Лесная ведунья. Книга третья

– Кому? – заинтересовался определенно аспид.

– Дьяволам! – и я не ругалась, я правду говорила. – Смерть как не люблю их. Не переношу просто.

***

– Ну-с, раздавай, – басовито-радостно предложил дьявол.

И крикнул дрожащим вовсе не от холода русалкам:

– Хвостатые, вина мне!

Ненавижу дьяволов.

Но навкары молчали. И первая, и вторая, даже погибая, даже погребенные под землю в коконе из кореньев и лиан (даже не ведала, что Ярина у меня такая на убийственные выдумки способная) не сказали ничего. Ни откуда пришли, ни почему обе на мою кровь были нацелены. Аки собаки охотничьи, которым дали кусок тряпки для запаха да и погнали с криком «Найти», правда этим еще и приказали «Убить». Ну да не суть.

– Тасуй, ведьма, тасуй хорошо, для себя стараешься, – дьявол хохотнул довольно.

Еще б ему не радоваться – ведьма вызывала. Самолично пентаграмму рисовала, по земле ползая. И ладно Гыркула с вампирами вежливые, слова не сказали, а вот моровики с волкодлаками напотешались надо мой всласть. Угорали так, что за животы хватались. Но это ничего – я ведьма простая, коли нужон дьявол, значит, будет дьявол и точка.

– Во что играть будем? – спросила, точно зная, что проиграю.

Во все проиграю. Во что ни начну играть, вот во все и проиграю.

– В покер? – снова я, а то этот красный с рогами да копытами лишь скалится нагло, так нагло, что моя воля, я б на него порчу наслала.

Правда не умею, но ради хорошего дела готова научиться.

– В дуру, – нагло ответил дьявол.

– Почему это в дуру? – не поняла я.

Дьявол хмыкнул и выдув еще чарку вина, пояснил:

– В дурака играть смысла нет, если дура здесь есть только одна.

Так, а вот это уже оскорбление. Я молча карты на стол кинула, на стул откинулась, руки на груди сложила да и сообщила внаглую:

– Хм, к слову о дураках… Дьявол, а в курсе ли ты, где находишься?

Изменился в лице рогатый. Огляделся внимательно. И что видел он? Избенку покосившуюся, стол да два стула у стены избенки той, очаг на котором мясо томилось (жрут дьяволы как не в себя, вот и подготовилась), русалок-прислужниц, да лес вокруг древний, нехоженый. А вот чего не видел, так это моровиков, бадзуллов, аук и анчуток, а еще вампиров, волкодлаков, и даже аспида с водей. Последние двое ко мне ближе всех были – один под дуб маскировался, от чего кот Ученый улыбался широко и паскудно не затыкаясь, а второй под кочку. Остальным пришлось кому как скрываться, кого магией прикрыли, кого и ветками да травой, а кого и землицей присыпали – ну не хватило на всех желающих ни магии, ни даже травы с ветками.

– Гхм, – прокашлялся дьявол, да на меня глазками красными взглянул уж вовсе не насмешливо – настороженно, – напомни-ка мне, ведьма, кто ты?

«Сделано, госпожа» – сообщила Ярина.

И вот тогда паскудно улыбнулась уже я.

Просто достал он – пока вызывала, пока умоляла на зов ответить, пока из пентаграммы выбирался неспешно, пока русалок моих да меня словами разными поносил – я молчала. А как не молчать – Ярина хоть и опытнее Леси, а ход из ада все равно вмиг не заделала, повозиться пришлось. А мне, соответственно, молчать пришлось. Такая вот она жизнь, иной раз сидишь и молчишь, потому как терпеть надобно.

– Три вопроса, – не отвечая на вопрос дьявола, который уж и пить перестал – понял, что дело не чисто, – тогда отпущу. А коли не ответишь – то извиняй, но тут дело такое… оголодали у меня кикиморы, совсем оголодали.

Побледнел дьявол. Смотрелось это знатно – сами дьяволы алые, а как бледнеют, струхнув порядком, что редко крайне бывает, лицо белыми пятнами покрываются, а вот глаза те пуще прежнего красный цвет приобретают.

– Так, а кикиморы не едят дьяволов, – резонно дьявол заметил.

Улыбнулась я паскуднее прежнего, да и протянула двусмысленно:

– Лучше бы ели…

И бледнее прежнего дьявол стал. Его понять можно было – черт то, коего кикиморы у себя привечали, умен оказался сверх меры, а потому от конкуренции заблаговременно коварно избавился, растрезвонив всем соратникам, что де у кикимор житья нет, что измотали его силу мужскую. И сбежал бы он, да токмо не уйдешь от них никак – приворожила ведунья местная да так, что никак не отворожить, ибо ведунья не простая, а лесная.

И вот только сейчас дьявол спешно анализировал все что слышал-видел, да в одной фразе вся суть была «оголодали У МЕНЯ кикиморы», и мигом смекнул рогатый, что оговорочка то была по делу.

– Ведунья! – прошипел он разгневанно. – Ты ведунья Заповедного леса! И ты озабоченная размножением!

Ну, если уж честно, то не я, а чаща моя, а в остальном:

– Три вопроса, – водя пальчиком по картам, повторила я.

Пальчик был зеленым, с длинными черным ногтем. Нос мой любимый, самый здоровенный, обзору на карты мешал, так что боялась я, что если не успеет Ярина, то и играть мне придется наощупь, ну а теперь-то уж и переживать не стоило.

– Ведунья!!! – прорычал дьявол. – Много ты о себе возомнила, ведунья!

И вскочив так, что стол мой отлетел, да об стену избенки разбился, а там и по стене хлипкой трещина пошла, разъяренный дьявол к пентаграмме решительно направился. Уверенный такой. Копыта чеканные следы на траве да земле оставляют, хвост змеей рассерженной извивается, по ногам мощным лупит, из носа клубы дыма вырываются.

Подошел дьявол к пентаграмме вызова, да и аккуратненько, боязливенько, осторожненько так ее копытцем потрогал-то. И оно ж не зря – дьяволы многое ведают, и о том, кто конкретно является ведуньей леса Заповедного знают тоже. От того и осторожность такая, ибо в прошлый то раз я, осерчав опосля проигрыша – едва до исподнего не проиграла все, в пентаграмму много чего отправила для дьяволов вовсе не радостного. В общем, с прошлым вызванным дьяволом мы расстались, прямо говоря, плохо. Совсем плохо. Очень плохо. И я не ведаю тот ли это был дьявол или другой, я в их рогатых мордах не радбираюсь, да только именно этот и взревел разъяренно:

– Валкирин!

Ну, раз узнал, так узнал – долой маскировку. И я стянула шляпу, следом маску, нос отдельно снимался, перчатки с рук стянула, маскировку домовому отдала, да и развернувшись к остолбеневшему от бешенства дьяволу, улыбнулась издевательски, ногу на ногу закинула, волосы поправила.

– Ты!!! – дьявол на меня так смотрел, словно на месте убить готов был.

А вот я хоть убей, его не помнила. Ни в лицо, ни в профиль, ни со спины даже. От того и спросила вежливо:

– Слушай, Сграхт, ты что ли?

Сплюнул в гневе дьявол, от плевка его трава занялась – пришлось ближайшей русалке быстро тушить, но на нее дьявол и не глянул даже – ко мне разъяренно направился.

– Ты! – от каждого его шага земля дрожала. – Да я! Да после тебя! Женился!

И тут я и призадумалась.

Злая просто в прошлый раз была, и от того что в карты проиграла, даже опосля того как выпила, и от того, что этот вот платье мое, в карты выигранное, уволок с собой в ад, а я, между прочим, в таверне была, но ни в той где жила, а в той что заброшенная стояла у мельницы, где мельник с собой прямо на мельнице во времена давние покончил-то. И мне в исподней рубашке пришлось до городка топать как есть, посередь раннего утра… Ничего удивительного, что почтенная хозяйка корчмы меня опосля слухов тех мигом со двора выставила. А как я себе платье-то покупала – это вообще отдельная история была. И главное история то давно быльем поросла, а злость осталась.

– Сграхт! – произнесла я, чувствуя, как клюка верная тут же ко мне из избы помчалась.

Да не простая клюка – две в одной теперь. А вот сил больше стало вчетверо. И потому грозное орудие клюка моя, ох грозное, ой и как тресну я сейчас этой клюкой кого-то.

– Вававалкирин, ннне смей! – взвизгнул дьявол.

Даже не ожидала от него такого визгу, клюку опустила, на стул обратно села, сижу, думу думаю.

– А чтоб тебя! – выругался дьявол и снова сплюнул.

Русалки догадливо кинулись тушить.

Дьявол понуро вернулся ко мне. Стол поднял. У того всего две ножки остались, но Сграхт кое-как присобачил ветку призванную, и стол пусть косо и криво, но стоял. Стулу повезло не так сильно, он сломался вконец, но дьявол сел на землю, ноги скрестив, да на меня угрюмо уставился.

– Ты прокляла меня дочкой, на тебя во всем похожей?!

– Да я так, случайно вроде… Чего в гневе не пожелаешь то? – сказала растерянно.

– Так вот не желай больше! – потребовал Сграхт. – Ибо растет твоя копия. Я с ней уже поседел, жена уходить от меня передумала, теща у нас поселилась навечно. Ведьма ты, Валкирин, как есть ведьма, чтоб тебя!

Да ведьма и ведьма, не спорю же, было бы вообще об чем спорить.

– Три вопроса, – напомнил Сграхт, – спрашивай.

Хотелось мне вообще бы про дочку спросить, да про жену, а еще про то как быстро пожелания то мои исполняться начали, но дело есть дело, к делу и перешла.

– Первый вопрос – кто на меня уже трех навкар наслал.

Дьявол лишь усмехнулся.

– Второй, – продолжила я, – от чего Светлый яр Гиблым стал?

Кивнул дьявол, вопрос принимая. И на меня поглядел, ожидая третьего. Вот в чем проблема с дьяволами – сначала им три вопроса скажи, а потом они выберут на какие ответить.

От того крепко призадумалась я, прежде чем третий вопрос озвучить. И так в уме прикинула и эдак, и в итоге решилась:

– Что случилось с ведьмами? От чего напасть такая?

– Это уже четыре вопроса, – указал на оплошность мою Сграхт.

Я бы извинилась, но тут стол начал заваливаться на меня – дьяволу пришлось спешно принимать меры и делать вид, что он ни разу не держит мебель покореженную, и вообще она тут так всегда стояла.

Не выдержав этого, из земли высунулся леший, глянул на дьявола как на ирода вандального, к столу деревце прирастил, чтобы не падал стол больше, и снова в земле исчез. Проводил его Сграхт взглядом задумчивым, да и так сказал:

– Ты, Валкирин, в лесу своем полновластная хозяйка, а могущества у тебя, скажи, сколько?

– Много, – правду я ответила.

– Много, – кивнул, слова мои принимая. – Теперь скажи мне, Валкирин неведомо как лесной ведуньей ставшая, кто может тебе на территории леса твоего противостоять?

Призадумалась, уж хорошо известны мне были те, кто силой поболее моего будет, но ответ оставался все же неизменным:

– Никто.

И снова правду сказала. Никто не может. Мой это лес Заповедный, чащи Заповедные мои, мой леший, да моя клюка – мне в моем лесу противников нет, потому что не свою силу использую, а целого леса. Магического, волшебного леса. От того здесь я сильнее всех.

Кивнул Сграхт, и этот ответ принимая, а затем вкрадчиво произнес, на стол вросший в землю опершись:

– А теперь представь себе, Валкирин, что есть лес, могучий и большой, поболее твоего во много раз, да в лесу том сменялись ведуньи одна другой опытнее, да тебя поумнее.

Ну да, я дура. Практику-то на втором курсе я завалила. Потому что проиграла этому дьяволу всё – конспекты, дневник практики, даже учебники и те проиграла, потому о моих умственных способностях Сграхт был мнения не высокого. Заслуженно, конечно, но все равно обидно.

– А в том лесу, – продолжил дьявол проникновенно, – есть круг, почитай как ведьминский, только чародейский он. Живая душа через него перенесется с трудом – мертвая легко.

И тут в душе моей как холодок пробежал. Я чувствовала этот круг. Ощущала область, которая мне не принадлежала, хотя по ночи я как хозяйка полновластная в Гиблый яр вступила.

– Ты, – продолжил так же вкрадчиво Сграхт, – говорят, с магами сдружилась. Так вот и спроси, у друзей своих новых, для чего они в яр, что ранее Светлым был, а теперь Гиблым стал, столько лет-то дорогу искали, да все безнадежно. Что искали там? От чего на смерть шли упорственно? Спросишь?

– Спрошу, – голос свой я не узнала.

Чужой был, холодный, как не родной. Потому как больно мне вдруг стало. Тяжело очень. Словно плита могильная на грудь давит, дыханию мешает. И знала я, по ком сердце плачет сейчас, я знала… только после подумаю.

– А еще, – Сграхт смотрел на меня с усмешкою, словно знал обо всем, что чувствую… а может и знал, дьяволы они эмоции как воздух поглощают, в периоды голода даже питаться ими могут, – подумай, Валкирин, что случилось бы, коли в момент, когда друг твой еще один, коей с рыбами возится, снес-разнес крепости чародейские, дюжина чародеек как раз во яру Светлом была, да круг свой там устанавливала.

И тут стало мне совсем плохо.

– Дюжина? – спрашивать бесполезно было, дьявол только на три вопроса все равно ответит, но я просто осознать не могла. – Двенадцать стало быть?! Двенадцать чародеек! Целых двенадцать?!

Только усмехнулся в ответ Сграхт.

С ухмылкою и продолжил:

– Ты спрашивала что с ведьмами сталось-сделалось. Ответа простого не дам, но ты сама подумай – лесные ведуньи они особняком держатся, к зверью они ближе, чем к людям, так можно ли управлять хозяйками леса?

– Нет… – прошептала я.

– А с ведьмами дело иное, – дьявол словно каждым словом своим меня уничтожающим наслаждался, – понять кто из вас кто – там сам черт ногу сломит. Кто прирожденная, кто природная, а кто и вовсе в силу вошедшая – в этом до конца и сами ведьмы разобраться не в силах. Вот и скажи мне, Валкирин, куда чародейкам все потерявшим, затесаться проще было: В магини, где у женщины ни слова, ни права нет? В ведуньи лесные, что порой и язык человеческий теряют? Али среди ведьм схорониться, силу да власть набирая?

Так вот кто Велимира! Не ведьма она, а чародейка! Она чародейка и не одна она!

– И хоть не спрашивала, – Сграхт лапу протянул, руки моей коснулся, стол сломанный под тяжестью длани его массивной заскрипел жалобно, – но скажу я тебе одно – через круг тот мертвые пройти могут, а живым хода нет. Но рядом, Валкирин, совсем рядом второй круг есть – не активирован он еще, но коли смогут чародейки в лес тот вернуться – завершат ритуал. Им для того ритуала не многое требуется – всего один архимаг. Только один. Не больше.

И по ладони ледяной потрепав меня дружески, Сграхт поднялся, от чего стол накренился, а разговор закончился.

– Только не желай мне больше ничего, – попросил дьявол.

– Не буду, – прошептала я.

И дьяволу полагалось бы уйти, но он остановился и страдальчески предложил:

– Спрашивай.

Я и спросила:

– Как дочку назвал?

– Валкирин-грахт! – гордо сообщил дьявол. И добавил: – Сказал жене, что имя в честь моей возлюбленной… Теща весь ад перерыла в поисках, гы.

Я улыбнулась невольно.

А Сграхт посмотрел на меня пристально так, затем руку протянул и на косом столе передо мной вспыхнули огненные буквы «Одно знай, Валкирин, те врата не всех мертвых живыми обратить могут, кто бы что не говорил. Только чародеев».

И исчезла надпись, словно слизал ее зверь лесной – ничего не осталось. Ничего кроме боли во мне.

Ушел через пентаграмму дьявол, начала исчезать иллюзия с водяного, аспида, войска моего верного, вновь леший явился, столом занялся, а я все так же сидела. Сидела потерянная и растерянная.

Исчез дьявол, окончательно исчезла иллюзия, открывая взглядам аспида, водяного, армию мою верную, кикимор на меня встревожено смотрящих, поляну пиршественную со столами снедью заваленными, купца Саврана, что не ко времени продовольствие доставил, а как то понял, попросился остаться – оставили. Теперь купец видел в своей жизни всё, вообще всё, и даже дьявола.

Я же поднялась тяжело из-за стола, на клюку верную опираясь, да и сказала тихо:

– Водя, леший, за мной.

И ударила клюкою оземь, тропу заповедную открывая.

Последнее, что увидела – полный гнева и обиды взгляд аспида, он видать был уверен, что его с собой возьму, а я нет, не возьму, доверия и так не было, теперь его стало еще меньше.

***

Я перенеслась к заводи.

Леший меня во лесу чувствует, так что за мной последовал. Водяной перенесся сразу в воду, ему так проще, и к нам уже подплыл, одним кивком головы отослав прочь отсюда всех – от русалок до пиявок. Леший прогнал даже птиц. Я ударом клюки, нас от всего леса, от любых чужих ушей отрезала, и на всякий случай Лесю призвала – уж кто-кто, а она толк в подслушивании знала, и как от подслушивающих избавляться знала тоже.

Потом я медленно скинула плащ свой, мухоморами, мхом да поганками раскрашенный, следом туфли скинула, подол платья приподняла, да и прошлась по кромке воды холодной, с мыслями да с силами собираясь.

– Веся, не томи, – тихо попросил Водя.

Друг верный молчал, он меня чувствовал, и то, что подавлена сейчас сверх меры, чувствовал тоже. Но то он, он чувствовал, а Водя терзался сомнениями да мыслями, и терзания те я лишь усилю сейчас.

– Когда ты разнес крепости чародейские, – я бы села сейчас, ноги едва держали, но от волнения сидеть не могла, так и продолжила медленно брести по воде, – то не один чародей выжил. Далеко не один. Еще двенадцать чародеек в этот момент находились в Заповедном лесу, не моем… другом.

Водя побледнел, тяжело в воду опустился.

– Двенадцать… – повторил шепотом он за мной. – Целых двенадцать.

Да, это много. Очень много. И очень опасно.

Леший мой сдержаннее был, даже не выругался, но он как и я об одном думал, одинаково у нас всегда мысли шли, рука об руку, он и спросил:

– А что они там делали?

– А вот это самый страшный вопрос, лешенька, – я остановилась, с тоской на него посмотрела. – Но я намекну тебе – то, что сделали они там, то всем понадобилось. Самим чародейкам, что путь возвернуться в Гиблый яр столетиями искали, да похоже практически нашли. И чародею, с трудом, но выжившему. А пуще всего магам.

И опустил взгляд леший – он боль мою понял. Он сразу понял. Это я до сих пор понять не могла, а ведь стоило. Уж сколько ранее заповедных лесов было, но только в яр, что ранее Светлым был, а ныне Гиблым стал, упорно маги пытались проникнуть. Невзирая на жертвы, а жертв было много, очень много – я их по ночи сама подняла, сама в белы рученьки магам вернула. Жертвы были, но маги жизнью товарищей пожертвовали не глядя… И пожертвуют еще.

– Что ж, – проскрипел леший мой, – теперь ясно, от чего маги нам помогать взялись, да от чего архимаг Агнехран в помощи своей все усердствует.

И вот сама я о том думала, но когда леший вслух произнес, с трудом на ногах удержалась.

– А аспид? – прямо лешенька спросил. – От чего аспида с нами не взяла?

О чужой боли всегда говорить проще, чем о своей. Я прошла к ближнему дереву, поваленному непогодой, забралась на него, села, ноги все так же в воде держа, да и ответила как есть:

– А и у аспида, похоже, свой расчет был.

– Какой же? – вопрос Водя задал, ближе ко мне подплыв.

Леший тоже подошел, да на дерево уселся, сгорбившись, понимал он, что теперь самое страшное скажу.

– Там, где-то в центре Гиблого яра есть два круга чародейских, – говорить тяжело мне было, да все равно продолжила: – Один силу дает, да мертвых через себя пропускает. А вот второй – дарит жизнь, и маги уверены видать, что жизнь круг этот подарит всем, коли принцип действия его разгадать.

И опосля слов моих тишина повисла тяжелая, напряженная, гнетущая тишина.

А я совсем тихо добавила:

– Агнехран-маг он многих товарищей потерял, и многие из подчиненных его погибли, в попытке добраться до круга жизни заветного. А аспид, он, лешенька, потерял сына, которого любил больше жизни.

Помолчал леший, помолчал да и спросил:

– А почему нет, Веся? Я не про магов, я про аспида. Почему не помочь? Мы ему сына вернем, уж я тебя знаю, ты, коли пожелаешь, ты и с кругами жизни и смерти разберешься, так почему не вернуть ему сына? Тогда и в расчете будем, и из лесов наших с чистой совестью прочь отошлем.

И хороший был бы план, я бы сама поперед всего именно о таком подумала, да только:

– То, что известно магам – ложь, – едва слышно выдохнула я, – чародейский круг жизни токмо чародеев к жизни вернуть и способен. Больше никого.

Сузил глаза леший, да и спросил:

– Дьявол сказал?

Я кивнула.

– Соврать мог?

Головой отрицательно мотнула.

– Леший, это дьявол который на призыв ведьмы ответил. Коли солгал бы, он вернуться бы не смог – пентаграмма воспрепятствовала бы, – Водя о дьяволах знал по большей части от меня, но знал.

Леший на меня посмотрел вопросительно, я тихо ответила:

– Все так, солгать он не мог.

– Что ж, – леший плечами повел, с хрустом их разминая, – теперича знаем, откуда в Гиблом яру столько нежити, да каким образом навкары там появляются.

– Знаем, – согласилась я.

Водя помолчал немного, а потом спросил, о сути догадавшись:

– Чародейки в ведьмы подались?

– По всему выходит что так. – Я помолчала, потом добавила: – Им нужен Гиблый яр. Очень нужен. А путь в него через первый круг только мертвым открыт, вот от чего они ведьм в умертвия превращали – вторжение готовили. А я, случайно совсем, взяла да планы сорвала им.

Еще чуток помолчав, тихо продолжила:

– Вечно я всем все разрушаю…

– Не жалей, по делу разрушила, по справедливости! – сказал как отрезал леший.

Водя же произнес благодарственно:

– Большой груз ты с моей души сняла, Веся.

Протянула руку, плеча его коснулась успокаивающе – мне понятны были переживания водяного, он же думал, что все это на нас свалилось из-за него, из-за того, что ему отомстить хотели, а выходит тут не в мести дело.

– Думать надобно, – сурово сказал леший, и я руку с плеча водяного убрала. – Что имеем сейчас? Магов, что помогать готовы, всеми силами готовы, со всем усердием, уж это они нам продемонстрировали, как есть, продемонстрировали. Уж демонстративнее некуда.

А мне от тех слов снова больно. И так боль где-то внутри имелась, а теперь лишь больнее стало. И разум он факты да детали в единую логическую цепочку собирает, а сердце глаза архимага-охранябушки помнит, губы – поцелуи его, руки – прикосновения нежные. И не верится мне, хоть и понимаю, что глупо это, а не верится, что я ему нужна была только для того, чтобы в центр Гиблого яра добраться. Но что есть, то есть. Сначала меня Тиромир использовал, и он тоже магом был, стоит ли чего-то иного от Агнехрана ждать? Сердце болело и шептало, что стоит, что не таков он, что так не поступит… много чего сердце шептало, вот только опыт…

– Дальше – аспид, – продолжил леший. – С ним проще все, пусть верит, во что пожелает, свое обещание выполним, кровь отдадим и кров предоставим, но чего никогда не допустим – так это его до кругов тех.

Мы с водяным согласно кивнули.

– С Яриной да с Лесей отдельно поговорю. Но вот что делать нужно, да в сроки крайние, так это усилить чащу Гиблого яра, – и леший посмотрел на меня.

Потому что мне усиливать, своей кровью, своей силой, собой. А хватит ли мне меня, чтобы долг ведуньи лесной исполнить? Ответа у меня не было.

– Я научу, – сказал лешенька, да виновато сказал, понимая, что хорошим для меня это ничем не закончится.

А еще оба мы знали, что мне второй леший нужен. У каждого леса Заповедного свой леший должен быть, да только где ж его взять? Где?

– Зону с кругами изолировать нужно, – очевидное лешенька произнес, – да так чтобы через мертвый круг более ни скверна, ни гниль, ни навкара какая не прошли. А с таким никто кроме чащи Заповедной не справится, ей спать не нужно, она всегда начеку. И я бы часть Леси в Гиблый яр перекинул, да только нельзя сейчас тебя, Веся, без защиты оставлять. Никак нельзя.

– Да что мне тут сделается? – спросила грустно.

– Сейчас – ничего, а как Ярину усилишь… – не договорил леший, и так все ясно стало.

Водя вздохнул, да и попросил:

– Меня к ней допускать будешь?

– Допущу, – сурово ответил леший, – но коли руки распускать начнешь… Мне продолжать?

Отрицательно водяной головой покачал, и ответил серьезно:

– И рекой и головой своей клянусь – трогать не буду.

Кивнул леший, клятву принимая.

Водяной же продолжил:

– Книги чародейские подниму со дна, все сундуки что найду – все подниму. Информацию о кругах тех найти надобно.

Я улыбнулась ему одобрительно, то, что книги просмотреть придется, это точно.

– С аспида браслет обручальный сними, – сурово сказал лешенька. – Там где будешь, он тебя найти не должон. Никак.

Кивнула я, не дура, сама понимаю.

– А сколько потребуется… дней? – тихо спросил Водя.

Я чуть было не сказала «два-три», но леший опередил, за меня ответил:

– Коли все как нужно пройдет – месяц. А может и больше.

Поежилась я, перспективу оценивая, а Водя посмотрел на лешеньку, да и сказал:

– Много книг прочитать успеем.

– Много, – согласился леший.

«Плакать хочется», – подумала с болью.

– Аспиду ни слова,– предупредил леший, – про магов и сама знаешь.

– Аспид тоже маг, – напомнила я.

– Тем более, – сказал лешенька, да поднялся решительно.

Оно и понятно – времени на страдания да на размышления нет. И ладно сейчас две последовавшие за первой навкары удерживает Леся, ей это не трудно вовсе, но что если из круга мертвых что другое полезет? Ведь коли двенадцать чародеек среди ведьм обосновались, они вторжение уж давно готовили, так что ждать всего можно. Вообще всего. А Ярина эту пакость в Гиблом яру не удержит, нету у нее сил таких, и тогда что будет? Пусть на той стороне реки поселений человеческих мало, но они есть. А одна навкара она деревню за полчаса вырежет, ни детей малых, ни баб, ни стариков не жалея. Не могу я такого допустить.