Музыкант

Будь как все, не выделяйся. Лаешь с маргиналами – лай. Идёшь в толпе – иди. Ваня увидел мелькнувшего за железным забором вдоль железных путей Родиона Запашного, с которым они работали в одной компании под говорящим названием «Вперёд!». Родион ему казался человеком с высоким мнением о себе, считающим себя всегда правым и неспособным на ошибки. Так ему казалось со стороны, хотя близко он его не знал, мог оценить только по рабочим моментам. Непоколебимость и уверенность – разновидность свободы. Никогда не ошибаешься, всегда есть всему объяснение, причём никак не связанное с тобой. Чем не свобода? Ваня всегда находился в каких-то поисках, сомнениях, неуверенности, попытках разобраться, выяснить истину. А зачем? Можно жить в своей голове. Можно не искать никаких ответов. Считать, что это вокруг всё не такое, какое-то квадратное, а не ты с каким-то особенным взглядом.

Люди по своей природе не могут быть свободными. Не хотят быть свободными. Ваня это улавливал какой-то частью своего разума. Или души. Душа разум, дышала душа. Никто не свободен, все зависимы. Люди, например, зависимы от жизни. Не будет жизни – не будет людей. Это основной довод не в пользу свободы. Как жить в нынешнем мире, отбросив деньги, социум, одежду, образование? Даже маргиналы эти лающие не свободны до конца – им нужны деньги, пусть немного, пусть они будут довольствоваться звенящей и брякающей мелочью, но необходимость в ней всё равно есть. Можно красть? Тогда их изолируют от общества, от чистого неба над головой. Нет никакой свободы. Люди сами придумывают себе зависимости.

Визг тормозов электрички и беспорядочные крики разогнали мысли Вани, словно суетящихся на дороге воробьёв.

Семёнов Антон Андреевич, генеральный директор компании «Вперёд!» (создал сам, до этого работал менеджером по продажам в небольшой ИТ-компании, а ещё до этого – инженером в телекоммуникационной компании), 34 лет от роду (впереди вся жизнь, 34 тянут на 24), женат (с женой познакомились благодаря работе, долгое время скрывали, потому что она работала в международной корпорации и вела компанию Антона как партнёрский менеджер), детей нет (ещё так много нужно сделать, прежде чем заводить детей, нужно быть полностью готовым, чтобы обеспечить их жизнь, и вдоволь перед семейной жизнью попутешествовать), с постриженной головой под ноль (давно выработанная привычка, никакие залысины здесь ни при чём), с квартирой недалеко от работы (купил двухкомнатную хрущёвку ещё на премию менеджера, в стареньком жилом доме, но зато не только не за МКАДом, но и неподалёку от «трёшки»), с красным спортивным мерседесом (всегда любил скорость, первую машину помял полностью вкруг, будто лист бумаги, всегда любил выделяться – красный цвет обращает на себя внимание).

Красный спортивный мерседес нарушал правила дорожного движения, стремительно обгоняя застрявшую в горле шоссе утреннюю пробку по трамвайным линиям, проходящим рядом. За рулём автомобиля сидел проснувшийся десять минут назад Антон, который спешил на работу в офис, где работал уже десятый год генеральным директором. Странное словосочетание – работать генеральным директором. Для многих это даже не работа, а сплошной отдых, который прерывается только на подписание документов в нарядной папке синего цвета. Наверное, нынешнее поколение на вопрос «Кем вы хотите стать?» вместо космонавтов-таксистов-пожарных-милиционеров будет выбирать генерального директора. Ну, или блогера. Потому что оба ничего не делают и зарабатывают целую кучу денег.

Каждое утро навигатор показывает Антону, что время в дороге до офиса составит 20—25 минут, потому что весь небольшой путь залит осенними красками от невинно-жёлтого до чёрно-бордового, но каждый раз Антон сокращает это время до 7—10 минут, практически пролетая мимо стоящих автомобилей по трамвайным линиям, разворачиваясь через сплошные, выезжая на встречку. Антон ненавидит пробки. Антон ненавидит стоять на месте. Ему всё время нужно куда-то стремительно лететь, ловя сердцем адреналин.

«Жизнь – это встречный эскалатор. Если ты стоишь на месте, то уедешь вниз. Если будешь идти, то останешься на месте. Для того чтобы продвигаться вперёд, нужно бежать» – любимая фраза Антона, которую он показывал всем, ввинчивая крепким саморезом в гипсокартонные умы.

Антон любит свою работу. Некоторое время в Москве он работал наёмным работником в нескольких компаниях, начинал с инженера в телекоммуникационной компании, потом наступил момент, когда в его сознании мелькнула мысль о том, что нужно идти своим путём, нужно самому прокладывать дорогу, не следовать чьим-то указаниям. И Антон пошёл в налоговую, чтобы открыть своё первое юридическое лицо. В кармане была тысяча долларов, совсем рядом был друг детства, который ничего не понимал в происходящем, но готов был помогать во всём Антону, был снятый строительный вагончик, в котором Антон решил наладить сборку компьютеров, и всё. Ах да, ещё вера. Вера в то, что Антон выбрал правильный путь.

В это утро красный мерседес резко был пойман такого же цвета светом светофора под мостом. Перед взглядом Антона посыпались люди. В этот короткий миг остановки Антон усиленно листал фотографии и публикации социальных сетей на мобильном телефоне, бесцельно рассматривая чужие жизни, прогоняя прочь стоящее на месте время. Он ненавидел стоять, ему нужно было обязательно чем-то занимать себя, в такие моменты социальные сети всегда услужливо оказывались рядом.

Визг тормозов электрички и неразборчивые крики людей вырвали Антона из объятий телефона, он попытался сфокусироваться на источнике звука, но тот был вне зрительной досягаемости. Загорелся зелёный, и машина в ответ проверещавшим откуда-то звукам взвизгнула резиной и промчалась в поворотах, оставляя позади так и не увиденную Антоном неразбериху.

Науменко Максим Васильевич, музыкант (не по образованию, а по состоянию души), 27 лет от роду (предпочитающий не думать навязчиво о том, что в мире существует «клуб 27», в который зачисляют музыкантов), не женат (мама всё время занимается сводничеством с дочерями своих многочисленных подруг, но Макс так никого пока не встретил, чтобы перехватило дыхание и захотелось провести остаток дней вместе), без детей (хоть и музыкант, но не популярный рок-н-рольщик, поэтому нет никакой толпы поклонниц, рвущихся за сцену), с медиатором в кармане штанов (даже при отсутствии гитары в чехле за плечом он всегда с собой брал пластиковый треугольник как талисман), коренной москвич (ничего в этом выдающегося нет, территориальная принадлежность, не более того), с твёрдыми подушечками пальцев левой руки (постоянная игра на гитаре закаляла слух и пальцы, он не мог представить себя без инструмента, потому что именно гитара была его проводником в настоящую жизнь).

Сегодня был совершенно обычный, ничем не примечательный, ничем не отмеченный, всеми замеченный день. Таких дней уже было сколько-то тысяч и сколько-то тысяч ещё будет. Но всё же сегодняшний день выделяется из всех этих тысяч – Максима пригласили на прослушивание в проект «Музыка в метро». Мама постаралась. Максим немного поморщился, узнав, что без его ведома мама отправила заявку, а потом пришло и подтверждение. Зачем всё это? Он понимал, что мама хочет, чтобы как лучше, чтобы что-то поменялось, правда, у него самого не было желания что-то менять, нужно сделать ей одолжение, съездить туда, где на тебя будут смотреть члены жюри, оценивать твою технику игры, артистичность, тексты, не сходящую с лица улыбку. Что там ещё посмотрят? Возможно, потребуются анализы. На Арбате было для Макса намного проще – никаких тебе официальных заявлений, разрешений, одобрений, согласований, крестиков, транспарантов, встаёшь там, где удобнее, забываешь обо всём и погружаешься в песни. Максиму становилось легко и уютно, когда он отпускал своё творчество в свободное плавание, в открытое общество, проходившее мимо, звуковые волны плескались, иногда переходя в шторм. Они дарили свободу. Нигде не было так свободно, как во время исполнения уличных песен. Макс даже сделал себе две татуировки на левой руке, на одной были ноты его любимой песни, а на второй гитарист с вырванным из груди сердцем, которое символизировало оголенность истинного творчества. Больших денег Макс не зарабатывал, да он и не ставил перед собой цели хоть какой-то коммерциализации своих песен. У него была стабильная работа инженером в газовой компании, где он получал скромный оклад и изредка такую же скромную премию. На работе делал только то, чего от него ждали или напрямую говорили, не больше, потому что напрягаться не было смысла. Работа для Максима была жизненной необходимостью, потому что в современном мире нужно обменивать деньги на блага цивилизации в виде проживания в тёплой квартире, возможности использования сотовой связи и интернета и хоть какой-то еды. Творчество не было способно генерировать деньги, да и не для того Макс им занимался. Он жил в бабушкиной квартире, оставленной ему в наследство как единственному внуку, что сильно сокращало требуемые минимальные расходы на поддержание жизни физической оболочки в Москве. Макс любил в разговорах препарировать себя же на физическое и духовное, гордясь тем, что посвящает себя больше духовному, творческому, независимому. Он считал, что настоящее творчество не должно быть испорчено деньгами, планами продюсеров, рекламными кампаниями, планами выходов синглов и альбомов. Настоящее творчество не имеет рамок, границ и обязательств. Для настоящего творчества нет правил. Эти мысли хаотично перемешивались в сознании Максима, толкая его приезжать на Арбат, получать настоящее удовлетворение от своих песен, аплодисментов неизвестных прохожих, одобрительных улыбок, лёгких кивков, пронзительных и небезучастных взглядов. А вот проект «Музыка в метро» ему казался как раз теми самими рамками, правилами, где за тебя выбрали, на какой станции метро и где именно нужно встать, чтобы пассажиры слушали музыку, какой репертуар играть, чтобы не нарушить потока сознания пассажиров, не задеть их различных взглядов, не быть неуместным в архитектурной композиции станции. Только из-за мамы. Она всегда старалась для него.

Макс принципиально не платил за проезд в электричке. Железнодорожная станция Новая находилась в пяти минутах ходьбы от его дома, а он до платформы шёл все десять, потому что обходил серый металлический забор, которым попытались оградить железнодорожные пути от несанкционированных пассажиров. Обходная тропинка была хорошо протоптана такими же борцами за светлый коммунизм. Макс всегда на улице ходил в наушниках, погружая себя в звуковые волны, отключаясь от реального мира, оставляя только чувство навигации. Он не любил звуки других людей, их разговоры, шум машин, ещё сильнее – грохот проходящей мимо электрички. Он ходил практически всегда по одним и тем же маршрутам, поэтому его сознание не нуждалось в активной работе навигации. Капюшоном толстовки он сужал зону видимости, чтобы сложнее было заглянуть в его лицо и увидеть хоть что-то. Зачем внешнему миру рассматривать его? Когда надо, Макс сам ему откроется. На Арбате именно этим и занимается, для всех остальных мест – он призрак.

Сегодня Макс абсолютно так же обходил длинный металлический забор, как и в тысячах дней позади, купался в звуковых волнах, укрывался под капюшоном, максимально скрывался от окружающего его мира. Тем более что маршрут был предельно простым – на электричке до Казанского вокзала, там нырнуть в подземку, простоять на эскалаторах и в вагонах, следя взглядом за мелькающими мимо платформами станций. Внутри было неспокойно от предстоящей то ли встречи, то ли прослушивания, то ли ещё не пойми чего. Мелькнула мысль, что не стоит ехать в эту метромузыкальную контору, вместо этого поехать снова на знакомый Арбат, почувствовать свободу и счастье, чтобы выходной на работе не был взят зря. Но Макс очень сильно любил маму. Она всегда старалась.

Макс подошёл к торцу платформы, которая нависла над ним своим выпуклым, словно пивное пузо, забором, который по инженерной задумке должен был предотвратить доступ несанкционированных пассажиров, но они смело забирались со стороны путей, где никаких заборов не было. На какие-то секунды Макс замер, стоя у торца платформы. В наушниках заиграл Crazy Train в исполнении великого и ужасного Оззи Осборна. Он остро почувствовал гитару в чехле, которая стала за долгие годы верной спутницей, которая рвала вместе с ним свои струны, от души, от сердца, со всей силы. Эта гитара прошла вместе с ним сотни, если не тысячи, километров, в тысячах прошедших дней тряслась в электричках, перекрикивая железный стук колёс и человеческий гул, обдувалась ветрами и обжигалась солнцем на Арбате. Эта гитара так же любила свободу, радостно выпрыгивая из чехла сразу Максу на руки, словно опьянённая от счастья невеста. Макс ей никогда не изменит, они вместе состарятся. И только смерть сможет их разлучить.

Макс почувствовал, как подкатывают куда-то к горлу души новые слова новой песни. У него часто так – в самом неподходящем месте, в самое неподходящее время. Ведь на электричку может опоздать. А может, стоит опоздать? Не зря же второй раз об этом подумал. Он торопливо достал мобильный телефон, открыл заметки. Трясущаяся рука выписывала трясущимися пальцами ровные буквы, слова и строчки. Без знаков препинания, без абзацев, без строфы на одной строке, всё в кучу, одним предложением, пока не забыл, пока что-то щёлкнуло. И только смерть сможет их разлучить. Безумное соло безумного Оззи в его безумном поезде. Будто торопило все слова вывалиться из головы Макса в телефонные заметки. Пусть слова тоже сходят с рельс.

Макс закончил складывать слова в цифровую копилку. Полегчало. После того, как он заканчивал писать очередные слова очередной песни, ему становилось легко – плечи опадали, расправлялись, в груди становилось больше места для вдоха, голова становилась лёгкой, глаза смотрели уже больше, чем на 180 градусов. Макс был доволен – день начался плодотворно. Но нужно ускоряться – можно опоздать. Он подошёл к краю платформы со стороны путей. В ушах верещал припев: «Схожу с рельс на сумасшедшем поезде». Вперёд! Руки подняли тело по пояс. Резко положение тела в пространстве изменилось. Сильный удар. Мелькающий асфальт платформы и ноги. Огонь в груди, в боку, внутри, снаружи. Звёзды в глазах. Странная мягкость всего тела. Влажно и тепло. Где гитара за спиной? Почему рот не открывается? Так хочется закричать! Тишина и мгла. Система навигации отказала.

Перекинутый через железнодорожные пути мост держал своей спиной людей, которые остановились, чтобы посмотреть на происходящее внизу, на платформе. Платформа тоже была переполнена людьми, которые что-то рассматривали, прикрывая руками рты, хватаясь за головы и телефоны. Электричка сбила парня с гитарой, который теперь был под её колёсами, а она остановилась в середине платформы. Электричка даже не заметила веса его тела, сопротивления в нём жизни, желания продолжать жить и творить. Электричка молча нависла своей окровавленной мордой – то ли от краски, то ли от музыканта – над не видимым многими телом. Электричка даже не поморщилась. Круглые фары-глаза смотрели вперёд, где ждал вокзал. Туда и обратно. Другое не интересно.

Ваня стоял и смотрел на платформу внизу, где каким-то непонятным образом осталась лежать гитара в чехле. Наверняка вся превратилась в щепки, только упрямый чехол продолжает выполнять свою функцию и удерживает форму. Смотрел на взбудораженных пассажиров, которые разношёрстно реагировали на увиденную смерть. Может, сейчас поднимется человек и скажет, что всё в порядке? Смотрел на безразличную ко всему электричку, которая всего лишь делает своё дело изо дня в день. Вспомнит ли этого парня хоть кто-то? Или это был не парень? Жизнь, посвистывая, пойдёт дальше, через несколько минут уже забудет. У жизни очень короткая память. Иначе было бы трудно. Кому достанутся его песни? Записанные на какие-нибудь носители, загруженные в какие-нибудь далёкие облака, социальные сети, папки на стареньком компьютере. Хоть кто-то успел скачать хотя бы одну? Он хоть куда-то отправил свои демо-записи? Наверное, мало кто слушал его песни. Большинство, вероятнее всего, отворачивались, затыкали сильнее уши наушниками, давили звуки слов и музыки, как вшей. Может, он исполнял песни других артистов, умело и самоотверженно перепевая чужие слова? Кому вообще творчество нужно? Нужна только популярная культура, которая даже не культура, а правильно построенный бизнес по улавливанию и управлению настроением толпы. Там всё рассчитано. Придумывают кучу правил, чтобы маховик вращался, не останавливаясь, приносил деньги. А кому нужно искреннее творчество? Кому нужны простые душевные песни? Искреннее творчество так же незаметно сминается, расплющивается, словно монетка, положенная на рельсы перед идущим поездом. Словно этот человек с гитарой за спиной. Творчество идёт от сердца. В нём нет правил.

!!!дёрепан модаЗ

Кто сказал, что так писать нельзя? Кто сказал, что это неправильно? А если этот лозунг находит отклик внутри? И внутри не одного человека? Хотя в нынешнее время кого больше, тот и прав. Продукт неважен. Его ценность неважна. Важно только одно – нравится ли толпе. Но разве правила могут существовать без человека? Бедняга-музыкант нарушил правила. Теперь он под поездом. Несправедливо.

Ваня отошёл от перил моста, словно оттолкнулся от берега реки. Поток спешащих людей его подхватил, касаясь только одежды. В потоке тоже правила – например, правостороннее движение. Попробуй его не соблюсти, поток закрутит, перекрутит, выплюнет. По правилам жить проще, не нужно напрягаться. В потоке можно идти без труда – он обязательно куда-нибудь принесёт.

В офисе ещё никого не было. Хотя Ваня пришёл намного позднее, чем приходит обычно. Тишина стелилась по всему этажу невидимым глазу туманом. Ваня любил приходить в офис, когда ещё никого не было. Столы с компьютерами безмолвно ждут, когда за них сядут, ударят пальцами по клавиатурам и кнопкам телефона, выводя виртуозные неизвестные симфонии, застучат ящики тумбочек, будто рот Щелкунчика. Тишина сбежит ровно в 9 утра без оглядки, оставив за собой роящиеся разговоры, переговоры и шуточки, вернётся только к 18 часам, осторожно заглядывая в каждый кабинет, словно безродная дворняга, на которую шикает каждый прохожий. Вот и в офисе есть правила. Есть расчерченный на часы, минуты и секунды рабочий день. Есть начало и конец этого дня. Есть мужской и женский туалеты. Есть руководитель и подчинённые. Есть инструкции. Есть регламенты. А что, если дёрепан модаз? Тогда сложноподчинённая схема рассыплется на мелкий никому не нужный бисер, закатится за плинтус и тихо там схоронится. Правила в жизни нужны, чтобы её упрощать, а не усложнять. Но жизнь распорядилась иначе. Люди решили, что будет лучше, если всю жизнь перевязать, пронизать, заклеить, переклеить, насытить, накачать правилами.

!!!

дёрепан модаз

Возьмите ручку и попробуйте написать. Неудобно? А как же лунная походка Майкла Джексона? Это как посмотреть.

Первое четверостишие

Светофор под мостом. Он старается без перерыва. Горящезелёный. Мигающезелёный. Секундногорящежёлтый. Немногогорящекрасный. Даже когда вокруг никого нет, он усиленно старается, не пропускает ни одной секунды стараний. Большинство светофоров в такое пустое и тихое ночное время одинаково горят мигающежёлтым, не обращая внимания на редкие машины, редких прохожих, редкую жизнь. Хотя в Москве в любое время пульсирует жизнь, как в огромном бычьем сердце. Даже если это сердце остановится, мышцы по инерции будут сокращаться. Все светофоры – одноглазые сироты – ждут, когда снова заработает сердечная мышца, когда артерии наполнятся стремительным бурлящим потоком, когда бешеный пульс будет отдавать даже в кончики пальцев. Все эти светофоры безразлично притихли, отбрасывая яркотускломутнокислостранножёлтый цвет себе под ногу. И только некоторым счастливчикам повезло продолжить работать, стараться и переключать цвета, будто караульный на посту, не смыкая глаз, всегда на страже порядка. И этот светофор под мостом такой же. Свято верит в своё предназначение. Правила должны соблюдаться неукоснительно, что бы ни случилось – ночь, пурга, ливень, раскалённая жара, пыльная буря, снегопад. На то ведь они и правила.

Ване снова приснился сон – будто он стоит на Арбате, словно бдящий ночью светофор, старается изо всех сил, возле него собрались люди полукругом, постоянно кто-то останавливается ещё, уплотняя этот полукруг, в руках у этих людей мобильные телефоны, они открыли свои глазокамеры, записывают в память происходящее. Перед Ваней лежит, распахнув бархатное бордовое нутро, кейс гитары, внутри которого уже прилично набросано бумаги и металла, так, что дна не видно, только боковые стенки. Ваня стоит с гитарой на ремне через плечо, руки выводят какую-то мелодию, губы выводят какие-то слова, связки выводят какие-то звуки. Только вот непонятно, какие именно. Водосточные трубы ближайших домов подпевают своим гудением, плотная полукруглая толпа качает головами и телефонами, через которые она смотрит на Ваню. И потом тишина. Кто-то выдернул провод. Электричества больше нет.

И Ваня просыпается.

Один и тот же сон. В последнее время он уж слишком зачастил. Наверное, из-за того музыканта на платформе, пару недель назад, ведь больше никаких объяснений нет.

Небо за окном начало светлеть, но в комнате и без этого было светло – прожекторы доставали до тринадцатого этажа кончиками своих лучепальцев. Возле дома громыхала стройка метро в режиме того одинокого светофора под мостом – круглосуточно прокладывая тоннели, вытаскивая привыкшую к непроглядной тьме землю, наводя порядок своими правильными линиями электропередач. Круглосуточная и круглогодичная стройка всевозможных объектов стройки. Сегодня стройка – завтра удобство. Уважаемые жители и гости столицы, приносим свои извинения за доставленные неудобства. Кроты завидуют такой тоннельной системе. Сверху это не стройка, а нагромождение земли, труб, балок, металлоконструкций, домиков для строителей, грязи, заборов, кранов, экскаваторов и людей, похожих на живых подосиновиков. Стройка похожа на непроходящий нервный тик – спать вроде бы можешь, но что-то тревожит.

Ваня привык засыпать и просыпаться независимо от того, есть вокруг шум и свет или вокруг тишина с темнотой. Ещё Ваня привык к распорядку дня – ранний подъём и ранний отбой.

Он встаёт в 4:30 утра, хотя работа начинается с 9 утра, а до офиса добираться совсем недолго – минут 30—40, в которые входит пешая прогулка до станции на жёлтой ветке метро, ожидание поезда в сторону центра, мелькающие кабель-трассы сквозь три станции, тесная толпа к и по эскалаторам наверх и вниз, пешая прогулка от метро к офису. Ваня привык делать с утра зарядку, за которой следует спартанский завтрак из овсянки на воде с орехами, после чай. Пока он завтракает, солнце усиленно протирает небо, убирая все тёмные разводы, все мелкие соринки, оставляя только бледный призрак луны. Ваня смотрит на светлеющее небо, приветствует новый день, незаметно кивает ему в окно. Сила фонарей на стройке истощается с рассветом, им уже сложнее дотягиваться так высоко – видимо, круглосуточная работа их изматывает. А светофор всё светит.

После завтрака он берёт свою истрёпанную временем тетрадь формата А4 в виниловой синей обложке. Этой тетради уже несколько лет. Обычно тетради столько не живут, они, как травы-однолетники, уходят из жизни, окончив свой учебный год. Ну, от силы два года. В нынешнее время и совсем отпала необходимость держать прошлогодние записи – всё помнит и знает интернет. Ваня вспомнил те одинаковоразноцветные стопки тетрадей в обложках в глубине шкафа. И ведь хранили их родители. Зачем? Можно ностальгически открыть и посмеяться над своим наивным почерком.

«Да, мы потерянное поколение. Но зато у нас есть поисковики!» – такую надпись, коряво начерченную то ли в трамвае, то ли в автобусе, чёрным маркером, ужасающим почерком, как-то встретил Ваня. Когда-нибудь писать рукой и ручкой разучатся – всё, что подумал в ответ на кривомаркерное заявление Ваня.

Он продолжает хранить эту многолетнюю тетрадь. Хотелось бы, чтобы она стала ровесником оливам из Гефсиманского сада. Продолжает в ней писать и перечёркивать слова. На компьютере так не сделаешь – привыкли бэкспейсом подтирать, следа не остаётся. Но зато живёт дольше! Именно поэтому у Вани два чистовика – один в тетради, второй на компьютере, да ещё в разные облака файл скопирован. Чтоб уж наверняка, как в Гефсиманском. В тетради по почерку можно увидеть и настроение, и состояние. Электронные же буквы бесчувственны. Белые на чёрном или чёрные на белом. Правильные черты и очертания. Как чёлка отличника.

Каждое утро он что-нибудь добавляет в эту тетрадь, хоть букву, хоть чёрточку, но добавляет. Бумага желтеет и дряхлеет – у неё год за десять – но старается, впитывает, удерживает чернила. Чтобы помнили. Клеточки истончаются, пропадают, а буквы не падают – бумага держит. «Если ты это прочёл – это моя и твоя ошибка» – вместо предисловия написаны на внутренней части обложки слова. Ваня и не помнит, когда и почему так написал. Наивно и размашисто оставил самому себе записку.