха. Жирная и деятельная муха, не переставая кружилась над оставленным с вечера ужином. Ее интересовали плохо обглоданные куриные кости и завявшие листья салата, а меня что-то хлесткое и достаточно длинное, чтобы можно было убить ее, не вставая с места.

Но тщетно. Оглядевшись вокруг в поисках, я ничего не нашла, зато окончательно проснулась.

На мне была все та же тонкая ночная рубашка, но в кабинете было тепло… просто удивительно тепло для башни, по ту сторону стен которой завывал недобрый ветерок.

За большими стрельчатыми окнами, частично украшенными составным витражом из желтого и красного стекла, во всю сияло утреннее солнце. Оно розовым подсвечивало снежные горные пики вдали и открывало все доселе скрытое во мраке – мощные, частично разрушенные замковые укрепления, башни пониже той, в которой мне довелось провести минувшую ночь… Сколько я спала? В ряд ли больше пяти часов… хотя, кто знает, как рано здесь, в Энских горах, встает солнце.

Вам доводилось просыпаться в гостях раньше хозяев? Испытывать это странное чувство неприкаянности, когда не знаешь за что взяться и куда пойти, в ожидании пока хоть кто-то из местных обитателей соблаговолит проснуться и придумать вам совместное занятие.

Но нельзя просто так всю жизнь убирать беспорядок, а потом спокойно смотреть на него, проснувшись не в своей постели. Поборов смущение я взялась за дело – убрала со стола, составив посуду пирамидкой на краешке, собрала объедки в корзину для бумаг, что была у письменного стола, свернула постель и составила все предметы ровной стопкой на кресле. Подумала еще немного и взялась за дело уже основательнее – подняла с пола книги и свитки, вернув их на полки, возле камина нашла небольшой мешок из синего ситца в котором когда-то, судя по запаху, была мята. Порвала его на куски, смочила водой из кувшина со стола и избавилась от пыли на всех поверхностях до которых смогла дотянуться. Не трогала только стол. Мало ли, что там на нем у этого колдуна лежит, а то трону какую бумажку, он милость на гнев-то и сменит. Еще узнаю его тогда настоящего!

Но и после того никто не нарушил мое уединение. Одиночество было оглушительным и действовало угнетающе, потому я, хоть и не без опасений, решила посмотреть – что там за дверью башни. Натянула сюртук, оставленный мне триединым демоном, застегнула его поплотнее и отправилась на встречу приключениям. Было бы веселее, если бы не босиком.

За пределами кабинета было ощутимо холоднее. Ледяные ступени заставили было меня передумать, но возвращаться в унылую тишину и ожидание совершенно не хотелось.

Я насчитала восемь пролетов, прежде чем оказалась внизу, в узком коридоре с маленькими оконцами под самым потолком. Как оказалось, винтовая лестница в башню была не единственным направлением. Из этого перехода ко всему прочему вели еще три двери, и я смело толкнула одну из них – ветер тут же подхватил расклешенные полы сюртука и мои распущенные волосы…

Это был большой зал, с рядами опрокинутых столов. Они лежали, точно баррикады, направленные столешницами в сторону огромных распашных дверей, на которых нынче висел большой засов. Ветер свободно гулял в этом помещении, проникая из больших разбитых окон, наметал под них горки снежных хлопьев, что и не думали таять.

Я сделала несколько шагов вперед, но не рискнула углубляться в комнату далее – на полу валялись осколки стекла, керамики, какая-то ветошь и даже металл – при ближайшем рассмотрении то оказались истлевшие части мечей, ножей… наконечники стрел.

Видимо, когда-то здесь шел бой и те, кто охранял вход в северную башню, устроили в этом месте баррикады. Конечно, это же была та самая башня, в которой Эвандоэле Мудрый срубил королю Родамунду голову. Срубил моему деду голову…

Это было невообразимо странно, находиться на месте событий, о которых я слышала в детстве и знать, что отчасти они имели отношение ко мне. Вот оно, место из легенд, у моих ног! Здесь, за этими столами, прятались оставшиеся в живых люди короля… воины, свита, а может не умеющие держать оружие кухаркины сыновья. Ведь наверняка, первым делом эльфийские мечники направились именно в казармы. Было бы логично перебить тех, кто может дать отпор еще во сне… а не позже в бою на их территории, где у врага было бы преимущество.

Воины или нет, но защитники сражались и умирали здесь, за короля, который прятался в башне… а может и он сражался вместе с ними? Стрелял из лука или держал наизготовку меч. Каким он был, мой внезапно обретенный венценосный пра-пра… много "пра" дед? Неужели и в правду таким жестоким, что не дрогнув уничтожал, сжигал дотла эльфийские города, вместе с жителями. Вместе с женщинами и детьми…

Мне стало не по себе от того, что под этой грудой тряпья впереди все еще могли покоиться чьи-то кости, что вся эта грязь на полу, могла быть землей, смешанной с чьими-то истлевшими телами. Я спешно вернулась назад и захлопнула за собой дверь. Без сквозняка ожидаемо стало теплее. И без призраков прошлого.

Стоило вернуться назад, в теплый кабинет, ведь не ровен час можно было и простудиться, но я решила заглянуть еще в одну дверь. За ней начинался длинный коридор, кончавшийся небольшой дверью, окованной ржавым металлом и растрескавшейся кожей, свисавшей теперь неровными кусками в решетчатых просветах. Неохотно, шумно, но старые ржавые петли все же поддались и из-за двери на меня пахнуло сыростью и тленом.